Глава 25. Я плетусь по коридору в поисках Данте и мистера Дарби, но вместо них вижу ожидающего меня невысокого и плотного Гарри Гудини.

Я плетусь по коридору в поисках Данте и мистера Дарби, но вместо них вижу ожидающего меня невысокого и плотного Гарри Гудини.

Он улыбается:

– Я не мог уйти, не поздравив тебя с удачным выступлением. Анна, ты настоящая иллюзионистка.

На глаза наворачиваются слезы, но я их смаргиваю.

– Спасибо, мистер Гудини.

– И твоя мать такая же красивая, как мне помнится. Она рассказывала, что мы познакомились давным-давно?

Тон вкрадчивый, а вот взгляд… прожигает меня до глубины души.

– Упоминала, – просто отвечаю я.

– Да, я так и подумал. – И после паузы: – Мне пора. Пожалуйста, передавай матери привет. И еще раз поздравляю с успешным выступлением.

Гудини поворачивается, но я хватаю его за рукав. Мне, возможно, никогда не представится другой возможности спросить.

– Вы… – Я обрываю себя и задаю вопрос иначе: – А у вас есть экстрасенсорные способности, мистер Гудини?

Он смеется, в глазах веселье.

– Ты, должно быть, читала бред моего бывшего друга сэра Артура Конана Дойла.

– Анна! – раздается за моей спиной голос мистера Дарби, и я настойчиво спрашиваю вновь:

– Так есть?

Лицо Гудини застывает.

– Я уже говорил и повторю снова: у меня нет особых способностей. А теперь тебе пора, друг зовет.

Я в панике пытаюсь запустить нить, но натыкаюсь на… блок.

Окинув меня непонятным взглядом, великий иллюзионист поворачивается и уходит по коридору.

Я смотрю ему вслед, в груди сражаются ощущение потери, горе и отчаяние. Затем молча поворачиваюсь к подоспевшим мистеру Дарби и Данте.

Принимаю их поздравления, ничего не чувствуя, пока мы выкатываем стол к подъехавшему грузовику.

На выходе мы встречаем беспокойно переминающегося с ноги на ногу Коула.

Я стою немного поодаль, пока стол заносят в кузов.

– Осторожно, – ворчит мистер Дарби, держа свой край. – Это штука на вес золота.

Я так и не сообщила ему, что не знаю, хватит ли у меня духу снова использовать этот трюк.

Эцио ждет сына. Не могу сказать, кто из них более горд, Данте или его отец. Я наклоняюсь и обнимаю парнишку:

– Ты был великолепен. – И протягиваю ему банкноту в пять долларов, которую он сует в карман.

– Если понадоблюсь – зовите!

И Эцио уводит сына, обхватив его за плечи.

Коул обнимает меня. Я слегка отклоняю голову, чтобы посмотреть ему в глаза. Он почти не разговаривал со мной несколько дней, но знает без слов, что я чувствую.

Я дарю ему полуулыбку, наслаждаясь прикосновением его руки к моему плечу. Подхожу ближе, замечая, что мистер Дарби уже забрался в грузовик, чтобы дать нам побыть наедине. Я хочу рассказать Коулу, как запуталась, как мне грустно и одиноко. Как сильно люблю маму и в то же время ужасно ее ненавижу. Как отчаянно желаю, чтобы она любила меня в ответ. Хочу поделиться, что чувствую насчет Гудини, который то ли отец мне, то ли нет.

Но вместо этого говорю:

– Я забыла пальто.

– Хочешь, чтобы я его принес?

Я качаю головой, думая о том, чему недавно стала свидетелем:

– Нет.

– Ты же замерзнешь, – возражает Коул.

Я еще сильнее прижимаюсь к обнимающей меня руке:

– Нет, не замерзну.

Жар вспыхивает в глубинах его черных глаз, а объятие крепнет, но произносит Коул только:

– Нам надо домой, сгрузить стол и вернуть грузовик. – Он смотрит на небо. – К тому же, кажется, скоро пойдет снег.

Домой едем молча. Коул обнимает меня, и я рада, что он не требует ответов на вопросы, без сомнения, крутящиеся у него в голове.

Мы вытаскиваем стол под первыми снежинками. Затем мистер Дарби уезжает, чтобы вернуть грузовик до того, как дороги занесет.

