И их значение для экономической теории.

Методологический индивидуализм Хайека. Идеологические понятия «консерватизм» и «либерализм» возникли по истечении XVIII века скорее как противоположности. Понятия «неоконсерватизм» и «неолиберализм» к концу ХХ в. стали синонимами, и едва ли не наибольший вклад в такое слияние внёс Фридрих Август фон Хайек (1899 — 1992), ставший одной из наиболее влиятельных фигур не только экономической мысли, но также социальной и политической философии XX в.

Во время учёбы в Венском университете у Ф. Визера Хайек интересовался, помимо экономики и юриспруденции, также проблемами психологии и социальными движениями. Книга Мизеса о невозможности хозяйственного расчёта при социализме навсегда определила главное направление идейной деятельности Хайека — критику любых форм коллективизма с позиций методологического индивидуализма и субъективизма австрийской школы. В этой критике Хайек обращался как к экономической проблематике, так и к широкому кругу социально-философских, политологических и психологических аспектов. Уже в 1920-е гг. он пришёл к выводу о необходимости углубить анализ разделения труда как основание классической либеральной экономической теории анализом разделения информации: «рассеянного знания».

Социалистическая традиция XIX в. горячо протестовала против воспетого А. Смитом разделения труда, которое делает людей «частичными работниками» (К. Маркс), «искалеченными экономическими разновидностями» (Ф. Энгельс), «взаимно идиотами» (Ф. Лассаль). Крупнейшие теоретики социализма в ХХ в. — австриец О. Нейрат и россиянин А. Богданов (ученик австрийского философа Э. Маха) — сознавали, что проблема социалистического общества как строя «хозяйственной планомерности» лежит глубже, чем преобразование имущественных отношений. Они считали необходимым устранить не только частную собственность, но и дробление знаний, «недоступную цеховую форму современной науки»¹⁰⁷. Только если «собрать опыт людей воедино и организовать его в стройный порядок», сделав возможным восполнение знаний каждого для сравнительно лёгкого перехода от одной специальности к другой, можно рассчитывать на «полное понимание друг друга» в совместной деятельности по планомерному контролю общества над его собственным развитием¹⁰⁸.

Этот радикальный познавательный максимализм нашёл воплощение в разработке Богдановым «всеобщей организационной науки» и в организации Нейратом движения за единство науки и «Международную энциклопедию унифицированной науки», а также в изобретении Нейратом «изотипа» — наглядного способа представления информации для облегчения уяснения специальных проблем в широком общении. Позицию Богданова — Нейрата можно определить как методологическийколлективизм, устремлённый к организованному знанию как инструменту лучшей организации общества.

Позиция Хайека была диаметрально противоположной, и все порицаемые им идейные, экономические и политические системы он оценивал как проявления коллективизма. В критике мировоззренческих оснований коллективизма Хайек обращал особое внимание на холизм (приоритет общественных целостностей — государства, классов, партий, профсоюзов — над индивидами), сциентизм (принятие для экономики стандартов естественнонаучного знания) и историцизм (представление о движении общества к лучшему состоянию и возможности познания законов этого движения). Отвергая все эти «измы», Хайек отверг и понятие «капитализм», предложив заменить его категорией «расширенный порядок человеческого сотрудничества». Этот «расширенный порядок», по мнению Хайека, возможен только на основе индивидуализма и рыночной координации знания, неизбежно неполного — «распылённого» — в сложных общественных системах, охватывающих множество людей. В статье «Использование знаний в обществе» (1945) Хайек доказывал, что «масса важного, но неорганизованного знания, которое нельзя назвать научным (в смысле познания всеобщих законов) — это знание особых условий времени и места» даёт преимущества практически любому индивиду перед всеми остальными, поскольку индивид владеет уникальной информацией, которую может выгодно использовать. Но использовать её он может, только если ему самому предоставлены зависящие от этой информации решения. Причём эта разновидность знаний, по мнению Хайека, по своей природе «не может схватываться статистикой» и соответственно передаваться в какой-либо форме центральному органу. Но рассеянное знание неизбежно реагирует на механизм свободных цен, который является информационным устройством, согласующим интересы участников в изменчивом хозяйстве. Аналогичным по эффективности устройством не может быть централизованное управление, неизбежно теряющее «рассеянное знание» (в силу его случайной природы не доступное учёту из центра).

