Краткий пересказ содержания произведения Красное и чёрное 6 страница

Сила Бальзака-художника не столько в критике капитализма и всех его коррумпированных структур; изобразительная сила его в том, что он умеет показать торжество самых простых общечеловеческих добродетелей - супружеской любви, товарищеской дружбы и взаимовыручки, честности и порядочности. Его Цезарь, этот ягненок среди волков, побеждает неблагоприятные обстоятельства, преодолевает банкротство и возвращается святым, обеленным и торжествующим после испытаний потому, что он порядочный человек /от слова “порядок”/, живет соразмерно своему общественному статусу в ладу со своей совестью, а это, поверьте, достаточные основания для того, чтобы общество в конце концов воздало тебе по заслугам. Роман, правда, кончается трагически, но преемник парфюмера Ансельм Попино, женившийся на дочке Бирото Цезарине - это опять-таки честный, смышленый и порядочный торговец.

Финансовые дела продолжают обсуждаться и в другом произведении - “Банкирский дом Нусингена". Поздний Бальзак - мастер в изображении разного рода махинаций, афер, злоупотреблений среди высших структур общества. На этот раз он выводит банкира, немецкого барона Нусингена, который за короткий срок “трижды без взлома обокрал публику”. Механизм этого воровства выписан так детально, что может служить даже неким руководством к действию для финансистов развивающихся стран, вроде России, где юридические вопросы банковского дела еще недостаточно регламентированы. Нусинген трижды прибегает к умышленной ликвидации своего банкирского дома с тем, чтобы, вложив средства в прибыльные иностранные предприятия и разработки и выбросив на внутренний рынок обесцененные акции, стать еще более богатым человеком. В результате третьего банкротства его состояние увеличивается до пятидесяти миллионов франков; обогащаются и его друзья, поверенные в делах, осведомленные о замыслах хитрого финансиста. Его мечта - потягаться в богатстве с Ротшильдом /одному из Ротшильдов, кстати, посвящен следующий рассказ Бальзака - “Деловой человек”/. А поскольку в “Цезаре Бирото” представлены на читательский суд еще два банковских дома - Клапарона и братьев Келлер, то дела финансово-коммерческих структур Парижа получают под паром писателя хороший объем и наглядную силу. Все эти люди - лжецы, пройдохи, циники, целью которых служит личное обогащение и власть в обществе, которую приобретает человек, располагающий миллионами. Евреи, немецкие, швейцарские, французские /Нусинген, Келлеры, Гобсек/ с их национальной склонностью иметь при себе ящик для сбора податей и не расставаться с ним, они опутывают своими щупальцами и присосками все общественные структуры, где имеют хождение деньги, разоряют должников, вроде Бирото, обирают даже молодоженов /Боденора и его невесту Изору/, которые в силу житейской неопытности еще мало что смыслят в экономических законах. От сцен, где действуют банкиры и дельцы от аристократии /Растиньяк, Максим де Трай, дю Тийе/, веет холодом их лицемерия. Здравомыслящие люди вроде старика Пильеро, тестя Цезаря, предпочитают держаться подальше от их нечистой игры.

Если правда, что творчество - это выражение сущностных возможностей авторского пути, то Бальзак, изобразив плохого живописца Пьера Грассу и праздного острослова де ла Пальферина в рассказе “Принц богемы”, избавился разом от двух побочных своих сущностей. Хотя и здесь все не так плоско. Станковый живописец Пьер Грассу не просто посредственность, но он и трудолюбив, упорен, способен поддержать друга и знает себе настоящую - небольшую - цену. Он объемен, знает, что работает для денег и на публику, лишенную вкуса /на торговца картинами Элиаса Магуса и буржуазное семейство Вервель/, и по-своему страдает от своей бесталанности. Но что делать: не всякий художник велик до гениальности, не у каждого столько сил и воли, чтобы успешно решать неподъемные задачи; кто-то должен потрафлять и самым простодушным вкусам, и найдя таковых ценителей в лице богатеньких буржуа Вервель, он счастлив-доволен своим союзом с ними.

