IX. НАЧАЛО РАЗВЕДОК

 

Вдруг мы перестали смотреть наружу сквозь стекло. Мы обернулись друг к другу с одной и той же мыслью, с одним и тем же молчаливым вопросом в глазах. Чтобы эти растения могли развиваться, нужен был воздух, хотя бы разреженный, – воздух, которым могли дышать также и мы.

– Открыть люк? – спросил я.

– Да, – ответил Кавор, – если то, что мы видим, действительно воздух.

– Очень скоро, – сказал я, – эти растения будут одного роста с нами. Но предположите, предположите в конце концов… так ли это? Почем вы знаете, что это воздух? Быть может, это азот… Быть может, даже углекислота.

– Это легко проверить, – сказал он.

Он достал из тюка большой лоскут смятой бумаги, поджег его и проворно выкинул в клапан люка. Я бросился вперед и сквозь толстое стекло начал следить за этим маленьким огоньком, от свидетельства которого зависело теперь так много.

Я увидел, как бумага вылетела наружу и легко свалилась на снег. Розовое пламя исчезло. Одну секунду можно было думать, что оно совсем погасло. Но потом я заметил у самого края маленький синий язычок, который задрожал, вырос и распространился.

Очень скоро весь бумажный лист, кроме той его части, которая непосредственно соприкасалась со снегом, обуглился и сморщился. Над ним поднялась дрожащая струйка дыма. У меня больше не осталось никаких сомнений: атмосфера Луны состояла либо из чистого кислорода, либо из воздуха, подобного земному. Значит, если она не слишком разрежена, то способна поддерживать нашу, чуждую ей жизнь. Мы могли выйти наружу и жить.

Я сел, обхватив люк ногами, и уже готовился отвинтить его, но Кавор меня остановил.

– Сперва надо принять маленькую меру предосторожности, – сказал он. Далее он объяснил, что, хотя снаружи несомненно имеется атмосфера, содержащая кислород, – она, чего доброго, настолько разрежена, что может причинить нам серьезный вред. Он напомнил мне о горной болезни и о кровотечениях, которыми часто страдают воздухоплаватели, слишком быстро поднимающиеся ввысь. Затем он потратил несколько минут на приготовление очень противной на вкус микстуры, которую заставил меня проглотить. От этого питья я слегка оглох, но в остальном оно не произвело на меня никакого неприятного действия. Тогда Кавор позволил открыть люк.

Крышка была уже настолько отвинчена, что более густой воздух из внутренности шара начал вырываться вдоль нарезок винта со звуком, напоминавшим пение чайника, готового закипеть. Тут Кавор велел мне остановиться. Вскоре стало совершенно очевидно, что снаружи давление гораздо слабее, чем внутри. Но насколько слабее, этого мы не могли определить.

Я сидел, придерживая крышку руками и готовясь завинтить ее вновь в случае, если, вопреки нашей страстной надежде, лунная атмосфера окажется слишком разреженной для нас, а Кавор держал наготове цилиндр со сгущенным кислородом, чтобы немедленно восстановить нормальное давление. Мы оба молчали, поглядывая то друг на друга, то на фантастическую растительность, которая быстро и бесшумно продолжала распространяться снаружи. А тем временем пронзительное посвистывание не умолкало.

Кровь начала стучать у меня в ушах, и шум от движении Кавора ослабел. Я заметил, что вдруг стало очень тихо. То было первое следствие разреженности воздуха.

По мере того, как наш воздух вырывался из‑под винта, и влага, заключенная в нем, сгущалась в маленькие клубы пара.

Теперь я почувствовал затрудненность дыхания, которая не прекращалась за все время нашего пребывания во внешней атмосфере Луны. Кроме того, довольно неприятное ощущение в ушах, в кончиках пальцев и в задних стенках гортани также привлекло мое внимание, но вскоре все это прошло.

Тут, однако, началось головокружение и тошнота, которые внезапно поколебали мое мужество. Я завинтил крышку люка на пол‑оборота и с боязливым вопросом обратился к Кавору. Но теперь он был храбрее меня. Он ответил мне голосом, необычайно слабым и как бы доносившимся издалека, вследствие разреженности воздуха, передававшего звук. Он выпил глоток водки и посоветовал мне последовать его примеру. Действительно, мне стало немного легче. Я снова отвернул крышку люка. Шум в ушах стал гораздо громче, и я заметил, что свистящий звук прекратился. Но некоторое время я как‑то не мог поверить этому.

– Ну? – сказал Кавор еле слышным голосом.

– Ну? – отозвался я.

– Будем продолжать?

