Французский романтизм.
Марселина Деборд-Вальмор ЭЛЕГИЯ Сестра, все кончено! Он больше не вернется! Ты плачешь? Ты дрожишь? Как ты сейчас прикрась Но — тише, вслушайся... Он здесь! То — не виденье! Послушай. Под вечер я здесь, одна, с тоскою Он грустен был и тих. И — странно — голос милый, Он долго говорил... А из меня по капле
Что говорил он? Ах, упреки и рыданья... Он спрашивал, за что внезапно впал в немилость! Но он винил меня! Ах, это так знакомо! А я, окаменев, как статуя, сначала,
ВОСПОМИНАНИЕ Когда, измученный, он начинал сначала, Когда как тайну тайн, в заветнейших глубинах,
ВЕЧЕРНИЕ КОЛОКОЛА Когда колокола, взлетая над долиной, В тот час колокола из синевы высокой И если ты в душе грустишь с колоколами, И сердца благовест с колоколами рядом
БЕЗРАЗЛИЧИЕ Нет имени иным недугам, но они
МОЯ КОМНАТА Moй приют высокий: Не бегу к воротам, Шить в уединенье В небе ночью ясной Вот стоит без дела, Бант на стуле сбился -
РОЗЫ СААДИ Сегодня поутру тебе я роз нарвала; Порвался пояс мой. Развеявшись в просторе, Огнисто-алыми от них казались волны.
ИДИТЕ С МИРОМ Идите с миром, боль моя, Но имя ваше без труда Ах, я, не ведая того, Я помню и огонь, и смех, Пусть поведет вас вдаль скорей
Владимир Корман[22]
Марселина
Догадайся, в чём причина, отчего и до сих пор нас пленяет Марселина, госпожа Деборд-Вальмор.
Сквозь века и карантины, плещет речь и блещет взор заграничной Марселины, госпожи Деборд-Вальмор.
«Прочь седины и морщины, прочь из сердца пошлый вздор» – говорит нам Марселина, госпожа Деборд Вальмор.
И на сердце тают льдины, если в долгий разговор с ним вступает Марселина, госпожа Деборд-Вальмор.
И кричит её кручина, и звучит её укор. Век не смолкнет Марселина, госпожа Деборд-Вальмор.
«Не люби лишь в половину. Страстность в чувстве– не позор» – завещала Марселина, госпожа Деборд-Вальмор.
Альфред де Виньи ( 1797-1863) СМЕРТЬ ВОЛКА Под огненной луной крутились вихрем тучи,
И скорбно думал я: «О царь всего земного,
Альфред де Мюссе (1810-1857)
Ива (фрагмент)
Мисс Смолен начала. Настойчиво и властно Взирает на неё теперь так много глаз, Всегда внимательных, коль женщина прекрасна, Она же замечать не хочет их сейчас. И ария была во всём подобьем стона, Что из груди извлечь способна лишь печаль, Предсмертный зов души, которой жизни жаль. Так пела перед сном последним Дездемона, Припав в глухой тоске к подушке головой, Рыдая и томясь под кровом тьмы ночной.
Сначала чистый звук, проникнутый тоскою, Касался лишь слегка сердечной глубины, Как бы опутанный тумана пеленою, Когда смеётся рот, но слёз глаза полны.
О, как она поёт! Как слушателей лица Внезапно ожили в сиянье тех очей! Ведь что б то ни было – ночь, где гроза таится, Рыдающий в кустах весенний соловей, Смычок божественный, Эола арфы звуки, Небесный вздох иль стон невыносимой муки, - Кто мог бы услыхав предсмертный зов тоски, Главы не опустить, в минуты ликованья Слезы не уронить, как при воспоминанье Ушедших радостей, что были так близки?
Вот грустная строфа в последний раз пропета, Огонь прошёл в душе, лишённой счастья, света, На арфу горестно, тоской поражена, Склонилась девушка печальна и бледна, Как будто поняла, что музыка земная Не в силах воплотить души её порыв, Но продолжала петь в рыданьях замирая, В свой смертный час персты на струны уронив. Как горько знать, что жизнь уходит молодая…
Плачь! Внемлет Бог тебе, рыдай, о дочь печали! Пусть нежная слеза из голубых очей Сверкает, как звезда в глубокой тьме скорбей. Немало было тех, кто ныне прахом стали И что в стремленье жить просили в горький час Слезы, одной слезы таких прекрасных глаз.
