Тиберий Клавдий Цезарь Август Германик

(Клавдий)

Хотел ли быть императором 51-летний мужчина, принявший столь громоздкое официальное имя? Он и свое родовое – Клавдий - долгое время из-за врожденного заикания (которое ему все-таки со временем удалось исправить) не мог произнести слитно. Скорее всего, даже не мечтал, ибо вся его жизнь, предшествовавшая описан­ным событиям, со­всем не говорила об этом.

Клавдий, младший брат популярного в Риме Германика, родился в 10 г. до н. э. в семье пасынка Октавиана Друза Старшего и Антонии Младшей. С самого раннего детства он, некрасивый и болезненный ре­бенок, казался родителям, вся любовь которых изливалась на старшего брата, слишком недоразвитым, недотепой, да и просто уродом. Клавдий родился семимесячным, затем в раннем детстве перенес малярию и корь, тяжело сказавшихся на его организме: мальчик оглох на одно ухо и у него развились рожистое воспаление и колит. Вдобавок, в резуль­тате детского паралича у него укоротилась одна нога, и поэтому он был обречен всю жизнь хромать. К тому же ребенка мучили нередкие сер­дечные приступы.

Его мать Антония, пережив трудные роды, питала к нему такое от­вращение, что называла его «живым предостережением» и прямо гово­рила, что природа начала его лепить, но не кончила и с отвраще­нием отбросила в сторону, отчаявшись в успехе. И что древние были мудрее и великодушнее, оставляя хилых младенцев на склоне холма в дождь и ветер ради блага целого народа. Если же она желала уко­рить кого-либо в тупоумии, то заявляла, что этот человек «глупее моего Клавдия». А бабка Ливия настолько презирала своего внука, что даже с ним не об­щалась, а если возникала необходимость повос­питывать его, то делала это через записки или рабов. Проницатель­ный Август, напротив, увидел в Клавдии незаурядный ум, но ум ученого или писателя, а не политика. Первый принцепс считал его неспособным к государственному управ­лению. Это мнение было настолько распространено, что когда сестра Клавдия Ливия Ливилла услыхала, что ему суждено стать императо­ром, она при всех громко заявила, что римский народ не заслуживает такой несчастной и недостойной участи.

Клавдий не только был вынужден, но и полностью смирился с тем имиджем, который навязали ему с детства. Он был ласков и спокоен, старался никого не раздражать и ни с кем не делиться своим мнением о происходящем, хотя оно наверняка было справедливым. Ведь на самом деле Клавдий был весьма способным и интеллекту­ально развитым че­ловеком. Он любил научные занятия и умел, хотя и медленно, говорить обдуманно и выразительно. Знаменитый римский историк Тит Ливий довольно быстро распознал его ум и посоветовал ему писать римскую историю и другие сочинения. Клавдий внял этому совету и много лет незаметно жил в Палатинском дворце, будучи погружен в ученые заня­тия. За это время он написал на латинском и греческом языках не только римскую историю, но и свою биографию, историю этрусков и историю Карфагена, а также ряд других сочинений. Очевидно поэтому Калигула, уничтожив своих родственников, только в самый последний момент обратил внимание на дядю Клавдия, которого так и не смог осу­дить. В самом деле, придраться к Клавдию было очень сложно – он ни­когда не перечил племяннику и вообще старался держаться от него по­дальше.

 

Клавдий, в сущности, являлся провиденциалистом, и во всем пола­гался на судьбу. Отсюда проистекало и его поведение в день убийства Калигулы. Светоний повествует об этом так: «Когда заго­ворщики, гото­вясь напасть на Калигулу, стали оттеснять от него придворных, якобы император пожелал остаться один, Клавдий вместе с остальными был вытолкнут и попал в Гермесову комнату; оттуда при первом слухе об убийстве он в испуге бросился в сосед­нюю Солнечную галерею и спрятался за занавесью у дверей. Какой-то воин-преторианец, пробе­гавший мимо, увидел его ноги, захотел проверить, кто там прячется, уз­нал его, вытащил, и когда тот в страхе припал к его ногам, обратился к нему с приветствием, как к импера­тору и повел к своим соратникам, ко­торые попусту буйствовали, не зная, что делать дальше. Они посадили Клавдия на носилки и… поочередно сменяясь, понесли к себе в прето­рианский лагерь его, дрожащего от ужаса, а встречная толпа его жалела, словно это не­винного тащили на казнь».

