ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ. Утром Билл отправился в город, чтобы внести деньги за Хазл и Хатти

 

Утром Билл отправился в город, чтобы внести деньги за Хазл и Хатти. Саксон не терпелось поскорее увидеть лошадок, и она не могла понять, почему он так долго мешкает с таким простым делом. Но она простила его, когда он подъехал к дому на запряженном парой фургоне.

– Сбрую мне пришлось занять, – сказал он. – Давай сюда Поссума и влезай сама. Я покажу тебе, что такое «выезд Ха‑ха». А это первоклассный выезд, можешь мне поверить!

Восторг Саксон был безграничен, когда они выехали за город и гнедые лошадки со светлыми гривами и хвостами помчали их по дороге. Она не могла найти слов, чтобы выразить свою радость. Сиденье было с высокой спинкой, обитое кожей и очень удобное. Билл восхищался остроумным устройством тормоза. Он пустил лошадей по твердой мощеной дороге, чтобы похвастаться их ровной рысью, затем свернул на немощеную, круто поднимавшуюся в гору, где колеса увязали в грязи по ступицу, чтобы показать Саксон, что лошадки делают честь своим бельгийским предкам.

Когда Саксон окончательно выговорилась, Билл стал искоса поглядывать на нее, стараясь понять, о чем она думает. Наконец, она вздохнула и спросила:

– Как ты думаешь, когда мы сможем тронуться в путь?

– Может быть, недели через две, а может, и через два‑три месяца. – Он озабоченно и неторопливо продолжал, точно обдумывая каждое слово: – Мы с тобой вроде того ирландца: сундук у него есть, а класть в сундук нечего. Вот и у нас – и фургон есть и лошади, а клади нет. Я видел на днях ружьишко – ну просто прелесть! Хотят за него восемнадцать долларов; конечно, подержанное. Но как вспомню обо всех наших счетах… Тебе я хотел бы купить маленькую автоматическую винтовку калибра двадцать два. А мне для охоты на оленей необходим тридцать – тридцать. Кроме того, тебе нужна складная удочка, да и мне тоже. Снасти стоят очень дорого. И упряжь, какая мне нравится, обойдется в пятьдесят долларов. Фургон надо выкрасить. А потом еще путы, чтобы связывать лошадям ноги, когда они пасутся, мешки для овса, кой‑какой инструмент и прочее… Хазл и Хатти недешево нам станут, пока мы сидим на месте… Да я сам жду не дождусь, когда мы, наконец, тронемся…

Он вдруг смущенно замолчал.

– Ну‑ка, Билл, что ты задумал? Не скрывай, я по глазам вижу.

– Что ж, Саксон дело вот в чем: Сэндоу страшно зол, он прямо на стену лезет, – ведь ему ни разу не пришлось меня ударить, не удалось показать свое искусство. Словом, он требует реванша, трезвонит по всему городу, что пусть, мол, ему руку привяжут за спину, так он одной рукой меня уничтожит, и прочий вздор. Но важно не это, важно, что публика рвется посмотреть на нас еще раз. Ведь в тот вечер они за свои деньги никакого удовольствия не получили. Народу будет пропасть. Устроители уже говорили со мною; поэтому‑то я и задержался. Стоит тебе сказать словечко, и мы ровно через две недели получим еще триста долларов. Все будет, как и в первый раз. Сэндоу у меня в руках. А он все еще воображает, что я деревенщина и это был случайный удар.

– Но, Билл, ты ведь давно уверял меня, что бокс изматывает человека. Потому‑то ты и бросил бокс и занялся лошадьми.

– Да, но не такой бокс, – возразил он, – У меня уже все обдумано. Я дам ему додержаться до седьмого раунда, – не потому, что не справлюсь с ним раньше, но пусть публика получит удовольствие за свои деньги. При таких условиях, я конечно, успею получить от него парочку‑другую тумаков и ссадин. Но в нужную минуту я опять дам ему в челюсть, и мы будем в расчете. А потом мы с тобой уложим наши пожитки и на другое же утро двинемся в путь. Ну как? Твое мнение? Да соглашайся же, Саксон!

