САНТА-ХРЯКУС 13 страница

Сьюзен, держась за поручни, стояла на верхней площадке.

— Ты не можешь побыстрее? — спросила она. — Мы только-только добрались до буквы «Б».

— Я уже целую вечность кручу эти педали! — задыхаясь, ответил о боже.

— «А» — очень популярная буква.

Сьюзен внимательно осматривала полки. Особенно много книг было посвящено «Анониму». То есть людям, которые по тем или иным причинам не носили имен.

Впрочем, большинство этих книг были очень короткими.

— Ага… «Бу»… «Буг»… «Буд»… поворачивай налево.

Громоздкая башня завернула за угол.

— Так… «Бут»… Проклятье, «Бут» находится двадцатью полками выше.

— Рад это слышать, — мрачно произнес о боже.

Он дернул на себя рычаг, который переключал цепь на другие шестерни, и снова налег на педали. Площадка со скрипом поползла вверх.

— Все, достаточно, — крикнула через несколько минут Сьюзен. — Так, посмотрим… Аабана Бутылкер…

— Полагаю, Фиалка находится гораздо дальше, — попытался пошутить о боже.

— Вперед!

Башня, покачиваясь, поползла вдоль полки с книгами на букву «Б».

— Стоп!

О боже резко нажал на педаль тормоза, и башня зашаталась.

— Кажется, это она, — донесся сверху голос Сьюзен. — Можешь опускать.

Завращалось огромное колесо, увешанное свинцовыми грузами, и башня со скрипом и скрежетом начала складываться. Когда до пола оставалось несколько футов, Сьюзен спустилась по лестнице.

— Здесь что, есть абсолютно все? — спросил о боже, когда Сьюзен начала листать книгу.

— Да.

— Даже боги?

— Все живые и обладающие самосознанием существа, — сказала, не поднимая головы, Сьюзен. — Странно… Похоже, она находится в заточении. Но кому могло понадобиться заключать в темницу зубную фею?

— Кому-нибудь, у кого очень болят зубы? — Сьюзен вернулась на несколько страниц назад.

— Голова закрыта мешком, ее куда-то несут. Так… — Она перевернула страницу. — А здесь говорится, что она зашла к Банджо, взяла зуб… а потом почувствовала, что кто-то стоит у нее за спиной… затем ее долго везли на телеге… мешок сняли… какая-то дорога… и…

— Все это написано в книге!

— В автобиографии. У каждого человека она есть. Тут описывается вся твоя жизнь по мере ее развития.

— И у меня тоже есть автобиография?

— Думаю, да.

— Ничего себе. «Проснулся, поблевал, захотел умереть». Не слишком увлекательное чтение.

Сьюзен перевернула страницу.

— Башня, — сообщила она. — Фиалка находится в башне. Изнутри башня вся белая, ноне… снаружи? И выглядит нереальной? Вокруг растут очень странные яблони. Рядом виднеется река, тоже ненастоящая. Там плавает много золотых рыбок… на поверхности.

— Типичные последствия загрязнения окружающей среды, — понимающе кивнул о боже.

— Сомневаюсь. Здесь говорится, что рыбки живые.

— Живые и плавают на поверхности? Как такое возможно?

— Это то, что видит Фиалка.

— Правда? Слушай, может, она этого своего плесневелого сыра переела?

— Голубое небо, но… нет, вероятно, она ошибается… тут сказано, что голубое небо только над головой…

— Самое нормальное место для неба. Лучше и не придумать, — ответил о боже. — А вот если оно вдруг оказывается у тебя под ногами, верный признак: жди беды.

Сьюзен полистала страницу туда-обратно.

— Она имеет в виду, что небо есть только над головой, а по краям его нет. К примеру, на горизонте неба нет.

— Прошу прощения, — нахмурился о боже. — Я очень недолго живу в этом мире и не являюсь его выдающимся знатоком, но, по-моему, на горизонте тоже должно быть небо. Иначе как можно определить, что это горизонт?

Сьюзен вдруг показалось, что где-то она видела нечто подобное, однако едва она попыталась сосредоточиться, как ощущение исчезло.

— Я абсолютно точно видела это место, — промолвила она, постучав пальцем по странице. — Если бы она повнимательнее присмотрелась к деревьям… Здесь говорится, что у них коричневые стволы и зеленые листья и что Фиалке они кажутся странными. И… — Она сосредоточилась на следующем параграфе. — Цветы. Растут прямо в траве. С большими круглыми лепестками.