Еще более неоднозначен “принц богемы” де ла Пальферин. Он выбрал еще более узкий путь в искусстве - поведенческий; он не художник, не писатель, не композитор, он хочет прожить х у д о ж е с т в е н н о и, не создав ничего, тем не менее остаться в искусстве,- как Сократ, который уверен, что Платон все его беседы запишет. Де ла Пальферин - острослов, сочинитель остроумных летучих софизмов, - искусство, особо ценимое французами, придающее целой нации неповторимое отличие от других. Его отношения с любовницей Клодиной, с друзьями, с прочими представителями парижской богемы - это и есть его творчество, его стиль. И ради того, чтобы жить так, а не иначе, он готов и на жертвы, и на бедность, и на утраты. Он человек искусства, человек принципов, а не просто записной бонмотист. И это симпатично, как симпатична, скажем, ирония и сарказм в поэзии Генриха Гейне, которому и посвящен рассказ. Между де ла Пальферином и немецким поэтом есть даже что-то общее - в житейской беспомощности их обоих, в упорной приверженности одиночеству и искусству.

В воплощении замысла “Человеческой комедии” Бальзак неимоверно упорен и последователен. Если он замыслил изобразить парижские нравы, то стремится изобразить все сословия, сверху до низу, представить в живых картинах все лица, от слепого уличного музыканта до короля. Иным его произведениям такая надуманность даже вредит: они воспринимаются как этюды и подмалевки, предпринятые с целью широты охвата действительности в ущерб глубине. Таков рассказ “Деловой человек” и повесть “Комедианты неведомо для себя” /впрочем, ее можно определить и как небольшой роман/. Благодаря последовательной композиции /живописец Леон Лора и уже известный нам остряк Бисиу показывают заезжему провинциалу Париж/, Бальзак добивается включения в ткань повествования сразу большого количества персонажей; наши герои просто посещают их одного за другим и всех осмеивают. Серию жанровых сценок представляют фигурантка балета, шляпник Виталь, молодой ростовщик Ровине, цирюльник Мариус, гадалка старуха Фонтэн, член правительства Жиро, министр Растиньяк, куртизанка Женни Кадин - и все это задаром: бесплатное зрелище для наивного провинциала Газоналя. Этот пестрый и беглый хоровод “комедиантов” существенно дополняет всю Комедию человеческой жизни.

Бальзак знал парижскую жизнь 20-40-х годов Х1Х века как никто другой, “Сцены парижской жизни” не оставляют в этом никакого сомнения. Разнообразие выведенных им типов иногда просто подавляет. Мы можем уверенно говорить, что среди писателей Х1Х века Бальзак самый масштабный, самый последовательный в реализации своих творческих замыслов.

СЕЛЬСКИЙ ВРАЧ, КРЕСТЬЯНЕ

“Секретарь французского общества” не мог, разумеется, пройти мимо крестьянской темы, но приходится признать, что этих людей, крестьян, он знал и понимал меньше. И работал он над “Сценами деревенской жизни” труднее, нежели над другими разделами “Человеческой комедии”. Может быть, потому, что “комедийного”, то есть тщетного, пустого, смешного; в самом составе крестьянства куда меньше, чем в других слоях общества.

Роман “Сельский врач”, завершенный в 1833 году, довольно рыхлый композиционно, представляет собой ряд историй и эпизодов, нанизанных вокруг деятельности и судьбы главного героя - сельского врача Бонаси. Когда-то в молодости он совершил грех - промотал отцовское состояние, имел внебрачного ребенка, был отвергнут любимой женщиной - суровой янсенисткой, и, потеряв все - жену, ребенка, любовь - решил посвятить остаток жизни жителям сельской общины неподалеку от Гренобля. Этот образ любителям сравнительного литературоведения отдаленно напоминает гоголевского помещика-благотворителя Костанжогло из второй части “Мертвых душ”, с той, однако, разницей, что у автора он не вызывает никаких сомнений в своей возможности и исторической достоверности. Дела Бонаси - это апофеоз свободного предпринимательства в условиях деревни, смягченного влиянием религии и природы. За короткий срок в своей долине он выселил неполноценных и душевнобольных, поселил в новых домах плотников, шорников, кузнецов и прочих полезных людей, провел дренаж, дабы зазеленели пустоши, заставил корзинщика заняться плантацией ивы, уговорил местных жителей строить дорогу, фермы и распахивать целину, - словом так реформировал жизнь, что население чуть не вдвое увеличилось, плодородие почв и стад возросло, и все поселяне полюбили своего мэра и доктора за неустанную заботу о них. “Советы мои являлись источником богатств для тех, кто им следовал”, - заявляет он. Объезжая вместе со старым воякой Женеста своих подопечных, он утешает их в горе и ободряет в болезни - понтонера Гондрена, потерявшего здоровье при переправе через Березину и не добившегося даже пенсии, трудолюбивого старика-пахаря Моро со своей старухой, осчастливленного им владельца черепичного заводика Виньо с беременной женой, бывшую нищенку и барскую служанку 22-летнюю Могильщицу в ее собственном домике, который он ей подарил вместе с рентой, чахоточного подростка Жака, охотника и стрелка Бютифе, - все они боготворят своего кумира. О каждом из них есть рассказ или жанровая сценка, иногда очень живая. Нанизанные друг на друга, они похожи на ожерелье или четки, перебираемые святым Бонаси.

