Говорят, до землетрясения 1906-го года улицы Сан-Франциско были просто переполнены публичными домами. Когда в период золотой лихорадки сюда рванули тысячи мужчин, это породило определенный спрос, а предложение не заставило себя ждать. Целые кварталы встречали уставших путников соблазнительными девичьими телами. Некоторым даже удавалось скопить столько денег, чтоб потом выдать себя за состоятельных и благородных леди, а после еще и находить себе обеспеченных мужей. Как бы там ни было, Сан-Франциско начала ХХ века погряз в жадности, алчности и разврате, за что и был наказан, словно Содом и Гоморра. Ну, так говорят старожилы. Не то чтобы я верил в Руку Божественного Провидения, но легенда мне эта нравится. Сейчас в мире есть гораздо больше городов, заслуживающих рухнуть в геенну огненную, но у нашего все равно есть все возможности попасть в первую десятку мест, на которых обрушится гнев Божий.
С приключений той ночи прошла почти неделя, и всю эту неделю Лиз не выходила с нами на связь. Да и Элиот не особо-то искал с ней встречи. Впрочем, я его понимаю. Что касается меня, то я тоже решил ничего не предпринимать. Возможно, стоило бы, но я не в курсе, что там между ними происходит, а лезть в это все не хочу. Потому что соваться в отношения двух людей ― самое неблагодарное дело во вселенной. Все равно крайним всегда выйдет именно тот, кто решил помочь. Не знаю, насколько это все задело моего брата, но на его поведении это не сказалось никаким образом. Гуляет себе, развлекается, меня достает ― все, как всегда. Но по нему никогда ничего не узнаешь, вот в чем дело. Бывало такое, что у него случались серьезные неприятности, но узнавал я об этом только прорву времени спустя, когда он случайно проговаривался или кто-то мне рассказывал. Не знаю точно, что имела в виду Лиз, когда сказала, что он умеет скрывать свое дерьмо (или как-то так), но примерно понимаю, о чем она говорила.
Кстати. Если сказать человеку о чем-то не думать, то именно это он и будет делать. Понял я единственную вещь: Лиз знает что-то, о чем Элиот меньше всего бы хотел говорить, и тогда она чуть не разболтала его тайну, из-за чего он так и взбеленился, собственно. Я действительно пытаюсь об этом не думать, но… не могу и все, хоть ты тресни. Никогда особо не лез в жизнь брата, не пытался узнать больше, чем он мне рассказывал, потому что… да зачем? И кто я такой, в конце концов? На этот раз у меня чувство, что это что-то серьезное. Но даже если и так, то вряд ли я могу помочь или защитить его. Черт, не могу об этом думать больше, кажется, что чертова черепушка сейчас просто взорвется, усеяв месивом из мозгов и осколков костей все вокруг.
***
Пять лет назад, когда мы только стали гулять вместе, полюбился нам Китайский пляж. Есть на побережье много пляжей получше, но любимым стал почему-то именно этот. Широкую полоску мелкокалиберного сероватого песка с трех сторон отрезают горы, покрытые, не считая небольших просветов, насыщенной зеленью, словно голова старого, слегка лысоватого человека пучками волос, а с четвертой стороны ― океанские волны. Когда солнечно, то на нем полно людей, что подчас раздражает, но вот в шторм (а штормы у нас не редкость) бывает такое, что вообще ни единой души. Поэтому раньше мы приходили на этот пляж именно в непогоду ― пугливо жались к скалам, но все равно были очарованы величественной красотой штормового океана. А еще было у нас свое убежище, наше тайное место. С западной стороны на скалах есть небольшое... ну, не плато, а такой себе уступ, на который раньше было не так уж сложно забраться, карабкаясь и цепляясь за растения. Сверху над этой природной ступенькой есть пласт пород, выступающий, как шляпка гриба. В одном месте эту "шляпку" подпирает два валуна, между которыми есть просвет. Движимые еще детским любопытством, мы залезли туда, заприметив интересное местечко во время купания. Я, кстати, не купался, я всегда сидел на берегу и томно глядел в манящую синеву воды. Да и до сих пор так делаю: не умею плавать. Когда мы втиснулись между двумя камнями, то пришли в неописуемый восторг: внутри оказалась достаточно просторная пещера с каменным потолком, каменными стенами и, внезапно, еще одним выходом (просто дыркой между массивной скалой и одним из валунов), который, правда, никуда не вел, потому что под ним начинался ну совсем отвесный спуск. Дырку мы зачем-то решили заделать и намостили туда досок. В саму пещеру мы нанесли какого-то тряпья, старый пуф, который приволокли с мусорки и дотащили только каким-то чудом (по скале-то!), маленький латаный-перелатаный коврик, вечность пылившийся у нас в подвале, три металлических кружки (купили на гаражной распродаже, потому что Элиот решил, что настоящие моряки пьют именно из них), большой фонарик, древние одеяла, за пропажу которых мы потом получили, и еще кучу всякой мелочи. Но самым главным был наш тайник ― коробка с секретами. Вообще это была простая коробка из-под обуви, но мы обклеили ее всякой ерундой: вырезками из журналов, наклейками ― и казалась она нам таким совершенным произведением искусства, что Мона Лиза сравнения явно не выдерживала и была лишь блеклой переоцененной картинкой. В коробку мы клали наши первые сигареты, дневник Лиз, книги, брошюрки и распечатки, которые ― нам казалось ― было опасно хранить дома, всякие мелочи и дребедень. Но как-то в коробку попало настоящее сокровище: мы нашли потрясающей красоты часы на цепочке. Те самые, что раньше носили джентльмены; те же джентльмены, что еще носили пенсне и цветастые жилеты. Я не буду вам рассказывать, как мы их нашли, но за часы эти мы чуть не передрались. Было решено: отнести их в коробку и наслаждаться созерцанием тонкой резьбы, маленьких ажурных стрелочек, выпуклой розы на крышечке и странными витиеватыми числами на циферблате только при свете фонаря в пещере. Скрепя сердце решение одобрили единогласно. Помню, когда мы рассказывали друг другу секреты, то передавали часы. Кто держал их в руках ― должен быть говорить.