На одну секунду я задумался.

– И это все?

– Если только вы можете выдержать…

Вместо ответа я продолжал отвинчивать. Я снял круглую заслонку и осторожно положил ее на люк. Пара снежинок закружилась и исчезла, когда разреженный чуждый воздух[16]вторгся в пределы нашего шара. Я сел на краю люка, выглядывая наружу. Внизу, на расстоянии одного метра от моего лица, расстилался девственный лунный снег.

Последовала короткая пауза. Наши взгляды встретились.

– Вы не чувствуете сильной боли в легких? – спросил Кавор.

– Нет, – сказал я, – я могу это выдержать.

Он протянул руку за своим одеялом, сунул голову в отверстие, проделанное в нем, и закутался. Затем он тоже сел на край люка и спустил ноги, так что они оказались на высоте шести дюймов над лунным снегом. Одну минуту он колебался. Затем поддался вперед и ступил обеими ногами на девственную почву Луны.

Он сделал несколько шагов. Края стекла в комически исковерканном виде отразили его фигуру. Одну секунду он стоял, озираясь по сторонам. Затем оттолкнулся и прыгнул.

Я знал, что стекло все искажает и преувеличивает. И однако мне показалось, что это был совершенно необычайный прыжок. Одним махом Кавор отлетел от шара футов на двадцать или тридцать. Теперь он стоял высоко на скале и махал руками, обращаясь ко мне. Но как он ухитрился это проделать? Я был сбит с толку, как человек, только что увидевший непонятный новый фокус.

Не зная, что думать, я тоже выбрался из люка. Прямо подо мною оседал и таял снежный сугроб. Перед ним образовалось нечто вроде канавки с проточной водой. Я сделал один шаг и подскочил.

 

Я собрался с силами и подскочил (Стр.68)

Я почувствовал, что лечу по воздуху, увидел, что скала, на которой стоял Кавор, несется мне навстречу, уцепился за нее и повис, испытывая неизъяснимое удивление.

Я истерически захохотал. Я был страшно смущен. Кавор склонился надо мной и пискливым голосом посоветовал быть осторожнее.

Я совсем позабыл, что на Луне, которая по своей массе в восемь раз уступает Земле и в четыре раза меньше ее в поперечнике, мой вес стал приблизительно в шесть раз легче. Но теперь факты властно требовали, чтобы я вспомнил об этом.

– Мы скинули с себя помочи нашей матери Земли, – сказал Кавор.

Рассчитывая усилия и подвигаясь вперед осторожно, как хилый ревматик, я взобрался на вершину и встал рядом с Кавором на солнцепеке. Шар лежал внизу, на постепенно уменьшающемся сугробе, футах в тридцати от нас.

Насколько хватал глаз, в чудовищном беспорядке были разбросаны скалы, заполнявшие дно кратера. Та же колючая поросль, которая окружала нас, пробуждалась к жизни и в других местах. Здесь и там она чередовалась с разбухшими массами кактусов и с багряными и пурпуровыми лишайниками, которые разрастались так быстро, что можно было подумать, будто они карабкаются вверх по скалам. Вся площадь кратера показалась мне тогда совершенно однообразной пустыней, тянувшейся до самого подножья внешних утесов.

Эти утесы, повидимому, не были покрыты растительностью. Их отвесные стены, террасы и платформы не привлекали тогда к себе нашего внимания. По всем направлениям они находились в нескольких километрах от нас. Мы, очевидно, стояли в самом центре кратера и глядели на них сквозь туманную дымку, медленно расползавшуюся от ветра.

Ибо теперь даже ветер чувствовался в разреженном воздухе, быстрый, но слабый ветер, который заставлял нас ежиться, хотя мы почти не ощущали его давления. Казалось, он дул поперек кратера, направляясь к ярко освещенной части его со стороны туманного сумрака у подножья обращенной к Солнцу стены. Очень трудно было рассмотреть что‑либо в этом сгустившемся на востоке тумане. Мы были вынуждены глядеть туда, сощурившись и прикрывая глаза руками, чтоб защититься от лютой силы неподвижного Солнца.

– Как видно, здесь одна сплошная пустыня, – сказал Кавор, – совершенная пустыня.

Я еще раз оглянулся по сторонам. Вопреки очевидности я все еще рассчитывал заметить какие‑нибудь признаки человеческого присутствия – башню или дом, или какое‑нибудь сооружение. Но глаз встречал повсюду только беспорядочно разбросанные вершины, гребни скал, колючие кустарники и раздувшиеся кактусы, которые все пухли да пухли, наглядно опровергая все подобные надежды.