Две недели спустя, в субботу вечером, Саксон, услышав звяканье щеколды, бросилась к двери. Билл казался измученным; волосы слиплись, нос припух, одна щека раздулась, кожа на ушах местами была сорвана, глаза налились кровью.

– Вот черт, парень‑то оказался не промах! – сказал Билл, вкладывая ей в руку стопку золотых; затем опустился на стул и посадил ее на колени. – Он, когда разойдется, прямо молодец. Я собирался покончить с ним на седьмом раунде, а провозился до четырнадцатого. Только тогда мне удалось сделать то, что я хотел. У него одна беда – слишком чувствительный подбородок. А так – он гораздо проворнее, чем я думал, и его удары внушили мне уважение со второго же раунда. У него прекрасный короткий удар, но вот подбородок!.. Он берег его, словно он стеклянный, до четырнадцатого раунда, а там уж я добрался до него…

И знаешь, Саксон? Я очень рад, что матч затянулся на четырнадцать раундов. Оказывается, я в полной форме. Я это сразу почувствовал. Нисколько не задыхался, и раунды проходили незаметно. Ноги мои были как железо. Я мог бы продержаться и сорок раундов. Видишь ли, я тебе ничего не говорил, но после трепки, которую мне задал «Гроза Чикаго», я начал сомневаться в себе.

– Глупости! Давно пора было опять поверить в свои силы, – воскликнула Саксон. – Вспомни, сколько ты в Кармеле занимался боксом, борьбой и бегом.

– Ну не‑ет! – Билл покачал головой и убежденно добавил: – Это совсем другое, пока ничем не рискуешь. А вот когда идет настоящий бой не на жизнь, а на смерть и ты бьешься раунд за раундом с крепким, тренированным боксером – и у тебя все‑таки не подгибаются ноги, и дышишь ты ровно, и сердце не хочет выскочить из груди, и голова твоя ясна, – значит, ты и сам в хорошей форме. Так было и со мной, я чувствовал себя в полной форме. И, слышишь, Саксон, я больше не хочу рисковать на ринге. Мое слово твердо. Легкие денежки, а даются тяжело. С этого дня я только торгую лошадьми. И мы с тобой странствуем по свету, пока не найдем нашу лунную долину.

На следующий день рано утром они выехали из Юкайи. Поссум сидел между ними на козлах, раскрыв от волнения розовую пасть. Они хотели было отправиться прямо на побережье, но весна еще только начиналась, и мягкие грунтовые дороги не успели просохнуть после зимних дождей; поэтому они свернули на восток, в область озер, чтобы затем держать путь на север, пересечь верхнюю часть долины Сакраменто и, перевалив через горы, спуститься в Орегон. Там они возьмут направление на запад, к морю; кстати, дороги на побережье к тому времени уже просохнут и можно будет вдоль моря добраться до Золотых ворот.

Все вокруг зеленело и цвело, и каждая лощинка в горах казалась цветущим садом.

– Н‑да! – вдруг язвительно заметил Билл, неизвестно к кому обращаясь. – Говорят, камень катающийся мхом не обрастает. А мне вот кажется, что мы с тобой здорово обросли. У меня никогда в жизни не было столько имущества, – а я ведь сидел на месте. Даже мебель, черт ее побери, у нас с тобой была не своя. Только платье, да несколько пар старых носков, да кое‑какая рухлядь.

Саксон нагнулась и тронула Билла за руку, – он знал, что это движение выражает любовь и ласку.

– Я только об одном жалею, – сказала она, – что все это куплено на твои деньги и я тут ничем не помогла.

