Гай Цезарь Август Германик

(Калигула)

 

Калигула в представлении большинства людей напоминает некоего монстра, чудовище. Это мнение посеяно еще современни­ками импера­тора, затем кристаллизовано Светонием, за ним – исто­риками разных поколений и школ и, конечно же, художественной ли­тературой и филь­мами. Чего, например, стоит скандальный фильм «Калигула» с М.Макдауэллом в главной роли! Кстати, и Тиберий в этом фильме – достойный предшественник своего наследника.

Факты есть факты, исторические свидетельства, даже при самом критическом к ним отношении, говорят не в пользу Калигулы. Од­нако если подключить к имеющимся историческим данным знания иных наук, в частности, медицины и психологии, образ императора может быть несколько скорректирован.

 

Так уж получилось, что кроме третьего сына Германика и его жены Агриппины Старшей по имени Гай Юлий Цезарь, других кровных на­следников у Тиберия не осталось. 18 марта 37 г., через два дня после смерти старого принцепса, этот молодой человек был провозглашен императором с официальным именем Гай Цезарь Август Германик. В историю он вошел с неофициальным прозвищем Калигула.

Гай Цезарь родился в 12 г., когда его родители находились в воен­ном лагере в Германии. Первые несколько лет своей жизни он провел среди легионеров, и грубые солдаты находили разнообразие в том, чтобы развлекать сына своего командующего. Используя воз­можность поддержать боевой дух своих солдат, Германик с младен­ческих лет оде­вал своего сына, как положено одеваться легионеру, включая миниа­тюрные копии солдатских сапог. При виде ребенка солдаты просто ва­лились на землю от смеха и прозвали его Калигула, что в переводе с ла­тинского буквально означает «сапожок». Это прозвище прилипло к сыну Германика навсегда.

Время шло вперед и в отличие от Августа и Тиберия Калигула не испытывал тяги к старым римским традициям. В 31 г., когда ему испол­нилось 19 лет, отец его уже был мертв, а мать и двое старших братьев находились в опале, юноша был вызван ко двору Тиберия на Капри. Там его, с одной стороны, баловали и окружали роскошью как возмож­ного преемника императора, а с другой он мог лишиться жизни в любой момент в результате интриг. Поэтому ему пришлось быстро научиться быть осторожным и подозрительным.

Разумеется, у Калигулы были друзья, но преимущественно на­следники тронов зависимых государств, по тем или иным поводам по­сещавшие Рим. Одним из них был Ирод Агриппа, внук Ирода Иудей­ского. Общение с этими людьми выработало у Калигулы идеал монар­хии восточного типа, принципиально отличавшийся от того го­судар­ства, которое еще существовало в Риме, государства, в котором еще ви­тал дух Республики и показного равенства. Воображение молодого че­ловека поразила пышность восточных наследников и неограниченная власть, которой пользовались их отцы в своих госу­дарствах. Возможно, тогда в его душу запала мысль править по подобному принципу.

Но именно тогда Тиберий, отличавшийся большой проницатель­но­стью (которая, как мы знаем, граничила с крайней подозрительно­стью), по словам Светония, «не раз предсказывал, что Калигула живет на по­гибель себе и всем, и что в его лице вскармливается змея для римского народа и для всего мира». Тем не менее, Калигула оставался наследни­ком и не подвергся репрессиям, в отличие от своих близких, скорее всего, потому, что, казалось, совсем забыл о погибших родных, будто с ними ничего не случилось. Неоднозначное отношение к себе он терпе­ливо сносил, и это нельзя отнести только к его невероятному притвор­ству, о котором нам повествует Светоний. У Калигулы еще имелись се­стры, он был молод, желал власти, кото­рая была столь близка, и еще любил. Его сестер звали Друзилла, Агриппинилла и Лесбия, и всех их он любил так, как любят только женщин. Особой привязанностью Кали­гулы пользовалась красавица Друзилла. До того, как Гай Цезарь стал императором, эта связь мало кого беспокоила и никому не казалась слишком противоестественной – в те времена, а особенно на фоне все более распространявшихся восточных обычаев, подобное поведение ка­залось вполне нормаль­ным. Вспомним только, что царица Клеопатра была замужем за двумя собственными братьями! Впоследствии же этот грех присово­купили к другим грехам Калигулы.

