Тело Лиз обмякло, она навалилась на моего брата, словно большая тряпичная кукла. Больно смотреть, как чудно выгибаются ее длинные ноги в суставах, будто в них и вовсе нет костей, волочатся по асфальту, из-за чего на чулках остаются грязные дыры. Элиот на секунду останавливается, переводит дыхание, подтягивает за руки тело Лиз и снова начинает идти.
― Такая худая, а чувство, будто мешок с цементом. Бросаю курить, ― даже в такое время он находит повод пошутить. Не знаю: восхищаться этим или недоумевать?
Собственно, я должен объяснить вам, как так вышло.
***
Я бы не сказал, что с ней всегда так, но пьяную мы ее волокли частенько. Только при этом она никогда не теряла сознания.
Начнем с того, что к Сэм она пришла уже под чем-то, но я это только сейчас понял. Если все нормальные люди после травки (думаю, это именно она была) начинают хохотать и становятся более оживленными, что ли, то Элизабет пробивает на серьезность. Я говорил со своими, брат куда-то слинял, а Лиз исчезла из поля зрения обоих, но когда она снова появилась в гостиной, то стало очевидно, что за такой короткий период времени набраться чисто алкоголем было нельзя. Разве что залпом осушить бутылку. Хотя она могла. Прибавьте к этому то, что она почти ничего не ест, поставьте знак равенства и получите примерную картину ее состояния. Поворот: она уже прижала к стене какую-то девицу. Еще поворот: стоит между двух парней, которые смотрят друг на друга с плохо скрываемой ненавистью, и шепчет что-то то одному на ухо, то другому. Поворот: пытается вылезти на улицу через окно. Эй, это же третий этаж!
Я обычно не ловлю людей за руку, когда считаю, что им уже хватит, потому что это себе дороже, а свое благородство и заботу в других вещах нужно проявлять, но это уже слишком. Верчу головой в поисках Элиота, но он берется из неоткуда, словно принц из девичьих грез, и перехватывает нашу принцессу за талию, оттаскивая ее от окна. Принц без коня, конечно, но и принцесса пьяная, простите, в хламину.
― Э-э-э-эли, ― она тут же начинает виснуть на его шее; виснуть в буквальном смысле, закидывая ноги в чулках с подвязками брату на спину. Учитывая длину платья, зрелище впечатляющее. Мне кажется, я вижу, как окружающие роняют свои челюсти. Даже те, кто не первый год ее знают, даже те, кого не назовешь ханжой и с большой натяжкой.
― Эй, да ты на ногах не стоишь, тебе бы прилечь, ― Элиот буквально стряхивает ее с себя и, хватая за руку, тащит к выходу.
― Только если с тобой, красавчик, ― она отвратительно пьяно хохочет и вертит задницей. ― Можно еще с твоим красавчиком-братом. Мы будем такой красивой парой... нет, трарой... Трирой...
Где находится вход в Ад? Я хочу провалиться под землю.
С горем пополам Элиот уводит пьяное бедствие из комнаты. Бедствие по дороге задевает стол и опрокидывает на себя тарелку с лимонными дольками. Пытаясь игнорировать всеобщие взгляды, бегу за ними.
Обнаруживаю их в туалете. Живопись, холст, масло: Лиз безудержно рвет, а Элиот держит ей волосы. Собственно, по характерным звукам рвоты я и нашел их.
― Намочи бумажное полотенце, ― говорит он мне через плечо тоном, не терпящим пререканий.
Когда снова поворачиваюсь к этой парочке, Лиз сидит, прислонившись к кафельной стене, и смотрит перед собой пустыми стеклянными глазами. Элиот хватает салфетку и начинает вытирать ей лицо, Элизабет немного оживляется. Кто-то приоткрывает дверь ванной, но поверх моей головы брат кидает такой взгляд, что дверь тут же закрывается.
― Вставай, я отведу тебя домой.
― Я не хочу домой, ― рассеянно бормочет Лиз, ― я хочу быть здесь, с тобой.
Дальше речь ее становится монотонной и неразборчивой.
― Помоги ее поднять.
Закидываю правую руку, кхм, позволившей себе лишний бокал шампанского дамы на плечо, под правую руку ее берет брат. Уходим по-английски, но что поделаешь.
Уже в коридоре она опять начинает что-то лепетать.
― Оставь меня... Брось... Не трогай, руки, руки! Ты меня совсем не любишь. Ты должен сказать ему... Ты... Ты! ― резко поворачивает голову в мою сторону. ― Ты должен знать, с кем ты...
― Закрой свой рот!
Я часто видел Элиота злым, я видел, как он дерется, как разбивает в кровь костяшки и яростно бьет противника под дых, но мне кажется, что настолько злым я его не видел ни-ког-да.