– Ничего подобного! Ты во всем помогала. Ты для меня – все равно что секундант в боксе. Благодаря тебе я счастлив и в хорошей форме. Человек не может биться без дельного секунданта, который бы за ним ходил и… Да не будь тебя, я бы никаким чертом сюда не выбрался! Это ты стащила меня с места и увела из Окленда. Если бы не ты, я давно бы спился или болтался на виселице в Сен‑Квентине за то, что слишком сильно стукнул штрейкбрехера или за что‑нибудь еще. А посмотри на меня теперь, посмотри на эту пачку зелененьких кредиток, – он похлопал себя по нагрудному карману, – тут есть на что купить лошадок! У нас с тобой точно каникулы, которые тянутся без конца; да и заработок не плох. И я приобрел новую специальность – поставляю лошадей для Окленда. Когда они увидят, что я кое‑что смыслю в этом деле, – а я смыслю, можешь мне поверить, – все владельцы конюшен во Фриско будут гоняться за мной со всякими комиссиями. И все это сделала ты. Ты – мой Жизненный Эликсир, да‑да… и если бы Поссум не смотрел во все глаза, я бы… а впрочем, пусть смотрит, нам‑то какое дело! – И Билл нагнулся к ней и поцеловал ее.

Чем выше, тем тяжелее и каменистее становилась дорога, но перевал они миновали легко и скоро стали спускаться в каньон Голубых Озер, лежавший среди полей, буйно заросших золотым маком. На дне каньона текла широкая полоса воды необыкновенно синего цвета. Вдали, за грядой холмов, выступала одинокая голубоватая вершина, служившая как бы центром всей картины.

Путешественники обратились к черноглазому человеку – у него было приятное лицо, вьющиеся седые волосы, и говорил он с немецким акцентом; в то время как он отвечал на их расспросы, женщина с приветливым лицом улыбалась им из высокого решетчатого окна швейцарского домика, прилепившегося над озером. Биллу удалось напоить лошадей во дворе красивой гостиницы, хозяин которой вышел к ним и рассказал, что выстроил гостиницу сам, по плану черноглазого человека с вьющимися седыми волосами, оказавшегося архитектором из Сан‑Франциско.

– В люди выходим, в люди, – ликовал Билл, когда они проезжали извилистой дорогой мимо другого озера, столь же необычайного синего цвета. – Ты замечаешь, к нам обращаются теперь совсем иначе, чем когда мы тащились пешком с тюками за спиной? Видят Хазл и Хатти, Саксон и Поссума, вашего благоверного и этот великолепный фургон, и каждый думает, что мы вроде миллионеров и катаемся для собственного удовольствия.

Дорога становилась все шире. По обе стороны тянулись обсаженные дубами широкие пастбища, где бродил скот. Затем, словно внутреннее море, возникло Светлое озеро, на нем вздымались небольшие волны, поднятые порывами ветра, дувшего с высоких гор, на северных склонах которых еще лежал белыми пятнами снег.

– Я помню, миссис Хэзард восхищалась Женевским озером, – сказала Саксон, – не думаю, чтобы оно было лучше.

– Тот архитектор назвал эту местность Калифорнийскими Альпами, помнишь? – заметил Билл. – И если я не ошибаюсь, то там, впереди, виднеется Лэйкпорт. Страна совсем дикая и железных дорог нет.

– И лунных долин тоже нет, – добавила Саксон. – Но все‑таки здесь очень красиво, удивительно красиво.

– А летом наверняка адское пекло, – заметил Билл. – Нет, те места, какие нам нужны, лежат ближе к побережью. Но все равно, здесь очень красиво… вроде как на картине… Знаешь что? Остановимся где‑нибудь под вечер и поплаваем. Хочешь?

Десять дней спустя они въехали в городок Вильяме, где, наконец, опять увидели железную дорогу. Это было очень кстати, потому что за фургоном шли две отличные рабочие лошади, купленные для отправки в Окленд.

– Здесь слишком жарко, – решила Саксон, глядя на поблескивавшую в солнечных лучах долину Сакраменто, – и нет секвой. И гор нет и лесов. Нет мансанит, нет земляничных деревьев. Пустынно и уныло…

– Вроде тех речных островов, – добавил Билл. – Земля плодородная до черта, но требует невероятного труда. Это хорошо для тех, кому нравится работать, словно каторжным, – но я не вижу, чем тут человек может поразвлечься. Ни тебе рыбной ловли, ни охоты – ничего, знай, трудись. Я бы и сам стал гнуть спину, если бы мне пришлось тут жить.