 

Начало принципата Калигулы казалось многообещающим. Редко когда нового правителя приветствовали с таким энтузиазмом. Ему было 25 лет, и он располагал любовью и доверием римлян, которые достались ему в наследство как сыну Германика в условиях огромного облегче­ния, которое всем принесла смерть Тиберия. Полная казна, превос­ходно обученная армия, великолепная админи­стративная система – го­сударство все еще без задержки двигалось вперед под воздействием толчка, данного Августом. У него был пре­красный шанс войти в исто­рию под именем, скажем, «Калигула Мудрый», или что-то в этом роде.

Не успели закончиться похороны Тиберия, как Гай Цезарь сел на корабль и, несмотря на штормовую погоду, отплыл на острова, где были похоронены его мать и старший брат Нерон Цезарь. Он собрал их полу­сожженные останки, привез в Рим, сжег их до конца и благо­говейно, у всех на виду, захоронил их в гробнице Августа. Он учре­дил новый еже­годный праздник с гладиаторскими играми и гонками колесниц в па­мять матери и ежегодные жертвоприношения ее духу и духам братьев. При этом имели место щедрые раздачи продовольст­вия. Он переимено­вал месяц сентябрь в германик по примеру Цезаря и Августа. Затем Ка­лигула объявил всеобщую амнистию, вернул обратно в Рим всех от­правленных в изгнание и выпустил из тюрем политических заключен­ных. Жителям Рима он выплатил деньги, которые завещала жена Авгу­ста Ливия, и которые присвоил себе Тиберий. Немалую сумму полу­чили преторианцы и армия. Калигула даже сделал попытку восстано­вить комиции и вернуть им право выбора должностных лиц; более того, он отказался от всех почетных должностей, кроме титула императора и народного трибуна, и запре­тил воздвигать себе статуи.

 

Через шесть месяцев после начала своего правления, когда истек срок очередных консулов, Калигула на некоторое время взял себе кон­сульские полномочия. Вторым консулом стал его родной дядя Клавдий. А через год, в 38 г., император серьезно заболел, заразив­шись, вероятно, лихорадкой от своей сестры Друзиллы, которую эта болезнь и унесла. Смятение римлян было так велико, что возле дворца Калигулы день и ночь стояла многотысячная толпа, дожида­ясь сведений о его здоровье. Некоторые жители Рима даже вешали на дверях своих домов объявле­ние, что если смерть пощадит импера­тора, они клянутся отдать ей вза­мен свою собственную жизнь. Не свидетельство ли это того, что Кали­гула целый год своего правления был любим своими подданными?

Ожидания римлян были жестоко обмануты. Уже посетивший Ка­лигулу во время выздоровления Клавдий обнаружил, что с его племян­ником творится неладное. То ли смерть любимой оказала сильное воз­действие на его психику, то ли перенесенная болезнь имела серьезное осложнение, которое доктора назвали воспалением мозга, но Калигула после этого радикально изменился. В историо­графии общепризнано, что если Тиберий был на грани сумасшествия, то Калигула был откровен­ным сумасшедшим. Все это благодаря Светонию, который писал, что «помраченность своего ума он чувст­вовал сам и не раз помышлял уда­литься от дел, чтобы очистить мозг». Безусловно, четыре года правле­ния напрочь перечеркнули один, но этот один говорит о том, что Кали­гула не был сумасшедшим – он им стал.

