Нерон Клавдий Цезарь Август Германик

(Нерон)

В истории Рима Нерон известен почти так же, как и Август, и пре­имущественно по той причине, что при нем произошел знамени­тый по­жар в Риме и последовавшие за этим гонения на христиан. В самом деле, правление этого императора было настолько разнопла­новым и противоречивым, настолько богатым на события, что по­служило осно­вой многочисленных художественных произведений и кинокартин. «Камо грядеши» Г.Сенкевича – только одно из них. Непревзойденным по силе эмоционального воздействия на читателя представляется Нерон у Э.Радзинского.

Внук уже известного нам славного Германика родился 15 де­кабря 37 г. в Анции. Когда Агриппина Младшая родила его, ее муж Гней До­миций в ответ на поздравления друзей воскликнул, что от него и Аг­риппины ничто не может родиться, кроме ужаса и горя для человече­ства. Немногим позже, когда Агриппина спросила у прори­цателей о судьбе своего сына и получила ответ, что он будет импера­тором, но убьет свою мать, она сказала: «Пусть убьет, лишь бы пра­вил!». Одер­жимая властолюбием, мать Нерона, очевидно, не до конца верила пред­сказаниям.

 

Начало принципата шестнадцатилетнего юноши в 54 г. было много­обещающим. Сенат надеялся, что Агриппина будет меньше влиять на сына, нежели на Клавдия в последние годы, и не зря. Нерон начал пра­вить, опираясь, прежде всего на советы своего учителя, философа-стоика Аннея Луция Сенеки и префекта претория Афрания Бурра, вос­препятствовавшим притязаниям Агриппины. Молодой принцепс внима­тельно прислушивался к своим советникам, путь на сотрудничество с Сенатом казался очевидным, а римляне заговорили о повторении «золо­того века» Августа. Первые годы правления Нерона нередко называют «блестящим пятилетием».

Политические жесты молодого принцепса казались очень щед­рыми: от его имени было объявлено о восстановлении древних обя­занностей Сената и о его стремлении передать Сенату много дел, не вмешиваться в управление провинциями в ведении Сената, отменить в отношении его членов закон об оскорблении Величества, отка­заться от услуг доносчи­ков. Поначалу Нерон проявил сдержанность в получении наград от Се­ната, отказался от титула Отца Отечества и установления его золотой статуи в храме Марса. Это не могло не расположить в его пользу боль­шинство сенаторов.

В Сенате сразу же возросла законодательная активность, стало об­суждаться много самых разнообразных дел: подготовка войны с Пар­фией, конфликты между вольноотпущенниками и патронами, наказания рабов и даже размеры гонораров адвокатов. Вместе с тем, власть прин­цепса продолжала усиливаться. Уже в первые годы прав­ления Нерона контроль за сенатской казной (эрарием), которой раньше распоряжа­лись квесторы, избираемые Сенатом, перешел в руки императорских префектов. Теперь сбор всех налогов фактиче­ски осуществляла импера­торская администрация. Зависимость сена­торов от власти ярко проде­монстрировала серия судебных процессов над наместниками, прежде всего, в сенатских провинциях, уличен­ными в коррупции и вымогатель­ствах.

Нерон не скупился на щедрые раздачи денег и продовольствия рим­ским жителям, часто устраивал театральные представления и гладиа­торские бои. Помимо этого, он учредил особо пышные и многодневные празднества - игры Неронии, включавшие, в основ­ном, музыкальные и спортивные состязания.

Сенека делал все возможное, чтобы вызвать интерес у своего подо­печного к учению стоиков, но, судя по всему, ему это не уда­лось. Ибо Нерон являлся среднестатической личностью с отсутст­вием больших способностей, на голову которой обрушилась лавина интеллектуального знания и трансформировалась в ней весьма свое­образно. Параллельно Нерон не получил практически никакого воспитания в смысле само­обуздания, сдерживания своих страстей. Молодому человеку, желание которого мгновенно выполнялось, было трудно научиться самооблада­нию. Император мог позволить себе любой каприз, и придворные с ра­достью пользовались возмож­ностью развлечь юношу, и постепенно на скучные и утомительные государственные дела оставалось все меньше времени. Скоро обя­занности принцепса показались Нерону довольно тягостными, а Сенека и Бурр – слишком настойчивыми в стремлении сделать его настоящим Августом, в своих постоянных нравоучениях и советах.