Впоследствии (1958)друг Хайека, член «общества Мон-Пелерин» английский философ венгерского происхождения М. Поланьи выдвинул концепцию «неявного» или личностного знания, которое вплетено в практические действия человека и лежит «между инстинктом и разумом», а сам Хайек, будучи атеистом, подчёркивал значение религий как

традиционных ценностей, способствующих экономическому развитию — но только в случае поддержки ими семьи и частной собственности.

^ Либерализм и консерватизм Хайека. Отношение Хайека к религии во многом объясняет его отождествление одновременно с либерализмом и консерватизмом. Как либерал Хайек — сторонник свободы вероисповедания. Как консерватор он воздаёт должное религиям как элементам общественных «спонтанных порядков», возникших не вследствие рационального планирования, а культурного отбора «результатов человеческих действий, но не изобретений» — наряду с разделением труда, деньгами и правовыми институтами.

Хайек — категорический противник «социального конструктивизма», отвергающего условности и традиции ради рационального проектирования лучших общественных форм. Протест против рационалистической «социальной инженерии» проходит через концептуальные книги Хайека с порицающими заглавиями «Дорога к рабству» (1944), «Контрреволюция науки» (1952) и «Пагубная самонадеянность. Ошибки социализма» (1988). Защищая «индивидуалистическое общество», Хайек полагал необходимым «индивидуальное подчинение анонимным и внешне иррациональным социальным силам в любом сложном обществе» — «жёсткой дисциплине рынка» и существующим правилам «не только когда человек понимает их обоснованность». Нетрудно увидеть здесь противоположность протесту Маркса против «товарного фетишизма».

Подчинение обычаям и условностям, существование которых часто не поддаётся разумному объяснению, Хайек считал «важнейшим условием постепенной эволюции и усовершенствования норм социального взаимодействия» и признаком «истинного индивидуализма» в противоположность «ложному индивидуализму» французской традиции «интеллектуалистской демократии» (нашедшей крайнее выражение в социальной философии Ж.-Ж. Руссо). Вдохновлённая этой традицией Французская революция пыталась искоренить как нерациональные «все промежуточные образования» между индивидом и государством. И Хайек присоединился к таким критикам Французской революции, как английский виг Э. Бёрк и французские клерикалы-монархисты Л. Бональд и граф де Местр, которые заложили основы политической и философской мысли европейского консерватизма. Эти консервативные обличители философии Просвещения в одном пункте, по мнению Хайека, оказались проницательнее «экономистов классической школы и мыслителей-утилитаристов». А именно: «они были более реалистичными в оценке народных масс», не разделяли «веры либеральных философов в простого человека», сознавали, что «общественное мнение может благоволить ложным идеологиям».

Таким образом, в мировоззрении Хайека классический экономический либерализм laissez faire соединился с неприязненным отношением к «восстанию масс», ярко выраженным в 1930 г. европейским консерватизмом в книге испанского философа Х. Ортеги-и-Гассета; хотя Хайек избегал социологического противопоставления «элиты» и «толпы».

«Спонтанные порядки» и государство. Хайек извлёк из архива экономической мысли идею благотворности «спонтанных порядков», являющихся непреднамеренными общественными продуктами индивидуальных человеческих действий, закреплёнными эволюционным отбором. Главный из «спонтанных порядков» — рынок. Его Хайек охарактеризовал как «самонастраивающийся механизм», управляемый «невидимой рукой» А. Смита и прикрепляющий «ценник» к продукту непосредственного труда индивида. В сочинениях современников Смита — Юма и Фергюссона — Хайек выделил положения о собственности как условии прогресса и «трёх естественных законах» — стабильности собственности, передачи её посредством согласия и выполнении обещаний. Наконец, в «Басне о пчёлах» циника Мандевиля Хайек нашёл первую формулировку того, что переход к «расширенному порядку человеческого сотрудничества» требует разрыва с «врождёнными инстинктами альтруизма и солидарности», сплачивающими малую группу. «Живущие ныне в условиях расширенного порядка выигрывают, когда не любят ближнего, как самого себя, и вместо правил солидарности и альтруизма… уважают частную собственность, выполняют заключённые договоры»¹⁰⁹.

Поскольку рынок, по мнению Хайека, обладает саморегулирующим механизмом ценовых сигналов, государство, «воплощающее преднамеренно организованную и сознательно контролируемую власть», должно обеспечивать лишь правовую рамку для «спонтанных порядков».

^ 25.3. Спор между Хайеком и Кейнсом о механизме экономического цикла и роли государства. «Эффект Рикардо».