Действительно, никто тогда не знал, какая участь ждет Клавдия. Только в лагере, окруженный стражей, дядя убиенного императора ус­покоился за свою жизнь. Он логично рассудил, что если бы его хотели убить, то сделали бы это сразу.

Тем временем смерть Калигулы вскружила головы многим сена­то­рам. Кроме того, многим стало ясно, на что может быть способен безу­мец, обладающий властью и титулом принцепса, да и уважение к сис­теме принципата было серьезно подорвано. Всеобщее настроение рас­полагало к попыткам снова возродить республику. Консулы созвали первое заседание не в курии Юлия, а в Капитолии с твердым намере­нием провозгласить всеобщую свободу. Некоторые сенаторы даже при­зывали истребить память о Цезарях и разрушить храмы Юлия Цезаря и Августа. А когда Клавдия через народных трибунов тоже пригласили на заседание, он повел себя весьма дальновидно, ответив, что его удержи­вают сила и принуждение. Он рассудил, что пусть пока сенаторы вы­пустят накопившиеся на предыдущее правле­ние пары, а народ тем вре­менем решит, что к чему.

Известный принцип Августа, которого Клавдий очень уважал, «то­ропись медленно!» привел к положительным для него результа­там. Се­нат захлебнулся полученной свободой, не знал, что с ней делать, но, ви­димо, попросту отвык от нее. Заседание захлестнула волна противоре­чивых мнений, Сенат медлил с решением, а народ, тем временем, то и дело выкрикивал имя нового принцепса – Клав­дия. К несчастью для се­наторов, они уже не имели права голоса в решении важного вопроса о римской государственности. Принцепс Калигула был убит собствен­ными солдатами, и только они могли решить, кто будет следующим владыкой Рима. Сейчас именно армия имела право решающего голоса во всем, что происходило в государ­стве. Равной ей силы не существо­вало, а противопоставить ей было нечего.

Клавдию ничего не оставалось, как принять присягу от претори­ан­цев и на всякий случай пообещать каждому по пятнадцать тысяч сес­терциев – ситуация ведь была неспокойной, заговорщики по-прежнему кричали о свободе. Светоний же говорит, что Клавдий был «первый среди Цезарей, купивший за деньги преданность войска». Автор «Жизни двенадцати Цезарей» несправедлив в отношении Клавдия, по­скольку преданность войска за деньги политики уже покупали, начиная со времен Гая Мария.

 

Сенату, поставленному перед свершившимся фактом, не остава­лось ничего иного, как поднести Клавдию все обычные титулы, которые по­лучал глава государства. И первой задачей нового прави­теля Империи стало умиротворение всех враждующих партий. За убийство Калигулы были казнены только Кассий Херея и несколько главных заговорщиков. Как сообщает в «Иудейских древностях» Иосиф Флавий, голову Херее по его просьбе отрубили тем же мечом, которым он нанес удар Кали­гуле. Остальные замешанные в заговоре лица были прощены. Клавдий постарался приложить все усилия, чтобы стереть из памяти римлян годы жестокого правления своего племянника: бумаги Калигулы были сожжены, введенные им налоги постепенно отменены, отправленные в ссылку возвращены в Рим, статуи Калигулы уничтожены.

Клавдий правил римской державой четырнадцать лет, и диапазон его государственной деятельности оказался широким. Во время его правления завершился важный процесс, начавшийся еще при Цезаре и Августе, - реорганизация административной системы и создание бюро­кратического аппарата Империи. Для управления огромным имущест­вом императора были созданы четыре дворцовые канцеля­рии, во главе которых Клавдий поставил своих вольноотпущенников – Палланта, Нарцисса, Каллиста и Полибия. Возникшие для управле­ния частным хо­зяйством императора, дворцовые канцелярии посте­пенно превратились в центральные органы имперского управления, а их начальники приоб­рели немалую власть. Последнее обстоятельство послужило важной причиной отношения античных авторов к Клав­дию, которого они ри­суют человеком слабым и безвольным, игруш­кой в руках своих вольно­отпущенников и жен. Однако эта характе­ристика может быть только отчасти справедливой по отношению к последним годам правления Клавдия, когда реальная власть стала постепенно ускользать из его рук. И не столько благодаря вольноот­пущенникам, сколько в силу его ста­рости и зависимости от сильной женщины – его последней жены Аг­риппины.