Ничего не видящим взглядом Сьюзен уставилась на о боже.

— Подобный пейзаж просто невозможен, — сказала она.

— А по мне, так вполне нормальный пейзаж, — возразил о боже. — Небо. Деревья. Цветы. Мертвые рыбешки.

— И коричневые стволы деревьев? Обычно они бывают сероватыми, покрытыми мхом. Такие коричневые стволы я видела только в одном месте. И там же небо бывает только над головой. Его голубизна не касается земли…

Она подняла голову. В самом конце библиотечного прохода располагалось одно из очень высоких и узких окон. Оно выходило в черный сад. Черные кусты, черная трава, черные деревья. Скелетики рыб, плавающие в черной воде пруда под черными лилиями.

Цвета в некотором роде присутствовали, но все они представляли оттенки черного, как если бы черный луч пропустили через призму. Кое-где черный цвет с определенной натяжкой можно было принять за темно-лиловый или полуночно-синий. Но в основном все было черным, и небо тоже было черным, потому что данный мир принадлежал Смерти — и этим было сказано все.

Смерть принял ту форму, которую люди создали для него за долгие-долгие столетия. Почему Костлявый? Потому что кости ассоциируются со смертью. Косу придумали сельские жители, посчитавшие эту деталь удачной метафорой. А в Мрачной местности он жил потому, что, согласно людскому пониманию ситуации, не мог жить в более приятном месте, среди каких-нибудь цветочков и пташек.

Такие существа, как Смерть, рождались в воображении людей и там же обретали форму. И он не был единственным…

…Но ему не понравился сценарий. Смерть начал интересоваться людьми. Было ли это мыслью или всего лишь воспоминанием о том, что еще не случилось?

О боже не спускал с Сьюзен глаз.

— Мы можем отправиться за ней? — спросил он. — Я говорю «мы», поскольку, оказавшись в неудачном месте в неудачное время, стал невольным участником событий.

— Она жива, — откликнулась Сьюзен. — А значит, рано или поздно она умрет. А еще это значит, что я смогу ее найти.

Она повернулась и направилась к выходу из библиотеки.

— Но если тамошнее небо, как она утверждает, располагается исключительно над головой, что пролегает между небом и горизонтом?

— Ты не должен идти со мной, — сказала Сьюзен. — Это не твои проблемы.

— Да, но, учитывая, что единственной целью моего существования является плохое самочувствие, любые перемены — только к лучшему.

— Там может быть опасно. Вряд ли она задержалась там по собственной воле. Ты умеешь драться?

— То, что я умею, куда страшнее. Я могу заблевать кого угодно с ног до головы.

 

Лачуга ютилась на самой окраине городишки под названием Скрот. У Скрота были весьма обширные окраины, сплошь заваленные обломками телег и дохлыми собаками, — люди зачастую проходили этот городок насквозь, даже не осознав, что побывали в «том самом» Скроте. Да и на карте он появился лишь потому, что картографы очень не любят пустых мест.

Страшдество наступало в Скроте спустя некоторое время после Праздника Сбора Капусты, а потом не предвиделось никаких заметных событий вплоть до Праздника Рассады.

В лачуге стояла печь, железная труба которой выходила наружу через крытую капустными листьями крышу.

Со стороны трубы доносились голоса.

— ЭТО ОЧЕНЬ, ОЧЕНЬ ГЛУПО.

— Думаю, хозяин, данный обычай зародился в то время, когда в каждом доме были широкие трубы. — Эти слова человек словно бы специально прокричал в трубу.

— ПРАВДА? ОДНО ХОРОШО — ПЕЧКА НЕ ГОРИТ.

Послышался шорох, затем — грохот, и что-то упало в железное чрево печи.

— ПРОКЛЯТЬЕ.

— В чем дело, хозяин?

— НА ДВЕРЦЕ НЕТ РУЧКИ. КРАЙНЕ ЭГОИСТИЧНОЕ УСТРОЙСТВО.

Раздались глухие удары, потом — скрежет, после чего верхняя крышка печи наконец поднялась и чуть отодвинулась в сторону. Из щели показалась рука, нащупывающая ручку на дверце.

Пальцы неуверенно исследовали ручку, и было ясно, что они принадлежат индивидууму, не привыкшему открывать двери.