 

Но, прежде всего, молодого императора раздражала собственная мать, отношения с которой дошли до открытой вражды и ненависти. Агриппина разозлилась настолько, что сочла нужным напомнить Не­рону, как с помощью преступления он получил из ее рук власть. И до­бавила, что еще жив четырнадцатилетний законный наследник Клавдия Британник. То был последний акт влияния матери на сына: Нерон внял угрозам и на пиру в присутствии Агриппины публично отравил своего сводного брата. При первом глотке смертоносного напитка Британник падает навзничь, на подушки своего ложа. Гости в ужасе, но лицо хо­зяина пира даже не дрогнуло; приноравливаясь к невозмутимости этого лица, они возобновили прерванное веселье. С этого времени он начал сметать со своего пути любого, кто смел противиться исполнению его воли. Безнаказанность возбуждает Нерона: следующей жертвой стала его собственная мать.

Эту мысль, скорее всего, подала Нерону его любовница Поппея Са­бина. С ней и с другими приближенными, среди которых особым рве­нием в этом деле выделялся командующий флотом и воспитатель импе­ратора в годы его отрочества вольноотпущенник Аникет, он долго со­вещался относительно формы убийства Агриппины. Нако­нец, Аникет придумал хитроумный план, который, по словам Тацита, заключался в том, чтобы «устроить на корабле особое приспособле­ние, чтобы, выйдя в море, он распался на части и потопил ни о чем не подозревающую Аг­риппину: ведь ничто в такой мере не чревато случайностями, как море; и если она погибнет при кораблекрушении, найдется ли кто, столь зло­козненный, чтобы объяснить преступле­нием то, в чем повинны ветер и волны?»

План был одобрен, и заговорщики приступили к его осуществле­нию. Нерон пригласил мать на праздник в Байях близ Неаполя, и, хотя Аг­риппину кто-то успел предупредить относительно намерений ее сына, император был настолько ласков с ней и так льстил, называя ее истин­ной правительницей Империи, что сердце женщины оттаяло. Матере­убийство соединяется с иронией: прощаясь с матерью, Нерон целует ей глаза как бы для того, чтобы закрыть их. Агриппина взошла на корабль, где ей была уготована гибель.

Но не тут то было. Как назло, боги, словно для того, чтобы зло­дея­ние стало явным, послали ясную звездную ночь с безмятежно спокой­ным морем. Поэтому корабль не успел отплыть далеко от берега. Когда обрушился утяжеленный свинцом потолок каюты, крепкие стенки ложа выдержали давление и защитили находившихся на нем Агриппину и ее служанку; погиб только один из ее прибли­женных, находившийся вне постели хозяйки. Корабль, как было задумано, не распался, и гребцы по приказу заговорщиков стали его раскачивать. Агриппина и ее служанка оказались в воде, служанка «по неразумию», как пишет Тацит (на самом деле, скорее, по приказу понявшей все Агриппины), стала кричать, что она мать императора, и, как и следовало ожидать, погибла. Гребцы за­били ее баграми. Хранившей в воде молчание Агриппине, несмотря на рану в плече, удалось добраться до берега. Затем она была доставлена слугами на свою виллу.

Там, поразмыслив, она с целью уберечься от нового покушения ре­шила сделать вид, что стала жертвой случайности и ни о чем не подоз­ревает. Нерон же, узнав, что произошло, помертвел от страха и немед­ленно стал просить совета Бурра и Сенеки. Так великий фило­соф ока­зался вовлечен в неблаговидное дело: впрочем, он еще лелеял надежду на улучшение характера императора в связи с его зрело­стью. Оба долго хранили молчание, а затем Сенека, приняв решение, спросил Бурра, не смогут ли его воины умертвить Агриппину? Но тот ответил отрица­тельно, поскольку солдаты, связанные присягой дому Цезарей и, помня, что Агриппина – дочь Германика, не смогут под­нять на нее руку. С другой стороны, Бурр заметил, что будет спра­ведливо, если Аникет, план которого оказался ущербным, завершит задуманное любым спосо­бом, на который он решится.

Во второй раз все было сделано довольно грубо. Посланцу Агрип­пины Агерину, пришедшему с миром, бросили под ноги меч и обви­нили в том, что, якобы Агриппина задумала с его помощью убить своего сына. Затем на виллу был послан отряд воинов во главе с Аникетом. Дом был окружен, а когда Аникет показался в дверях, Агриппина по­няла, что все кончено. Убийцы обступили ее ложе и сначала ударили палкой по голове, а когда центурион стал обнажать меч, она подставила ему живот и воскликнула: «Поражай чрево!» То был явный намек на сына, которого она носила в этом чреве. Никто, однако, не смутился, и Агриппина погибла от множества ран, прежде всего в живот. Тело ма­тери императора было сожжено той же ночью с выполнением скромных погребальных обрядов. Это было летом 59 г.