Но вся беда в том, что все эти люди, а также кюре Жанвье лесоторговец, нотариус, собирающиеся за столом у Бонаси, - н е к р е с т ь я н е. Они - некая мечта Бальзака, филантропическая в основе, утопическая по сути, нарисованная фантазером, вынужденным осуществлять заявленный замысел. Бонаси добрый пастырь среди овец. Роман пронизан его рассуждениями о религии, о необходимости крепкой монархической власти, опеки над несамостоятельным и несмышленым народом. Крестьяне, по его мнению, это дети, их счастье - в цивилизованности, в том, чтобы становиться понемногу горожанами, обзаводиться хозяйством, копить деньги, строиться. Чувствуется, что Бальзак не очень понимает тех, о ком пишет, людей, которые живут на земле, у воды, дышат воздухом и греются у огня; эти незыблемые обладатели четырех стихий вызывают у него то ли грусть, то ли зависть несокрушимым здоровьем, и он выводит на сцену всех больных, несчастных и увечных сразу, чтобы утвердить мысль, что без патронажа и опеки, без мудрого руководства Бонаси крестьяне попросту выродятся. Все это, конечно, далеко не так, цивилизация вторична по отношению к крестьянству, как вторичен взрослый по отношению к ребенку, из которого он вырастает. Цивилизация и культура не могут покровительствовать тому, из чего они выросли; во всяком случае, это покровительство и руководство не способно принести такого быстрого плода, как показано в романе.

Возможно, почувствовав утопичность проектов, способных обогатить “несчастных” земледельцев /которые во Франции, как и повсюду, не видят особой пользы в удобствах и культуре/, Бальзак во второй части романа переводит повествование в уже испытанный религиозно-этический план и несколькими незатейливыми историями о приемных детях, несчастливой любви добивается нужного эмоционального эффекта. Бонаси умирает, оплаканный своей общиной, а подполковник Женеста выражает желание поселиться в этой райской местности, то есть продолжить дело покойного.

В романе, в рассказах бывших гвардейцев Гондрена и Гогла, не раз предстает фигура императора Наполеона, уже окрашенная народной любовью, в фольклорно-поэтическом ореоле. Путь этого героя от Тулона до острова святой Елены очерчен довольно подробно и верно и вместе с тем овеян уже вымыслами и суевериями. Роман “Сельский врач”, равно как и последующий - “Крестьяне”, получил во французской критике самые противоречивые оценки - не в последнюю очередь потому, что в них Бальзак уклонялся в сторону от своего привычного амплуа - изобразителя светских фатов и графинь, и открывал для себя новые перспективы, обратившись к народной жизни.

Вместе с тем годы, когда писался роман, можно определенно назвать кризисными. По собственному признанию Бальзака, за восемь лет он сто раз бросал роман “Крестьяне”. Время с 1842 до конца дней было кризисным для писателя по многим причинам. Во-первых, из-за сложных отношений с невестой Эвелиной Ганской: связь с польской помещицей то вспыхивала, то затухала; влюбленные жили порознь, и устроению матримониальных дел мешали то супруг Ганской, то ее старшая дочь, которую необходимо было пристроить, то запутанные денежные дела. Эти финансовые дела были так запутаны, что их можно было назвать второй причиной творческого кризиса. Наконец, в-третьих, критика все чаще говорила о творческих поражениях писателя, а в газетах, где он прежде печатался, прочно обосновались беспощадные конкуренты - Александр Дюма и Эжен Сю. Их легковесные произведения вполне укладывались в фельетонную рубрикацию газет и могли печататься с продолжением, чего не скажешь о романах Бальзака, в которых занимательность была на последнем месте. Достаточно сказать, что печатание романа “Крестьяне” было прервано в 1844 году, потому что издатели “Ля Пресс” взялись публиковать “Королеву Марго”.