В конце концов Смерти удалось выбраться из печи. Как именно — описать очень трудно, для этого пришлось бы сложить страницу. Время и пространство, с точки зрения Смерти, являлись понятиями, присущими всем остальным, но никак не ему. В случае же со Смертью напротив этих двух пунктов ставилась галочка в окошке с надписью «Неприменимо». Скажем, если представить вселенную в виде большого резинового полотна… впрочем, лучше не стоит это делать.

— Хозяин, пусти! — донесся жалобный голос с крыши. — Здесь жутко холодно.

Смерть подошел к двери, в щель под которой залетал снег, и осмотрел конструкцию. Снаружи раздался стук, и голос Альберта зазвучал гораздо ближе:

— В чем дело, хозяин?

Смерть просунул голову сквозь доски двери.

— ЗДЕСЬ ТАКИЕ МЕТАЛЛИЧЕСКИЕ ШТУКИ…

— Засовы, хозяин. Их нужно отодвинуть, — пояснил Альберт, зажав ладони под мышками.

— А…

Голова Смерти исчезла. Альберт топал ногами, смотрел, как дыхание вырывается изо рта громадными клубами, и прислушивался к нерешительным шорохам, доносящимся из-за двери. Затем снова появилась голова Смерти.

— Э…

— Это крючок, хозяин, — устало произнес Альберт.

— ДА. КОНЕЧНО.

— Его следует поддеть пальцем и откинуть.

— ПОНЯЛ.

Голова исчезла. Альберт, подпрыгивая, ждал. Голова появилась.

— ГМ… А КАКИМ ИМЕННО ПАЛЬЦЕМ? — Альберт вздохнул.

— Любым, хозяин. Если не получается, чуть нажмите на дверь.

— АГА, ВСЕ ПОНЯЛ. — Голова исчезла.

«О боги, — подумал Альберт. — Эти замки-засовы-щеколды сущая беда для него…»

Наконец дверь распахнулась, появился гордо улыбающийся Смерть, и Альберт вместе с порывом ветра ввалился в лачугу.

— Чтоб мне провалиться! — воскликнул он. — Становится прохладно. Херес есть?

— ПОХОЖЕ, НЕТ.

Смерть перевел взгляд на висевший возле печки чулок и увидел в нем дырку.

К чулку был прикреплен исписанный неровным подчерком листок бумаги. Смерть взял его.

— ИТАК, МАЛЬЧИК ХОЧЕТ ШТАНЫ, КОТОРЫМИ НЕ ПРИДЕТСЯ ДЕЛИТЬСЯ С ОСТАЛЬНЫМИ БРАТЬЯМИ, БОЛЬШОЙ ПИРОГ С МЯСОМ, САХАРНУЮ МЫШКУ, «МНОГО ИГРУШЕК» И ЩЕНКА ПО КЛИЧКЕ ПОЧЕСУН.

— Как мило, — покачал головой Альберт.

Слезы наворачиваются на глаза, потому что он получит только деревянную игрушку и яблоко.

Альберт протянул Смерти подарки.

— НО В ПИСЬМЕ ЖЕ НАПИСАНО…

— И снова виной всему социоэкономические факторы, — перебил Альберт. — Хозяин, только представь, какая неразбериха начнется в мире, если все получат то, что хотят.

— НО В МАГАЗИНЕ Я ДАРИЛ ТО, ЧТО МНЕ ЗАКАЗЫВАЛИ…

— Да, и нас теперь ждут большие неприятности, хозяин. Все эти «игрушечные свинки, которые действительно работают»… Я промолчал тогда, потому что нам нужно было делать работу, но нельзя же поступать так постоянно. Какая польза в божестве, которое дает тебе все, что ты ни попросишь?

— ПОНЯТИЯ НЕ ИМЕЮ.

— Вот именно. Важна надежда. Это важнейшая составляющая веры. Дай людям варенье сегодня, они сядут и съедят его. А если пообещать, что дашь им варенье когда-нибудь завтра, в тебя будут верить вечно.

— ТО ЕСТЬ ТЫ ХОЧЕШЬ СКАЗАТЬ, ИМЕННО ПОЭТОМУ БЕДНЫЕ ПОЛУЧАЮТ ДЕШЕВЫЕ ПОДАРКИ, А БОГАТЫЕ — ДОРОГИЕ?

— Ага, — кивнул Альберт. — В этом и заключается смысл страшдества.