Пролитая материнская кровь на мгновение отрезвила Нерона. Им­ператор трясся от страха и, вполне возможно, от мук совести – нелегко ведь обречь на гибель собственную мать! Когда он после этого возвра­щался из Неаполя в Рим, не совсем спокойный за по­следствия содеян­ного, то народ встретил его с восторгом. Как будто мир спешил успоко­ить своего господина – центурионы и трибуны целовали его руку, словно лизали кровь, ее обагрившую, Сенат вы­шел ему навстречу в праздничных одеждах. После этого Нерон взошел на Капитолий и при­нес благодарность богам. Так его возвра­щение в Рим превратилось в чудовищный триумф.

Считается, что после умерщвления Агриппины Нерон стал совер­шенно безбоязненно предаваться своим страстям. Логичнее все же предположить, что римляне просто не любили властолюбивую отра­ви­тельницу Агриппину, а в Нероне, ученике Сенеки, видели мудрого пра­вителя. Сам Сенека сочинил для Сената оправдательную речь, в кото­рой Агриппина обвинялась в попытке захвата власти и в поку­шении на жизнь императора и, будучи разоблаченной, сама покон­чила с собой. И раболепный Сенат вместо осуждения злодеяния принес свои поздравле­ния Нерону по случаю избавления от опасно­сти.

Правда, в Риме все же имели место три немых протеста против убийства Агриппины. Когда в Сенате был объявлено, что день рожде­ния матери императора будет причислен к несчастным дням, из его со­става вышел один из сенаторов – убежденный стоик Публий Клодий Тразея Пет. Неизвестная рука повесила ночью на правую руку статуи Нерона кожаный мешок, в который отцеубийцы по закону зашивались вместе со змеей и обезьяной. И, наконец, на одной из улиц Рима был найден новорожденный с надписью: «Ребе­нок, брошенный из страха, чтоб он со временем не убил своей ма­тери». Тацит, кроме того, описы­вает «протестовавшие против зло­деяния» чудесные явления: затмилось солнце, одна женщина родила змею, а в четырнадцати кварталах Рима ударила молния, словно для того, чтобы очистить город огнем.

 

Очевидно, в это время был создан мраморный бюст Нерона, сейчас находящийся в Риме. Здесь император изображен в своем наилучшем виде: у него весьма привлекательное лицо с классиче­скими чертами, ко­торое, если внимательно присмотреться, слегка портит несколько без­вольный рот. Светоний в своем описании был более пристрастен и, ве­роятно, более точным, поскольку, как мы знаем, бюсты и статуи импе­раторов создавались в одной манере. Нерон был среднего роста с телом, покрытом пятнами и нередко издававшем зловоние, с выдающимся впе­ред животом. Он имел рыжие волосы, серо-голубые глаза и все тот же безвольный рот. В целом же и римский историк отметил общую при­влекательность его лица.

С 59 г. Нерон фактически развязал себе руки, перестал считаться с общественным мнением, мнением Сената и своих прежних совет­ников и, как отмечено в литературе, стал на путь разнузданного произвола. Однако можно предположить, что в действительности этого принцепса не так уж интересовала верховная власть над Импе­рией. Его сокровен­ной мечтой было играть на сцене, и свою власть он использовал, прежде всего, для этого. Сценой для него стал окру­жающий мир вместе с жи­выми людьми, а играл он преимущественно трагедии. Вот и получи­лось, что его самостоятельное правление стало настоящей трагедией.

Вообще император, кроме излюбленных декламаций трагедий, пи­сал стихи, рисовал, пел и играл на лире. Больше всего на свете ему нра­вилось участвовать в публичных представлениях и получать в награду аплодисменты. И при каждой возможности его награждали рукоплеска­ниями и всевозможными призами, но точно неизвестно, потому ли, что он был хорошим актером, или потому, что был импе­ратором. Вторая причина более вероятна, хотя в дальнейшем исто­рики сенаторского толка сделали все возможное, чтобы представить его выступления в смешном свете. Можно сказать лишь одно – даже если Нерон не был таким уж плохим актером, то посредственным в любом случае являлся. Иначе его таланты все равно нашли бы отра­жение в источниках. Другое дело, если бы он не был императором, а частным лицом, и занялся лю­бимым занятием, то, возможно, провел бы вполне достойную жизнь и не прославился бы как один из самых отъявленных правителей-злодеев в истории.