Роман “Крестьяне” не был закончен; вторая часть была опубликована только в 1855 году, причем последние шесть глав дописаны вдовой писателя Э. Ганской. Во всем романе, пожалуй, только одна колоритная сцена - в самом начале, где изображено, как дядя Фуршон, этакий сельский силен, и его внук ловят в речке “выдрю”, то есть выдру. Сюжет разворачивается вокруг противостояния крестьян и отставного генерала, графа Монкорне, владельца имения. Все симпатии писателя на стороне “законника” Монкорне, крестьяне же представлены лежебоками, пьяницами, мелкими воришками, которые портят барский лес и тащат оттуда все что можно. Правда, изображен еще и лагерь местных буржуа, которые раздувают этот конфликт, чтобы приобрести имение в свои руки. В конце концов, команда охранников имения и леса во главе с начальником Мишо ничего не могут противопоставить козням крестьян, Мишо убивают, и граф вынужден продать имение. Ростовщики и землевладельцы Ригу, Гобертен, Судри празднуют свою победу, имение поделено и разворовано.

Нельзя сказать, что в “Деревенских сценах” Бальзака постигает всякий раз неудача; нет, колоритных фигур и острых бальзаковских наблюдений и в этих романах достаточно, но в трудностях работы повинны как общий кризис, так и некая заданность. Крестьянская жизнь сильно отличалась от парижской или даже провинциальной, а между тем Бальзак смотрел на нее глазами дворянина и легитимиста, видя только невежество, воровство, низкие пороки и явную ненависть к богатым. В предисловии к роману он предостерегает богачей от той опасности, которая грозит им в лице рабочих /чему свидетельство - Лионское восстание/ и крестьян. Писатель опасается, что вся эта темная масса когда-нибудь поглотит буржуазию, точно так же как она поглотила и оттеснила дворян.

Впрочем, писатель и в этих произведениях демонстрирует “глубину понимания реальных отношений”, что и было отмечено Марксом в “Капитале”, в главе, где анализируется судьба мелкой земельной крестьянской собственности: “Он /ростовщик/ сберегает расходы на заработную плату и все больше и больше опутывает петлями ростовщической сети крестьянина, которого все быстрее разоряет, отвлекая его от работ на собственном поле”. Действительно, ростовщик Ригу держит у себя закладные на крестьянские поля и усадьбы и умеет этим пользоваться.

По колориту и сюжетному рисунку роман “Крестьяне” отдаленно напоминает другой бальзаковский роман - “Темное дело” /то же противостояние крупного помещика и жиреющей местной буржуазии/, и, видимо, это было одной из причин, почему роман остается незаконченным.

БЕДНЫЕ РОДСТВЕННИКИ: КУЗИНА БЕТТА, КУЗЕН ПОНС

Диагнозы “доктора социальных наук” со временем становились все беспощадней. Дилогию о “бедных родственниках” можно справедливо считать лебединой песней Оноре де Бальзака, обвинительным иском французскому обществу и всему миру торгашества.

Бедные родственники, приживальщики, нахлебники Бальзака носят несколько иные черты, чем те же персонажи Достоевского, Тургенева или Писемского. Их зависимость в основном финансовая; душевный строй и мораль не искажаются столь фатально, как в случае с русскими героями. Кузен Понс или кузина Бетта, несмотря на нищету и неудачливость, способны пойти на самоопределение и выдерживают на этом пути значительную борьбу с обстоятельствами, чего не скажешь о Фоме Опискине или Мармеладове, у которых материальная зависимость принимает форму юродства, истерии, тяжелой праздности и разврата. Наперсники русских богачей и властителей на протяжении всей отечественной истории испытывали самые изощренные глумления и издевательства, но и взаимозависимость царя и его шута была более тесной, “семейной”. Некоторые приживальщики, используя суеверия хозяев, кликушествуя, играя на их низменных инстинктах, вырастали до крупных государственных фигур, подавляли волю своих благодетелей. Достаточно вспомнить личность Григория Распутина, ставшего подлинным бичом божьим для последнего русского императора. В самом национальном характере, в личностях самих вельмож и даже царей, таких как Иван Грозный и Петр 1, непостижимым образом сплетались самодурство и угрызения совести, жестокость и шутовство, удаль и самое низкое лакейство.

