С Вадимом САМОЙЛОВЫМ, музыкантом

– Мне кажется, что только люди из ближнего круга могут сказать о нем нечто сокровенное. Я в этот ближний круг не входил. Среди тех, кто с ним работал, очень мало людей, я думаю, которые могли бы выйти из круга самых общих слов. «Серьезный». «Внимательный». «Умный». «Корректный». «Работоспособный». Ну вот что я сейчас о нем сказал? Мне кажется, он просто очень правильно вел себя на людях и в работе. Он раскрывался только в тех вопросах, которые того стоили. В наших отношениях степень его открытости была ровно такой, какой требовало совместное творчество. Ровно такой, чтобы обсудить саундтрек.

– Вы помните то первое впечатление, которое произвел на вас Сергей?

– Однажды мы вместе с ним участвовали в каком-то грандиозном концертном мероприятии. Вел его Витя Сухорукое, а Сережа только раз на сцену выходил. Популярность его была грандиозна, публика ревела, а он был очень спокоен и как будто отстранен от всего происходящего. Вышел на сцену, когда положено, сказал что-то очень коротко, ушел. Было какое-то ощущение, что он смотрел на все как-то так со стороны. Как будто и не с ним все это происходит. Мало кто ведет себя на этих концертах с таким достоинством.

– Предложение работать над «Сестрами» было для вас неожиданным?

– Абсолютно. Неожиданность полная и очень для нас с Глебом радостная. Работать с ним было отлично. Он понимал, что ситуация для нас абсолютно новая и трудная. Мы впервые участвовали в работе над саундтреком фильма, это раз. И мы впервые работали в чужом проекте, где над нами есть автор, то есть старший.

Вот эта не-конечная ответственность и невозможность самостоятельно принимать решения и была для нас главной трудностью.

Бодров это понимал и построил работу со всей возможной деликатностью. Мы очень много разговаривали и все обсуждали: он предоставил нам огромную свободу, но если хотел настоять на чем-то своем, то не жалел времени на то, чтобы объяснить свои резоны и прийти к согласию.

– После «Сестер» вы узнали его лучше?

– У нас были хорошие профессиональные отношения. Вне работы мы лишь один раз встречались, у Балабанова. Изрядно выпивали. Помню, хозяин дома ставил нам всякую старинную музыку, типа свердловский рок. Вообще вечер был посвящен теме «лучшие годы нашей жизни» – Балабанов рассказывал истории про Свердловск и тамошний рок-клуб. Бодров очень любил Балабанова, это было видно хотя бы по тому, как он его слушал. Впрочем, я думаю, что он вообще слушать умел. Редкое качество.

– Какое из его качеств, как вы думаете, может сейчас объяснить ту невероятную популярность, о которой вы говорили?

– Его популярность была совсем иной природы, нежели у нынешних звезд. Нынешние блистают, а за блеском пустота. Причем чем больше пустота, тем вернее будут блистать. Сережина притягательность в том и состояла, что за его улыбкой, обликом, повадками, манерами – всегда чувствовался огромный внутренний мир. И еще очень действовал какой-то зазор, какое-то явное несоответствие… Ведь как будто бы он существовал как «публичная персона» со всеми атрибутами – телеящик, киноэкран, обложки журналов, фаны и фанатки, репортеры и т. д. Но вот ощущалось всегда, что все это как-то мимо него, что он смотрит поверх, или вбок, или сквозь… Что он – отдельно от этого и в чем-то своем, куда доступа нет.

– Какие из его ролей для вас наиболее значительны?

– Принято считать, что «Брат». Но для меня и «Восток-Запад», и «Война»… Как русский киногерой он был идеален. Я бы его назвал героем русского неоромантизма.

Как-то проступали в его облике современного интеллигента-очкарика и богатырь, и Иванушка-дурачок.

– Вы думали и дальше с ним работать, на других фильмах?

– О «Связном» у нас разговора не было. А дальше как-то не загадывали. Дальше. Дальше был Кармадон. То, что произошло в Кармадоне, было страшным для меня потрясением. За пару лет до того умер Саша Козлов, наш клавишник. Такая была черная полоса потерь, невосполнимых.