— НО САНТА-ХРЯКУС — ЭТО Я! — вдруг выкрикнул Смерть и тут же замолчал, несколько смущенный. — ПО КРАЙНЕЙ МЕРЕ, НА ДАННЫЙ МОМЕНТ.

— Какая разница. — Альберт пожал плечами. — Помню, в детстве, я присмотрел себе в витрине огромную лошадь. В качестве подарка на страшдество. — Он невесело улыбнулся, погрузившись в воспоминания. — Как-то раз я провел у той витрины очень много времени, а погода была холодной, как благотворительность. Я несколько часов стоял, прижавшись носом к стеклу… пока мои вопли не услышали и не облили мой нос горячей водой. А потом я увидел, как мою лошадь убирают с витрины, потому что кто-то ее купил, и на мгновение мне показалось, будто бы ее купили мне. О, как я мечтал о той лошади! Она была бело-красной, с настоящим седлом и сбруей. И на ней можно было качаться. Я был готов убить за эту лошадь. — Альберт снова пожал плечами. — Шансов, конечно, не было никаких. У нас ведь даже горшка не было, чтобы писать, а прежде, чем жевать хлеб, следовало на него поплевать, чтобы он немножко размок.

— ПРОСВЕТИ МЕНЯ. ЭТО ОЧЕНЬ ВАЖНО: ИМЕТЬ ГОРШОК, В КОТОРЫЙ МОЖНО БЫЛО БЫ ПИСАТЬ?

— Так просто принято говорить, хозяин. Это значит, что ты беден как церковная мышь.

— А ЦЕРКОВНЫЕ МЫШИ БЕДНЫ?

— Ну… да.

— НО НЕ БЕДНЕЕ ЖЕ ДРУГИХ МЫШЕЙ? КРОМЕ ТОГО, В ЦЕРКВАХ МНОГО СВЕЧЕЙ И ПРОЧИХ ВСЯКИХ ВКУСНОСТЕЙ. С МЫШИНОЙ ТОЧКИ ЗРЕНИЯ, РАЗУМЕЕТСЯ.

— Это тоже поговорка, хозяин. Не нужно искать здравый смысл в этих словах.

— О, ПОНЯТНО. ПРОДОЛЖАЙ.

— Конечно, я, как положено, повесил чулок в канун страшдества. И знаешь что? Наш папа положил туда деревянную лошадку, которую вырезал собственными руками…

— А, — догадался Смерть. — И ОНА СТАЛА ТЕБЕ ДОРОЖЕ САМЫХ ДОРОГИХ ИГРУШЕК В МИРЕ, ДА?

Альберт уставился на него пронзительным взглядом.

— Ничего подобного! Тогда я мог думать только о той лошади из витрины.

Смерть был очень удивлен.

— НО НАСКОЛЬКО ПРИЯТНЕЕ ПОЛУЧИТЬ ИГРУШКУ, ВЫРЕЗАННУЮ…

— Это только взрослые так думают, — перебил его Альберт. — Всякий семилетний ребенок — это эгоистичный мелкий гаденыш. Да и все равно тем же вечером за ужином папа напился и наступил на нее.

— ЗА УЖИНОМ?

— Да, кажется, у нас было немного топленого свиного жира, который мы намазывали на хлеб…

— Я ПОНИМАЮ ТЕБЯ, ОДНАКО ДУХ СТРАШДЕСТВА…

Альберт вздохнул.

— Как угодно, хозяин. Как угодно. Смерть явно смутился.

— НО ЕСЛИ БЫ САНТА-ХРЯКУС ВСЕ-ТАКИ ПРИНЕС ТЕБЕ ТУ САМУЮ ПРЕКРАСНУЮ ЛОШАДЬ…

— Папа немедленно обменял бы ее на пару бутылок.

— СЕГОДНЯ НОЧЬЮ МЫ ПОБЫВАЛИ ВО МНОГИХ ДОМАХ. У ОДНИХ ДЕТЕЙ БЫЛО МНОГО ИГРУШЕК, И МЫ ПОДАРИЛИ ИМ ЕЩЕ. А У ДРУГИХ ДЕТИШЕК ПРАКТИЧЕСКИ НИЧЕГО НЕ БЫЛО…

— В то время мы были готовы на все, лишь бы получить это самое практически ничего, — сказал Альберт.

— НУЖНО РАДОВАТЬСЯ ТОМУ, ЧТО ИМЕЕШЬ, ТЫ К ЭТОМУ ВЕДЕШЬ?

