II. Первые итоги. Экономика

 

Смещение, поворот основных потоков инвестиций, торговли, процессов расширения рынков в сферу отношений “Север — Север” стало первым глобальным результатом новой технико-производственной революции. Резко сократившийся приток инвестиций и займов (на “Юг — Юго-Запад”) сопровождался ростом ресурсосберегающих технологий (на Севере): интенсивность потребления сырья, энергии и т. д. — замещалась интенсивностью информации; сокращение импорта из “третьего мира” — падением стоимости его продуктов. То же технологическое обновление обусловило падение заинтересованности Севера в дешевой рабочей силе Юга[45]. Отсюда — кризис новых (60 — 70-х годов) промышленных отраслей “третьего мира”, обязанных своим недолговременным расцветом именно этому фактору. Наиболее впечатляющим памятником недавним надеждам на успех имитирующего индустриального развития становились руины автомобильной промышленности на периферии.

Одновременно финансовые потребности технологической перестройки у себя дома, общее резкое удорожание капитала не только оставили в прошлом недавнюю заинтересованность Севера в инвестициях на Юг (и займах его правительствам), но и привели к катастрофическому, вчетверо росту ссудного процента и общей суммы прошлой — инвестированной, растраченной, разворованной — задолженности.

Именно это “направление воздействия” оказалось (и показалось) главным вестником экономического ненастья для стран Латинской Америки — с начала 80-х годов (а для России — в конце 90-х).

Так, “перестройка” на Севере оборачивалась для Юга кризисомразрушения, подорвавшим основы роста и развития 1950 — 70-х годов — и девальвировавшим большую часть его достижений.

Наиболее остро и негативно системный сдвиг воздействовал на те регионы полупериферии и альтернативного развития, которые в предшествующие десятилетия были в наибольшей мере затронуты процессами традиционнойиндустриализации. При этом первый удар пришелся по зонам, наиболее интегрированным в мировое хозяйство (Латинская Америка, Центральная Европа); затем настала очередь СССР (Евразии).

В Латинской Америке 1977 — 81 гг. были временем достаточно быстрого экономического роста, опиравшегося на мощный поток инвестиций и займов. Регулирующая и перераспределяющая роль государства не только обеспечивала благосостояние чиновников и средних слоев, но и смягчала положение более широких масс, причем не только в странах, снявших пенку с удвоенных нефтяных прибылей 1979 — 80 гг. Несмотря на мерзости, творимые диктатурами Юга и перешейка (Сальвадор, Гватемала), общее видение глобальной ситуации было скорее оптимистическим. В значительной мере благодаря экономическим итогам этих лет разрыв в темпах ежегодного прироста ВВП между странами ОЭСР и Латинской Америки возрос с 0.8% (+4.8 — и +5.6%) в 1960-х гг. до 2.7% (+3.2 — и +5.9%) — в 70-х[46]. За этими цифрами — характерная ситуация “продвинутого” Севера, уже вступившего в очередную предкритическую фазу развития — и традиционного авангарда Юга, живущего инерцией и отражением прошлой, предпереходной полосы исторического развития.

Латинская Америка устойчиво воспринималась как авангард Юга, а наиболее развитые страны региона — как основные кандидаты на вступление в “клуб избранных”. (Правда, лишь в XXI веке.)

Переход в “иной мир”, действительно, совершился. Но гораздо раньше — в 80-е годы. И совсем не в предполагавшемся смысле...

1982 г. прервал инерцию тридцати лет “роста и модернизации”. Ревалоризация внешнего долга — и долговой кризис, падение экспорта, темпов роста, а затем и абсолютных показателей ВВП, череда “черных понедельников” (вторников, сред, а также четвергов и пятниц) в одной стране за другой обозначили перелом прежних кривых развития. Инерция “традиционно индустриальной” экономики (и нерешенных проблем, унаследованных от “давно прошедшего”) оказалась в 80-е годы в Латинской Америке столь же непреодолимой, как и в СССР; способность к саморазвитию — почти столь же ограниченной.

К концу десятилетия с ослаблением и исчезновением “второго мира” пропали и политические резоны повышенного интереса США к региону. Кончилась ситуация “большого аукциона”, началось десятилетие “политики низкого профиля”.

Как отмечается в уже упоминавшемся тексте ЭКЛА — “утратили динамизм все три основных источника экономического развития региона в 1950 — 80 гг. — экспансия сектора сырьевого экспорта, индустриализация, опиравшаяся сначала на внутренний, а затем и на внешний спрос, и постоянный рост инвестиций — национальных и, особенно, внешних[47]”.

Общим результатом стал рост экономических диспропорций, экономическое и социальное истощение (desgaste) региона, растущая поляризация доходов, общий кризис всех сфер общественного сектора.

Автономное развитие отвечающих императивам нового цикла технологий, стартовавшее (в Бразилии) в 70-е годы, по существу прекратилось. Почти повсеместно “окна возможностей” были забиты. В промышленности вчерашнего (для мира) дня воспроизводились картины 30-х годов на Западе. На этот раз едва ли не главными жертвами кризиса оказались индустриальные рабочие и многие другие — в том числе еще вчера процветавшие — группы средних слоев; главным социальным продуктом эпохи стал не “новый пролетариат”, а армия “неформального труда”.

Резко расширилась брешь между регионом и зонами центра системы: на этот раз ежегодный прирост объема ВВП составлял соответственно +0.8 — и +2.7%. Одновременно Латинская Америка утратила и свое место “наиболее развитой из слаборазвитых”: как первое, так и второе поколения тигров и драконов Юго-Восточной Азии перепрыгнули через застрявший на рифах кризиса Юго-Запад...

Параллелизм ситуаций и тенденций 80-х годов в Латинской Америке и 90-х годов — в России подтверждает, что экономический провал зон индустриальной периферии в конце ХХ века стал результатом взаимодействия двух общих для них процессов развития: долгосрочного регионального кризиса — и столкновения с айсбергом кризиса мировой системы. Объединенные ограниченностью способности к “самоподдерживающемуся” (адекватно реагирующему на изменения среды) развитию; инерцией процессов и успехов фазы экстенсивной индустриализации, врожденным (Латинская Америка) или заново приобретенным (СССР периода застоя) имитационным комплексом, “раздуванием” и неподконтрольностью государства — оба региона оказались наиболее уязвимыми в полосе перелома тенденций. Оба не смогли быстро адаптироваться, использовать те “окна возможностей”, которые открылись перед ними (или имелись у них) в период смены парадигмы...

Другое дело, что из ситуации “кризиса в кризисе” (региональном), к стабилизации (но не к модернизации и равноправной интеграции в новую, становящуюся систему; не к преодолению кризиса структур) Латинская Америка повернула значительно раньше России. В силу рыночного характера своей предкризисной экономики, несравненно более органичной интеграции в экономику мировую; большей укорененности традиций и институтов политической демократии и гражданского общества...