Нейтральность денег. Понимание конкурентных цен как информационных сигналов к перемещению ресурсов (пополнению там, где рынок показывает недостаточное предложение, и изъятию в случае избыточного предложения товаров), ставшее основой интерпретации метафоры «невидимой руки» в ХХ в. (см. главу 5), было положено Хайеком уже в основу книги «Цены и производство» (1931). Она была написана им как директором Австрийского института делового цикла (1928 — 1931), но опубликована по-английски уже после переезда в Лондон. Подхватив у Мизеса понятие фидуциарных денег, Хайек развил взгляд на их экспансию как на причину делового цикла. Конкурентный рынок заставляет экономических агентов распределять свои ресурсы между текущим и будущим потреблением таким образом, чтобы относительные цены различных ресурсов оказались в точности пропорциональны относительным издержкам их производства. Однако неоправданная кредитная экспансия ведёт к искажению относительных цен как сигналов-распределителей ресурсов. Фидуциарные денежные средства делают доступными для предпринимателей новые финансовые ресурсы, которые превращаются в инвестиции в отраслях, удалённых от потребления и производящих капитальные блага. Поскольку капитальные блага, как правило, комплементарны, растёт искусственный спрос на инвестиционные товары, что приводит к повышению цен на них относительно цен на потребительские товары. Капиталообразование отрывается от нормального уровня распределения между текущим и будущим потреблением («добровольного сбережения») посредством сдвига в сторону будущего потребления — «вынужденных сбережений», изобилие которых снижает процентную ставку. В то же время падение относительных прибылей в отраслях, производящих потребительские товары, где издержки постепенно повышаются, а цены — нет, кладёт начало перетоку производительных факторов из отраслей, расположенных ближе к потреблению, в самые капиталоёмкие отрасли. Но рано или поздно рост денежных доходов владельцев факторов производства толкает вверх спрос на потребительские товары. Но из-за произошедшего отвлечения ресурсов из секторов, расположённых ближе к потреблению, производство потребительских товаров сократилось, поэтому цены на них начинают расти, требуя обратного перемещения ресурсов в потребительские отрасли. Производство инвестиционных товаров теперь должно адаптироваться к менее капиталоёмкой (а потому и более трудоёмкой, поскольку повышение потребительских цен означает падение реальных ставок заработной платы) структуре. Предприятия, инвестировавшие в производство капитальных благ с большим сроком окупаемости, сталкиваются с нехваткой реальных ресурсов. Инвестиционный бум переходит в экономический спад; причина — чрезмерная лёгкость получения кредитов, ставшая результатом развязанной банковской системой экспансии фидуциарных денег, подтолкнувшей искусственное расширение спроса на капитальные блага и их производство в ненормальном объёме.

Свой взгляд на решение проблемы Хайек выразил формулой нейтральность денег,т.е. сдерживание кредитной экспансии и недопущения искажающего влияния денежной массы на относительные цены, процент и структуру производства. Он критически оценил утверждение Кейнса в «Трактате о деньгах», что не существует автоматического механизма уравнивания норм сбережений и инвестиций. Усмотрев в этом намёк на отрицание автоматического рыночного механизма приспособления производства к сдвигам в спросе, Хайек настаивал, что причина кризисов — в неоправданной экспансии фидуциарных денег, которая влечёт «межвременнóе рассогласование между решениями инвесторов и потребителей».

«Эффект Рикардо». Становление макроэкономики заострило противоположность между кейнсианской и хайековской концепциями цикла. Первая объясняла кризисы недостаточным, вторая — избыточным инвестированием; первая рекомендовала для выхода из кризиса расширение потребления и умеренную инфляцию, вторая — сокращение потребления и «садистскую» (по словам одного из критиков) дефляцию. Хайек в дальнейшем развитии своей концепции в книге «Прибыль, процент и инвестиции» (1939) выдвинул понятие эффекта Рикардо — перераспределения ресурсов между отраслями с разной капиталоёмкостью вследствие колебаний реальной заработной платы. Под «реальной заработной платой» Хайек подразумевал не покупательную силу денежной заработной платы относительно набора жизненных средств, а номинальную заработную плату, выраженную в единицах выпускаемой данными работниками продукции. А имя Рикардо возникло в связи с утверждением классического политэконома по поводу того, что поскольку издержки на заработную плату в машиностроении меньше, чем средние издержки на заработную плату в экономике в целом, то рост денежной заработной платы не приводит к пропорциональному увеличению цен на машины. Следовательно, денежная норма прибыли и процента уменьшается, что подталкивает к замещению труда машинами.

