Отказ от всевластия

Возможно, еще никто не задумывался о том, к чему приводит употребление во французском языке, да и во многих других языках слова «ребенок» для обозначения еще не ставшего взрослым человека и одновременно - потомства. И когда мать говорит, что сейчас придут ее дети, заранее мы не можем с уверенностью сказать, кто появится перед нами в следующую минуту: малыш или взрослый человек, который сам, в свою очередь, уже стал родителем.

Такая путаница кому-то может показаться забавной, если только она не приводит к разрушительным пос­ледствиям в отношениях между поколениями, и особенно между матерью и дочерью, учитывая ту близость, которая их связывает, и идентификацию дочери. Если мать продолжает воспринимать свою взрослую дочь так, будто она по-прежнему маленькая девочка, существует серьезный риск, даже если дочери удалось установить в отношениях с матерью некоторую дистанцию, что ей придется полностью отказаться от таких взаимоотноше­ний, ставших невозможными в ее возрасте. Помыкаю­щая дочерью и вызывающая у нее раздражение мать вынуждает дочь предпринимать все возможные шаги, чтобы уклониться от переставших быть справедливы­ми отношений. Необходимым условием длясохранения длительных и прочных отношений между матерью и дочерью, которые прекратить может только смерть, яв­ляется психическая подвижность матери, которая обя­зана отказаться от своего реального или предполагаемо­го всемогущества и от своего влияния на дочь, вплоть до противоположной ситуации, когда дочь становится независимой, а мать начинает зависеть от нее.

Но любой матери трудно принять подобную модель отношений, особенно, если она привыкла отдавать, а теперь оказывается в положении человека, которому отдают (или, можно даже сказать, дарят свое время - «единственная очевидная мера наших чувств», как заме­чает Пьеретт Флетьо в повести «Фразы слишком корот­ки, дорогая» о последних днях жизни ее матери). В этом варианте возможность для маневрирования у дочери становится слишком узкой: в лучшем случае она может прибегнуть к смеху и юмору, в худшем - эмоциональ­но отдалиться от матери или попросту сбежать. Если только она не замкнется в себе и не застынет навсегда в состоянии маленькой девочки, неспособной разрубить узел этих отношений, что необходимо для продолжения отношений с матерью. Иначе амбивалентные отношения возобладают, а за поддержку и зависимость от матери придется расплачиваться чувством ненависти, вины и самопожертвованием.

Что это значит - быть родителем ребенка, который стал взрослым, когда он больше не нуждается ни в за­боте, ни в защите, его не нужно больше воспитывать, ни тем более перевоспитывать? Что означает «быть ро­дителем ребенка», который больше не нуждается в сво­их родителях, но считается одним из самых больших достижений в жизни? Эту проблему крайне редко ос­вещают как художественные произведения, так и спе­циализированные научные или научно-популярные тру­ды, предназначенные для широкой публики. Впрочем, в большинстве семей родителям приходится смириться с этой ситуацией, так как если ничто ее не прерывает, она длится гораздо дольше, чем собственно детство. Каждый справляется с ней, как может. Идеальная мо­дель поведения отсутствует, в то время как существует множество представлений относительно младенческого возраста, когда у детей (и особенно у дочерей) возника­ет желание завести ребенка, и они будут вести себя, как их мать обходилась с ними, но - никогда «как мать со своим взрослым ребенком».

Цветан Тодоров превосходно описал этот «парадокс родительской любви»: «Любовь родителей к своему ре­бенку представляет собой нечто парадоксальное в самой своей основе. Если отец и мать любят ребенка, они долж­ны желать, чтобы он стал самостоятельной личностью, которая впоследствии не будет нуждаться в них. «Ус­пешная» родительская любовь в результате, как бы это не было болезненно, должна отдалить от них собствен­ное дитя. Индивидуальная память, несмотря на то, что в человеке все еще до некоторой степени присутствует животное начало, не позволяет ему испытать прекрас­ный опыт разделения и чувство общности по отношению к детям (например, мать-обезьяна по прошествии неко­торого времени перестает отличать своих детенышей от чужих). Этот парадокс человеческой родительской любви сказывается в том числе, когда ребенок стано­вится взрослым, и потребность в поддержке сменяется у него потребностью в самопознании. Родители часто оказываются лишены благодарной роли защитника и не получают той благодарности, которая могла бы стать основой для сохранения их собственного психического равновесия. Именно в этом и состоит синдром «пустого гнезда». В наиболее благоприятных случаях отношения взаимности приходят на смену предшествующим асим­метричным отношениям, но нельзя сказать, что это рав­ноценная компенсация. Потеря детей по той причине, что они перестают быть детьми в определенном смысле, невосполнима. Общность с ребенком уже никогда боль­ше не будет такой, как в детстве».