Покинув круг гостей, шумящих восхищённо, Походкой быстрою пройдя чрез душный зал, Мисс Смолен, вся в слезах, стоит во тьме балкона. Кто смутного в душе волнения не знал, Непобедимого очарованья тайны, - Что в самой глубине рождается порой, Своим предчувствием нежданным и случайным Подобное цветку в час свежести ночной? Кто знает, что дитя и чувствует и слышит В мелодии ночной, которой воздух дышит? Унылый вздох души? Иль нежный голос свой? Мы видим свет очей и блеск слезы печальной, А остальное всё навеки будет тайной, Как ночь и шум дубрав, как плеск волны морской… Когда трепещет дух от некого смущенья И тайных сил на нём ещё видна печать, Подобен он струне, своё прервавшей пенье, Но продолжающей томиться и дрожать.
Потом её заточили в монастырь, где она умерла. Смерть описана тоже очень тонко. Перевод В.А. Рождественского
Песня
Слабому сердцу посмел я сказать: Будет, ах, будет любви предаваться! Разве не видишь, что вечно меняться – Значит в желаньях блаженство терять?
Сердце мне, сердце шепнуло в ответ: Нет не довольно любви предаваться! Слаще тому, кто умеет меняться, Радости прошлые, то, чего нет!
Слабому сердцу посмел я сказать: Будет, ах, будет рыдать и терзаться! Разве не видишь, что вечно меняться – Значит напрасно и вечно страдать?
Сердце мне, сердце шепнуло в ответ: Нет не довольно рыдать и терзаться! Слаще тому, кто умеет меняться, Горести прошлые, то, чего нет! Перевод В.Брюсова
Моему другу Альфреду Т.
Лишь ты один, Альфред, в часы моей печали Остался верен мне из тысячи других. Дни счастья столько уз непрочных создавали, Но друга верного мне создал горя миг.
Так в солнечных лучах, на склонах плодородных, Пленяют нас цветы обычной красотой, Но в глубине земли, в пластах её бесплодных, Мы ищем искорку прожили золотой.
Так безмятежное дыханье океана Баюкает ладью на лоне синих вод, Но ветер северный в минуту урагана Жемчужину глубин нам на берег швырнёт.
Что будет? Всё равно. Во власти мы у Бога. Но что бы ни было, скажу, как Байрон, я: Пусть океан шумит, но он - моя дорога, Пусть загнан мой скакун, но шпор остры края.
И я могу, какой ни ждал бы я судьбины, Печатью траурной с тобой скрепить звено. И буду жив иль нет, - вот сердца половина, Бери, она твоя, пока стучит оно. Перевод В.С. Давиденковой
Поэма «Уста и чаша»
Посвящение (фрагмент)
Но всё-таки - люблю ль я что-нибудь на свете? Я Гамлета слова сейчас вам повторю: Офелия, дитя, не верьте ни в зарю, Ни в синеву небес, ни в ночь, ни в добродетель, Ни в розу пышную и алую, как кровь, Не верьте ни во что, - но веруйте в любовь. В любви – не в женщине – для нас блаженство скрыто, Нас не сосуд пьянит, а то, что в нём налито. Перевод А.Д. Мысовской
Майская ночь (фрагмент)
Какое б не питал ты горе непрестанно, Пусть ширится оно – святая это рана. То чёрный серафим пронзил тебя мечом. Лишь горе испытав душою мы растём. Величие души в величии страданья. Но чтоб достичь его, прерви, поэт, молчанье. Слова отчаянья прекрасней всех других, И стих из слёз живых – порой бессмертный стих. Перевод В.А. Рождественского
Августовская ночь (фрагмент)
О Муза! – жизнь и смерть – не всё ль одно и то же? Люблю, люблю – и пусть я что ни день бледней! Люблю, - но поцелуй мне творчества дороже! Люблю, люблю – и пусть на этом страстном ложе Я проливаю слёз несякнущий ручей!