– Не хочешь рассказать, что случилось? – спрашивает Коул, протягивая мне чашку чая. Мы сидим за кухонным столом, а огонь от плиты греет мои замершие конечности.

Я смотрю на витающий на чашкой пар, глаза жжет. Утыкаюсь носом в сложенные руки и рыдаю, пока слез не остается. Я слышу, как возвращается мистер Дарби, но он выходит так же тихо, как зашел.

Я вытираю глаза, а потом рассказываю Коулу все с самого начала. О том, что видела гибель «Титаника»; о куче мертвых тел на улице еще до того, как испанка превратила мое предвидение в реальность. О моем страхе перед полицейскими и обо всех низкооплачиваемых работах, за которые я бралась, чтобы выяснить сведения о клиентах. О маминой одержимости Гарри Гудини и о том, как мне ужасно хочется верить, что он мой настоящий отец.

Я рассказываю до хрипоты и, захлебываясь потоком слов, понимаю, сколько времени провела в одиночестве, пока ждала возвращения матери.

Коул накрывает мою руку своей, и я чувствую его беспокойство, когда заканчиваю происшествием в гримерке. О разговоре с Гудини не упоминаю – слишком личное, и я пока не знаю, как это воспринимать.

– Думаешь, твоя мать тоже любит Жака? – спрашивает Коул.

Я пожимаю плечом:

– Не знаю, способна ли она любить.

– Все способны любить, мисси, – раздается за моей спиной голос мистера Дарби.

Он берет мою нетронутую чашку и выливает чай в раковину, потом наполняет чайник водой и снова ставит на плиту. Как много о моих видениях он успел услышать? Впрочем, мне все равно.

– Твоя мать сделала все, что могла, с данными Богом талантом и красотой. Она одна растила ребенка и, вместо того, чтобы отказаться от тебя, держала при себе. Ты всю жизнь путешествовала, встречалась с новыми людьми и получала новые впечатления. – Я пытаюсь его перебить, но старик поднимает руку. – Да, не все увиденное из разряда приятного, случались и ужасные, тяжелые времена. Но жизнь полосатая. Иногда ты оставалась одна, испуганная, страдая от страха и голода. Многие чувствуют себя точно так же.

Я молча слушаю. Хочется поспорить, но я слишком устала, чтобы говорить связно.

Чайник свистит, и мистер Дарби наливает мне чашку свежезаваренного чая. И только теперь я замечаю, что в раковине гора тарелок, а на столе крошки.

– Сегодня горничная не пришла, – поясняет сосед, увидев, что я разглядываю беспорядок. – Так трудно найти хорошую прислугу. А теперь выпей, сразу почувствуешь себя лучше.

Я пью без возражений.

– Не хочу на тебя давить. Твоя мать – холодная женщина. Но готов поспорить, что о тех путешествиях у тебя остались и хорошие воспоминания.

Я вспоминаю о Швайнгарде, Кэме Ли и всех тех, кто со мной подружился и научил выживать, и неохотно киваю. Иногда наши переезды были чудесными.

– Вот я о чем, – самодовольно бормочет мистер Дарби.

– Ну и что? – Я раздражена, устала и ненавижу признавать свою неправоту. И это у меня от матери.

– Думаю, он имеет в виду, что приходится принимать и хорошее, и плохое, потому что нет выбора. Такова жизнь. – Коул осторожно сжимает мою руку, и я чувствую его грусть.

Интересно, подразумевает ли он войну или гибель отца? Неудивительно, что Коул так серьезно относится к жизни. Я сжимаю его ладонь в ответ.

Мистер Дарби кивает:

– Вопрос в том, мисси, что собираешься делать сейчас? Ты уже взрослая или скоро таковой станешь. Никто не ждет, что ты будешь выступать с матерью до конца своих дней. Похоже, она в любом случае выталкивает тебя из гнезда. У нее есть работа и любимый мужчина. Ей не о чем волноваться. А как ты?

Я невольно смотрю на Коула: его черные глаза спокойны и невозмутимы, как в первую нашу встречу. Я отвожу взгляд, не желая, чтобы он заметил мое смятение.

«А что я?» – размышляю по пути наверх в обществе Коула. На сей раз он не просто поддерживает меня рукой, а, к моему изумлению, привлекает к себе. Я прижимаюсь головой к его груди и чувствую размеренный стук сердца. Затем ощущаю колебания того самого щита, которым Коул прикрывается, когда я рядом.