Сам писатель возлагал большие надежды на эти романы. О романе “Кузен Понс” он писал Э. Ганской: “Это одно из самых прекрасных, как мне кажется, моих творений, до крайности простых и заключающих в себе все человеческое сердце, это не менее значительно, но более ясно, чем “Турский священник”, и столь же хватает за душу”. Оба эти больших романа, написанные и опубликованные в газете “Конститусьонель” в течение 1846-1847 годов, в значительной мере оправдали его надежды, были признаны читателями и критикой и поддержали пошатнувшуюся репутацию его, как самого крупного французского романиста.

Тема нахлебничества была сравнительно новой для писателя, но она давала возможность показать широкую панорама парижских нравов, а это-то и являлось его главной целью. По поводу “Кузины Бетты” Бальзак писал Э. Ганской: “Этот сюжет постоянно разрастается, он оказался очень богатым, и его логическое развитие увлекает меня”. Что касается “Кузена Понса”, то в нем автору, наконец, удалось увлекательно рассказать об одной своей давнишней страсти - к коллекционированию произведений живописи, ваяния и прикладных искусств. Эта многолетняя страсть Бальзака поглощала значительную часть его финансовых средств и служила предметом бесчисленных шуток друзей-писателей. Большой знаток мебели, фарфора, западноевропейской живописи, Бальзак всякий раз, свивая новое гнездышко для будущей супружеской жизни, буквально разорялся на его обмеблировании и декоруме.

Собственно, в романе “Кузина Бетта” фигурируют два “бедных родственника”: старая дева Лизбета Фишер, двоюродная сестра Аделины Юло, и сам барон Юло д’Эрви, супруг Аделины, отец двух взрослых детей, который, не по годам увлекаясь куртизанками и лоретками, вконец разоряется на их содержание, приносит нескончаемые бедствия жене и родственникам, пока не оказывается на самом дне парижского общества. Непостижима привязанность Аделины Юло к мужу, этому блуднику и “крашеному коту”, по определению актрисы Жозефы, престарелому селадону, который содержит последовательно Жозефу, смазливую мещанку госпожу Валери Марнеф, несовершеннолетних девчонок вышивальщицу Бижу и Аталу Джудичи. Христианская вера и кротость госпожи Юло не в состоянии одержать победу над сластолюбием барона: вытащенный женой из грязной парижской клоаки, барон заводит шашни с простой деревенской бабой кухаркой. Не в состоянии выдержать череды бесчестий, Аделина Юло умирает.

Роковую роль в ее судьбе играет сестрица Бетта, завидующая богатству и добродетелям баронессы и добивающаяся ее посрамления. “С моей энергией можно было рай приступом взять, - говорит она о себе, - и такую вот силищу растратить на то, чтобы заработать себе на нищенское пропитание, на какие-то лохмотья да на мансарду”. Потенции старой девы впрямь необъятны, но расходует она их не только на материальное обустройство, но и на интриги против дома, в котором живет. Она тот уток в основе повествования, который сшивает в единую ткань всех действующих лиц романа. Самое трогательное и бескорыстное время ее жизни - то, когда она пестует для будущей славы молодого поляка, скульптора Венцеслава Стейнбока, который, однако, пренебрег опекуншей и, женившись на дочери барона, Гортензии Юло, превратился в лентяя, распутника, копию тестя, автора немногих скульптурных композиций. Вообще, в произведении широко присутствует польская тема, и это не в последнюю очередь связано с впечатлениями Бальзака от поездок в Германию, Польшу, на Украину и в Россию, с впечатлениями от родственников Эвелины и, в частности, ее приживалки, девицы Морель, в судьбе которой сам автор принял участие.

В образе Жозефы и Валери Марнеф, в сгруппировавшихся вокруг обольстительной Валери ее любовниках Кревеле, Юло, Стейнбоке, бразильце Монтеханосе раскрыт паразитизм обеспеченной буржуазной жизни, посвященной удовольствиям. Конец г-жи Марнеф и Кревеля, разбогатевшего торговца, заразившихся некой тропической болезнью и буквально разлагающихся в постели, символизирует самый режим поведения: порок не может остаться безнаказан. В случае барона Юло сластолюбие принимает уже формы педофильства; вместе с тем эта фигура вырастает до определенной аллегории: любовь к удовольствиям жизни питает этого старца, он готов служить наслаждению до последнего часа и в этой последовательности обретает даже некое величие. Отдаленные черты Бернара-Франсуа Бальса, собиравшегося прожить до ста лет и перед смертью спутавшегося с девчонкой, в этом образе прослеживаются.

