СКАЗАНИЕ ОБ ОРФЕЕТРАГЕДИИ в переводе С.В.Шервинского Анджело Полициано Мессеру Карло Канале своему Привет Был у спартанцев обычай, любезнейший мой мессер Карло, что когда у них рождался мальчик или с какой-нибудь частью тела уродливой или сложением хилый, — они его немедленно выбрасывали и не давали жить, считая такой отпрыск недостойным Спарты. Точно так же и я хотел, чтобы сказание об Орфее, которое я, по просьбе достопочтеннейшего нашего кардинала мантуанского, написал в течение двух дней, среди постоянных тревог, на тосканском языке, дабы оно могло быть лучше понято зрителями, — было немедленно разорвано подобно самому Орфею. Ибо считал, что названное мое детище приносит отцу скорее позор, чем честь, и доставляет ему скорее огорчение, чем радость. Но видя, что вы и еще кое-кто из близких моих друзей хотите, чтобы, вопреки моей воле, оно осталось жить, я решился слушать больше голоса родительской своей любви и вашего желания, чем трезвого рассудка. Желание ваше имеет то справедливое оправдание, что детище мое, рожденное под ауспициями столь милостивого синьора, заслуживает быть изъятым из общего закона. Пусть же оно живет, раз вам так угодно. Но заявляю вам открыто, что такое милосердие есть явная жестокость. И пусть это письмо будет свидетельствовать о таковом моем суждении. Вас же, кои знаете о необходимости для меня подчиниться и о краткости времени, бывшем в моем распоряжении, я прошу, чтобы со всем своим авторитетом вы восставали против
всякого, кто бы вздумал приписывать отцу несовершенства такого его детища. Vale1. М е р к у р и й оповещает о празднестве: Молчанье, слушайте сын Аполлона, Пастух, носивший имя Аристея, Жил, и сжигаем страстью неуклонно Был к Эвридике он, к жене Орфея. Когда он гнался раз за ней влюбленно, Жестокая судьба свершилась с нею: Вблизи воды в нее вонзилось жало Змеи, и мертвая она упала. И пеньем взял ее Орфей из Ада, Но не сдержал завета рокового, Не мог остановить несчастный взгляда, И от него ее отторгли снова. И он, решив, что так любить не надо, От жен лишился бытия земного. Входит пастух и говорит: Внимательнее будь, толпа. В лазури Счастливый знак: к нам близится Меркурий.
Мопс, старый пастух: Ты не видал, где мой теленок белый С расцветкой рыжей на ноге и сбоку, А меж рогами с черной челкой целой? А р и с т е й, молодой пастух: Нет, Мопс, мой дорогой. Сюда, к потоку, Стада сегодня не пришли с зарею. Но чудится: мычит неподалеку. Тирс, погляди, коль слышишь, за горою. Тебе же, Мопс, печаль души смущенной Я расскажу. Побудь же здесь со мною. Вчера я там в пещере затененной Увидел Нимфу, краше, чем Диана, И рядом с ней был юноша влюбленный. И сердце вдруг в груди забилось рьяно, Едва глаза небесный лик узрели, Безумны от любовного дурмана. С тех пор мне все забавы надоели. Не вкусен хлеб. Я в неутешном плаче Тоскую день, и ночь не сплю в постели. Мопс, пастух: Мой Аристей! Огонь любви горячей Ты погасить скорей старайся снова, — Покой совсем утратишь ты иначе. Ты знаешь, мне в любви ничто не ново. Лечись, пока лечим недуг тяжелый! Любовь с годами более сурова. Лишь подчинишься ей ты, невеселый, — Из мыслей тотчас вон луга и гряды, И лозы, и стада, и сад, и пчелы. Аристей, пастух: Мопс, говорить все это мертвым надо. Ты слов таких не трать со мною боле, Чтоб не унес их ветер за ограды. В неволе я и быть хочу в неволе. Клянем любовь, — слова звучат хвалою, И сладко нам страдать от нежной боли. Но коль желанья делишь ты со мною, О, вынь свирель из сумки. Там под тенью Лесной листвы мы попоем с тобою: Я знаю, Нимфа благосклонна к пенью.
|