Надо сказать, что вольноотпущенников в Риме было столь много, что Тацит очень тонко заметил: «Если обособить вольноотпущенни­ков, то станет очевидной малочисленность свободнорожденных». В прин­ципе, вольноотпущенники были частью естественного процесса транс­формации рабовладения, двигавшегося по пути к наибольшей экономи­ческой выгоде. В I в. уже довольно распространенным явле­нием на вил­лах и латифундиях становились рабы с пекулием (т.е. с небольшим уча­стком земли и соответствующими орудиями труда) и колоны – свобод­ные арендаторы. Многие рабовладельцы отнюдь не являлись зверями и отпускали на волю старых рабов и за хорошую службу. Много вольно­отпущенников появилось и во время «про­скрипций» Калигулы. А Клав­дий специальным эдиктом узаконил отпуск на свободу старых и боль­ных рабов, оставленных своими хозяевами без помощи.

«Его вольноотпущенники, взяв большую силу, оскверняли все раз­вратом, мучили людей ссылками, убийствами, проскрипциями, - писал римский историк Аврелий Виктор. – Феликса, одного из них, Клавдий поставил во главе легионов в Иудее, евнуху Поссидию после триумфа над Британией было дано среди других храбрейших воинов почетное оружие….; Полибию разрешено было шествовать между двумя консу­лами. Но всех их превзошли секретарь Нарцисс, который держал себя как господин своего господина, и Паллант, украшенный преторскими знаками отличия. Они оба были так бо­гаты, что когда Клавдий жало­вался на недостаток денег в казне, то в народе остроумно говорили, что у него могло бы быть денег в изоби­лии, если бы эти два вольноотпу­щенника приняли его в свою компа­нию». Кстати, Паллант, заведовав­ший финансами, имел триста мил­лионов сестерциев и получил претор­ские отличия за поддержку закона Клавдия о наказании женщин в слу­чае их брачного сожитель­ства с рабами.

Безусловно, Клавдию, невольно ставшему императором, надо было на кого-то опираться в управлении, и он полагал, что это должны быть люди, которым он оказал благодеяние, и что на эту роль больше всего подходят вольноотпущенники. Сенату, по-преж­нему разглагольство­вавшему о свободе, он не доверял, а армии боялся. Как он в перспективе ошибался, опираясь на облагодетельст­вованных им людей! Но какой высшей мудрости можно было ожи­дать от Клавдия, когда даже великий римский философ Сенека ста­нет жертвой своих благодеяний и неза­долго до своей смерти напи­шет: «Те, кому мы причиняем зло, реже льстят нам, чем те, кому мы делаем добро. Облагодетельствованный че­ловек испытывает униже­ние и потом отплачивает за горечь обиды».

 

Новый император взял курс на компромисс. Террористический ре­жим, установившийся в Риме при предшественниках Клавдия, был смягчен, процессы об оскорблении Величества прекратились. Клав­дий объявил общее «прощение и забвение», началось улучшение состояния финансов и городского снабжения. Тем не менее, согласно античным источникам, автократический курс все же продолжался: за время его правления было казнено 35 сенаторов и 300 всадников. Часть казнен­ных, недовольная властью вольноотпущенников, при­нимала участие в покушениях на Клавдия; часть оказалась жертвами зависти и корысто­любия третьей жены императора – Мессалины, а остальные – жертвами властолюбия его последней жены Агриппины. В 42 г. в Далмации вос­стали два легиона во главе с Фурием Камил­лом Скрибонианом. Мятеж этот прекратился через 5 дней, поскольку легионеры убили своего пред­водителя.

В силу выше приведенных фактов Клавдий не пользовался любо­вью современников и античных писателей. Подобное мнение в ходу и по сей день, к примеру, вывод Тацита о том, что «Это был прин­цепс, у которого не было других мыслей и другой неприязни, кроме подсказан­ных и внушенных со стороны», в литературе часто объяв­ляется спра­ведливым.

