ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ. Зима прошла далеко не так интересно и весело, как в Кармеле; и хотя Саксон и раньше высоко ставила кармелскую колонию

 

Зима прошла далеко не так интересно и весело, как в Кармеле; и хотя Саксон и раньше высоко ставила кармелскую колонию, теперь эти люди стали ей еще милее и дороже. В Юкайе они завели только шапочные знакомства. Здешние жители напоминали рабочее население Окленда, а те, кто побогаче, держались отдельно от прочих и разъезжали на автомобилях. Тут не было ничего, напоминающего артистическую колонию, где все относились друг к другу как товарищи, независимо от того, были у человека деньги или нет.

И все‑таки зима в Юкайе прошла приятнее, чем все зимы в Окленде. Биллу не удалось получить постоянную работу, но они кое‑как перебивались, зато много бывали вместе и жили в своем крохотном домике без забот и тревог. Будучи запасным кучером в самой большой конюшне города, Билл имел столько досуга, что занялся поставкой лошадей. Дело это было неверное, и он не раз попадал впросак, однако у них всегда бывал бифштекс и кофе, да и в одежде они себе не отказывали.

– Проклятые фермеры, они всякого надуют, – сказал Билл, усмехаясь, когда его особенно ловко обманули. – Вот сукины дети, они своего не упустят!.. Летом сдают дачи, а зимой наживаются на торговле лошадьми, и при этом обжуливают друг друга. И должен сказать тебе, Саксон, я многому у них научился. Мне теперь пальца в рот не клади. Уж я на их удочку не попадусь. Вот и еще одно ремесло у твоего благоверного. Теперь я везде заработаю на жизнь поставкой лошадок.

Билл не раз брал с собой Саксон, если надо было проезжать верховых лошадей. А его торговые дела заставили их побывать во многих окрестных селениях. Саксон сопровождала мужа и тогда, когда он ездил продавать лошадей по чьему‑либо поручению. И вот у обоих, независимо друг от друга, появилась новая мысль относительно их дальнейших странствий. Билл первый высказал ее:

– Я тут на днях был в городе и наткнулся на замечательную штуку, – начал он. – Теперь я только о ней и думаю. Ты и не старайся – все равно не угадаешь. Я тебе сам скажу, что: самый чудесный фургон, какой только можно себе представить. Первый сорт! И прочный! Он сделан на заказ в Пюджет Саунде, и его прочность проверена на всем пути сюда. Выдержит любую нагрузку и любую дорогу. Парень, который его заказал, болел чахоткой. Он странствовал в этом фургоне с доктором и поваром, пока не помер здесь, в Юкайе, два года тому назад. Нет, если бы ты видела этот фургон! Все решительно в нем предусмотрено, у каждой вещи свое место, – ну прямо дом на колесах. Вот если бы нам удалось его купить да еще парочку лошадей впридачу, так мы бы с тобой путешествовали, как короли, и плевали бы на любую погоду.

– О Билл! Я же всю зиму мечтала как раз о таком фургоне! Это было бы замечательно. И… знаешь ли, я уверена… в дороге ты все‑таки забываешь, какая у тебя красивая женушка, да иначе и быть не может… а в фургоне я все‑таки могла бы следить за собой.

Голубые глаза Билла засветились лаской, затуманились теплом, и он спокойно сказал:

– Я и сам об этом думал.

– Ты можешь взять с собой и дробовик, и ружье, и рыболовные снасти, и все, что захочешь, – торопливо продолжала она. – И хороший большой топор вместо нашего топорика, на который ты постоянно жалуешься. Да и Поссум может сидеть и отдыхать. И… да разве мы можем купить его? Сколько за него просят?

– Полтораста долларов, – сказал он, – совсем даром. Они просто хотят от него избавиться. Поверь мне, он обошелся все четыреста, уж я в этом деле собаку съел. Только бы мне удалось обделать это дельце насчет шестерки Кэссуэла, – как раз сегодня я начал переговоры с одним покупателем. Если он их купит, – знаешь, кому он отправит их? Моему бывшему хозяину, прямо в оклендские конюшни. Прошу тебя, напиши ему. По пути мы можем устроить немало выгодных дел. Если старик захочет, я могу постоянно снабжать его лошадьми. Ему только придется меня снабдить деньгами – и немалыми – для оборотов, а он, по всей вероятности, побоится, – ведь ему известно, скольких штрейкбрехеров я обработал.