Они повернули на север и продолжали свой путь среди нестерпимого зноя и пыли; всюду в Калифорнийской долине встречали они признаки так называемых «новых» методов сельского хозяйства: сложные оросительные системы, уже готовые или такие, над которыми еще работали; тянувшиеся с гор провода электрокабелей; множество новых ферм на недавно разгороженной земле. Крупные владения распадались. Все же оставалось немало поросших гигантскими дубами поместий, – от пяти до десяти тысяч акров каждое, – они начинались у берегов Сакраменто и тянулись к горизонту в струящемся мареве раскаленного воздуха.

– Только на богатой почве растут такие деревья, – сказал им фермер, владелец участка в десять акров.

Саксон и Билл свернули с дороги к его маленькой конюшне, чтобы напоить Хазл и Хатти. Большая часть земли была отведена фермером под молодой фруктовый сад с крепкими деревцами, хотя немало места занимали свежепобеленные птичники и обнесенные проволочной сеткой вольеры, где разгуливали сотни цыплят. Фермер только что приступил к постройке каркасного домика.

– Я купил этот участок и сразу же взял отпуск, – пояснил он, – чтобы посадить деревья. Потом вернулся в город и продолжал там работать, пока здесь все расчищали. Теперь‑то я уж окончательно сюда переселился и, как только закончу дом, выпишу жену. Она у меня слабенькая, и здешний воздух будет ей полезен. Мы давно решили уехать из города и ради этого несколько лет трудились не покладая рук… – Он остановился и вздохнул полной грудью. – И вот, наконец, мы свободны.

Солнце нагрело воду в колоде.

– Постойте, – сказал фермер. – Не давайте лошадям эту бурду. Я сейчас напою их холодненькой водицей.

Он вошел под небольшой навес, повернул электрический выключатель, и сразу же зажужжал маленький мотор размером с ящик для фруктов. Пятидюймовая струя прозрачной, сверкающей воды потекла в неглубокий главный канал оросительной системы и разлилась по многочисленным канавам, питавшим весь сад.

– Правда, чудесно? Чудесно! Чудесно! – нараспев восхищался фермер.

– Вода – это почка и плод. Кровь и жизнь. Вы только посмотрите! По сравнению с этим золотые россыпи ничего не стоят, а пивнушка – кошмар. Я‑то знаю. Я… я и сам был буфетчиком. Почти всю жизнь я был буфетчиком. Потому‑то мне и удалось накопить денег и купить участок. Я всегда ненавидел свое занятие. Сам я вырос в деревне и всю жизнь только и мечтал туда вернуться. И вот, наконец, я здесь.

Он тщательно протер очки, чтобы лучше видеть свою драгоценную воду, затем схватил мотыгу и пошел вдоль главной канавы, открывая входы в боковые.

– Такого чудного буфетчика я в жизни не видел, – сказал Билл, – а я решил, что это делец. Он, должно быть, работал в какой‑нибудь тихой, спокойной гостинице.

– Подождем уезжать, – попросила Саксон. – Мне бы хотелось еще поговорить с ним.

Фермер вернулся; протирая очки, он с сияющим лицом все глядел на воду, словно она заворожила его. Саксон так же легко было заставить его разговориться, как ему пустить свой мотор.

– Пионеры заселили этот край в начале пятидесятых годов, – начал он. – Мексиканцы так далеко не заходили, и вся земля здесь была казенная. Каждый получал участок в сто шестьдесят акров. А какая это была земля! Ушам своим не веришь, когда слышишь, сколько пшеницы удавалось взять с одного акра! Затем произошел целый ряд событий: самые дальновидные и упорные поселенцы удержали свои участки и прибавили к ним землю менее удачливых соседей. Ведь нужно соединить немало участков, чтобы образовались такие огромные фермы, какие вы увидите в наших местах. И скоро большая часть владений была поглощена крупными поместьями.