 

Как порой внешний облик и манеры, несовместимые с традицион­ным представлением о мужчине-римлянине, оказывают воздействие на характеристику всего правления этого императора! По сути, ведь в по­литике Клавдия в течение долгих лет прослежива­лись именно его лич­ность, его ум и его представления о власти. Большинство деяний, осу­ществляемых им, не могли быть идеей вольноотпущенника или какой-либо из его жен. Помимо централиза­ции власти и создания император­ской канцелярии, Клавдий много внимания уделял развитию Рима и его экономическим связям с провинциями. Он начал строительство боль­шого порта в устье Тибра около Остии, чтобы облегчить плавание тор­говых кораблей непо­средственно в Рим. По его инициативе были взяты под охрану госу­дарства все строения, по крайней мере, в Италии без письменного разрешения Сената нельзя было сломать ни одного дома, пусть даже брошенного или необитаемого. В самом Риме были расши­рены улицы и канализационная сеть, в результате чего вода в городе стала гораздо чище. При Клавдии была учреждена официальная почто­вая служба.

Весьма энергичной и успешной являлась, в отличие от времен Кали­гулы, внешняя политика этого императора. К Империи были присоеди­нены новые территории, а зависимые царства вошли в более тесный контакт с имперской администрацией. Самым крупным достижением стало завоевание Британии. В 42 г. 50-тысячная рим­ская армия высади­лась на юго-востоке острова и перешла Темзу. На театр военных дейст­вий прибыл сам Клавдий, на глазах у которого римляне разбили войска местного царя Каратака. По возвращении император справил пышный триумф, а его сын получил почетное имя Британник. По свидетельству Светония, в 44 г. после победы в Бри­тании принцепс «дал на Марсовом поле военное представление, изображавшее взятие и разграбление го­рода, а потом покорение британских царей, и сам распоряжался, сидя в плаще полководца». К концу жизни Клавдия были также завоеваны центральные районы Британии.

Помимо этого, при нем римскими провинциями стали Маврита­ния, Фракия, в Малой Азии - Ликия и Памфилия. В них проходило активное строительство городов, и укреплялись контакты с местной знатью: в своей провинциальной политике Клавдий продолжал ли­нию Цезаря на романизацию. Многие провинциалы получили права римского граждан­ства, более того, в 48 г. по настоянию принцепса Сенат даровал права доступа в свой состав представителям галль­ского племени эдуев. Так тихо и незаметно начался неотвратимый процесс варваризации Импе­рии; Клавдий же, возможно, искал еще одну опору для укрепления своей власти и размывания состава Се­ната. Немалое количество сенато­ров и всадников вознегодовали на него за это нововведение.

 

Надо сказать, Клавдий, выросший и возмужавший в очень нервоз­ной и опасной для жизни обстановке, все время чего-то боялся. Отсюда, возможно, происходило его пристрастие к лицезрению гораздо мень­шего количества, чем при его предшественниках, казней и гладиатор­ских боев, характерное, впрочем, и для других императо­ров. Тем не ме­нее, именно в отношении Клавдия Светоний не преми­нул заметить, что «природная его свирепость и кровожадность обна­руживалась в боль­шом и малом. Пытки на допросах и казни отце­убийц заставлял он про­изводить немедля и у себя на глазах. Одна­жды в Тибуре он пожелал ви­деть казнь по древнему обычаю; пре­ступники были уже привязаны к столбам, но не нашлось палача; тогда он вызвал палача из Рима и терпе­ливо ждал его до самого вечера. На гладиаторских играх, своих или чу­жих, он всякий раз приказывал добивать даже тех, кто упал случайно… ему хотелось посмотреть в лицо умирающим». В другом месте своего повествова­ния о Клавдии Светоний противоречит сам себе: «не всегда он следо­вал букве законов и часто по впечатлению от дела умерял их суро­вость или снисходительность милосердием и справедливостью. Так, если кто в гражданском суде проигрывал дело из-за чрезмерных требований, тем он позволял возобновлять иск; если же кто был уличен в тягчайших преступлениях, тех он, превышая законную кару, приказы­вал бросать диким зверям».

Примером для Клавдия всегда был Цезарь, даже в его пристра­стии к гладиаторским боям. Перед тем, как осушить Фуцинское озеро, прин­цепс, как и знаменитый диктатор, устроил на нем битву двух флотилий с 19 000 вооруженными воинами на борту, которую Светоний описы­вает следующим образом: «Когда бойцы прокричали ему: «Здравствуй, император, идущие на смерть приветствуют тебя!» - он им ответил: «А, может, и нет», - и, увидев в этих словах помило­вание, все они отказа­лись сражаться. Клавдий долго колебался, не расправиться ли с ними огнем и мечом, но потом вскочил и, про­тивно ковыляя, припустился вдоль берега с угрозами и уговорами, пока не заставил их выйти в бой. Сражались в этом бою сицилийский и Родосский флот, по двенадцати трирем каждый, а знак подавал трубою серебряный тритон, с помощью машины поднимаясь из воды». Как свидетельствует Тацит в своих «Ан­налах», все эти 19 000 человек были осужденными.