— Примерно так, хозяин. Девиз всякого бога. Не давай слишком много, пусть радуются тому, что имеют. Варенье — завтра, понимаешь?

— НО ЭТО НЕПРАВИЛЬНО! — воскликнул Смерть. — ВЕРНЕЕ, РАДОВАТЬСЯ ТОМУ, ЧТО ИМЕЕШЬ, — ЭТО ОЧЕНЬ ДАЖЕ ПРАВИЛЬНО. НО ДЛЯ ЭТОГО НУЖНО ВСЕ-ТАКИ ХОТЯ БЫ ЧТО-ТО ИМЕТЬ. А КАКОЙ СМЫСЛ РАДОВАТЬСЯ ТОМУ, ЧТО НЕ ИМЕЕШЬ НИЧЕГО?

Смерть залез в такие глубины социальной философии, в которые Альберт даже не осмеливался заплывать.

— Не знаю, — наконец признался он. — Но некоторые люди могли бы ответить, что у них есть луна и звезды.

— А ДОКУМЕНТЫ НА ВЛАДЕНИЕ ВСЕМ ЭТИМ У НИХ ТОЖЕ ЕСТЬ?

— Я знаю одно: если бы отец поймал нас с мешком дорогих игрушек, мы немедленно получили бы по ушам за то, что их украли.

— ЭТО… НЕСПРАВЕДЛИВО.

— Такова жизнь, хозяин.

— НО Я — НЕ ЖИЗНЬ.

— Я имею в виду, так должно быть, хозяин.

— НЕТ. ТЫ ИМЕЕШЬ В ВИДУ, ТАК БЫВАЕТ.

Альберт прислонился к печи и скрутил одну из своих ужасных тонких самокруток. Пусть хозяин сам во всем разбирается. Как обычно и происходило. Взять, например, скрипку. Три дня кряду он пилил на ней и рвал струны, а потом вообще перестал брать в руки. В этом и заключались все беды: хозяин абсолютно всегда вел себя одинаково. Если ему в голову втемяшивалась какая-нибудь идея, оставалось лишь ждать, когда эта самая идея снова улетучится.

Он думал, страшдество — это сливовый пудинг, капелька бренди и «хо-хо-хо», но был жестоко разочарован. Однако разум его не мог игнорировать все то, что вокруг. Поэтому Смерть мучился.

— СТРАШДЕСТВО… — медленно проговорил Смерть. — А ЛЮДИ УМИРАЮТ НА УЛИЦАХ. КТО-ТО ПРАЗДНУЕТ В ЯРКО ОСВЕЩЕННЫХ ДОМАХ, А У ДРУГИХ И ВОВСЕ НЕТ ДОМА. РАЗВЕ ЭТО СПРАВЕДЛИВО?

— Ну, тут все очень и очень непросто… — начал было Альберт.

— У КРЕСТЬЯНИНА ЕСТЬ ЛИШЬ ГОРСТКА БОБОВ, А У КОРОЛЯ ВСЕГО СТОЛЬКО, ЧТО ОН МОЖЕТ ОСЧАСТЛИВИТЬ СОТНИ, ТЫСЯЧИ БЕДНЯКОВ. РАЗВЕ ЭТО СПРАВЕДЛИВО?

— Конечно нет, но если все отдать крестьянину, через год или два он станет задирать нос так же, как и король… — попытался высказаться Альберт, придерживающийся собственного мнения о человеческой природе.

— ПОРОЧНОСТЬ И ДОБРОДЕТЕЛЬ? — спросил Смерть. — КАК ЛЕГКО БЫТЬ ДОБРОДЕТЕЛЬНЫМ, КОГДА ТЫ БОГАТ. РАЗВЕ ЭТО СПРАВЕДЛИВО?

Альберт хотел возразить. Хотел сказать: «Правда? Почему в таком случае среди богатых столько сволочей? Кстати, бедность не подразумевает под собой порочность. Мы были бедными, но честными людьми. Хотя… больше глупыми, чем честными. Но и честными тоже».

Тем не менее он не стал спорить. У хозяина было неподходящее для споров настроение. Он всегда делал то, что следовало делать.