Без отвращения и уныния нельзя было бы читать этот эпос порока и расчета, в котором хозяйничают какие-то цивилизованные демоны, не искоренимые даже церковью и смертью, но Бальзак вводит в повествованию излюбленную фигуру - старого наполеоновского служаки, честного рыцаря, маршала Юло, который призирает за покинутым семейством и оплачивает долги распутного брата, - и читатель примиряется с действительностью, раз в ней есть такие достойные и добропорядочные люди. Реализм Бальзака таков, что он всегда предпочитает не эффект, а простое правдоподобие, соответствие реальности. Даже самые романтические персонажи мотивируют свои поступки реальными жизненными обстоятельствами. Бальзак прежде всего стенограф, сценограф, жанрист, Микеланджело от литературы, который с одинаковым правдолюбием занимался социологией, политикой, литературой, экономикой, финансами, юриспруденцией, архитектурой, психологией и даже ботаникой; почти во всех областях знаний он чувствует себя одинаково уверенно, и это тем более удивительно, что он работал без помощников, секретарей и редко с соавторами.

В отношении сюжетостроения “Кузен Понс”, действительно, ровнее и проще многих других романов. Начало романа даже идиллично и настраивает на историю в сентиментально-мещанском духе. Кузен Понс человечен, добр, прост, наивен, способен на самопожертвование. У него только три составляющие - страсть к собиранию предметов старины и искусства, любовь к верному испытанному другу немцу-музыканту Шмуке и чревоугодие, маленькая слабость, вполне извинительная для холостяка, который, будучи нежным и привязчивым в душе, всегда был лишен женского участия. И поначалу кажется, что и весь роман будет разработан в духе уже тогда зарождавшейся немецко-швейцарско-французской идиллической мещанской драмы, которая вышибает слезу, но редко поднимается до высоких социальных обобщений. Однако уже очень скоро на эту трогательную пару старых музыкантов, настоящих детей по мирочувствию, обрушиваются несчастия; они испытывают натиск цивилизации - той цивилизации, в которой без денег, товарного расчета, деловых связей и душевного цинизма невозможно прожить обеспеченно и комфортно. Поначалу родственники отказывают Понсу в званых обедах, затем, после неудачи в сводничестве Сесиль де Мервиль с банкиром Фридрихом Бруннером, обвиняют в интриганстве и наконец удаляют от службы, лишая таким образом источника существования. Больной Понс и его друг вынуждены принять заботу грубой, хищной привратницы Сибо, которая, пользуясь отчаянным положением друзей, понемногу распродает коллекцию картин и опутывает их сетью социальных отношений: нотариус печется о составлении завещания, перекупщик - о процентах с продаж, коллекционер-антиквар Элиас Магус зарится на знаменитые картины Понса, доктор Пулен имеет свои интересы в бедном Понсе, управляющий театром Годиссар - свои. Они обирают, обворовывают, убивают Понса при первых же признаках его слабости, как падальщики в джунглях преследуют ослабевшее животное. И когда это пиршество цивилизованных зверей над добрым человеком завершается, немец Шмуке справедливо заявляет: “Я лютше буду шить в бедном доме зердетшного тшельовека, пошалевшего Понса, тшем в Тюильри с тиграми в облике тшельовека! Я ушель от Понса, потому что там тигри, они готови все поширать”. Действительно, узаконенный каннибализм, практикуемый цивилизацией с помощью ее учреждений и служб, ужасен на взгляд простого, здравомыслящего и сердечного человека; он в корне расходится не только с предписаниями христианской морали, но и самой жизни. Идиллия не состоялась: чистые сердцем, пытавшиеся отвоевать себе жизненную нишу в этом человеческом зверинце, вытеснены, изгнаны и убиты; их место заняли лавочники, пройдохи и мерзавцы, коллекция Понса перекочевала к министру торговли и земледелия господину Попино, который ведь тоже когда-то, как мы помним по роману “Величие и падение Цезаря Бирото”, начинал как добрый, славный, любящий человек, честный и не без обаяния. История болезни Понса, его погребения и изгнания законного его наследника Шмуке напоминает на последних страницах сцены современного театра абсурда, Ионеску или Бэккета, хотя идет, конечно, от трагедийной традиции Уильяма Шекспира, его драмы “Король Лир”. Добрым, но бедным людям не место в этом мире чистогана, с сожалением утверждает автор. Причем сожаление вызывает уже не столько констатация факта, но и сам авторский тон, авторская позиция, излишне, на мой взгляд, беспристрастная. При таком подавляющем торжестве зла что остается на долю Добра?