Как бы там ни было, эта история уже пылью покрылась. И вовсе не потому, что мы выросли. Просто вдвоем мы в пещеру не ходили, ждали лета и Лиз. И вот как-то пришли мы ― а огромный массив породы рухнул, оставив после себя ровный скат. Короче, никак не заберешься. Жалко часов, жалко и нашего тайного места, но ничего уже не поделаешь.
***
Элиот шляется где-то целый день, а у меня вот нет никакого настроения куда-то выходить, так что я поддаюсь праздному безделью. Лежу на кровати с книгой в руках и телефоном на животе, время от времени прикрываю глаза ― пожалуй, стоило бы включить свет, потому что буквы уже начинают плыть и водить хороводы. Как тут слышу звон стекла ― полусонное оцепенение снимает как рукой. Подхожу к окну… Лиз?
― Ты там что, уснул?
Она стоит на газоне под домом и машет мне рукой, отчаянно улыбаясь. Я хочу сказать, что слишком широкая и псевдодоброжелательная у нее улыбка.
― Ты вообще в курсе про существование интернета и мобильных телефонов?
― А ты сразу занудой родился? Спускайся давай, я замерзла.
Не могу припомнить, чтоб когда-то мы гуляли вдвоем, без Элиота. Они без меня ― да, но не наоборот. Все-таки Элизабет изначально была подругой брата ― ей и осталась. Поэтому это явление под моим окном вызывает у меня просто-таки зуд любопытства. Ситуация явно из ряда вон выходящая. Наскоро накидываю на плечи рубашку и просто вылетаю во двор.
Линейная планировка Сан-Франциско делает все кварталы до ужаса похожими друг на друга, так что даже тому, кто живет здесь всю жизнь, порой трудно сориентироваться в этом лесу из небоскребов. Бесцельно плутаем по улицам, вокруг нас сгущаются пепельные сумерки и редеют толпы пешеходов; только на дорогах движение наоборот становится более оживленным. Говорим о какой-то малосущественной ерунде, но так не может продолжаться, и я решаю подтолкнуть разговор в нужное русло.
― Элизабет, зачем ты меня позвала?
― Могу я прогуляться со старым другом? ― притворное возмущение в голосе.
― Я вообще-то серьезно.
― Я тоже, к несчастью, ― она достает сигарету и протягивает мне одну. Увидев, как я опасливо оглядываюсь по сторонам, кивает мне на какую-то узенькую улочку за магазином с цветами, и мы синхронно сворачиваем в нее. Улочка ведет в тупик ― перед нами вырастает металлическая конструкция высотой в метра три, которая, очевидно, выполняет функцию забора. Я прислоняюсь к нему спиной, и Лиз протягивает мне зажигалку. Затем чиркает ей, когда поджигает свою сигарету, и во всполохе, брошенном маленьким огоньком на ее лицо буквально на секунду, вижу глубокую складку, которая залегла между бровей, и вытянутое лицо с заострившимися чертами.
― Можешь рассказать мне, что было в тот день?
Ох, ну понятно, почему она позвала (если это можно так назвать) меня прогуляться. Описываю ночные приключение, в некоторых местах мы оба начинаем смеяться, а в некоторых она притворно обхватывает голову руками и изображает вселенский стыд, хотя я знаю, что на самом деле ей ни капельки не стыдно.
― Когда я выпью, я такая невозможная.
― Посмотрим правде в глаза: даже когда не пьешь.
Элизабет замахивается на меня, но я отскакиваю в сторону, так что удар приходится на забор.
― Так выходит, я ничего не успела сказать?
Ах, вот, что тебя волнует!
― Во всяком случае, ничего конкретного.