– Если он готов доверить тебе конюшни, то, думаю, он не побоится доверить тебе и свои деньги, – возразила Саксон.

Билл из скромности пожал плечами.

– Ладно! Как бы там ни было, продав шестерку Кэссуэла, мы отсрочим платежи по счетам за этот месяц и купим фургон.

– Ну а лошади? – нетерпеливо спросила Саксон.

– Лошади потом. Возьму постоянную работу месяца на два, на три. Меня смущает одно: придется проторчать – здесь чуть не до середины лета. Ну, да ладно, пойдем в город, я покажу тебе фургон.

Саксон осмотрела фургон, и он так поразил ее воображение, что она не спала целую ночь, рисуя себе будущие поездки. Лошадей Кэссуэла удалось продать, платежи по счетам отсрочить – и фургон перешел в их собственность. Недели две спустя, в одно дождливое утро, Билл вышел из дому с тем, чтобы поискать лошадей, но почти тут нее вернулся.

– Едем со мной! – крикнул он Саксон с улицы. – Надевай пальто и выходи. Я хочу тебе кое‑что показать.

Он повез ее на окраину города, в конюшни, где лошади принимались на постой: они прошли на большой крытый двор за конюшнями, и Билл вывел пару крепких кобыл, гнедых в яблоках, со светлыми хвостами и гривами.

– Ах, какие красавицы! Какие красавицы! – воскликнула Саксон, прижимаясь щекой к бархатной морде одной из них, в то время как другая тыкалась носом в ее щеку, желая, чтобы и ее приласкали.

– Правда, хороши? – с торжеством воскликнул Билл, водя их по двору перед восхищенной Саксон. – Каждая весит тысячу триста пятьдесят фунтов, но им ни за что не дашь этот вес, так ладно они сложены. Я и сам не верил, пока не поставил их на весы. Они весят вместе две тысячи семьсот семь фунтов. Я испробовал их два дня назад: отличные, здоровые лошадки, работяги; автомобилей не боятся, и все такое… Пари держу, что они дадут сто очков вперед любой упряжке их веса. Скажи, а здорово было бы запрячь их в наш фургон?!

Саксон сейчас же нарисовала себе эту картину и огорченно покачала головой.

– За них просят триста долларов наличными, – продолжал Билл. – И это окончательная цена. Владельцу деньги нужны до зарезу. Ему главное

– скорее бы продать. А за эту пару в городе на аукционе дадут все пятьсот, честное слово! Обе кобылы – родные сестры, одной пять лет, другой – шесть; от премированного бельгийского производителя и лично мне известной племенной матки из тяжеловозов. Так вот – триста долларов, и ждать он согласен три дня.

Вместо сожаления Саксон почувствовала гнев.

– Зачем же ты их показал мне? Нам неоткуда взять такие деньги, и ты это прекрасно знаешь. У меня дома всего‑навсего шесть долларов, а у тебя и того нет.

– Ты думаешь, я только за этим и привез тебя сюда? – проговорил он с загадочной улыбкой. – Ну, так ты ошибаешься.

Он помолчал, облизнул губы и смущенно переступил с ноги на ногу.

– Так вот, слушай и не перебивай меня, пока я не скажу все. Ладно?

Она кивнула.

– Рта не раскроешь? На этот раз она покорно покачала головой.

– Так вот как обстоит дело, – запинаясь, начал он. – Из Фриско сюда пожаловал один паренек по прозванию «Юный Сэндоу» и «Гордость Телеграф‑Хилла». Он боксер в тяжелом весе и должен был в субботу вечером встретиться с Монтаной Редом. Но вчера Монтана Ред во время тренировки сломал себе руку. Устроители скрыли это от публики. Так дело, видишь ли, вот в чем… Билетов продано пропасть, и в субботу у них соберется очень много публики. А в последнюю минуту, чтобы публика не потребовала обратно свои деньги, они выпустят вместо Монтаны меня. Я вроде темной лошадки, – меня никто не знает, даже «Юный Сэндоу»; он пришел на ринг после меня. А я сделаю вид, будто я деревенщина‑любитель, и могу выступить хоть под именем «Конь Роберте».