 

Разумеется, в первый год принципата поведение Калигулы от­нюдь не было безупречным. Светоний обвиняет его в том, что он за это время промотал огромное наследство Тиберия – два миллиарда семьсот мил­лионов сестерциев. Мы уже знаем, куда была потрачена немалая часть этих денег, но, помимо этого, император любил раз­влекаться. Его траты сочетались с откровенной безнравственностью, хотя в стенах Се­ната он, по примеру Августа, произнес немало речей против дурного поведения. Его же собственная нравственность, по его мнению, не под­лежала критике. По примеру того же Августа Калигула заставил пре­фекта претория Макрона развестись со своей женой Эннией для того, чтобы жениться на ней самому. Вскоре жена ему наскучила, и каждый вечер он отправлялся на поиски любовных приключений с кампанией молодежи – «разведчиками». В эту кампа­нию обычно входили три ле­гата, два известных гладиатора, актер Апеллес и лучший возничий в Риме Евтих, выигрывавший на бегах почти все заезды. Калигула на­столько увлекся колесничными состя­заниями, что рассылал повсюду гонцов в поисках самых превосход­ных лошадей и, если не препятство­вала погода, мог устраивать по двадцать заездов в день. Кстати, тут же делались огромные ставки, и Калигула заставлял римских богачей ста­вить против него, заранее зная, кто прибежит первым. Те не могли пойти против императора. Ближе к ночи, переодевшись, Калигула вме­сте с друзьями посещал притоны, вступая в шумные стычки со стражей, пока его не узнавали и дело не заминали.

Нежное отношение император проявлял только по отношению к се­страм, но и те, насмотревшись на брата, вели беспорядочный образ жизни, обмениваясь мужьями, которых им навязал для вида Кали­гула, и случайными любовниками. Кстати, его любимица Друзилла не любила его, но покорялась его страсти.

На все это Сенат смотрел сквозь пальцы, а римляне любили своего молодого императора – кому не нравится жизнь по принципу «хлеба и зрелищ»?

 

С постели Калигула встал богом, точнее, вообразил себя тако­вым. Одолеваемый мегаломанией, он потребовал от сенаторов и всадников, чтобы ему поклонялись, как богу, и стал постоянно по­вторять слова «пусть ненавидят, лишь бы боялись!» Для Рима такое требование было нарушением давних традиций, но для других наро­дов это могло быть в порядке вещей, например, в Египте. Римлян очень беспокоило то, что их император начал облекаться в одежды Юпитера и приказал, чтобы его статуи устанавливали в соответст­вующих храмах на месте статуй верховного божества. Для тех, кто еще помнил времена Республики, это было чрезвычайно шокирую­щим. Август и Тиберий были «первыми среди равных» и теоретиче­ски, несмотря на всю свою мощь, оставались просто римскими граж­данами, и любой другой гражданин мог считать себя равным им. Но раз Калигула претендовал на роль божественного владыки, все под­данные Империи, не исключая и римских граждан, становились его рабами и теряли свои привилегии.

Фактически он превращал принципат в откровенную монархию, лишая его всякой внешности республики. В Сенате он заявил, что вво­дит смертную казнь за государственную измену, приказал выгра­виро­вать свою речь на бронзовой доске и повесить эту доску на стене Сената над местами консулов. Сенаторов, осмелившихся возражать или что-то советовать ему, Калигула лишал жизни. Так, например, бывший тесть императора сенатор Силан, заявлявший, что его судеб­ные решения об­жалованию не подлежат, однажды вечером получил письмо: «К зав­трашнему утру ты должен умереть». Несчастный сенатор попрощался с семьей и перерезал себе горло.

В последующие четыре года правления расточительность и алч­ность императора достигла поистине громадных размеров. Опусто­шив казну, он не изыскивал рациональные и приемлемые средства для ее пополнения, а избрал иные пути. Калигула ввел невероятное количество новых налогов, но этим не ограничился. Самый простой способ – изы­мать деньги у тех, кто их имеет. Поэтому он требовал, чтобы знатные и богатые римляне в своих завещаниях делали его сонаследником, а затем объявлял их преступниками, осуждал на смерть и завладевал имущест­вом. Более того, он велел привезти в Рим ни в чем не повинного царя Мавритании, потомка Марка Анто­ния, и казнил его, забрав себе не только его личное состояние, но и мавританскую казну.

Не гнушался император изымать деньги и у простых граждан. По словам Светония, «в первый день нового года он встал на пороге своего дворца и ловил монеты, которые проходящий толпами народ всякого звания сыпал ему из горстей и подолов. Наконец, обуянный страстью почувствовать эти деньги наощупь, он рассыпал огромные кучи золо­тых монет по широкому полу и часто ходил по ним боси­ком или по­долгу катался по ним всем телом».