Вздох облегчения. Ну уж нет, я это так просто не оставлю.
― Послушай, ― я пытаюсь сформулировать мысли таким образом, чтоб это не выглядело слишком нагло, но потом решаю просто говорить, что придет в голову, ― я не знаю, что там между вами происходит, да мне и не особо интересно. Но тебе не кажется, что стоило бы извиниться? Не передо мной, конечно.
Лиз ежится и обхватывает плечи.
― Ты просто ничего не знаешь.
― И ничего не узнаю, судя по всему.
― Да нет, ты имеешь право знать, ― она разглядывает свои кеды так внимательно, будто в них кроется ответ на все вопросы мироздания, ― просто… просто тебе лучше все-таки не знать. Есть вещи, после которых нельзя жить как прежде. Как будто ты что-то раньше не замечал, а теперь заметил и не можешь заставить себя не обращать на это внимание. Понимаешь?
Ни черта я не понимаю.
― Послушай, если тебе нравится корчить из себя псевдозагадочную ― корчь и дальше, мне все равно. Только извинись перед братом, ― я отталкиваюсь на локтях от забора и срываюсь, лечу по улицам, перепрыгивая люки и минуя прохожих. Когда устаю от быстрого шага, захожу в какой-то переулок и со всей дури ударяю кулаком о кирпичную стену ― еще, еще и еще, пока не ощущаю, как рукав прилипает к коже из-за того, что просочился чем-то липким и теплым. Я не понимаю, что именно так меня взбесило, но таким злым я не был очень давно. Да что со мной не так?!
Уже дойдя до дома, понимаю, как же адски болит рука. Еще и маме нужно именно сейчас начать мне рассказывать о мисс Смит и ее новом дружке. Прячу руку за спину, вяло поддерживаю разговор и, дождавшись паузы, взлетаю по лестнице. За ноутбуком в комнате обнаруживаю Элиота, который, бросив на меня быстрый взгляд, выходит из комнаты. Что за день такой?
Я скидываю рубашку и осматриваю руку. М-да. Островки покромсанной кожи в кровавом море; мне явно следует промыть руку.
― Давай сюда, ― Элиот открывает дверь ногой, из-за чего она с тяжелым «бу-бух!» ударяется о стену, заставив белые крупицы побелки усеять пол подобно тому, как первый снег неуверенно покрывает серый асфальт, и вываливает на мою кровать бинт, перекись, ватные диски, а на тумбочку ставит кружку с водой.
Молчим. Брат щедро плещет на ватные диски перекись, из-за чего я морщусь, но стараюсь не издавать ни звука, но вот когда он начинает бинтовать мне руку, не удерживаюсь от какого-то змеиного шипения.
― Спасибо, ― говорю я, осматривая откровенно кривенькую повязку.
― Было бы за что, ― он пожимает плечами и возвращается к своему ноутбуку, сохраняя при этом каменное выражение лица. Все это убирать, очевидно, мне. Ну, логично.
― Спасибо за то, что не спрашиваешь.
Ответом мне служит сложенный из пальцев знак «окей».
***
На следующий день Элиот опять уходит из дому прежде, чем я успеваю проснуться. Вот вечно у него миллион планов, миллион каких-то встреч, а я и не знаю, чем себя сегодня занять. Может, позвонить и увязаться за ним? Нет, не то настроение.
Рука саднит; стоит, пожалуй, поменять повязку ― благо, все ушли на работу и дома никого нет. Сонно шлепаю на кухню, готовлю себе «царский» завтрак в лице разогретого куска пиццы, завариваю кофе и плетусь обратно. Пора бы отучиться есть за компьютером, но сидеть в интернете и ничего не жевать ― это как ходить на охоту с водным пистолетом.
>10:11 Jamia
Привет! И после этого еще называешь себя другом?
>10:12 Charlie
Привет. В смысле? Что я опять успел наделать, сам того не зная? Я немного туплю в последнее время.
>10:12 Jamia
Я про твоего брата, конечно. Вернее про то, что ты мне ничего не рассказал. И давно это у них? Слушай, это стало самой обсуждаемой новостью дня. По-моему, про возможный развод Брэда и Анджелины меньше говорят.
>10:14 Charlie
Что опять не так с моим братом? Я вообще-то его который день почти не вижу.
>10:14 Charlie
Дай угадаю: он опять с кем-то подрался или опять увел чужую девушку?
>10:15 Jamia
Разве что «общественную» девушку. *ROLF*
>10:16 Charlie
Это такая мода в последнее время ― говорить загадками? Лиз тоже что-то решила напустить на себя ореол загадочности, только ходит и бросается странными фразами.
>10:18 Jamia
Про нее и речь вообще-то.
>10:18 Jamia
Только не говори, что ты не в курсе.
>10:19 Charlie
Не вынуждай меня идти к тебе и вытрушивать подробности.