Впрочем, к оправданию Бальзака следует сказать, что таковы были особенности европейского реализма Х1Х века: торжество зла в произведениях реалистов могло принимать всесокрушающие масштабы, его сила подчеркивалась и зачастую утверждалась. В литературе конца ХХ века этого приема самые лучшие прозаики уже стараются избегать: скепсис скепсисом, но ненаказанное зло развращает души читателя и не учит его торжеству справедливости.

ОЗОРНЫЕ РАССКАЗЫ

Замысел “Человеческой комедии» вызывает законное восхищение - своим масштабом, силой честолюбия. Но для многих читателей остается тайной за семью печатями, что это заявленное честолюбие, эти сверхзадачи во многом определялись незавидным материальным положением писателя, его ранним изгнанием из родительской семьи с целью, намеченной родственниками, в первую очередь матерью, для молодого человека - во что бы то ни стало добиться славы, богатства и успеха /современный психоанализ легко объясняет эту не стандартную ситуацию, а разработки в области психологии творчества ее подтверждают/. Бальзак в известном смысле стал невольником, пленником “замысла”, который им самим классифицировался как собственный. И немногие догадываются, какой это был тяжкий груз, какой нескончаемый труд - воплощать этот “замысел”, реализовывать его. Поэтому некоторые страницы воплощения несут на себе печать авторского страдания, уныния, усталости. Заданность, особенно в поздних произведениях, иногда порождает схематизм и скороговорку текста; усталый раб, взваливший на себя тяжкую ношу, шатается под ее грузом: он несчастлив, определением судьбы у него нет семьи, его преследуют кредиторы, он вынужден работать по двадцать часов в сутки; некогда радужный замысел великой книги его так утомил, что он то и дело прямо в тексте прибегает к ссылкам на прежние произведения (см. “Шуаны”, см. “Беатриса”). Ему нужна отдушина, перемена деятельности, отдых. Гвидобони-Висконти, понимавшие это, организуют ему две поездки в Италию по их наследственным делам. Утомленный великий труженик то и дело предпочитает лениться, потому что с одного вола семь шкур не дерут.

Именно такой отдушиной и стали для Бальзака “Озорные рассказы” и пьесы: “Озорные рассказы” - для души, пьесы - для скорейшего обогащения иным путем. Труд, который то и дело превращается в обязанность и повинность, - разве это справедливо? Ведь уже видны и плоды этого труда, и они оказались не столь сладки, как грезилось: брань критиков, непонимание читателей и даже близких друзей, безденежье, укоры родни, разрушенное здоровье. Надо переключиться на что-то иное, не связанное с общим “замыслом”. Кладка нескончаемого дворца наводит тоску на, казалось бы, неутомимого каменщика.

Правда, и “Озорные рассказы” - это тоже “замысел”. “А на устоях этого дворца, - пишет Бальзак Э. Ганской 26 октября 1834 года, - я, д о б р ы й м а л ы й и ш у т н и к, начерчу огромную арабеску “Ста озорных рассказов”. Но в этом “замысле” больше произвола и прихоти. И потом, это д р у г о й замысел.

“Озорные рассказы” задуманы по образцу новелл Возрождения - “Декамерона” Джованни Боккаччо, “Гептамерона” Маргариты Наваррской, сборника “Сто новых новелл”. И по наущению любимого учителя Франсуа Рабле, в котором Бальзаку были по нраву такие черты, как удаль, размах, творческая дерзость, антиклерикализм, великолепное владение французским языком. Сознание средневековых людей было иным: их не слишком интересовали деньги, выгодные браки, мышиная возня людских претензией, а гораздо больше - вновь открытая после религиозной замороженности радость жизни и свобода. Писатель, и прежде не чуждавшийся исторических сюжетов, с удовольствием погружается в наивный и радостный мир средневековья. Уж кому-кому, а ему-то был известен весь сумрак, весь стыд буржуазного ханжества и лицемерия, цивилизованные оковы благоприличия, и, погружаясь в мир простых и грубых утех средневековья, в мир, когда грех был еще юн, а лицемерие не в цене, рассказывая о детстве христианской цивилизации, он и сам возрождался душой.