Нет, подожди, Саксон. Победитель получает чистоганом триста долларов… Да подожди ты, говорю тебе! Это легче легкого – все равно как очистить карманы покойника! Сэндоу классный боксер, ничего не скажешь, я следил за ним по газетам. Но он плохо соображает. Я, правда, копаюсь, это верно, зато у меня котелок хорошо варит и я работаю обеими руками одинаково. Сэндоу в моей власти, я это знаю твердо.

Теперь решай, слово за тобой. Если ты согласна – кобылки наши. Если нет – так и делу конец, – все в порядке, и я нанимаюсь конюхом в конюшню, чтобы заработать на пару кляч. Но не забудь, это будут клячи. Подумай хорошенько, а на меня тебе глядеть нечего, гляди лучше на лошадей.

С мучительным чувством нерешительности смотрела Саксон на стоявших перед ней красавиц.

– Их зовут Хазл и Хатти, – хитро ввернул Билл, – Когда они будут нашими, мы назовем их «Ха‑ха».

Но Саксон забыла о лошадях, она видела перед собой только Билла, избитого и искалеченного, как в тот вечер, после схватки в Окленде с «Грозой Чикаго». Она только что хотела заговорить, но Билл, внимательно следивший за выражением ее лица, остановил ее:

– А ты только представь себе, что запрягла их в наш фургон, и посмотри, как будет красиво! Не скоро увидишь такой выезд.

– Но ведь ты не в форме. Билли, – невольно вырвалось у нее.

– Подумаешь! – фыркнул он. – Я в сущности весь этот год тренировался. У меня ноги – как железные. Они будут держать меня, пока в руках есть сила, а ее мне не занимать стать. И потом – я не буду с ним долго возиться. Сэндоу берет с наскока, а с такими я быстро справляюсь, я его мигом обработаю. Трудно иметь дело с выдержанным, хладнокровным боксером, а об этом «Юном Сэндоу» и говорить нечего: я покончу с ним на третьем или четвертом раунде, как только он на меня бросится. Это легче легкого, Саксон. Даю слово, даже брать деньги стыдно.

– Но я не могу и подумать о том, что у тебя опять все тело будет избито, – нерешительно возразила она. – Если бы я тебя не любила так сильно, я бы, может быть, согласилась. А вдруг он тебя изувечит?

Билл рассмеялся в горделивом сознании своей молодости и силы.

– Ты даже не узнаешь, что я был на ринге, – просто у нас окажутся Хазл и Хатти. И потом, Саксон, мне прямо необходимо время от времени поработать кулаками. Я не могу месяцами вести себя, как ягненок, у меня начинают чесаться суставы, так и хочется ими по чему‑нибудь треснуть. Гораздо умнее победить Сэндоу и заработать триста долларов, чем подраться с каким‑нибудь деревенским оболтусом да еще попасть под суд. Взгляни‑ка еще раз на Хазл и Хатти. Настоящие лошади для сельских работ, и производители хорошие, – они очень пригодятся нам, когда мы попадем в эту лунную долину. И достаточно сильны – хоть сейчас в плуг запрягай!

Вечером перед матчем Саксон и Билл расстались в четверть девятого. Ровно через час, когда Саксон держала наготове горячую воду, лед и все, что может понадобиться, она услышала стук калитки и шаги Билла на крыльце. Против воли она все‑таки согласилась, чтобы он участвовал в матче, и теперь каждую минуту упрекала себя за это. Открывая дверь, Саксон дрожала от страха, что перед ней снова предстанет изувеченный муж. Но этот Билл ничем не отличался от того, с которым она час тому назад простилась.

– Матч не состоялся? – воскликнула она с таким явным разочарованием, что он засмеялся.

– Когда я уходил, они все еще орали: «Обман! Обман!» – и требовали обратно свои деньги.

– Все равно я счастлива, что ты опять дома, – сказала она со смехом, входя с ним в комнату; но тайком она вздохнула, прощаясь с мечтой о Хазл и Хатти.