На самом деле, Хайек стремился актуализировать теорию капитала Бём-Баверка и объяснить депрессию «сжатием» структуры капитала (укорачиванием «окольности» производства). В условиях бума цены на товары обычно растут быстрее, чем денежная заработная плата; таким образом, реальная заработная плата снижается; её падение приводит к изменению относительной прибыльности различных методов производства в пользу более коротких, или менее «окольных» методов, т.е. к замещению машин трудом. Это «обмеление» капитала перекрывает инвестиционный спрос на «углубление капитала», вызванный ростом потребительского спроса на текущий выпуск — спрос на большее количество точно таких же машин, как и раньше; и совокупный инвестиционный спрос сокращается.

Наоборот, в период экономического спада растущий уровень реальной заработной платы вызывает оживление инвестирования в «углубление капитала» — возникает тенденция использовать машины с более длительным сроком службы — ив определённый момент это начинает компенсировать снижение инвестиций, связанное с падением производства. Длина периода производства сокращается во время экономического подъема и увеличивается во время спада.

Если П. Сраффа по просьбе Кейнса написал ядовитый критический разбор (1932) первоначальной хайековской концепции цикла, то через 10 лет Н. Калдор иронически назвал «эффект Рикардо» в трактовке Хайека «эффектом концертино (гармошки)», полагая, что такового просто не существует. Кейнсианцы аргументировали неубедительность концепции Хайека тем, что она неадекватно отражает реальные факторы сдвигов в капиталообразовании, поскольку преувеличивает степень лёгкости перемещения ресурсов предпринимателями, и гипертрофирует монетарные причины цикличности. Однако введённое Хайеком понятие «нейтральность денег» прочно укоренилось в макроэкономике с появлением неолиберального противовеса кейнсианству — монетаризма, а влияние на экономический цикл сдвигов в структуре капитала, вызванных снижением нормы процента, получило подтверждение в опыте трёх последних («посткейнсианских») десятилетий ХХ в.¹¹⁰.

^ Принципы и границы вмешательства государства. Самое знаменитое произведение Хайека «Дорога к рабству» (1944) вышло, когда ход 2-й мировой войны определился в пользу СССР и его союзников против нацистской Германии, а в США и Англии закладывались основы «государства благосостояния» и велась подготовка к Бреттон-Вудской конференции для определения международного экономического порядка. Утверждению государственного вмешательства в экономику и растущей привлекательности идеи планирования Хайек противопоставил утверждения, что

— расцвет фашизма и нацизма был не реакцией на социалистические тенденции предшествовавшего периода, а неизбежным продолжением этих тенденций;

— макроэкономическое регулирование является «сползанием» к социализму и тоталитаризму.

Идентифицируя социализм как отмену частной собственности и «создание системы плановой экономики, где вместо предпринимателя, работающего для достижения прибыли, будут созданы централизованные планирующие органы», Хайек отрицал исторические тенденции к неизбежности планирования. Он доказывал, что идея централизованного планирования порождена не техническим прогрессом и неизбежным перерастанием конкуренции в монополию, как считали интеллектуалы-социалисты, а «конструктивистским рационализмом», выступившим с претензиями на научное управление общественной системой. Неизбежным результатом осуществления таких претензий Хайек считал свёртывание демократических процедур и отказ от защищённой законом сферы автономии индивида, т.е. тоталитаризм — всеподавляющее государство, придающее воплощённому коллективизму черты, неожиданные для самих его идеологов.

В полемике с коллективизмом Хайек признал необходимым не только возвращение к классическому экономическому либерализму, но и внимание государства к обеспечению соответствующей свободной конкуренции правовой системы и «правильной организации таких институтов, как деньги, рынок и каналы информации».

Книга Хайека вызвала среди прочих положительные отклики Кейнса (частное письмо) и Шумпетера (рецензия), хотя была полемикой и с их взглядами, в частности, с «экспериментами», которые ведут ко всё большей зависимости экономической деятельности от направления и объёма правительственных расходов. Кейнс, однако, писал Хайеку, что тот сильно недооценивал «осуществимость среднего курса» и напрасно старался «убедить нас, что, продвинувшись на один дюйм в сторону планирования, приходится непременно сползать на скользкую дорожку, ведущую к пропасти»¹¹¹.