– Кажется, эти растения здесь – единственные хозяева, – сказал я. – Я не замечаю ни малейших следов какого‑нибудь другого существа.

– Ни животных, ни птиц, ничего. Да и что делали бы животные в течение ночи?.. Нет, здесь только растения.

Я закрыл глаза рукой.

– Это напоминает пейзажи, которые можно видеть во сне. Эти штуки меньше похожи на земные растения, чем те чудовища, которые живут среди скал, на дне океана. Взгляните‑ка туда, не правда ли – настоящая ящерица, превратившаяся в растение? И какой ослепительный свет!

– А, ведь, еще только раннее утро, – сказал Кавор.

Он вздохнул и оглянулся.

– Этот мир не создан для людей… И, однако, есть в нем что‑то неизъяснимо привлекательное.

Некоторое время он молчал, потом начал задумчиво жужжать по своему обыкновению.

Я почувствовал какое‑то мягкое прикосновение и увидел, что тонкий побег синебагрового лишайника обвился вокруг моего башмака. Я дернул ногою, лишайник рассыпался в порошок, и каждая его частичка тотчас же начала расти.

Тут я услышал пронзительный крик Кавора: оказалось, его уколол острый шип кустарника.

Он стоял в нерешительности, глаза его блуждали по окрестным скалам. Вдруг какой‑то розовый отблеск промелькнул на шероховатой поверхности каменной глыбы. Это был совершенно необычайный цветок, багрово‑алый, с синеватым отливом.

– Глядите, – сказал я оборачиваясь; и что же: Кавор исчез.

Одну секунду я стоял на месте, совсем ошеломленный. Затем поспешно сделал шаг вперед, чтобы посмотреть вниз, с обрыва скалы. Но в моем удивлении я опять позабыл, что мы находимся на Луне. На Земле усилие, которое я сделал, заставило бы меня передвинуться на один метр; на Луне оно швырнуло меня метров за шесть, т. е. по крайней мере на пять метров дальше края. Это было похоже на те ночные кошмары, когда нам мерещится, будто мы падаем, падаем без конца. Ибо если при падении на Земле тела пролетают в первую секунду шестнадцать футов, то на Луне они пролетают только два фута, имея при этом лишь одну шестую своего земного веса. Полагаю, что я падал или, вернее, спускался с высоты около десяти метров. Это длилось довольно долго – секунд пять или шесть. Я парил в воздухе и падал, как перо, и наконец увяз по колени в снежном сугробе на дне оврага, у подножья серо‑синей, испещренной голубыми жилками скалы.

Я оглянулся по сторонам.

– Кавор! – позвал я. Но Кавора нигде не было видно. – Кавор! – крикнул я громче, и скалы ответили мне эхом.

Я неистово метался среди скал и карабкался обратно на вершину.

– Кавор! – вопил я. Мой голос звучат, как блеяние заблудившегося ягненка.

Шар тоже пропал из виду, и на один миг ужасное ощущение беспомощности и одиночества заставило сжаться мое сердце.

Потом я увидел Кавора. Он смеялся и махал руками, стараясь привлечь мое внимание. Он стоял на голой вершине скалы в двадцати или тридцати метрах от меня. Его голоса я не мог слышать, но жесты говорили: «Прыгай!» Я колебался. Расстояние казалось мне огромным. Я рассудил однако, что без сомнения могу прыгнуть дальше, чем Кавор.

Я сделал шаг назад, собрался с силами и подскочил. Мне показалось, что я взлетел на воздух и никогда больше не опущусь вниз…

Летать таким манером было и страшно, и приятно, и дико неправдоподобно, как в кошмаре. Я понял, что сделал слишком большое усилие. Я пронесся над головою Кавора и увидел колючую чащу под собой в овраге. Я вскрикнул от испуга, широко раскинул руки и вытянул ноги.

Я ударился о какую‑то большую губчатую массу, которая тотчас же рассыпалась, выбросив множество оранжевых спор по всем направлениям и обдав меня оранжевым порошком. Я покатился в самую гущу оранжевых плевков и лежал там, корчась от беззвучного смеха.

Я заметил круглое личико Кавора, выглядывавшее поверх колючей заросли. Он кричал, спрашивая о чем‑то. Я тоже попробовал крикнуть, но не мог. Он спустился ко мне, бережно пробираясь между кустарниками.

– Надо остерегаться, – сказал он. – Луна не признает никакой дисциплины. Она заставит нас переломать себе все кости.

Он помог мне встать на ноги.