— Хозяин, ты сам говорил: мы занимаемся этим только для того, чтобы к людям вернулась вера… — начал было Альберт, но замолчал. И начал снова: — Если уж говорить о справедливости, хозяин, то ты сам…

— Я ОДИНАКОВО ОТНОШУСЬ И К БЕДНЫМ, И К БОГАТЫМ, — перебил его Смерть. — НО СЕЙЧАС НЕ ВРЕМЯ ДЛЯ ПЕЧАЛИ. СЕГОДНЯ НУЖНО ВЕСЕЛИТЬСЯ. — Он завернулся в красный тулуп. — И ЗАНИМАТЬСЯ ВСЕМ ПРОЧИМ, ЧТО ПРИЛАГАЕТСЯ К СТРАШДЕСТВУ.

 

— Лезвия нет, — непонимающе покачал головой о боже. — Есть только рукоять.

Сьюзен отошла в сторонку от света и взмахнула рукой. Искрящаяся синяя линия мелькнула в воздухе, на мгновение оттенив лезвие — такое тонкое, что его почти не было видно.

О боже торопливо отступил.

— Что это?

— Это лезвие способно разрубить пополам молекулу воздуха. Способно отсечь душу от тела, так что держись подальше.

— Конечно, конечно.

Сьюзен вытащила из подставки для зонтиков черные ножны.

Подставка для зонтиков! Здесь никогда не шел дождь, но у Смерти была подставка для зонтиков. Ни у кого из знакомых Сьюзен не было подставок для зонтиков. В любом списке полезной мебели подставка для зонтиков занимала самое последнее место.

Смерть жил в черном мире, где не было ничего живого и все было темным. В углах его огромной библиотеки скапливались пыль и паутина только потому, что он сам их создавал. На здешнем небе никогда не всходило солнце, воздух тут застыл в вечной неподвижности… И тем не менее у Смерти была подставка для зонтиков. Рядом с кроватью лежали серебряные расчески. Он хотел стать чем-то большим, нежели костлявым призраком. Пытался хотя бы штрихами наметить свою личность, но они были слишком грубыми, слишком показными — так незрелый подросток, стремясь сойти за взрослого, душится одеколоном «Бешеный».

Дедушка все делал не так. Он видел жизнь только снаружи и поэтому не понимал ее.

— Опасная штуковина, — заметил о боже. Сьюзен вложила меч в ножны.

— Надеюсь, — откликнулась она.

— И куда же мы направляемся?

— Туда, где небо есть только над головой, — ответила Сьюзен. — Я видела это место… совсем недавно. Я его знаю.

Они вышли к конюшне. Бинки покорно ждала.

— Я уже говорила, ты вовсе не обязан идти со мной, — сказала Сьюзен, положив руки на лошадиную шею. — Ты ведь всего-навсего сторонний наблюдатель.

— Не только. А еще я о боже похмелья, излеченный от похмелья, — поправил ее Перепой. — И мне теперь совсем нечего делать.

Он выглядел таким несчастным, что Сьюзен не выдержала:

— Ну хорошо, тогда поехали. — Она усадила его позади себя.

— Просто держись, — сказала она и тут же добавила: — Только за какое-нибудь другое место.

— Извини, я сделал что-то не так? — спросил о боже, убирая руки,

— Объяснять слишком долго. Кроме того, для тебя будет слишком много незнакомых слов. Лучше держи меня за пояс.

Сьюзен достала жизнеизмеритель Фиалки и посмотрела на него. Песка оставалось много; еще бы знать, хороший это признак или плохой.

Зато Сьюзен точно знала: лошадь Смерти отвезет ее куда угодно.

 

Скрип пера Гекса напоминал шуршание попавшего в спичечный коробок паука.

Несмотря на неприязнь ко всему происходящему, часть Думминга Тупса была приятно удивлена.

Раньше, когда Гекс начинал упрямиться, впадал в механическую хандру и начинал выдавать ответы типа: «+++ Ошибка Недостаточно Сыра+++» или «+++ Начать Заново +++», Думминг пытался разобраться в проблеме спокойно и логически.

Он и подумать не мог, что можно было прибегнуть к помощи кувалды. А именно это и пообещал Чудакулли.

Особенно поражал и отчасти беспокоил тот факт, что Гекс, похоже, понял угрозу.

— Отлично, — ухмыльнулся Чудакулли, откладывая кувалду в сторону. — Давай перестанем твердить о каких-то там данных, которых тебе не хватает. Попробуй прибегнуть к фантазии.

— У него нет фантазии, аркканцлер, — возразил Думминг.

— Неужели? А с казначеем они очень даже неплохо общались.

— Аркканцлер, Гекс — обычная машина, — напомнил Думминг.