Художественные произведения (как мы в этом убеди­лись на различных примерах: «Пианистка», «До конца», «Осенняя соната» и т.д.) очень точно передают состояния матерей, которые не желают изменяться и жаждут, что­бы их дочери навсегда оставались маленькими девочка­ми, которых они буквально уничтожают или душат своей любовью, провоцируя бесконечные кризисные ситуации - излюбленные темы мастеров кино или слова. К счас­тью, реальность, похоже, более разнообразна, нежели художественный вымысел. Если матери все-таки удается преодолеть собственное сопротивление, то лишь ценой внутреннего психического, иногда болезненного переус­тройства. Тогда мать получает возможность выстроить такие отношения с дочерью, которые, не перечеркивая прошлого, позволяют установить компромисс с настоя­щим и сохранить их достаточную пластичность, и они ни­когда не станут тягостными. Случается, что дочери, став женщинами, сами могут преподать матери урок и наста­вить ее на путь истинный. Именно об этом рассказывает Франсуаза Малле-Жорис в романе «Двойное признание», создав портрет своей престарелой и деспотичной матери, от которой она, став матерью в свою очередь, сумела освободиться. С достойным подражания спокойствием она смогла избавиться от подавляющего влияния матери, царившего в их отношениях долгие годы.

Но этот путь слишком сложный и подходит далеко не всем. Если мать должна отказаться от своего превос­ходства, она не может сохранять свою приоритетную роль в старении, иначе может возникнуть это «смешное соперничество», о котором рассказывает Пьеретт Фле-тьо («Фразы слишком коротки, дорогая»): «Я старею», - говорит она. «Я - тоже», - возражаю я. - В ответ она пожимает плечами: «Ну и что?» - и вот я уже в ярости. Вскоре мы разыгрываем новую версию старой сказки. «Свет мой, зеркальце, скажи, кто на свете всех старее, всех несчастней и дряхлее? Моя мать или я?» Вот почему дочерям так редко удается найти и показать своей матери способ, а тем более потребовать от нее, иногда даже путем угроз или шантажа, чтобы она изме­нила свое поведение. Не говоря о том, что существуют случаи старческого невротизма, когда, как особо под­черкивает Франсуаза Дольто, матери «предаются своим танцам, как ведьмы в «Макбете» - наглые, извращен­ные и развращающие тех, кто вынужден из вежливости терпеть их и почитать вместе с ними все их мертвые ценности».

«Драма старения», как замечает Ц. Тодоров, «состоит не только в том, что вы нуждаетесь в других, сколько в том, что другие не нуждаются больше в вас». И дочери, видя, как стареет их мать, должны приложить немало усилий, чтобы освободиться от своей зависимости и от­казаться признавать материнское превосходство, какие бы формы оно не принимало. Пьеретт Флетьо расска­зывает («Фразы слишком коротки, дорогая»), как ее ста­реющая мать, рассматривая свою прическу, настойчи­во просит «вернуть ей женственность». «Она просит об этом, конечно, иносказательно, в завуалированной форме, что меня так раздражает и умиляет одновременно, и подвергает мое сердце суровому испытанию, все силь­нее затягивая меня в быстро закручивающуюся эмоцио­нальную воронку». Какой бы ни была мать - «матерью в большей степени, чем женщиной», или «женщиной в большей степени, чем матерью», или ни той и ни дру­гой, или она совмещает в себе оба типа, рано или позд­но она будет нуждаться в своей дочери, а та перестанет нуждаться в ней. Ребенку трудно себе представить, что его родители когда-то сами были детьми, и также труд­но вообразить, что они будут когда-нибудь старыми, то есть что асимметричные отношения матери и дочери перевернутся и станут полностью противоположными, от чего «выиграет», если так можно выразиться, дочь, ставшая независимой от матери, когда мать, напротив, все больше испытывает потребность в ней.