– Вы слишком напрягаете свои силы, – сказал он, сбивая рукой желтое вещество с моей одежды.

Я стоял смирно и пыхтел, позволяя ему чистить мои локти и колени и слушая его наставления:

– Мы совсем не считаемся с разницей в силе тяготения. Наши мускулы еще не приспособились к новым условиям. Надо будет попрактиковаться немного после того, как вы отдохнете.

Я вытащил два или три небольших шипа у себя из руки и присел на обломок скалы. Все мышцы мои дрожали. Я чувствовал себя так, как будто первый раз в жизни свалился на землю, обучаясь езде на велосипеде.

Вдруг Кавору пришло в голову, что после солнечного зноя я могу простудиться в холодном овраге. Поэтому мы вскарабкались обратно на солнцепек. Если не считать нескольких ссадин, я ничуть не пострадал во время падения. И по совету Кавора мы стали искать место, удобное для следующего прыжка. Наш выбор остановился на гладкой каменной площадке, находившейся метрах в десяти и отделенной от нас невысокой зарослью оливково‑зеленых колючих растений.

– Вообразите, что это находится здесь, – сказал Кавор с видом спортивного инструктора и указал место приблизительно на расстоянии одного метра от моих ног. Я перескочил совершенно благополучно и, признаюсь, почувствовал некоторое удовольствие, когда Кавор промахнулся на полметра и в свою очередь отведал колючек.

– Вы видите, что надо быть осторожнее, – оказал он, вытаскивая из рук воткнувшиеся шипы. После этого он перестал быть моим наставником и сделался просто товарищем в изучении искусства ходьбы на Луне.

Мы наметили еще более короткое расстояние и перескочили его без труда. Затем прыгнули обратно, потом снова вперед и повторили это упражнение несколько раз, приучая свои мускулы к новым условиям. Я бы никогда не поверил, если бы не узнал на опыте, как быстро нам удалось приспособиться. В самом деле, в изумительно короткое время, – менее, чем после тридцати прыжков, – мы уже могли заранее определять размер требуемого усилия с такой же почти точностью, как на Земле.

А тем временем лунные растения распространялись вокруг нас, делаясь все больше и все гуще, утолщаясь, переплетаясь и запутываясь, – колючие кустарники, зеленые кактусовые массы, грибы, мясистые лишайники, поражавшие своими странными, изогнутыми формами. Но мы были так заняты своей чехардой, что некоторое время не обращали никакого внимания на их безостановочный рост.

Необычайное возбуждение овладело нами. Я думаю, оно отчасти объяснялось сладостным чувством освобождения из тесного шара. Но главную роль, однако, играл здесь мягкий разреженный воздух, несомненно гораздо более богатый кислородом, чем наша земная атмосфера. Несмотря на странный характер окружающей обстановки, я чувствовал себя совсем беззаботно, как лондонский обыватель, впервые за свою жизнь очутившийся в горах. И ни одному из нас в голову не приходило бояться чего бы то ни было, хотя всевозможные неожиданности подстерегали нас со всех сторон.

Веселый задор охватил нас. Мы наметили поросший лишайниками бугор метрах в пятнадцати от нас и одни за другим благополучно перескочили на его вершину.

– Отлично! – кричали мы. – Отлично!

Кавор сделал три шага и прыгнул на приглянувшийся ему снеговой косогор, расположенный в добрых двадцати метрах, если не дальше. На одну секунду я замер на месте, разинув рот: такой смешной казалась его маленькая фигурка, распластанная в воздухе. Вы только представьте себе запачканную крикетную шапочку и взъерошенные волосы, маленькое круглое тельце и широко раздвинутые ноги над фантастической ширью лунного пейзажа. Смех напал на меня, но затем я поспешил в свою очередь прыгнуть. Гоп‑ла! – и я уже стоял рядом с Кавором.

Мы сделали еще несколько скачков, достойных Гаргантюа[17], прыгнули раза три или четыре и наконец уселись в заросшей лишайниками впадине. Мы испытывали резь в легких. Мы сидели, держась за бока и тяжело переводя дух, и с одобрением смотрели друг на друга,. Кавор просипел что‑то насчет «изумительных переживаний». И затем мне в голову пришла одна мысль. В первый миг это была не слишком страшная мысль, а просто весьма естественный вопрос, подсказанный создавшимся положением.

– Кстати, – сказал я, – а где, собственно говоря, находится наш шар?

Кавор поглядел на меня.

– Эге?

Истинное значение моих собственных слов вдруг поразило меня с необычайной остротой.

– Кавор, – воскликнул я, хватая его за руку, – где наш шар?!