– Я тут по пути достал тебе кое‑что, я знаю, тебе давно хотелось это иметь, – будто невзначай сказал Билл. – «Закрой глаза и протяни руку; а откроешь глаза – увидишь штуку», – пропел он.

На ее ладонь легло что‑то тяжелое и холодное, и, открыв глаза, она увидела стопку двадцатидолларовых монет.

– Я говорил тебе, что это так же нетрудно, как ограбить мертвеца,

– усмехаясь, воскликнул он, стараясь увернуться от толчков, ударов и шлепков, которые посыпались на него. – Никакого боя и не было. Знаешь, сколько времени все продолжалось? Ровно двадцать семь секунд – меньше полминуты. А сколько было нанесено ударов?.. Один! И удар этот был мой… Сейчас я тебе покажу. Чистая умора!

Билл встал посреди комнаты, слегка согнув колени, прикрывая подбородок левым плечом, выставив вперед кулаки и защищая левый бок и живот локтями.

– Первый раунд, – начал он. – Ударили в гонг, и мы уже обменялись рукопожатием. Готовимся к продолжительному бою, – мы ведь ни разу не видели друг друга на ринге, поэтому не торопимся, присматриваемся и так – финтим. Проходит семнадцать секунд – ни одного удара. Ничего. И вот тут‑то «Юному Сэндоу» сразу приходит конец. Рассказывать долго, а случилось все в один миг, я и сам не ожидал. Мы стояли лицом к лицу. Его левая перчатка была примерно в футе от моего подбородка, а моя перчатка – в футе от его. Он сделал правой рукой финту, – я вижу, что это финта, приподнимаю левое плечо и сам делаю финту правой. Мое движение чуть отвлекает его внимание, и это дает мне преимущество. Мне и на фут не пришлось вытянуть левую, и я ее даже назад не отвел. Я действую рукой прямо с места, просовываю ее под его правую защиту, а сам перегибаюсь туловищем вперед, чтобы ударить всем весом плеча. Ну и удар!.. Вот где он пришелся – сбоку в челюсть. Он так и рухнул! Я возвращаюсь спокойненько в свой угол и, даю слово, Саксон, смеюсь втихомолку, – так это оказалось легко. Судья стоит над ним и считает. А он и не шевельнется. Зрители не знают, что и думать, – сидят, как будто их оглушили. Секунданты тащат его в угол и усаживают на стул; его все время приходится поддерживать. Через пять минут он открывает глаза, но ничего не видит: глаза словно стеклянные. Еще пять минут, и он поднимается. Но сам стоять не может, ноги точно ватные. Секунданты кой‑как перетаскивают его через канаты и уводят в уборную. А толпа начинает бесноваться и требует свои деньги обратно. Подумай только: двадцать семь секунд, один удар – и лучшая из жен, какая когда‑либо была у Билла Робертса за всю его долгую жизнь, получает пару отличных лошадок!

В душе Саксон с удесятеренной силой вспыхнуло прежнее восхищение мужеством, силой и красотой Билла. Да, он настоящий герой, достойный потомок тех викингов, которые в крылатых шлемах спрыгивали со своих крючконосых лодок на окровавленные пески Англии!

Наутро Билл проснулся оттого, что почувствовал прикосновение губ Саксон к своей левой руке.

– Эй! Что ты делаешь? – воскликнул он.

– Желаю доброго утра Хазл и Хатти, – серьезно сказала она. – А теперь я пожелаю доброго утра тебе… Куда ты его ударил? Покажи.

Билл выполнил просьбу Саксон и слегка коснулся ее подбородка костяшками пальцев. Она обеими руками обхватила его кулак, отвела назад и быстро потянула на себя, чтобы заставить Билла нанести ей подобие удара. Но он отстранил ее.

– Подожди, – сказал он. – Ты же не хочешь, чтобы я свернул тебе челюсть. Я сам покажу. Хватит и с расстояния в четверть дюйма.

И он нанес ей легчайший удар в подбородок с расстояния в четверть дюйма.

В мозгу Саксон точно вспыхнуло белое пламя, все ее тело обмякло и бессильно поникло, перед глазами пошли круги, и все застлало туманом. Через миг она оправилась, но на лице ее отразился ужас – она поняла.