— Ну, знаешь что, — фыркнул Чудакулли. — Легче всего прикинуться какой-то безмозглой машиной. Если не знаешь ответ, почему бы честно не написать: «Тут вы меня поймали», «А черт его знает» или «Ну и вопросики ты, начальник, задаешь!» Все эта «нехватка данных» от чистого упрямства. Лично мне так кажется. А еще из-за чванливости. — Он повернулся к Гексу. — Эй, ты. Попробуй еще пошевелить мозгами.

Перо начало было писать: «Недостат…», но вдруг остановилось. Подрожав немного, оно опустилось строчкой ниже и снова принялось строчить:

«+++ Следующая Далее Информация Является Плодом Умозрительных Расчетов И Не Может Быть Истолкована Как-Либо Иначе +++»

— Ты пиши, а уж толковать мы будем, — велел Чудакулли.

«+++ Количество Веры В Мире Ограничено И Представляет Из Себя Более-Менее Постоянную Величину +++»

— Какая-то ерунда, — заметил декан.

— Почему ерунда? — удивился Чудакулли. — По мне, так очень может быть. Все люди во что-то верят. Естественно, есть предел, до которого можно верить. Я всегда об этом говорил. Ну и дальше-то что?

«+++ Существа Появляются, Когда В Них Верят +++»

— Ага, можно и так выразиться.

«+++ Существа Исчезают, Потому Что В Них Перестают Верить +++»

— Вполне разумно, — заметил Чудакулли.

«+++ Люди Верят Во Что-То Еще — Запрос? +++»

Чудакулли посмотрел на других волшебников, но те лишь пожали плечами.

— Возможно, — осторожно произнес он. — Люди много чему верят.

«+++ Следовательно, Если Удалить Основной Фокус, Одновременно Высвободится Большое Количество Незадействованной Веры +++»

Чудакулли, ничего не понимая, разглядывал слова.

— То есть… ты хочешь сказать, вера сейчас витает в воздухе?

Огромное колесо с бараньими черепами завращалось быстрее, а по стеклянным трубкам забегали суетливые муравьи.

— Что происходит? — громким шепотом спросил Чудакулли.

— Думаю, Гекс пытается распознать оборот «витать в воздухе», — пояснил Думминг. — Для этого нужно задействовать вспомогательный банк данных.

Сверху опустились большие песочные часы на пружинке.

— А это зачем? — спросил Чудакулли.

— Это… ну, знак того, что Гекс работает над проблемой.

— Ага. А что это жужжит? Похоже, где-то за стеной.

Думминг откашлялся.

— Там располагается вспомогательный банк данных, аркканцлер.

— То есть там кладовка с разными банками?

— Э-э, нет, аркканцлер, все немножко интереснее… Представьте себе память в виде множества маленьких полочек или отверстий, в которые помещены разные знания. Так вот, нам удалось создать память, которая идеально взаимодействует с муравьями и, что более важно, может постоянно расширяться в зависимости от количества помещенных в нее данных. Возможно, она работает несколько медленно, но…

— Громко жужжит, — перебил его декан. — Что-нибудь сломалось?

— Нет, так и должно быть, — ответил Думминг. — На самом деле там улей.

Он снова откашлялся.

— Разная пыльца, разная толщина слоя меда, расположение яиц… Просто поразительно, скользко информации можно хранить в сотах.

Он посмотрел на волшебников.

— Причем система абсолютно защищена от взлома, потому что любого, кто попытается туда проникнуть, пчелы зажалят насмерть. А еще Адриан считает, что летом, ну, на каникулы мы сможем отключить память, и потом всю осень будем есть мед. — Он опять закашлялся. — С санд… винами.

Под презрительными взглядами волшебников Думминг Тупс ощутил себя мелочным и ничтожным человечком. Он все съеживался, съеживался…

Выручил его Гекс. Песочные часы исчезли. Перо опустилось в чернильницу и начало выводить буквы:

«+++Да. Витает В Воздухе. И Притягивается К Новым Точкам +++»

— Таким образом, аркканцлер, образуются новые центры веры, — подсказал Думминг.

— Не дурак, сам понял, — огрызнулся Чудакулли. — Проклятье. Помните, как все вокруг пропиталось жизненной силой? Приходилось с собственными штанами договариваться! Итак, невостребованная вера витает где ни попадя, а эти маленькие дьяволята тут как тут, пожаловали на бесплатное угощение! Стало быть, они возвращаются? Эти самые лари и пеналы? Ну, домашние божества?