В следующую секунду все происходит так быстро, что я не успеваю ничего сообразить: всхлип ― и с неожиданной прытью Лиз отталкивает нас, прорывается к двери, начинает бежать по лестнице, но теряет равновесие и с чудовищным грохотом начинает катиться вниз. Я этого не вижу, но звук падающего тела на перепутаешь ни с чем. Меня будто парализовало, будто по мне пустили электрический ток, я будто в одном из тех снов, где хочешь бежать, но не можешь. Но пока я стою и ни черта не соображаю, брат уже подхватывает на руки бессознательное тело.
― Чарли, чтоб тебе, ты там вечно собираешься стоять?!
Я быстро семеню по лестнице и чуть не падаю сам. Выражение лица у брата, смотрящего на тело Лиз, ставшее почему-то цвета сухой глины, на сизые ноги, проглядывающие в просветах чулок, на ее непривычно тонкие губы, такое, что я не решаюсь заговорить. На секунду думаю, что она мертва, но затем вижу, как ходит грудная клетка.
― Пошли, ― Элиот взгромождает Лиз себе на спину и аккуратно спускается, твердо ступая на каждую ступеньку.
― Мы вызовем скорую?
― Не говори чепухи, отнесем ее домой, здесь пара кварталов.
― Да ты с ума сошел, ― восклицаю я, ― что нам скажет ее отец? Ты представляешь, как это будет выглядеть? Здрасьте, вот вам подарочек.
― А тебе не кажется, что он, как никто другой, имеет право знать, что с его дочерью? И то, что он может нам сказать, сейчас реально волнует тебя больше всего? Или все-таки состояние твоего друга? Открой дверь.
***
Короче, так все и произошло. Сейчас стоим перед домом Элизабет, я отчаянно жму на кнопку звонка, немного криво приделанного к воротам (почему в такие моменты я думаю о всякой ерунде?). Шорох ключа в двери, кто-то осторожно выглядывает в щелку, а затем с опаской подходит к забору. И только приблизившись на достаточное расстояние, отец Лиз не удерживается от восклицания:
― Господь милосердный!
***
Примерно первый час ночи, ухо царапает отвратительный скрежет секундной стрелки настенных часов. Я рассматриваю спартанское убранство кухни, на которой мы оказались, а Элиот зарылся лицом в переплетение своих рук. Так без малейшего движения проходит около десяти минут. Наконец адские звуки, издаваемые часами, разбавляют шаги Ника. Собственно, имя ― это почти все, что мы про него знаем. Слегка за 40, холост, в прошлом военный. За годы дружбы с Лиз мы никогда не слышали от нее ни одного рассказа, как они с отцом куда-то ходили, что-то обсуждали, делали вместе. Только фразы в духе: "Сегодня не могу прийти, отец".
― Я ее уложил, ― синяки под глазами Ника стали еще насыщеннее, а складки у рта будто бы еще больше углубились. ― Может, чаю хотите? ― он рассеянно разводит руками, а затем вытягивает их вдоль худого тела, облаченного в темно-синюю пижаму. Спальный наряд в этой ситуации выглядит какой-то нелепой декорацией.
Элиот убирает руки от лица.
― Спасибо, сэр, но мы, пожалуй, пойдем. Вы же понимаете, уже поздно.
― Да-да, ребята, конечно. Спасибо вам, что принесли ее. Я чуть с ума не сошел.
Элиот выскакивает в дверной проем, вслед за ним ― я. Ник стоит у входа в дом, провожая нас взглядом, и я чувствую, что взгляд его сфокусировался где-то между моих лопаток.
― Знаете, это ведь я во всем виноват. Она до сих пор не может простить мне, что я оставил ее с матерью. Но я просто не мог так жить.
― До свидания, мистер Доннаван.
― Доброй ночи, ребята.
***
Бликуют темные стекла домов, изредка отбрасывая тусклый свет работающих в комнатах телевизоров или компьютеров; и свет этот отражается в воде под ногами. Примерно квартал идем вдоль дороги, а я только сейчас замечаю лужи и характерный дождливый запах. Надо же, я даже не обратил внимания. Это дождь шел, когда мы сидели дома у Лиз, что ли?
Элиот резко разворачивается у меня перед носом так, что я утыкаюсь ему носом куда-то в плечо, и сжимает меня в объятиях. Я тут же обмякаю: за целый день наконец расслабляюсь; чувство, что я в безопасности. Обнимаю брата в ответ, и мне кажется, я ощущаю, как напряжены его мускулы под тканью. Как же все-таки невозможно пахнут его духи, невозможно приятно. Нотки муската, запах ночной свежести и тепло его тела.
Без слов и каких-либо движений стоим так, наверное, с минуту, а затем Элиот приглушенным шепотом произносит:
― Обещай мне, что не будешь думать о том, что она сказала. Хорошо?