 

Откровенное сумасшествие проявлялось во всех поступках Кали­гулы – его прежняя любовь к лошадям ныне превратилась в желание сделать своего коня консулом. Но как же в действительности выгля­дел император? В данном случае мы вынуждены опираться на свиде­тель­ство того же Светония, ставшее хрестоматийным: «Лицо свое, уже от природы дурное и отталкивающее, он старался сделать еще свирепее, перед зеркалом наводя на него пугающее и устрашающее выражение. Одежда, обувь и остальной его обычный наряд был недостоин не только римлянина и не только гражданина, но и про­стого мужчины и даже че­ловека. Часто он выходил к народу в цвет­ных, шитых жемчугом накид­ках, с рукавами и запястьями, иногда – в шелках и женских покрывалах, обутый то в сандалии, то в котурны, то в сапоги воина, а то и в женские туфли; много раз он появлялся с позолоченной бородой, держа в руке молнию или трезубец или жезл, или – даже в облачении Венеры. Три­умфальное одеяние он носил постоянно, а иногда надевал панцирь Александра Македонского, добытый из его гробницы.

Гладиатор и возница, певец и плясун, Калигула сражался боевым оружием, выступал как наездник в цирке, а пением и пляской он так на­слаждался, что даже на всенародных зрелищах не мог удержаться, чтобы не подпевать трагическому актеру и не вторить у всех на глазах движениям плясуна».

Надо признать, описание это довольно пристрастное. Конкрет­ных черт лица Калигулы по нему вообразить невозможно; дурное же «от природы» лицо у него быть не могло, если учесть, что его отцом и мате­рью являлись весьма привлекательные внешне люди. Другое дело, оно могло быть искажено в связи с явным ухудшением его характера. Одна из лучших мраморных статуй Калигулы находится в Копенгагенском музее древностей (Глиптотека Карлсберга). Импера­тор запечатлен в классической античной манере без каких-либо атрибутов власти. Лицо его довольно приятное, глаза широко от­крыты, а крепко сжатый рот го­ворит скорее о нерешительности. Что касается одежды, то она пред­ставляется вполне приемлемой для жителя Востока, а ведь известно, что Калигула с молодости восхи­щался управлением восточными монар­хиями. Развлечения Калигулы могли быть присущи любому обыкно­венному человеку, а не сума­сшедшему, да и кто сейчас иногда не под­певает любимому певцу, не вторит актеру и не поет? Известно, однако, что римляне в быту отнюдь не увлекались пением, а танцы для муж­чины считались позорным занятием.

Безумие Калигулы трудно отрицать, но следует заметить и то, что его «сумасшедший» образ в определенной степени преувеличен в ан­тичной литературе из-за того, что больше всего от его политики стра­дала римская знать, на богатства и жизнь представителей кото­рой по­кушался император. К тому же она, охотно признавая полную власть принцепса, пока еще не могла признать Рим подобием восточ­ной мо­нархии с правителем-божеством. Одно дело – действитель­ность, другое – воображение. Очень многие тогда в Риме еще жили воображением и воспроизведением прошлого, иными словами - традициями, хотя почва под ногами уже была другая.

Ничего не могла исправить и внешняя политика Калигулы. Во­енные предприятия в Галлии и Германии закончились провалом, римскими ле­гионами не было завоевано и пяди новой земли. А за­планированная им высадка на Британские острова и вовсе преврати­лась в фарс, что отнюдь не помешало императору вообразить себя Александром Македонским. Он даже устроил большое представле­ние в гавани Рима в Путеоли, ими­тировавшее знаменитый переход кораблей Александра Македонского через Дарданеллы. Разукрашен­ные корабли растянулись в гавани на пять километров и надолго перекрыли вход в город торговым судам.