Повлиять на формирование личности молодого императора в его детские и отроческие годы могла и тирания собственной матери, и ее методы достижения власти. Как бы то ни было, почувствовав себя сво­бодным, Нерон в первую очередь захотел сменить жену. Он не мог вы­носить взглядов и тихих упреков своей добродетельной суп­руги Окта­вии, пользовавшейся в народе большим уважением. Да и красивой, раз­вратной и жестокой сопернице Октавии Поппее Сабине не терпелось побыстрее стать Августой. В 62 г. Нерон обвинил свою супругу в пре­любодеянии, выслал ее из Рима и затем приказал убить. Эта расправа поразила всех, знавших ее подробности, и послужила основой для со­хранившейся до наших дней трагедии «Октавия», авторство которой приписывается Сенеке. Поппея стала второй женой императора, но жес­токо расплатилась за это. Три года спустя, в припадке гнева Нерон слу­чайно убил ее, ударив ногой в большой от беременности живот. Так он сам лишил себя возможности иметь наследника.

В том же году принцепс приказал отравить всемогущего Пал­ланта, всегда стоявшего за спиной Агриппины, и лишил своей мило­сти Се­неку. Тому было несколько причин. Во-первых, Сенека не терял наде­жды влиять на императора, и поэтому стал ему в тягость; во-вторых, философ общался с несчастной Октавией и сожалел о ее смерти; а, в-третьих, Нерон был слишком горд своими успехами на литературном поприще, чтобы стерпеть присутствие соперника. Ведь многие римские граждане считали, что на самом деле все, что творил император, было написано его учителем. По приказу Нерона Сенека был вынужден отка­заться от общественной жизни и прекратить постановку своих произве­дений (философ также писал трагедии в греческом стиле). У него уже не было защитников, потому что Бурр к тому времени умер. Сенека дога­дывался, что может лишиться жизни, и поэтому решил отдать Нерону свое немалое состояние и удалиться из Рима. Влиянием при императоре стали пользоваться новые люди во главе с префектом претория Офо­нием Тигеллином, которого Светоний характеризовал, как «человека темного происхождения, который провел молодость в грязи, а старость – в бесстыдстве; он не только вовлек Нерона в преступления, но позво­лял себе многое за его спиной, а в конце концов его покинул и предал».

С 62 г. в Риме обычным явлением стали казни, ссылки, униже­ния, конфискации, опять расцвело доносительство. Знать в Риме и в провин­циях стала роптать, для избранных уверенность в своей безо­пасности стала являться исключением. Тацит отмечает счастье одно бывшего консула, разрешившего задачу существования: «Меммий Регул мог жить спокойно, потому что знатность его семьи была недавняя, а богат­ство не возбуждало зависти». А император по-прежнему тратил громад­ные суммы на театральные представления, празднества, состязания, игры, во время которых римскому плебсу устраивались щедрые раз­дачи. С другой стороны, Нерону удалось наладить четкое снабжение Рима продовольствием, и непрерывная жизнь по принципу «хлеба и зрелищ» способствовала его неизмен­ной популярности в народе. До поры до времени – очень скоро эта популярность была сильно подор­вана. Но не истреблена насовсем.

 

Во времена Нерона Рим был огромным городом-миллионером с очень пестрым населением, легко впускавшим в себя чужеземцев и са­мые разнообразные, преимущественно восточные, религиозные культы. Обосновались в городе и христиане. Из-за большой скучен­ности, узких улиц и высоких многоквартирных домов Риму посто­янно грозил пожар – не зря же в городе постоянно функционировала пожарная команда. И до описываемых событий Рим неоднократно горел, но такого грандиоз­ного пожара, такого огня, который пере­жили римляне в июле 64 г., по-видимому, еще не случалось.

Огонь бушевал тогда девять дней, в результате чего огромная часть города выгорела дотла. Из 13 его районов целыми остались только три. Античные авторы свидетельствуют, что нашлись в Риме люди, которые мешали пожарным тушить огонь, а некоторые из них даже бросали го­рящие факелы в еще не тронутые пожаром дома. Люди эти кричали, что они выполняют приказ и бесстыдно занима­лись грабежом. Дым ел глаза и мешал дышать, черный пепел взды­мался к небу.

Когда начался пожар, император находился в Атинуме в три­дцати милях от Рима. Как только весть о бедствии дошла Нерона, он поспе­шил вернуться и распорядился открыть для римлян Марсово поле, крупные здания и императорские сады, оказать им посильную помощь в виде дополнительной доставки продовольствия и пониже­ния цен на зерно. Но эти мероприятия не восстановили былой попу­лярности прин­цепса – в геометрической прогрессии распространя­лись слухи, что ви­новником пожара был сам Нерон, желавший от­строить Рим по новому плану.