Позднее в книге «Контрреволюция науки» (1952) Хайек специально остановился на критике идеи стимулирующего воздействия кредитно-денежной политики Центрального банка на промышленное развитие. Эту идею как часть «конструктивистского рационализма» Хайек возводил к Сен-Симону, которого считал родоначальником сциентизма — «контрреволюции науки» по отношению к либеральному просветительскому индивидуализму.

^ 25. 4. Каталлактика против смешанной экономики: новоавстрийская трактовка рынка и конкуренции. Теория арбитражных сделок И. Кирцнера.

Праксиология. В трактате «Дорога к рабству» Хайек утверждал, что ограничение рабочего дня, установление санитарных правил и даже разветвлённая сеть социального обслуживания вполне совместимы с капиталистической конкуренцией. Однако его учитель Мизес в трактате «Человеческая деятельность» (Нью-Йорк, 1949) отнёс всё это к «деформирующему» влиянию «интервенционизма» на рыночную экономику. А сам Хайек вместе с группой историков из «Общества Мон-Пелерин» в книге «Капитализм и историки» (Чикаго, 1954) предпринял попытку показать, что капиталистическая индустриализация не сопровождалась теми социальными бедствиями, о которых писали политэкономы XIX в.

Трактат Мизеса претендовал на построение общей теории человеческих действий, логически выводимой из установленных априори принципов рационального выбора. Неуклонно придерживаясь методологического индивидуализма австрийской школы, Мизес таким образом структурировал предмет своей теории, которую он назвал праксиологией (от греч. πράξις — деятельность, и λογία —слово, учение; «учение о деятельности»):

1. Учение о выборе изолированного индивида (робинзонада).

2. Учение о свободном межличностном обмене, или рыночном обществе — каталлактика.

3. Учение об общественном сотрудничестве без рынка, или невозможности хозяйственного расчёта при социализме.

4. Учение о деформированной рыночной экономике.

Первые два пункта воспроизводят исходное движение австрийской теории ценности от Менгера к Бём-Баверку, но концепцию последнего Мизес расширяет, используя греческий термин каталлактика («хозяйство, использующее деньги в качестве посредника в обмене»), употреблявшийся ещё Аристотелем.Каталлактике Мизес отводил центральное место в праксиологии. Добавление к своему учению о социализме Мизес вынес в отдельную крайне политизированную брошюру «Запланированный хаос» (где приписал решающее значение во 2-й мировой войне действиям англо-американских войск в Африке, Сицилии и Нормандии). Наконец, к «деформациям» рыночной экономики «интервенционизмом» Мизес отнёс:

— прогрессивный подоходный налог;

— протекционизм;

— законодательное ограничение рабочего дня и запрет детского труда;

— кредитно-денежную политику;

— налог на наследство.

Таким образом, вся положительная программа Мизеса сводилась к воспроизведению идеологии laissez faire и золотого стандарта, повторению Рикардо, Сэя, Кобдена и Бастиа. В период распространения позиции, что профсоюзы являются конститутивным элементом зрелого индустриального общества, и формирования смешанной экономики системой мер государственного вмешательства, полное отрицание Мизесом этих мер не могло не создать ему репутации догматика, усугубляемой категоричным отрицанием макроэкономических агрегатов и эконометрики.

Эту репутацию Мизес «подтвердил» своей книгой «Антикапиталистическая ментальность» (1956), которую завершил выводом, что «единственное, что может спасти цивилизованные народы Западной Европы, Америки и Австралии от порабощения варварством по московскому образцу — это открытая и ничем не ограничиваемая поддержка свободного капитализма».

Каталлактика. Если критика социализма сделала Мизеса всемирно известным, то «праксиология» никогда не имела (и, по-видимому, никогда не будет иметь) широкого резонанса, а самый термин не использовал даже Хайек. Он, однако, ухватился за термин «каталлактика», которым позднее в книге «Исследования по философии, политике и экономике» (1967) предложил именовать науку о рыночной экономике в целом.

Это предложение Хайек увязывал с критикой концепции смешанной экономики и «государства благосостояния». В вошедшей в упомянутую книгу статье «Дорога к рабству: двадцать лет спустя» Хайек назвал «холодным социализмом» цель постепенного более справедливого распределения доходов с помощью налогообложения и государственных социальных программ. В своей последней книге «Пагубная самонадеянность» (1988) Хайек утверждал, что в рамках рыночной экономики понятие социальной, или распределительной справедливости лишено смысла, поскольку «эволюция не может быть справедливой».