– Анна, – шепчет он, осторожно выводя круги у меня на спине.

Внезапно внутри него словно открывается шлюз, и меня омывает море тепла. В замешательстве я откидываю голову назад и... Глаза Коула горят так, как я никогда прежде не видела. Он склоняется и нежно прикасается своими губами к моим. Я дрожу и прижимаюсь к нему, позволяя нашим чувствам обвивать нас, соединяя и смешивая вместе, создавая нечто совершенно новое. Коул отстраняется слишком быстро.

– Поспи, у тебя был трудный день, – нежно шепчет он. – Мы завтра еще поговорим, мне надо кое-что тебе рассказать.

Губы все еще горят, хотя поцелуй был таким мимолетным…

– Что рассказать?

Коул улыбается и чмокает меня в лоб:

– Завтра.

Он ждет, пока я в целости и сохранности захожу в квартиру и запираю дверь, а потом спускается по лестнице.

Здесь темно и холодно после тепла кухни мистера Дарби. Я включаю свет и обогреватель, беру покрывало и сворачиваюсь калачиком на диване.

Что мне теперь делать? Я точно знаю, что мама почему-то против моего участия в шоу, особенно после сегодняшнего.

Но чего мне хочется?

Многие годы я желала иметь нормальный дом – обычный, респектабельный, с уважаемой семьей без чудачеств. Вот такой, как этот. Моя мечта сбылась, но теперь я хвостом хожу за Гарри Гудини, словно заблудившийся ребенок. Интересно, как его занесло на представление? Обычно он не трогает выступающих на сцене менталистов, считая их безвредными фокусниками, а вот сеансы ненавидит. Если бы я только сумела убедить маму их прекратить! В любом случае я больше не буду участвовать в сеансах. Может, я и не понимаю, чего мне хочется, но точно знаю, чего не потерплю. Если мы опять окажемся в стесненных обстоятельствах, я сделаю то же, что другие нуждающиеся…

Найду работу.

Но раз великий маг не собирался вывести мадам на чистую воду, то зачем приходил? Из-за меня?

Пульс частит, стоит вспомнить, как он уточнил, знала ли я об их с мамой знакомстве.

Что, если она не соврала? Что, если Гарри Гудини в самом деле мой отец, и способности я унаследовала от него?

Я сажусь, крепче заворачиваюсь в одеяло и размышляю. Что изменится, если это правда? Стану ли я другой? Гудини никогда меня не признает, он слишком предан жене. Так какая разница?

Никакой.

Независимо от того, отец мне Гудини или нет, любит меня мать или нет, я остаюсь самой собой. Девушкой со странными способностями, которая обожает магию. Мне не быть нормальной, но, может, это не так уж плохо.

Размышления о способностях напоминают о Коуле, и я устраиваюсь на подушках, снова переживая наш поцелуй. Засыпая, я сознаю, что могла бы в него влюбиться. Мое тело расслабляется, и я погружаюсь в сон.

 

* * *

Видение. Я знаю, что происходящее нереально, но не в силах его остановить. Меня смывает океан искаженных образов. Мама. В ужасе. Ее страх набегает на меня волнами паники. Мое тело сломлено, я чувствую теплую липкую кровь на лице. Он идет за мной. Я такая беспомощная. Мама кричит.

«Прости, мама».

Видение меняется, и я опять в воде, легкие горят от недостатка воздуха. Вижу лицо матери с огромными глазами, полными страха и горя.

Она считает меня мертвой. В этот момент я сознаю, как сильно она меня любит…

И просыпаюсь с рвущимся из горла криком. Вскочив, несколько раз моргаю, не понимая, где нахожусь. Я жду, когда мама спросит, что случилось, но ничего не слышу. Сердце болезненно бьется в груди. Этого не должно было случиться. Миссис Линдсей больше не угроза, поэтому нет смысла в еще одном видении, но я только что его пережила.

– Мама?

Сердце уходит в пятки, стоит осознать, что я все еще одна.

Сбрасываю покрывало и неуклюже иду по коридору в мамину спальню, чувствуя, как тело затекло после ночи на диване.

– Мама?

Ее комната пуста, кровать не расстелена.

Вдруг кто-то стучит в дверь, и я прижимаюсь к стене, уверенная, что за мной явились похитители.

– Анна?

От облегчения колени подгибаются.

– Коул?