 

Терпение римлян быстро истощалось, и спичкой, поднесенной к по­роховой бочке, явился закон Калигулы о рабах, несколько напоми­нав­ший времена Суллы. Вот как об этом повествует Иосиф Флавий: «Кали­гула разрешил рабам выступать с любыми обвинениями против своих господ… дело дошло до того, что некий раб Полидевк осме­лился вы­двинуть обвинение против Клавдия, дяди императора, и Калигула не постеснялся присутствовать на суде над своим родст­венником: он питал надежду найти предлог избавиться от Клавдия. Однако это ему не уда­лось, ибо он все свое государство наполнил клеветой и злобой, а так как он сильно восстановил рабов против господ, то теперь против него стало возникать много заговоров, причем одни приняли в них участие, желая отомстить за личные обиды, а другие полагали, что от такого им­ператора надо избавиться раньше, чем он ввергнет всех в великие бед­ствия».

Сложно говорить о том, что Калигула в данном случае посягнул на устои рабовладения, как часто трактуется в литературе, - скорее всего, он об этом не думал, а просто нашел новый способ изъятия денег и уничтожения влиятельных и знатных лиц.

Заговоры против него плелись постоянно. Два заговора сенат­ской оппозиции он раскрыл. Но третий – заговор трибунов претори­анской гвардии – стал для него роковым.

Заговорщиков объединил трибун Кассий Херея, претерпевший множество издевательств от безумного императора. Очень многие стали тайно вооружаться; по словам Иосифа Флавия, «не было во­обще ни од­ного человека, который не считал бы убийство Калигулы великим сча­стьем». К числу заговорщиков примкнул даже вольноот­пущенник Кали­гулы Каллист, фактически ставший вторым после императора лицом в государстве. Каллист располагал огромной властью, злоупотребляя ко­торой, разбогател на взятках и имел все причины опасаться за свое не­сметное богатство. Он прекрасно знал натуру своего господина и обос­нованно полагал, что когда-нибудь дело дойдет и до него. Поэтому Кал­лист не донес на заговорщиков, а, наоборот, сблизился с Клавдием в на­дежде, что после смерти Кали­гулы тот может стать императором. Тихий и безобидный Клавдий наверняка догадывался о заговоре, но молчал…

24 января 41 г. Калигула вместе с женой и дочерью (за воспита­ние и за приданое которой расплачивался, между прочим, весь Рим) были убиты солдатами преторианской гвардии во главе с Кассием Хереей. Сначала самого императора заговорщики настигли в одном из тесных переходов Палатинского дворца. Как повествует Светоний, «дело было в восьмой день до февральских календ около седьмого часа. Он коле­бался, идти ли ему к дневному завтраку, так как еще чувствовал тяжесть в желудке от вчерашней пищи; наконец, друзья его уговорили, и он вы­шел. В подземном переходе, через который ему нужно было пройти, го­товились к выступлению на сцене знатные мальчики, выписанные из Азии. Он остановился посмотреть и похва­лить их; и если бы первый ак­тер не оказался простуженным, он уже готов был вернуться и возобно­вить представление.

О дальнейшем рассказывают двояко. Одни говорят, что, когда он разговаривал с мальчиками, Херея, подойдя к нему сзади, ударом меча глубоко разрубил ему затылок с криком: «Делай свое дело!» - и тогда трибун Корнелий Абин, второй заговорщик, спереди пронзил ему грудь. Другие передают, что, когда центурионы, посвященные в заговор, от­теснили толпу спутников, Сабин, как всегда, спросил у императора па­роль; тот сказал: «Юпитер»; тогда Херея крикнул: «Получай свое!» - и, когда Гай обернулся, рассек ему подбородок. Он упал в судорогах, крича: «Я жив!» - и тогда остальные прикончили его тридцатью уда­рами – у всех был один клич: «Бей еще!» Некото­рые даже били его клинком в пах. По первому шуму на помощь прибежали носильщики с шестами, потом – германцы-телохрани­тели; некоторые из заговорщиков были убиты, а с ними и несколько невиновных сенаторов».

В известие об убийстве Калигулы римляне поверили не сразу – ведь на эту ночь он назначил празднество, на котором впервые соби­рался выступить как актер. Многие считали, что это очередная шутка их безумного правителя, их тирана.

Однако трагедия безумия закончилась. Надолго ли? По крайней мере, сейчас Рим опять получил спокойствие и возможности для реали­зации потенциала дальнейшего развития.

VI