Может быть, так и получилось. Однако пожар этот человек мог устроить не столько из-за стремления увидеть новый Рим, сколько стать новым Гомером, но молодым и сильным. Ведь пожар Рима мог его вдохновить, подобно огню древней Трои, стать сценой, на кото­рой он мог выступить, играя на кифаре и вещая о той давней траге­дии. На Не­рониях 65 г. император и в самом деле осмелился высту­пить на эту тему, его кифара играла и играла, оживляя в сердцах слушателей вос­поминания о пережитом ужасе…

 

Чтобы отвести от себя подозрения, Нерон «предал изощренней­шим казням тех, кто своими мерзостями навлек на себя всеобщую ненависть, и кого толпа называла христианами. Христа, от имени которого проис­ходит это название, казнил при Тиберии прокуратор Понтий Пилат; по­давленное на время, это зловредное суеверие стало вновь прорываться наружу, и не только в Иудее, откуда пошла эта пагуба, но и в Риме…» Эти слова Тацита, порой принимавшиеся исследователями за поздней­шую вставку, - первое историческое свидетельство о распространении в Риме христианства.

Раннехристианские общины состояли преимущественно из рабов и свободных бедняков, поскольку они больше всех нуждались в том уте­шении, которое давала новая религия, и которое отсутствовало в рим­ском культе. Христиане держались обособленно, не поддержи­вали культ императоров, их собрания были окружены таинственно­стью и не­посвященные в них не допускались. Молва приписывала христианам принесение в жертву новорожденных римских младен­цев, вкушение их плоти и крови и массовый разврат.

С этим же временем христианская традиция связывает пребыва­ние в Риме и мученическую смерть апостолов Петра и Павла. Проис­ходив­ший из города Тарса в Малой Азии, Павел был наследственным рим­ским гражданином. По преданию, в молодости он боролся против но­вого учения, но позже стал его ревностным проповедником. Павлу тра­диционно приписывают 14 посланий, изъясняющих основы хри­стиан­ской духовности и адресованных христианским общинам раз­личных го­родов. Павла осудили, несмотря на то, что именно римская система по­зволила ему сказать судье: «Civis Romanus sum» (Я рим­ский гражда­нин), и таким образом заявить о своей неподсудности.

Еще более легендарной представляется личность апостола Петра. Его деятельность в качестве главы христианской общины Рима католи­ческая традиция считает основанием для признания главенст­вующего авторитета римских епископов (или пап) как преемников апостола. Са­мое позднее апокрифическое предание связывает с пребыванием Петра в Риме следующую легенду. Спасаясь от гонений Нерона на христиан, Петр ночью покидает Рим. За воротами он встречает Христа и спраши­вает его: «Quo vadis, Domine?» («Куда идешь, Господи?»). И Христос отвечает: «В Рим, чтобы снова при­нять распятие». После этого Христос возносится на небо, а Петр, увидев в его словах провозвестие своей му­ченической смерти, пово­рачивает обратно в Рим, где его распинают вниз головой.

Многие христиане погибли, встретившись на арене со львами, мно­гие были распяты или сожжены. Гонения на них достигли такой силы, что, даже по свидетельствам нехристианских авторов, сами римляне стали их жалеть. Преследования сделали для распростране­ния христи­анства в Империи больше, чем любые проповеди. Муже­ственно уми­рающие за свои убеждения люди не могли не вызвать уважения у рим­лян – это было сродни их собственной философии. Нерон ненароком добился обратного эффекта.

 

После пожара Рим напоминал черную пустыню, освободились ог­ромные площади, и по приказу Нерона город был отстроен заново, с большей пышностью и вкусом. Особой роскошью отличался ог­ромный дворец императора, простиравшийся от Палатина до Эскви­лина и полу­чивший название Золотой Дом Нерона. Светоний повест­вует, что «вес­тибюль был в нем такой высоты, что в нем стояла колоссальная статуя Нерона высотой в 120 футов (около 36 метров); площадь его была та­кова, что тройной портик по сторонам был длинно в милю (около 1,5 км); внутри был пруд, подобный морю, окруженный строениями, по­добными городам, а затем – поля, пест­реющие пашнями, лесами и вино­градниками, и на их – множество домашнего скота и диких зверей. В покоях же все было покрыто золотом, украшено драгоценными камнями и перламутровыми рако­винами…; главный зал был круглый и днем и ночью вращался вслед небосводу; в банях текли соленые и серные воды». К сожалению, Светоний не оставил нам данных о создателях этого чуда архитек­туры и инженерии, и о том, что дома для римлян были отстроены тоже в более пышном стиле. Забегая вперед, скажем, что на месте парка Золотого Дома Нерона императорами династии Флавиев Вес­пасианом, Титом и Домицианом был сооружено величест­венное архитектурное творение, руины которого глубоко поражают лю­дей и сегодня, - Колизей.