«+++ Возможно +++»

— Хорошо, и во что же люди вдруг перестали верить?

«+++ Ошибка Недостаточно Сыра +++ ДЫНЯ ДЫНЯ ДЫНЯ +++ Начать Заново +++»

— Ну спасибо. Можно было просто сказать: «Я не знаю», — фыркнул Чудакулли и откинулся на спинку стула.

— Наверное, кто-то из главных богов вдруг лишился всех своих верующих? — предположил заведующий кафедрой беспредметных изысканий.

— Ха, если исчез один из них, мы об этом очень скоро узнаем.

— Сегодня страшдество, — сказал декан. — Надеюсь, Санта-Хрякус на месте.

— А ты в него веришь? — спросил Чудакулли.

— Это, так сказать, детское божество, — пожал плечами декан. — Но, не сомневаюсь, дети в него верят. Лично я верил. Каждый раз в канун страшдества вешал наволочку рядом с…

— Наволочку? — переспросил главный философ.

— В чулок слишком мало помещается, — пояснил декан.

— Это понятно, но… целую наволочку? — не сдавался главный философ.

— Да. Ну и что?

— Значит, ты и в раннем детстве был алчным и эгоистичным типом? Вот в моей семье у камина вешали совсем маленькие чулки, — ударился в воспоминания главный философ. — Обычно туда клали сахарную свинку, игрушечного солдатика и пару апельсинов. А тем временем кое-кто с наволочкой греб подарки лопатой…

— Заткнитесь и перестаньте спорить, оба! — вмешался Чудакулли. — Нам надо проверить эту гипотезу. Но как? Как вы определяете, что Санта-Хрякус существует?

— Кто-то выпивает херес, оставляет следы на ковре, на крыше видны следы от полозьев саней, а наволочка полным-полна подарков, — перечислил декан.

— Ха, наволочка, — зловеще произнес главный философ. — И, думаю, все в твоей семье были настолько высокомерны, что терпели до последнего а открывали подарки только после праздничного ужина? А в гостиной у вас всегда стояло дорогущее страшдественское дерево?

— А что, если… — начал было Чудакулли, но опоздал.

— Ну разумеется, — ответил декан. — Сначала мы ужинали, а потом…

— Знаешь, я всегда терпеть не мог людей, в чьих гостиных стояли дорогущие страшдественские деревья. Готов поспорить, у тебя был и шикарный щелкунчик с большим винтом, — продолжал главный философ. — А кое-кто прекрасненько обходился молотком для колки угля, принесенным из уборной. И обедал кое-кто в середине дня, а не устраивал манерный ужин вечером.

— Я, что ли, виноват, что у моих родителей были деньги? — огрызнулся декан, и эти его слова разрядили бы обстановку, если бы он не добавил: — И хорошие манеры.

— И большие наволочки! — заорал главный философ, запрыгав от ярости. — А остролист? Вот скажи, где ты брал остролист для праздничных украшений?

Декан удивленно поднял брови.

— Покупал, конечно! Мы не ползали по полям и не обрывали его с чужих домов, как некоторые.

— Но это же традиция, часть веселья!

— Праздновать страшдество с украденной зеленью?

Чудакулли закрыл глаза ладонью. Насколько он слышал, существует даже такой особый термин: «хижинная лихорадка». Когда люди долго находятся в тесных душных помещениях темными зимними вечерами, то постепенно начинают действовать друг другу на нервы, хотя лишь с натяжкой можно назвать «пребыванием в тесных душных помещениях» жизнь в Университете с его пятью тысячами комнат, огромной библиотекой, лучшей кухней в городе, собственной пивоварней, сыроварней, богатыми винными погребами, прачечной, парикмахерской, часовней и боулингом. Впрочем, не стоит забывать: волшебники могут действовать друг другу на нервы, даже находясь на противоположных сторонах огромного поля.

— Просто заткнитесь, хорошо?! — вдруг заорал он. — Сегодня страшдество! И сейчас не время для глупых споров, понятно?

— Не согласен, — мрачно ответил заведующий кафедрой беспредметных изысканий. — Сейчас как раз самое время для глупых споров. В нашей семье редкий ужин обходился без репризы на тему «Как жаль, что Генри не занялся делами вместе с нашим Рончиком» или «Почему никто не научил этих детей пользоваться ножом». Обе темы были любимыми.