Люблю – и буду петь о радостях и лени, Как я безумствую, подолгу не скорбя. Всем буду повторять, всечасно, без сомнений, Что дал зарок не знать любовных увлечений, Но вновь клянусь – и жить и умереть любя!
Предстань перед людьми без гордого покрова, О сердце желчное, забывшее любовь. Люби – и оживёшь! Ты расцвести готово. Уже страдало ты – страдай ещё и снова! Уже любило ты – люби же вновь и вновь! Перевод С.В. Шервинского
Октябрьская ночь[23]
Поэт:
Была, как нынче, ночь печальна и туманна, Осенний ветер выл, и монотонный шум Напевом сумрачным баюкал неустанно В моём больном мозгу обрывки мрачных дум. У тёмного окна я ждал подругу тщетно, Ловя малейший звук, глядел в ночной туман, Закрались в грудь мою сомненья незаметно, И я увидел вдруг измену и обман. По улице пустой, где быстро мгла густела, Прохожий брёл как тень, держа фонарь в руке; Полуоткрытая на петлях дверь скрипела, Как будто человек стонал невдалеке… Не знаю почему, но рой неодолимый Предчувствий тягостных рассудком овладел; Угасло мужество, и, горестью томимый, Заслышав бой часов, я весь похолодел. Она не шла. Один сидел я безучастно, Мой взор рассеянно по улице скользил. Нет слов, чтоб рассказать, как пламенно, как страстно Я эту женщину неверную любил! Весь мир был в ней одной. Короткий день разлуки Последней гибели казался мне страшней. И всё же я в ту ночь отчаянья и муки Пытался сбросить гнёт безжалостных цепей. Я называл её коварной, недостойной, Разматывал обид запутанный клубок, Но, вспоминая лик прекрасный и спокойный, Всё забывал и вновь любить и верить мог. Редела ночи тьма. Не уходя с балкона, Я, ожиданием измучен, задремал. Но солнца луч блеснул в лазури небосклона, И взору моему чудесный мир предстал. Вдруг слышу лёгкий шум на звук шагов похожий, И тень знакомая скользит из-за угла… Возможно ли? Она! О милосердный боже! Она заходит в дом. – Откуда ты пришла? Где провела всю ночь и как прийти посмела? До утренней зари кто целовал тебя? Чьи руки, чья постель твоё узнали тело, Пока я ждал один, тоскуя и скорбя? Скажи изменница, ужель ты не стыдишься Свой вероломный рот моим губам отдать? Какою жаждою позорною томишься, Что можешь и сейчас меня в объятья звать? –
Так скройся с глаз моих, былой любви виденье, Исчезни навсегда в могильной тишине, Чтоб молодость мою я мог предать забвенью И помышлять о ней как о тяжёлом сне! Сгинь навек! Обман тлетворный Ты в мой дом ввела с собой! Затянула тучей чёрной Ненависть рассудок мой. Сгинь навек! Лишь боль сомнений Мне любовь твоя дала. Дней моих расцвет весенний Окружила ночи мгла. Да, ты можешь быть довольна: Этих слёз не утолить, Сердцу вечно будет больно, Ран его не исцелить.
Муза:
Поэт, благослови судьбы удар жестокий: Открыл сокровища он в сердце у тебя. Страданье нам даёт суровые уроки, И лишь постигнув их, мы познаём себя. Таков закон. Его неотвратимой власти, Извечной, как судьба здесь все подчинены. Ценою тяжких мук, печалей и несчастий Богатства наших душ мы покупать должны. Как нужен дождь полям, где зеленеют всходы, Так слёзы нам нужны, чтоб чувствовать и жить; Ведь счастье – как цветок: чуть минет непогода, Оно уже спешит свой стебель распрямить. Не ты ли сам сказал, что ныне исцелился? Ты молод, полон сил, желанный гость для всех, Но если слёз не лил и духом не томился, Веселья бы не знал, не жаждал бы утех. Когда горит закат на небосклоне алом И с другом дорогим, смеясь, ты пьёшь вино, Не потому ль спешишь с ним чокнуться бокалом, Что хрупкость радости изведал ты давно? Как мог бы ты любить лесов тенистых своды, И Микеланджело, и зелень трав, и луг, Петрарку, пенье птиц, Шекспира, горы, воды, Не будь в них отзвука твоих сердечных мук? Нет, не жалей себя! Бессмертно упованье: Оно в твоей душе лишь ярче расцвело Зачем же проклинать былое испытанье И благотворное зачем порочить зло? Ты пожалей её, ту первую подругу, Которая в тебе открыла слёз родник. Велением судьбы вы встретили друг друга, Дабы узнав печаль, ты счастья смысл постиг. Да, пожалей её! Она, изведав муку, Невольно и тебя на горе обрекла, Открыла опыта суровую науку, Но плод страдания другая сорвала. Любовь её прошла, подобно снам неверным. Она не исцелять умела, а губить… Но пусть в её слезах всё было лицемерным, - Жалей её, теперь умеешь ты любить.