– Да, этим игрокам повезло, – заметила Саксон, вспомнив слова Марка Холла.

Фермер одобрительно кивнул и продолжал:

– Старики шевелили мозгами и собирали землю, создавая крупные поместья, строили конюшни и дома, сажали вокруг домов фруктовые сады, разбивали цветники. А молодежь, избалованная таким богатством, скоро разъехалась по городам, чтобы промотать его. Но в одном старики и молодежь сходились: и те и другие без зазрения совести истощали землю. Год за годом они собирали баснословные урожаи, но не заботились о том, чтобы сберечь силы земли, и после них она оставалась голой и нищей. Вы можете встретить громадные владенья, которые были хозяевами разорены, а потом заброшены и превратились прямо в пустыню.

Теперь, слава богу, все крупные фермеры повывелись, и на их место пришли мы – скромная мелкота. Пройдет несколько лет, и вся долина будет поделена на небольшие цветущие участки вроде моего. Вы видите, что мы делаем? Мы берем обессиленную землю, на которой пшеница уже не может расти, орошаем ее, удобряем – и вот, поглядите на наши сады!

Мы провели воду с гор и из‑под земли. Я читал на днях одну статью. Там говорится, что всякая жизнь зависит от питания, а всякое питание зависит от воды. Чтобы произвести один фунт растительной пищи, требуется тысяча фунтов воды, и нужно десять тысяч фунтов воды для одного фунта мяса. Сколько воды выпиваете в год? Около тонны. Но съедаете вы около двухсот фунтов овощей и около двухсот фунтов мяса, что составляет сто тонн воды в овощах и тысячу тонн в мясе. Итак, чтобы поддержать жизнь такой маленькой женщины, как вы, требуется тысяча сто одна тонна воды в год.

– Здорово! – только и мог вымолвить Билл.

– Теперь вы видите, до какой степени люди зависят от воды, – продолжал бывший буфетчик. – Мы нашли здесь неиссякаемые подземные запасы воды, и через несколько лет эта долина будет так же плотно заселена, как Бельгия.

Очарованный пятидюймовой струей воды, которую и вызвал из земли и возвращал ей жужжащий моторчик, фермер забыл о начатом разговоре и восхищенно созерцал свою воду, даже не заметив отъезда путешественников.

– Подумать только, что этот человек спаивал людей! – удивлялся Билл. – Да он всякого обратит в трезвенника!

– Душа радуется, как подумаешь обо всей этой воде и обо всех счастливых людях, которые поселятся здесь…

– Да, но это еще не лунная долина! – засмеялся Билл.

– Конечно, нет, – согласилась Саксон. – Лунную долину искусственно орошать не надо, разве только если посадишь люцерну и другие кормовые травы. Нам нужно, чтобы вода сама била из земли и ручьями текла по нашему участку, а на его границе должна быть красивая чистая речка…

– Где водились бы форели, – прервал ее Билл, – А по берегам речки должны расти ивы и другие деревья, а потом нужно, чтобы в этой речке было неглубокое каменистое местечко, где можно было бы ловить эту самую форель, и глубокие места, чтобы поплавать и понырять. И пусть на водопой прилетают зимородки, приходят зайцы и, может быть, олени…

– А над лугами должны петь жаворонки, – добавила Саксон. – На деревьях пусть воркуют голуби. У нас непременно должны быть голуби и большие серые, пушистые белочки…

– Да, наша лунная долина, пожалуй, будет недурная штука, – размышлял Билл вслух, сгоняя кнутом муху со спины Хатти. – Ты думаешь, мы ее все‑таки найдем?

Саксон с полной уверенностью кивнула головой.

– Найдем так же, как евреи нашли обетованную землю, мормоны – Юту, а пионеры – Калифорнию. Помнишь последний совет, который мы получили, уходя из Окленда: «Кто ищет – тот находит».