Завершающим этапом полемики Хайека и австрийской школы (не только новой, но и «старой») с социализмом была критика Хайеком методологического положения о ведущей роли производства в общественном развитии. Привлекая к обоснованию каталлактики данные антропологии, Хайек настаивал, что торговля древнее земледелия и любого другого вида регулярного производства.

Главным доводом Хайека в пользу свободы торговли и «спонтанного рыночного порядка» было то, «что мы должны всегда оставлять шанс для таких направлений развития, которые просто невозможно заранее предугадать». Этот шанс Хайек всецело связывал с частнопредпринимательской деятельностью, которую уподобил «процедуре открытия» в научном эксперименте («Смысл конкуренции», 1946). Конкуренция, по мнению Хайека, должна рассматриваться «как процесс приобретения и передачи знаний», механизм оптимального использования «рассеянного знания».

^ Конкуренция и арбитражные сделки. Подход Хайека получил развитие в книге нью-йоркского экономиста и талмудиста Израэля Кирцнера « Конкуренция и предпринимательство» (1973), ближайшего ученика Мизеса в США. Мизес в «праксиологии» предлагал рассматривать предпринимателей как людей, «более инициативных, предприимчивых и зорких, чем средний уровень толпы», и считать прибыли и убытки продуктом не капитала предпринимателя, а его идеи. В отличие от Шумпетера, чтобы избежать акцента на технических нововведениях, Мизес предложил называть предпринимателя «промоутером» (англ. promoter — «продвигáтель», «тот, кто способствует чему-либо»). Хайек, подчеркивая ведущую роль в конкуренции знания врéменных благоприятных возможностей, «быстротекущих обстоятельств, неизвестных другим людям», использовал термин «арбитражёр» (франц. аrbitrageur — «спекулянт») для характеристики предпринимателей, «выполняющих в высшей степени полезные функции», играя на разнице местных цен на товары.

Кирцнер отождествил предпринимательство с аспектами любой целенаправленной деятельности людей, связанными с неизбежной неопределённостью будущих обстоятельств, и свёл его сущность к повышенной «бдительности» (англ. alertness) в отношении новых возможностей получения прибыли. В условиях существования рассеянного знания предприниматель «изобретает» новые сферы деятельности, изменяя окружающую среду, которая для других является чем-то ранее заданным. Сообразительный и бдительный предприниматель, по мнению И. Кирцнера, увидев выгодную рыночную возможность, всегда в состоянии найти необходимые средства на рынке у своих более инертных собратьев — собственников капитала. Источником его прибыли являются арбитражные сделки — выигрыш на разнице цен товаров в разных местах, на разнице цен между ресурсами и готовой продукцией и т.д. В противоположность «новатору» Шумпетера, деятельность «арбитражёра» Хайека –Кирцнера ведёт не от равновесия, а к равновесию — уравновешиванию цен на разных рынках в условиях неполноты информации.

Что, однако, в концепции «арбитражных сделок» нового по сравнению с концепцией предпринимательской функции Р. Кантильона, переоценка места которого в истории экономической мысли (в последней четверти ХХ в.) произошла во многом благодаря новоавстрийской школе? Ничего. Новоавстрийская трактовка предпринимательства представляет из себя в чистом виде то, что марксисты (не желавшие замечать противоречий и теневых сторон в собственном учении) вполне справедливо называли буржуазной апологетикой.

Печальный опыт социализма в ХХ в. и проблемы, с которыми столкнулась макроэкономика «государства благосостояния», к концу ХХ века «сработали» на значительное повышение репутации новоавстрийской школы. Однако едва ли стоит умалчивать о передержках представителей этого направления, когда они приравнивают конкуренцию к научному открытию или утверждают, что только в их экономической теории «главной фигурой процесса является человек, действующий и проявляющий творческую предприимчивость»¹¹².

Во-первых, человек в новоавстрийской концепции это не столько творец, сколько манипулятор на недостатке информации у других, в отличие от подлинного творца- актуализатора, стремящегося сделать достоянием других новую информацию. (Противопоставление манипулятор-актуализатор ввёл американский психолог Эверетт Шостром¹¹³ (1921 — 1996), последователь классиков «гуманистической психологии» Э. Фромма и А. Маслоу).

Во-вторых, если конкуренция — «процесс приобретения и передачи знаний» (Хайек), то почему существует коммерческая тайна?

Наконец, наличие «рассеянного знания», это конечно, существенный эпистемологический аргумент против централизованного планирования. Но почему бóльшая часть экономически значимой информации должна всегда оставаться рассеянной? Потому что это всегда выгодно мéньшей части общества?