>10:20 Jamia
Ты всегда был тугодумом, конечно, но сейчас ты даже себя превзошел. *APPLAUSE*
>10:20 Jamia
Да встречаются они.
>10:21 Charlie
ЧТО?
>10:21 Charlie
СКАЖИ МНЕ, ЧТО ЭТО ШУТКА.
>10:20 Jamia
Какая тут шутка, все просто в шоке. И даже не в том дело, что они давно дружат, просто Элиот… Не хочу говорить ничего плохого о Элизабет, можешь опять меня отчитать за это, но я была лучшего мнения о его вкусе.
Что. За. Черт.
Как встречаются? Когда успели? Да что вообще происходит?!
С размаху ударяю по столу кулаком, заставив кружку с кофе подскочить на месте, хлюпнув содержимым. Ч-ч-черт, больная рука.
Я никогда не переоценивал свою значимость, но неужели нельзя было… Слов нет.
Из переписки с Джамией узнаю, что сегодня утром перед тренировкой Элизабет была замечена на коленях у Элиота в весьма щекотливых... да черт. Я сплю? Я в этой вселенной вообще?
Тренировка ― точно. Я и забыл. Понятно, куда он упетлял.
Или он спешил не на тренировку. Черт.
Так, хватит чертыхаться, хватит, хотя и очень хочется.
Придется все-таки проведать Джамию.
***
Вообще не соображаю, куда иду. Только что меня чуть не сбила машина, я опомнился, только когда водитель резко затормозил передо мной и выскочил из автомобиля, кроя меня отборнейшим матом. Нет, я все-таки был не готов к подробностям, которыми меня щедро снабдила подруга.
Элиот и Лиз. Думал ли я когда-то, что между ними было что-то большее? Вроде того, но… скорее со стороны Лиз. Я же уже говорил, что летние каникулы ― это отдушина для нее, глоток свежего воздуха. И неотъемлемой составляющей этого живительного кислорода, зарядом бодрости и источником веселья был (да и есть) мой брат. Я замечал ее к нему отношение. Во взглядах, жестах, в шутках. Даже в некоторых аспектах ее поведения… э-э, вы понимаете. Я подозревал, что этим она пыталась спровоцировать его на ревность, но вот только глухо было, как в танке. Думаю, он это замечал, только делал вид, что ничего нет, чтоб не портить отношения. Нет, я уверен. Это видно, только если хорошо его знаешь… но он умеет натягивать нити, связующие его с людьми, таким образом, чтоб все время держать их на поводке. То ведет себя, как, простите, мудак, то ослепляет своим самолюбивым благородством. Уловки Лиз против его паутины отношений ― просто детские шалости. Он играл с ней. Возможно, немного грубо, но и она в долгу не оставалось. Впрочем, оба любителя острых ощущений были довольны.
И вот поэтому их отношения (или что это вообще?) стали для меня неожиданностью. Я не думал, что в здравом уме Элиот это допустит.
Опять вспомнил слова Лиз про то, что он скрывает свое дерьмо. А что, если это хитрый тактический ход, рассчитанный на еще кого-то? Или ему все-таки не совсем удается не выпускать на людей… Стоп. Полегче, мысли, полегче.
Мне нужно во всем разобраться, иначе я сойду с ума. Наскоро набираю смс, делая по ошибке в каждом слове, и почти моментально получаю ответ: «Давай чрез 40 минут в том тупике». Осталось только вспомнить дорогу.
Когда я сворачиваю за угол цветочного магазина, огибая толпу кавалеров с букетами различной степени пафоса и дороговизны (соответственно финансовым возможностям, желанию произвести впечатление и недоступности девушки, полагаю), замечаю около стены уже поджидающую меня Лиз. Длина (или правильнее будет сказать «практически полное отсутствие»?) юбки и насыщенность макияжа почему-то подсказывает мне, что слухи об утреннем происшествии были верны.
― Какого черта ты вообще творишь? ― я вообще-то собирался поздороваться, но это тоже сойдет.
― Ревнуешь? ― она выпускает струю дыма мне в лицо. С такими объемами выкуренных сигарет в день она рискует заработать эмфизему до достижения двадцатилетия.
― С какой стати мне его ревновать?
Лиз закрывает рот рукой, но это никак не помогает ей сдержать смех.
― Я сказал что-то смешное?
― Так это у вас семейное… Просто заметь: ты сказал «его». Почему не меня?
― А с какой стати мне тебя ревновать? Для этого у меня еще меньше поводов.
― А с какой стати тебе ревновать своего брата?
― Ну-у, ― изображаю задумчивость, ― наверное, с той, что он мой брат.
― Даже со мной у тебя было больше, чем с ним.
― Ты что вообще несешь такое?!
Нет, она всегда говорит чушь, но это переходит все грани разумного и допустимого. Хотя я и сам себе противоречу ― очевидно, этого она и добивалась. Лиз выкидывает окурок и тут же достает новую сигарету, поспешно чиркает зажигалкой и поднимает на лоб солнечные очки. На сей раз это зеркальные авиаторы. Отмечаю, что морщинка между бровей не исчезла, ровно как и «уставшее» выражение лица, а черты заострились еще больше.