Ни расправа над христианами, ни активная застройка Рима не успо­коили общественное мнение в верхах. Поведение принцепса, несуще­гося по жизни без руля и ветрил, породило заговор среди сенаторов и преторианской гвардии. Заговорщики сгруппировались вокруг извест­ного оратора Гая Кальпурния Пизона, которого они прочили в импера­торы. С заговором связывали свои надежды и вожди так называемой стоической оппозиции – Публий Клодий Тразея Пет, Сервилий Барея Соран и примкнувший к ним Сенека, не выдержавший тиши уедине­ния. В апреле 65 г. заговор был раскрыт. В течение года погибли Пизон, Сенека, его племянник, поэт Марк Аней Лукан, Тразея Пет, Петроний, предполагаемый автор «Сатири­кона», и десятки других известных лю­дей. Многим из них был приказано покончить с собой, в том числе и Сенеке, кончину кото­рого красочно описал Тацит.

«Сохраняя присутствие духа, Сенека велит принести свое завеща­ние, но так как центурион воспрепятствовал этому, обернув­шись к друзьям. Восклицает, что раз его лишили возможности отбла­годарить их подобающим образом, он завещает им то, что остается единствен­ным, но зато самым драгоценным из его достояния, а именно – образ жизни, которого он держался… Высказав это…, он обнимает жену свою Паулину…, просит и умоляет ее не предаваться вечно скорби, но в со­зерцании его прожитой добродетельной жизни постараться найти дос­тойное утешение… Но она возражает, что сама обрекла себя смерти… После этого они одновременно вскрыли себе вены на обеих руках. Но так как из старческого и ослабленного скудным питанием тела Сенеки кровь еле текла, он надрезал также жилы на голенях и под коленями; изнуренный жестокой болью, чтобы своими страданиями не сломить духа жены и, наблюдая ее мучения, самому не утратить стойкости, он советует ей удалиться в другой покой. И так как даже в последние мгновения его не покинуло красноречие, он позвал писцов и продикто­вал многое, что впоследст­вии было издано.

Однако Нерон, не питая личной ненависти к Паулине и не желаю усилить вызванное его жестокостью всеобщее возмущение, приказы­вает не допустить ее смерти… Она лишь на несколько лет пережила мужа, с похвальным постоянством чтя его память…

Между тем, Сенека, тяготясь тем, что… смерть медлит прихо­дом, просит… применить заранее припасенный яд, которым умерщв­ляются осужденные уголовным судом афиняне (яд цикуты). Яд был принесен, и Сенека его принял, но тщетно, так как члены его уже похолодели, и тело стало невосприимчивым к действию яда. Тогда Сенеку погрузили в бассейн с теплой водой… Потом его переносят в жаркую баню, и там он испустил дух, после чего его труп сжигают без торжественных по­гребальных обрядов». Покончил жизнь само­убийством и Петроний.

После расправы над заговорщиками положение принцепса еще бо­лее ухудшилось: отношения с Сенатом были окончательно испор­чены. Все больше роптали провинции. Дорогостоящие празднества, щедрые раздачи и продолжавшееся строительство неумолимо опус­тошали госу­дарственную казну, что приводило к росту налогов и увеличению кон­фискаций. Основную тяжесть пополнения государст­венной казны несли на себе богатые люди, преимущественно из провинций. Они стали объ­ектом доносов, и после осуждения их имущество переходило в казну, причем солидный процент от него получали сами доносчики. К при­меру, Нерон осудил шесть наиболее крупных латифундистов провинции Африка, а их огромные владения конфисковал в свою пользу.

 

Противоречия в верхних эшелонах власти, финансовые трудно­сти и политика, недовольство провинций – все эти процессы усугуб­лялись и были тесно связаны с не очень удачной внешней политикой Нерона. В 59-61 гг. римским легионам пришлось иметь дело с вос­станием в вос­точной части Британии к северу от Темзы, видимой причиной которого стал гнет налогов и произвол ростовщиков. Воз­главила восстание ца­рица племени иценов Боудикка. Восставшие заняли города Камулодун и Лондиний и перебили много римлян. С большим трудом римский наме­стник Светоний Паулин сумел пода­вить это восстание. Однако попытки поправить положение в Брита­нии в целом не дали результатов, и для того, чтобы окончательно покорить эту территорию, Риму потребова­лось еще тридцать лет.