Поэт:
Да, злоба затмевает разум, И в ужасе трепещем мы, Когда своим змеиным глазом Она глядит на нас из тьмы. Я клятву дам тебе, богиня! – Внемли же в тишине ночной: Клянусь небесной гладью синей, Клянусь очей голубизной, Клянусь Венерой – той, что утром И в предвечерний тихий час То отливает перламутром, То ярко блещет, как алмаз, Клянусь величием вселенной И милосердием творца, Клянусь луной, чей свет смиренный Чарует путников сердца, Клянусь непроходимой пущей И луговой травы ковром, Клянусь природой всемогущей И жизни вечным торжеством, - Ненарушимому забвенью Навеки ныне предаю Былого мрачное виденье, Любовь безумную свою! И ты, кого уже не буду Подругой называть, любя, - В тот самый миг, когда забуду, От всей души прощу тебя. Простим друг другу зло и муки. Ничто не связывает нас. Прими же и слезу разлуки И мой привет в последний раз. О кроткая моя богиня, О Муза, я опять с тобой! Как в дни моей весны, - ты ныне Мне радостную песню спой. Пронёсся ветерок по лугу, Трепещут на ветвях листы, - Пора! Пойдём будить подругу И рвать душистые цветы! Взгляни: внимая птичьим песням, Природа юностью цветёт. Мы к жизни вместе с ней воскреснем, Зари приветствуя приход. Перевод Э.Л. Линецкой
После чтения (фрагмент)
V Да здравствует роман, чью светлую страницу Перевернёт в лесу влюблённая девица! Да здравствует её прозрачный ноготок, Как остриём ножа царапнувший листок! Пусть, гневно хмуря лоб, педант надменный злится: Да здравствует Мари заплаканный платок! VII Согласен с вами я: все женщины невежды; Их узкий кругозор расширить нет надежды; Вот общий облик их: тщеславия мечта, Страсть к наслаждениям, лукавство, суета, Порою злость глядит сквозь скромные одежды. Но что поделаешь? В них дышит красота. VIII А красота есть всё. Вот вам Платона мненье: Земная красота – венец всего творенья, - Чтоб показать её, зажжён над миром свет. Лишь в правде красота – нам говорит поэт, - Я ж возражу ему, не убоясь глумленья: Вся правда – в красоте. Иной же правды – нет. IX В тот день, как солнца шар пошёл небесной кручей, Угрюмой тьмы царил повсюду тяжкий гнёт: Но луч божественный родил, упав с высот, От красоты – любовь, а от любви – созвучье, В поэзии сверкнул он молнией летучей… Вот почему Мари себя в ней узнаёт. Перевод М.А. Касаткина
Прощай, Сюзанна!