― Кто тебе уже донес? ― она смотрит с прищуром.
― Джамия.
― О, эта стерва, ― завидев мое выражение лица, прыскает. ― Такой большой город, а и шагу нельзя ступить. Чувствую себя звездой.
― Так это правда?
― Вроде того.
― Не выглядишь ты что-то счастливой, ― я не удерживаюсь от колкости.
― На все есть свои причины, ― с философским видом разводит руками и кусает нижнюю губу. Делает пару быстрых затяжек, а затем продолжает уже другим тоном, каким-то злобным: ― Можешь спросить своего брата, но не думаю, что он тебе расскажет. И вообще: ты серьезно ничего не понимаешь?
― Я вообще ничего не понимаю! ― чуть не срываюсь на крик. ― Так ты не счастлива, что наконец своего добилась?
Смотрит почти жалобно, но я не разберу: то ли эта жалость направлена на себя, то ли на меня (на обоих?).
― Не такой ценой, зайка, не такой ценой, ― она присаживается на корточки и смотрит на меня снизу вверх, но при этом чувство такое, будто она смотрит на меня из глубин ада. Что не так с этой девчонкой? Хотя я и сам знаю ― все.
― Если играешь со мной, то дай хоть подсказку.
― Резонное замечание, ― опускает голову и чертит что-то в пыли, ― хотя я и так оставила тебе их немало.
― Будь так добра, сделай скидку на мою непроходимую тупость, ― снова перехожу на язвительный тон.
― Слушай, сколько у вас на втором этаже комнат? ― возможно, мне кажется, но в пыли вырисовывается слово «fool».
― Три, ты же сама знаешь. Но одну мама использует в качестве склада, в одной живем мы с братом, а в третьей мы селим гостей и родственников.
Лиз заходится кашлем, причем таким отрывистым и хриплым, похожим на собачий лай, что мне кажется, будто она сейчас задохнется.
― То есть… кха-кррх… обычно на втором этаже пустует комната?
― Ну да.
― Но вы все равно живете с братом вместе?
― Ну… да.
― И тебе не кажется это странным?
― А что тут странного, ― вспыхиваю я, ― мы так привыкли. Что за черт вообще, на что ты намекаешь?
― Я намекаю на то, ― она встает и спускает на нос солнечные очки, ― что ты замечаешь много всего, что происходит с другими людьми, но не видишь того, что делается у тебя под носом. И ни на что больше, ― и с этими словами она удаляется, по обыкновению виляя бедрами.
Что это вообще было?
Нити
Больше всего я ненавижу делать вид, что ничего не было… но именно этим мне и приходится заниматься.
Пару раз гуляли с Лиз и Элиотом, но больше нет никакого желания. Мне стоит объяснять, почему его нет?
Тошнит от них. Просто тошнит. Ударная доза лицемерия. Одна вешается на него с неподдельно блаженным лицом, а другой сидит с видом «все так и должно быть». Чертовы лгуны.
Думаете, я получил хоть сколь-нибудь внятное объяснение? Ну да, если фразу брата: «Что тебя удивляет? Все давно к этому шло» ― можно считать объяснением.
Тошнит от всего этого, а еще больше тошнит от самого себя. Будь я хорошим другом и братом, я бы порадовался за них. Но дело не в том, что я чувствую подвох. Дело даже не в том, что я абсолютно точно знаю о его существовании. Дело в том, что мне не хватает наших прогулок втроем, всех этих невинных шалостей, дурачеств, подколов. Сейчас все не так, понимаете, ВСЕ. И, да, мне не хватает моего брата. Возможно, раньше между нами стоял заборчик. Такой, знаете, милый деревянный заборчик, выкрашенный белой грунтовкой, примерно в метр высотой, через который можно было при желании перешагнуть. А сейчас между нами как будто выросла глухая кирпичная стена, которую ни обойти, ни перепрыгнуть. Звучит претенциозно, но зато правда. Даже если бы я и не смог ему помочь, неужели я настолько ничего для него не значу, что человек с невероятно скверным характером и (не без оснований полагаю) целым букетом психических заболеваний знает куда больше?
Я ревную? О, да, я ревную.
Не то чтобы я был собственником, но не люблю, когда невесть откуда взявшиеся люди отбирают то, что по праву принадлежит тебе.
Боже, что я несу! Забудьте. Иногда я жалею, что в набор «человек» укомплектованы дурацкие мысли, которые живут своей жизнью, но не укомплектована кнопочка, нажав на которую можно их отключить.
Единственным приятным моментом за эти пару дней была одна встреча в парке, когда мы разговорились о былых временах, и я напомнил про нашу пещеру, коробку с тайнами и часами.