Обострилась ситуация и на Востоке. После смерти Клавдия марио­неточный правитель Армении, посаженный на трон Римом, был убит в схватке с пограничными племенами, и Парфия решила воспользоваться периодом смуты. Парфянская армия вторглась в Армению и возвела на трон брата царя Парфии по имени Тиридат. Чтобы исправить положе­ние, Нерон отправил туда армию под ко­мандованием опытного полко­водца Гнея Домиция Корбулона. После основательной тренировки своих легионов на Востоке, Корбулон в 58 г. вторгся в Армению и через год полностью оккупировал ее и поса­дил на трон очередного ставлен­ника Рима.

Если бы в дальнейшем Корбулону позволили действовать по собст­венному усмотрению, то парфяне больше никогда бы не по­смели пре­тендовать на соседнее государство. Но в планы императора не входили чрезмерные успехи его полководцев, и поэтому он ото­звал Корбулона и заменил его менее компетентным командующим. Видимо, благодаря действиям последнего, римляне в 62 г. потерпели в Армении сокруши­тельное поражение, и Нерону вновь пришлось отправить на Восток Корбулона. Тому, одержав ряд побед над пар­фянами, все же удалось ус­тановить политическое равновесие в этом регионе. В конечном счете, Тиридат все-таки остался царем Арме­нии, но в 66 г. он все же отпра­вился в Рим и принял корону из рук Нерона, теоретически признав свою зависимость от Империи.

Тогда в честь армянского царя в Путеоли Нероном впервые были устроены бои африканских женщин-гладиаторов. С тех пор женские бои стали в Риме традицией. По этому поводу поэт Ювенал с на­смешкой вопрошал в своих сатирах:

 

Кто на мишени следов не видал от женских ударов?

Колет ее непрерывно ударами, щит подставляя,

Все выполняя приемы борьбы, - и кто же? – матрона!

Ей бы участвовать в играх под трубы на празднике Флоры;

Вместо того не стремиться ль она к настоящей арене?

Разве может быть стыд у этакой женщины в шлеме,

Любящей силу, презревшей свой пол? Однако мужчиной

Стать не хотела б она: ведь у нас наслаждения мало.

 

Корбулон же по обвинению в участии в заговоре 65 г. по приказу императора совершил самоубийство со словами, достойными стоика: «Я этого заслужил». Его кончина, естественно, не могла быть вос­принята с радостью в армии, и особенно не понравилась командую­щим других римских легионов. Если на известие о казни нескольких сенаторов и патрициев они могли реагировать спокойно, то смерть соратника задела их за живое. В июне 66 г. был раскрыт новый заго­вор во главе с прием­ным сыном Корбулона Аннием Виницианом. Казни теперь затронули военную верхушку.

Назревал кризис и в Иудее. Несмотря на все попытки царя Ирода Агриппы II восстановить спокойствие и послушание Риму, его про­сто не стали слушать. В 66 г. вся Иудея была охвачена восстанием. Римляне были застигнуты врасплох, легионы в Иудее не в силах были справиться с ситуацией, и Нерону пришлось отправить на Восток три легиона под командованием Тита Флавия Сабина Веспа­сиана, в свое время сражав­шегося в Германии и затем участвовав­шего в завоевании Британии. В 51 г. Веспасиан был назначен консу­лом, а затем стал наместником Аф­рики. Ему, хоть и далеко не сразу, удалось подавить восстание, не­смотря на то, что иудеи сражались на­смерть. Но эта уже другая история, выходящая за рамки правления Нерона, – история нового императора новой династии, которая ста­нет править Римом очень скоро – Веспа­сиана Флавия.

Вообще же в своей внешней политике Нерон мечтал повторить по­ходы Александра Великого на Восток, но дело кончилось набором ле­гиона из рекрутов выше шести футов ростом – обычной для импе­ра­тора-актера показухой.

 

В 66 г. Нерон женился на Статилии Мессалине, супруге своего при­ближенного Вестина. Почва все более уходила из-под его ног, импера­тор все более оказывался в политической изоляции. Может быть, он и сам это чувствовал, но не нашел иного выхода, как вре­менно покинуть Рим. Тем более что это совпадало с его желанием преуспеть на самых известных театральных подмостках. Своим, как минимум, легкомыс­ленным бегством он нарушил в глазах римлян все приличия: оставив все дела на своего вольноотпущенника Эпаф­родита, император больше года выступал на всех аренах Греции. И это в то время, когда его легио­неры умирали на поле боя. Военных шокировало то обстоятельство, что их император участвует в пред­ставлениях наряду с профессиональными актерами, относящимися к низшей категории римских граждан. Они по-прежнему считали, что правитель Империи должен быть прежде всего воином и государст­венным мужем, а не балаганным кривлякой.