Прощай, Сюзанна, розан белый, Семь дней любившая меня! В мгновенье счастья, спорю смело, И страсти больше и огня. А на душе невольно жутко: Куда ведёт меня звезда? Но всё же еду я, малютка, Моя малютка, - Спеша всегда. Простимся. Поцелуй твой знойный Всё на губах ещё горит. Порывы ласки беспокойной Навеки сердце сохранит. К печали это сердце чутко – Совсем не то, что у тебя… Но всё же еду я, малютка, Моя малютка, - Всегда любя. Ба! Вот и лошадь уж готова. Ах, если б захватить с собой Твой взор проказливо-суровый И аромат головки злой! А для тебя, дитя, всё – шутка, - Хохочешь, нимфой резвой мчась. Но всё же еду я, малютка, Моя малютка, - Всегда смеясь. Но сколько нежности в прощенье, В твоих объятиях, дитя! Пьянит меня очарованье, И ум и сердце захватя. Помедлить просишь ты минутку, Мольба горит в твоих глазах… Но всё же еду я, малютка, Моя малютка, - Всегда в слезах. Забудешь ты меня, Сюзанна, Но этот миг любви – он наш, - Как лепесток поблекший рано, Храни его, спрячь за корсаж. Прощай! Со мной, как незабудка, Мысль о тебе – на все года. Но всё же еду я, малютка, Моя малютка, - И навсегда. Перевод М.А. Касаткина
Жерар де Нерваль (1808-1855).
Антэрос
Неукротим и горд, я не терплю цепей. Бунтарства моего разгадку знать хотите ль? Пред богом не склонюсь, хоть он и победитель – В него я стрелы шлю: ведь пращур мой - Антей.
Весь окровавленный, я Авеля бледней, Исчадье Каина, его клейма носитель. Ведь я один из тех, в ком злобой дышит Мститель; Его лобзанья след жжёт щеку всё сильней. Перевод Ю. Денисова
Христос в Гефсиманском саду
I Когда Господь, ничьим участьем не согрет, На предавших друзей взирал с немым упрёком И к небу воздевал в отчаянье жестоком Худые длани, как отвергнутый поэт,
Он посмотрел на тех, кому нёс веры свет, - Там каждый мнил себя властителем, пророком, Но пребывал меж тем в животном сне глубоком, - И изнемог Господь и крикнул: «Бога нет!»
Дремали все. «Друзья, вы эту весть слыхали? Мой лоб в крови, меня ждут беды и печали, И свода вечного коснулся я челом! О, бездна! Бездна! Ложь, обман моё ученье! Не освещён алтарь, нет в жертве искупленья… Нет Бога! Бога нет!» Все спали крепким сном!
II Твердил он: «Всё мертво! Пустыня – мирозданье; Я обошёл весь свет, по млечным брёл путям, К истокам вечных рек меня влекло скитанье По серебру воды и золотым пескам, -
Везде безжизненных земель и вод молчанье, Лишь океан валы вздымает к небесам, Покой межзвёздных сфер тревожит их дыханье, Но разума – увы! – не существует там.
Я божий взор искал, но впадина глазная Зияла надо мной, откуда тьма ночная На мир спускается, густея с каждым днём; И смутной радугой очерчен круг колодца, Преддверье хаоса, где мрак спиралью вьётся, - Во мгле Миры и Дни бесследно гибнут в нём!»
IV Никто не приходил прервать его мученье, Он сердце изливал напрасно в тишине; В Солиме лишь один не пребывал во сне, - Господь к нему воззвал, моля об избавленье:
«Иуда, - крикнул он, - оставь же промедленье, Спеши меня продать, спор кончи о цене, Я им не нужен, друг! Скорей явись ко мне, Осмелься совершить хотя бы преступленье!»
Но шёл Иуда прочь, насуплен и угрюм, Раскаянье и стыд его терзали ум И скорбь, что дешёво он совершил продажу… И только лишь Пилат, оторванный и велел Охране наконец: «Безумца взять под стражу!» Перевод Н. Стрижевской
Сонет Он прожил жизнь свою то весел, как скворец, То грустен и влюблён, то странно беззаботен, То – как никто другой, то – как и сотни сотен… И постучались Смерть у двери, наконец.
И попросил её он обождать немного, Поспешно дописал последний свой сонет, И после в тёмный гроб он лёг, задувши свет И на груди своей сложивши руки строго.
Ах, часто леностью его душа грешила, Он сохнуть оставлял в чернильнице чернила, Он мало что узнал, хоть увлекался всем, Но в тихий зимний день, когда от жизни бренной Он позван был к иной, как говорят, нетленной, Он, уходя, шепнул: «Я проходил – зачем?» Перевод В. Брюсова
|
Он жаловался — мне! Вокруг все замолчало,
Чтобы для нас травить за пищу и за кров