― Легендарное было время, ― Элиот оживился и хлопнул ладонью по бедру, ― а сейчас туда точно никак не пролезешь?
― Учти, что мы были бесстрашными детьми, ― Лиз усмехнулась.
― Но сейчас мы бесстрашные взрослые.
(В этом месте я что-то продумал про то, что, назвав себя «взрослым», мой братец невероятно себе польстил).
― Не-а, ― я потянулся за чипсами и продолжил с набитым ртом, ― сейсаф там не пролезеф. Пародаф осыпаласф, а с фдруфой стороныф не проберефся фо фходу.
― А если постараться? ― в глазах Элиота уже плясали дьявольские огоньки. ― Ну, придумать что-то со снаряжением, найти тросы, арендовать лодку и подплыть на ней к самому мысу…
― Оставь эту затею, ― осадил я его. ― По воде никак не подплывешь, потому что просто пробьешь дно лодки об осколки породы, которые так просто можно и не увидеть, а…
― А по верху ты не полезешь, потому что нужен мне целым, ― и Лиз чмокнула его в щеку.
Помнится, меня аж передернуло.
***
Возможно, мне бы стоило каким-то образом разрулить сложившуюся ситуацию, но, во-первых, силы явно неравные, а, во-вторых, я устал от этих их загадок. Можете назвать меня слабохарактерным человеком, но иногда лучшее, что ты можешь сделать ― не делать ничего.
― Привет, ― кинув сумку с формой буквально на пороге, в комнату заходит Элиот, в один прыжок добирается до своей кровати и падает на нее плашмя, раскинув конечности «звездочкой».
― Я очень устал, ― почти загробным голосом вещает он откуда-то из глубины одеял.
― Интересно, от чего же.
Я тут же возненавидел себя за сказанное. По-моему, именно это Лиз называет «выливать свое дерьмо на окружающих». В таком случае я тоже могу присоединиться к клубу злобных и мстительных уродцев. Где подписать бланк с клубными правилами?
Тяжело засопев, брат переворачивается на спину.
― И долго ты собираешься это устраивать, ― мне даже не надо отрывать глаза от компьютера, чтоб убедиться, что он буравит меня взглядом, потому что я буквально чувствую, как волосы на темечке у меня сейчас воспламенятся от пронизывающих лучей его голубых очей.
Слышу скрип кровати, а затем хруст мышц. Вот даже и не посмотрю на него. Возможно, я веду себя глупо и по-детски, но имею же я право на это? Более чем.
― Поднимайся.
И когда он успел оказаться возле меня? Неохотно поднимаю голову и изучаю его лицо. Иногда мне хотелось бы, чтоб он был таким, как другие люди. Уязвимым, человечным. Я понимаю, что его сияющая броня ― это защита от окружающего мира; но даже по лицу Лиз можно сделать выводы о ее настроении и самочувствии. А на нем вечно эта непроницаемая маска.
― Куда? Зачем?
― Думаю, нам надо прогуляться, ― он подходит к окну, открывает его и в мгновение ока перекидывает одну ногу через подоконник.
― Во-первых, ты серьезно собираешься вылезти через окно второго этажа? А, во-вторых, просто напоминаю, что сейчас ночь.
― Ну не ту-у-у-упи, ― он раскачивается на подоконнике, словно капризный ребенок, который, уворачиваясь от ложки с манной кашей, катается на стуле, ― именно поэтому мы и спустимся через окно, чтоб никого не разбудить. Перелазишь на ветку дерева ― смотри, я трогаю ее рукой, она близко ― и по стволу спускаешься вниз, ― и, прежде чем я успеваю запротестовать, он выпрыгивает в окно, предварительно выкрикивая: ― Кто меня любит, тот со мной.
Лучезарный, мать его, пиздюк.
Но внутри меня уже бурлит кровь, появился азарт погони и надежда, что сегодня мне что-то да расскажут, введут меня в некое тайное сообщество, из которого я был исключен. Именно так и работают нити: заинтересовать человека, зацепить, увлечь его за собой. И они почему-то работают, даже когда знаешь о их существовании.
Осторожно сажусь на подоконник и свешиваю ноги. Внизу мне уже машет мой кукловод, жестами показывая путь. Итак… сначала перелезть на ветку. Она производит впечатление довольно крепкой и во всех отношениях надежной ветки, но с чего я вообще должен верить веткам, когда не доверяю себе? Руками обхватываю ее, скольжу грудью, потом животом, в потом быстро перекидываю одну ногу, дергаю вторую… что за черт? Джинсы зацепились за что-то! Так, без паники, только без паники. Ногу немного назад, теперь вперед, да, вот так. Элиот уже просто сотрясается от бесшумного хохота внизу, время от времени прислоняясь к стволу и притворно сползая по нему. Тоже мне актер.
Так, теперь спуститься по стволу. Руками крепко держусь за ветки… так, это круто, а ноги куда?.. Как их? Я убью его, когда спущусь! Если спущусь.