Я спешу к двери, в ушах колотится сердце. Быстро отпираю замок и оказываюсь в объятиях Коула.

– Что такое? Ты в порядке?

– Да, нет, моя мама… кое-что произошло.

Он разглядывает прихожую, будто ожидая, что слету разберется в случившемся.

– Нет. – Я втаскиваю его в квартиру и закрываю дверь. – Мама не вернулась домой прошлой ночью, и у меня было видение.

Коул хмурит брови:

– Она же встречалась с Жаком, верно? Возможно, она все еще с ним.

Он говорит так высокопарно, что, если бы не страх, я бы рассмеялась. Будто Коула шокирует опрометчивое поведение моей матери.

Он толкает меня к телефону:

– Звони Жаку, а я приготовлю кофе.

Я на мгновение замираю, преисполнившись благодарностью. Коул не расспрашивает меня о видении и о том, с чего я взяла, будто с мамой что-то случилось. Он просто меня знает.

– Ты услышал мой крик?

Коул останавливается на пороге кухни:

– Нет, я его почувствовал.

Мы смотрим друг на друга; воздух между нами полон невысказанных слов.

– Спасибо, – киваю я.

Вбегаю в гостиную и звоню Жаку, который берет трубку на четвертом гудке:

– Знаете, который час?

– Где моя мама?

– Анна?

– А есть другие дочери, которые могут вам позвонить, чтобы узнать местонахождение своей матери? – срываюсь я.

– Конечно, нет, я просто не понимаю… Твоя мать ушла домой. Который час?

– Не знаю. Рано.

– Погоди. – Я слышу его возню. – Шесть утра. Мы с ней расстались несколько часов назад. Заговорились допоздна. Ты скверно поступила, внушив мне, что мама знает о новом номере для шоу.

Меня мутит.

– Подожди. Ее нет дома?

– Да.

– Сейчас приеду, – моментально отзывается Жак.

И кладет трубку, избавляя меня от необходимости что-то говорить. На меня накатывает облегчение. Случись подобное несколько месяцев назад, я бы подозревала Жака, но теперь понимаю, что доверяю ему. По крайней мере, насчет его чувств к маме у меня сомнений нет.

Я кладу трубку на рычаг и захожу в кухню. На плите кипит кофе, на меня вопросительно смотрит Коул.

Я качаю головой:

– Она ушла несколько часов назад, Жак сейчас приедет.

Глаза жжет, но я сдерживаюсь. Слезами горю не поможешь – я давно усвоила эту истину.

Коул выдвигает стул, и я с благодарностью сажусь.

– Не следовало вчера так поступать. Я так на нее разозлилась, но вместо того, чтобы выяснить отношения, затмила ее на сцене. Зачем я это сделала? Почему мы просто не можем поговорить как нормальные люди?

– Ты же не думаешь, что твоя мама сбежала.

Коул не спрашивает, а констатирует факт. Я мотаю головой. Нет, моя мать никогда ни от чего не сбегала.

– Тогда не вини себя.

Я сглатываю слезы и киваю. Коул протягивает мне чашку горячего кофе, и я пью, не сразу замечая, как жидкость обжигает язык. Боль проясняет сознание. Только одна мысль вертится в голове: «Этого не может быть, миссис Линдсей под стражей».

А если миссис Линдсей не главная угроза?

– Надо составить список, но пока Жака нет, расскажи мне о видении. Сколько раз оно у тебя было?

– Не знаю, четыре или пять.

– Оно не меняется?

Я киваю. Хорошо, что Коул здесь и помогает во всем разобраться. Я рада, что могу поговорить с тем, кто не сочтет меня сумасшедшей.

– А видения у тебя всегда повторяются?

Я отрицательно качаю головой:

– Нет, но таких у меня еще не было. Как я уже говорила, обычно это какие-то масштабные катастрофы вроде гибели «Титаника» или Великого землетрясения Канто.

Я даю Коулу бумагу и карандаш, и он записывает, пока я вспоминаю свое видение. Когда я заканчиваю, он забрасывает меня вопросами:

– Можешь описать то место, где держат твою мать?

Я пытаюсь, но вижу только выражение ее лица.

– Знаю, это трудно, но попробуй проиграть все снова. Закрой глаза. Комната большая или маленькая? День или ночь? А стены кирпичные или деревянные? Есть окно? Как одет тот мужчина? Ты уверена, что это мужчина?