– А ты ударил его с расстояния в фут! – дрожащим голосом прошептала она.

– Да еще изо всех сил налег плечом, – рассмеялся Билл. – О, это пустяки!.. Я тебе покажу кое‑что получше!

Он отыскал ее солнечное сплетение и чуть‑чуть ударил ее под ложечку средним пальцем. На этот раз у нее остановилось дыхание. Удар словно парализовал все тело, но сознание не померкло и в глазах не потемнело. Впрочем, и на этот раз все болезненные ощущения через секунду прошли.

– Это солнечное сплетение, – сказал Билл. – Представь себе, что делается с человеком, если ему наносят сюда удар снизу. Этим ударом Боб Фицсиммонс завоевал первенство мира.

Саксон со страхом уступила желанию мужа, который в шутку взялся показать ей все уязвимые точки человеческого тела. Он нажал кончиком пальца ее руку, повыше локтя, и оказалось, что это простое движение способно вызвать нестерпимую боль. Он слегка надавил большими пальцами с двух сторон на какие‑то точки у основания шеи, и она почувствовала, что теряет сознание.

– Это одна из мертвых хваток японцев, – сказал он и продолжал, объясняя каждый прием и движение: – Вот захват ноги; этим приемом Гоч победил Хаккеншмидта. Меня научил ему Фармер Берне… Вот полунельсон… А вот ты – парень, который буянит на танцах, а я – распорядитель, и я выставлю тебя из зала таким манером, – одной рукой он схватил ее кисть, другую подсунул под ее локоть и сжал ею свою кисть.

При первом же легчайшем нажиме ей показалось, что ее рука стала необыкновенно хрупкой и вот‑вот сломается.

– Это называется «пойдем отсюда»… А вот тебе «железная рука». А вот этим приемом мальчишка может одолеть взрослого мужчину. Если ты попала в переделку и противник вцепился тебе зубами в нос, – а человеку ведь жалко потерять нос, верно? – так вот что надо сделать, только мгновенно!

Глаза ее невольно закрылись, когда большие пальцы Билла надавили на них. Ей казалось, что она уже чувствует в глазных яблоках невыносимую тупую боль.

– А если он все‑таки не выпустит твой нос, нажми еще сильнее и выдави ему к черту глаза, – он тогда до конца своих дней будет слепым, как летучая мышь. И он мигом разожмет зубы, можешь быть уверена… да, можешь.

Билл выпустил ее и, смеясь, откинулся на подушку.

– Как ты себя чувствуешь? – спросил он. – Эти штуки при боксе не применяются, но могут пригодиться, если на тебя нападут хулиганы.

– А теперь я тебе отомщу, – заявила она, пытаясь применить к нему прием «пойдем со мной».

Она постаралась сжать его руку, но вскрикнула, ибо только самой себе причинила боль. Билл смеялся над ее тщетными усилиями. Она большими пальцами придавила ему шею, подражая мертвой хватке японцев, затем жалобно поглядела на погнувшиеся кончики ногтей. Наконец, она изловчилась и ударила его в подбородок – и снова вскрикнула, на этот раз она расшибла себе суставы пальцев.

– Ну, уж теперь‑то мне не будет больно, – проговорила она сквозь зубы, ударив его обоими кулаками под ложечку.

Билл громко расхохотался. Роковой нервный центр был недоступен, защищенный броней мускулов.

– Валяй дальше, – настаивал он, когда она, тяжело дыша, наконец, отступилась. – Это очень приятно, ты меня как перышком щекочешь.

– Прекрасно, господин супруг, – сердито пригрозила она ему, – рассуждайте сколько угодно о всяких ударах, мертвых хватках и прочем – все это мужские выдумки. А вот я знаю такой фокус, перед которым все это – чепуха! Он превратит самого сильного мужчину в беспомощного младенца. Подождите минутку. Ну вот. Закройте глаза. Готово? Секундочку…

Закрыв глаза, он ждал, затем почувствовал на своих губах прикосновение ее губ, нежных, как лепестки розы.

– Ты победила! – признался он торжественно и обнял ее.