И тут случается немного предсказуемое, но все равно незапланированное событие: нога соскакивает с сучка, по инерции за ней следует вторая ― вуаля, я повис на двух руках, отчаянно болтая ножками. Элиот машет мне, мол, давай прыгай. И как он себе это представляет? Я должен немного подвинуть в сторону руку, сместить тело и попробовать зацепиться за другой сучок.
А хотя… знаете что? К черту. Если я переломаю ноги, ему придется сидеть со мной. Вот и славно, будет время вытрясти из него все.
И, воодушевленный этой воистину идиотской мыслью, я разжимаю руки и лечу вниз. Смерть, достойная храброго.
Приземление оказывается неожиданно мягким, потому что в семье нас двое таких храбрецов-идиотов; и Идиот Старший решил, что он сможет меня поймать. Ну, поймать-то он меня поймал, если так можно назвать то, что он растянулся на траве, а я у него на животе. Даже не буду описывать тот страшный грохот, с которым мы повалились на землю. Даже если бы мы спускались по лестнице, увешанные парой десяткой колокольчиков, это все равно не произвело бы такого звукового эффекта.
― Ты жив? ― я откатываюсь в сторону и шепчу громче, чем люди обычно говорят.
Элиот испускает слабый стон, переворачивается на живот, пару раз издает какие-то булькающие звуки, отталкивается руками от земли, стоит буквально несколько секунд, слегка покачиваясь, и хватает меня за руку.
― Бежим! ― и до того, как он обернулся и поволок меня за собой, я успел увидеть на его лице чеширскую улыбку.
Перевести дыхание удается только спустя несколько кварталов, когда брат наконец замедляет ход, а я, кажется, нахожусь на грани смерти. Нестерпимо болит под ребрами, я прислоняюсь к стене и сползаю по ней.
― И… за-ачем… фу-у-уф… было так бежать?
― Как зачем? ― он даже почти не запыхался. ― А если бы родители проснулись и захотели посмотреть, что там такое происходит?
― Ты… у-у-ух… идиот. Окна их спальни выходят в другую сторону.
― А если бы они решили выйти в гостиную, чтоб посмотреть?
― Даже если и так, то у нас было время просто тихо уйти, а не нестись, как гончие…
― Не беси меня, ― перебивает Элиот, ― а то я пожалею, что вообще тебя взял.
Ну вот что за человек?
***
Если поглядеть сквозь призму ночи, то кажется, что очутились мы в поле: в поле чистом, пустынном и торжественно безмолвном, где царство песка и глубокой лазури потеряло свой цвет. Даже и не знаю, почему наши головы почти одновременно захватила идея пройтись до Китайского пляжа, где до сих пор притаилось наше детство ― в песочных замках, построенных другими детьми, в молочной пене прибоя, в калейдоскопе отшлифованных водой бутылочных осколков, ― но идея эта была одобрена так же единогласно, как и высказана. Чуть меньше часа пешей прогулки скрасили воспоминания о былых временах, на которые наталкивали смешные, но веселые происшествия этой ночи.
И вот ― мы здесь: сидим на куртке Элиота, поскольку я не успел одеться (да и как тут успеешь, когда тебя вероломно почти заставляют выпрыгивать из окна в первом часу ночи). Я знал, что путь наш был таким легким и веселым лишь потому, что серьезный разговор оставили для места, ставшего символом нашей беспечной юности, когда, как говорится, еще ничего не предвещало беды.
― Ты злишься на меня? ― завывания ветра и шум прибоя прорезает голос моего брата.
― Честно? ― есть немного.
― Если я скажу тебе, что на все есть свои причины, ― это будет слабым оправданием? ― он усмехается.
― Вообще не будет.
― Ладно. Думаю, ты достаточно настрадался сегодня, чтоб заслужить хоть немного правды, ― судорожные короткие паузы, которые мой брат делает почти перед каждым словом, доказывают, что эти самые слова он тщательно взвешивает и обдумывает. ― Попытайся понять меня правильно; я не прошу у тебя не осуждать меня, но хотя бы попробуй поставить себя на мое место. Лиз ― человек неплохой. И ты это знаешь. Но ее ключевой проблемой является то, что она не умеет прощать людей и всегда жаждет мести. А месть еще никогда не приносила только удовлетворение, она всегда несет за собой еще боль и мучительное осознание своих ошибок. И когда она начинает мстить, она уже не может остановиться. Все это накапливается, как будто с горы катится снежный ком, с каждым оборотом становясь все больше и больше. Но этот ком может свалиться и на ее голову, ― он переводит дыхание и торопливо продолжает, ― унести ее за собой. И кто-то должен ей помочь. Понимаешь?
― Почему этот кто-то всегда ты?
Элиот привстает, шарит в кармане куртки и достает слегка расплющенную пачку «Парламента», вынимает из нее зажигалку, чиркает ей и отдает зажженную сигарету мне, а сам тянется за новой. Почему-то вспоминаю, как он в детстве не давал никому пить из своей посуды и не угощал никого своей газировкой, потому что где-то услышал про «косвенный поцелуй» ― когда твои губы были там же, где были губы другого человека.