В Греции Нерон был настолько заинтересован Элевсинскими мис­териями, что попросил принять его в число посвященных. Однако его просьба была отвергнута, поскольку убийство матери делало его в гла­зах участников ритуала недостойным единения с другими людьми. Ведь ритуал мистерий был основан на греческом мифе о Деметре и ее дочери Персефоне, которая была вынуждена спуститься в мир мертвых, а затем снова вернулась на землю с разрешения владыки загробного мира. Для большинства эти события символизи­ровали угасание живой природы осенью и ее последующее возрож­дение, а для посвященных их смысл заключался в возрождении людей после смерти и их пробуждения в но­вом качестве. Устроители мистерий могли запретить участие в них лю­бому недостойному такой чести, и предъявить претензии к ним было невозможно. Не­смотря на глубочайшее почтение, с которым греки от­носились к Нерону, им не удалось уговорить организаторов Элевсин­ских мисте­рий принять императора в число их участников.

В остальном же его путешествие по Греции проходило триум­фально: в честь приезда Нерона были организованы особые состяза­ния, в ходе которых он встречался с самыми известными греческими пев­цами, музыкантами и колесничими, и при этом неизменно полу­чал пер­вые призы. Еще бы – он путешествовал во главе армии из 5 000 клаке­ров, т.н. августанов! Нерону присудили 1 800 венков, а статуи прежних победителей Олимпийских игр бросили в канавы, чтобы расчистить ме­сто для его собственных. Выступать на сцене вместе с ним было так же опасно, как сидеть в одной клетке с тигром. Самый мощный атлет ва­лился навзничь при первом ударе его кулака, возничий старался уме­рить бег своей колесницы до скорости сохи, самые мелодичные голоса становились простуженными и угасали, когда им приходилось петь дуэт вместе с цезарем. Только один виртуоз из Коринфа осмелился спеть верно, ему аплодировали – и он погиб! По знаку Нерона другие актеры, прижав несчастного к ко­лонне театра, проткнули ему горло ударами стилета. В конце своего путешествия император картинно «вернул неза­висимость» Греции, т.е. провинции Ахайе, ради ее славного прошлого, однако этот жест остался без всяких политических последствий.

 

Когда он вернулся в Рим весной 68 г., выяснилось, что контроли­ро­вать ситуацию невозможно: продолжалась война в Иудее, а в марте 68 г. в Галлии восстал легат, пропретор этой провинции Гай Юлий Виндекс. Безусловно, репрессиями и конфискациями Нерон лишь приблизил гражданскую войну. Главной ее причиной было стремле­ние широких кругов провинциальной знати, влияние которой далеко не отвечало ее истинной силе, получить доступ к управлению делами Империи. По­этому междоусобная борьба вылилась в соперничество различных про­винциальных армий, командиры которой объявили себя императорами.

О галльском восстании принцепс узнал в Неаполе тот день, в кото­рый когда-то убил свою мать. То было своеобразное знамение, но Нерон отнесся к известию очень спокойно, окружавшим его пока­залось, что император даже обрадовался поводу разграбить богатей­шие провинции по праву войны. Вообще-то ему уже давно было предсказано астроло­гами, что рано или поздно он будет низвергнут. Тогда Нерон легкомыс­ленно произнес: «Прокормимся ремеслиш­ком!», имея в виду свои заня­тия искусством. Больше всего его огор­чило то обстоятельство, что Вин­декс в своих посланиях назвал его Агенобарбом (т.е., рыжебородым) и обозвал его дрянным кифаредом.

Пока еще верные Нерону легионы рейнской армии подавили вос­стание Виндекса, но затем последовало возмущение испанских легио­нов, которые провозгласили императором своего командую­щего Сервия Сульпиция Гальбу – знатного римского патриция и влиятельного сена­тора. Вот тогда Нерон отреагировал согласно мо­менту: сначала он рух­нул, как подкошенный, а затем, опомнившись, разорвал на себе одежду и, колотя себя по голове, прокричал, что все кончено. Он, наконец, по­нял ситуацию, хотя еще лелеял замыслы жестоко разобраться с заго­ворщиками.

Гальба двинулся на Рим, где взбунтовались преторианцы и при­сяг­нули на верность командующему испанских легионов, как новому принцепсу. Сенат, незамедлительно объявил Нерона врагом Отече­ства.

После этого бывшему императору ничего не оставалось, кроме как покончить с собой для того, чтобы избежать позорной казни. Телохра­нители и те, кто называл себя его друзьями, покинули его в одну ночь. Поначалу он не нашел даже опытного убийцу, чтобы от его руки при­нять смерть – сам он