– Минутку. – Я глубоко вздыхаю и сосредотачиваюсь. – Комната небольшая. Мама связана, она совсем рядом, но мне не достать.

Видение повторяется. Чувствуя покалывание внутри, я слепо тянусь к Коулу, и он тут же берет меня за руку. Я расслабляюсь, насколько это возможно при мигрени, и позволяю образам затянуть меня. Но на сей раз я их контролирую.

– Тут темно, свет проникает лишь через трещины в стенах. Похоже на хижину или чулан. – Мужчина появляется, и мое сердце замирает. Я боюсь, хоть и понимаю, что злодей не настоящий, да и Коул рядом. – Он в черном пальто.

Незнакомец приближается, сердце бьется все быстрее, а потом видение меняется.

– Теперь я под водой, не могу дышать. – Я открываю глаза и судорожно глотаю воздух. – Я боюсь за маму.

Коул бледен. На листке бумаги перед ним не только слова, но и маленькие наброски. Внезапно до меня доходит.

– Ты тоже это видел.

– Как только коснулся твоей руки, – кивает Коул.

Я сглатываю:

– А у тебя неплохо получилось: они такие же, как в моем видении.

– Рисование пригодится в учебе.

Я морщу лоб:

– Для Общества психических исследований?

Коул слегка улыбается:

– Да нет, собираюсь поступить в Оксфорд на право.

– Хочешь стать адвокатом?

– Нет, детективом в Скотланд-Ярде. А право – отличная основа.

– Мечтаешь о карьере полицейского? – изумляюсь я.

Коул пожимает плечами и отводит взгляд.

– Это многое объясняет.

– Ты не обижаешься? Я помню о твоем неприятии представителей закона, – говорит он сдержанно, и я крепче сжимаю его руку.

– Слишком поздно, ты мне уже нравишься. Если начистоту, я больше расстроена из-за твоего отъезда, чем из-за выбранной профессии.

Нас прерывает стук в дверь. Коул убирает свои записи, я встаю, чтобы открыть, но он меня останавливает:

– Не хочу, чтобы ты что-то делала сама, пока не найдем твою маму. Кто-то уже пытался тебя похитить. Давай не будем облегчать преступникам задачу.

Я киваю, хотя в душе знаю, что бесполезно пытаться изменить видение. Это не кошмар, а предзнаменование того, что произойдет.

В кухню вбегает растрепанный Жак в криво застегнутом пальто:

– Есть новости?

– Я надеялась, что вы что-то выяснили.

Вернувшийся Коул протягивает Жаку чашку кофе.

Мы садимся за стол.

– В котором часу она ушла вчера? – вновь начинает Коул свои расспросы.

– Кажется, около трех. Мы заговорились допоздна. – Жак неодобрительно смотрит на меня.

Я делаю вид, что ничего не замечаю:

– И вы отпустили ее одну?

Он оскорбленно приосанивается:

– Конечно, нет! Я вызвал кэб и подождал вместе с ней в вестибюле, пока не пришла машина.

Я вскидываю бровь:

– В вестибюле?

– Да. – Жак беспокойно ерзает. – Я вроде как живу в гостинице «Монако».

– Вроде как? – Он не смотрит мне в глаза, и вдруг я понимаю. – Мы в вашей квартире. Вы отдали нам свое жилье.

Он кивает.

– Зачем? – И тут же сама отвечаю: – Потому что считали, что это временно. Собирались переехать сюда и жить с моей матерью!

Надо отдать Жаку должное, ему неловко, но он приподнимает плечо в фирменной французской манере:

– Оказалось, ее не так уж просто уговорить на брак, как я думал.

Я разеваю рот:

– Брак? Вы просили ее выйти за вас?

– Каждый день, с самой первой встречи в Чикаго.

Мысли путаются, и мое мнение о Жаке резко меняется. Ну и какой из меня экстрасенс? До вчерашнего вечера я даже не понимала, что наш импресарио любит маму.

– Она наконец решила об этом подумать. Мне кажется, она давно бы согласилась, если бы не переживала за тебя.

– За меня?

– Конечно! Она очень боялась, что ты пойдешь по ее стопам. Не хотела оставлять тебя одну.

Я хмурю брови. Совсем не похоже на маму. Интересно, известно ли Жаку о ее склонности приукрашивать правду? Ладно, все равно скоро узнает.

Если мы найдем маму.