Боже, что мне лезет в голову.
― А кто, если не я? ― он крепко затягивается.
― Ты ведь давно ей нравился.
― Возможно.
― И давно об этом знал.
― Кто знает, ― уклончиво отвечает Элиот.
― Ты знаешь! ― я чуть не срываюсь на крик.
― Хорошо, предположим. Я лягу с твоего позволения: спина адово болит, ― и он сдвигается на песок, кладя голову на куртку. Крайне неудобно разговаривать, когда кто-то сидит, а кто-то стоит, но еще хуже, когда кто-то лежит, поэтому я следую примеру брата.
― Если так, то почему вы начали встречаться только сейчас? Что тебя подтолкнуло к этому?
― А что, если я скажу тебе, что это взаимовыручка?
Молчу и курю ― что мне еще остается? Если что-то и объединяет Лиз и Элиота, так это умение бросаться красивыми, но, к несчастью, ничего не значащими фразами.
― Мне тяжело сейчас, Чарли. Я… запутался. Я никогда бы не мог подумать, что такое со мной произойдет, что я поддамся столь деструктивным мыслям, но это так. Но даже я не настолько мудак, чтоб позволить им управлять мной. И мне требуется время, чтоб прийти в себя. Думаю, много времени. И лучшее, что я сейчас могу сделать ― отвлечься от фиксации на себе самом и своих проблемах, потому что именно мой эгоизм привел меня туда, где я оказался. А лучший способ для этого ― помочь другому.
Слова вылетают такими живыми и кровоточащими, словно птица, выбравшаяся из клетки после долгих лет заточения, что я тут же прощаю ему все до капли за эту искупающую правду; но и мои слова рвутся наружу против моей воли:
― Но ты ведь не любишь ее!
Я различаю в своем голосе почти молитвенную настойчивость и ребяческое упрямство.
― Люблю.
― Нет, не любишь!
― Откуда ты знаешь?
― Что-то ты не выглядишь счастливым! ― пробую на нем трюк, сработавший на Лиз, и только сейчас замечаю, что моя сигарета затухла на ветру.
― Ты никогда не можешь знать, что в голове у другого человека, ― отрезает Элиот, и я чувствую угрозу в его голосе, ― так воздержись от своих поспешных выводов. Никогда, слышишь, никогда не суди другого человека по примеру кого-то, потому что не знаешь, какой крест он несет.
Хочется закричать от досады и злобы. Какой же я все-таки глупый ребенок: мой брат гораздо умнее, хитрее и осмотрительнее, чем кто-либо из моих знакомых; и ни одна моя тактическая уловка не сработает на нем.
― Прости, я не хотел быть грубым, ― неожиданно быстро говорит Элиот примирительным тоном и протягивает мне зажигалку снова, ― просто не хочу, чтоб тебя втягивали в чужие разборки и чужие проблемы, понимаешь? Ты очень дорогой для меня человек, Чарли. И даже если порой я веду себя… ну, не мне тебе рассказывать, то это вовсе не потому, что я не люблю тебя, а как раз потому, что хочу защитить и уберечь. Не из-за чего-то, а вопреки всему. Понимаешь?
Меня охватывает дрожь, но, полагаю, это вовсе не из-за того, что ночная свежесть пробирается под полы рубашки. На секунду кажется, что черное небо прорезает белая молния шелковой нити, протянувшейся к моему марионеточному горлу.
― Извини, ― говорю, ― я иногда просто невыносим.
Выкидываю окурок, сажусь и обхватываю колени, Элиот садится следом. Почему-то вспоминаю, что друзья часто синхронно повторяют жесты друг друга, сами того не замечая.
Не знаю, кто кого тянется обнять первым, но вот уже рука брата лежит у меня на плече, а на его плече лежит моя голова; и, по обыкновению, я вдыхаю запах его духов, который смешивается с запахом океанской соли, образуя неповторимый аромат этой ночи.
Что сказала бы Лиз, будь она здесь?
Она сказала бы: «Ты думаешь, братья так обнимаются?».
***
Подобно тому, как библейский Змей шепнул Еве про плод познания, так и она посеяла во мне ростки безумия. Однако первые звоночки, гонцы и предвестники его появились гораздо раньше, пробились сквозь каменистую почву моего спокойствия и здравомыслия, проложив путь для других; как первые поселенцы Америки прокладывали путь для следующих поколений. Должен ли я быть благодарен тому, что это мое безумие заставило разрозненные детали соединяться, сделав возможным получение цельного изображения картины? Должен ли я гневаться на него, потому что картина эта ужасна в своей честности?
Союз двух, несомненно, выдающихся манипуляторов: он позволяет ей через внешнее проявление отчаянья освободиться от сотен масок, а она позво