Да, Клавдий никак не мог сравняться со своим образцом прави­теля, и более всего в отношениях с женщинами.

 

В семейной жизни императора преследовали одни неудачи, самой последней из которых стала его собственная кончина. Не получив любви и ласки от матери, всю жизнь Клавдий нуждался в женской ласке до такой степени, что мог попадать под влияние тех женщин, которых сильно любил. Сам же он отнюдь не являлся пред­метом любви жен­ского пола – четыре раза женщины выходили за него замуж либо по принуждению, либо по расчету. Первые две его жены не заслуживают специального внимания, да и он их особо не любил. А вот Валерия Мес­салина, несмотря на то, что успела родить Клавдию двоих детей – Окта­вию и Британника – своим распутством и разнузданностью сумела по­разить даже видавшее виды римское общество. Она была столь фанта­стически развратна, что ее имя стало нарицательным. Ювенал так опи­сывал ее в своих стихах:

 

Взгляни же на равных богам, послушай, что было

С Клавдием: как он заснет, жена его, предпочитая

Ложу в дворце Палатина простую подстилку, хватала

Пару ночных с капюшоном плащей, и с одной лишь служанкой

Блудная Августа эта бежала от спящего мужа;

Черные волосы скрыв под парик белокурый, стремилась

В теплый она лупанар, увешанный ветхою тканью,

Лезла в каморку пустую…

Ласки дарила входящим и плату за это просила.

 

Через своих вольноотпущенников Клавдий знал о похождениях жены, но до поры до времени терпел. Конечно, супруг, старше ее на тридцать лет, мало привлекал Мессалину, но и простой разврат в лупа­нарах тоже скоро перестал удовлетворять молодую женщину. Стрелы амура настигли и ее в виде красивейшего из римских юно­шей Гая Си­лия. Страсть Мессалины была настолько сильна, что она сначала рас­торгла брак Силия, а затем публично справила с ним свадебные обряды при живом муже. Когда Клавдий узнал об этом, его терпение истощи­лось, и он приказал казнить Силия и несколько римских всадников, с которыми его супруга имела любовные связи. Сама Мессалина была убита по приказанию Нарцисса, опасавшегося, что Клавдий ее пощадит. Ни тени смятения не пробежало по лицу Клавдия, когда он узнал о ее смерти, настолько император был опус­тошен. Лишь Октавия и Британ­ник открыто выражали свое горе. Специальным постановлением Сената имя и статуи Мессалины были изъяты из всех общественных мест и ча­стных домов, а Нарцисс получил квесторские знаки отличия. Возможно, секретарь Клавдия стремился сделать, как лучше, но получилось хуже некуда.

 

Клавдий не выносил безбрачного существования, и попросил у чле­нов своей канцелярии обдумать новую кандидатуру ему в жены. Ему были представлены три женщины, из которых больше по сердцу ему пришлась старшая дочь Германика Агриппина Младшая, канди­датура Палланта. Красивая Агриппина являлась племянницей импе­ратора, и, часто бывая на его глазах, успела испробовать на нем свои чары. К тому времени она уже успела стать вдовой, имея от первого брака с внуком Марка Антония Гнеем Домицием Агенобарбом сына Нерона. По словам Светония, Гней Домиций был «человек, гнусней­ший во всякую пору его жизни». Под стать ему являлась и жена, высокомерная и жестокая, ли­цемерная и алчная, всепоглощающей страстью которой была власть. Она могла достичь своей цели, либо будучи супругой властелина, либо его матерью, и действовала со­гласно своему плану.

Брак дяди с племянницей по римским законам считался крово­смеси­тельным, однако дело было улажено специальным постановле­нием Се­ната, сделавшим исключение для Клавдия, и в 49 г. Агрип­пина стала Августой. Только с этого времени можно говорить о том, что император был не вполне самостоятелен и делил свою власть с супругой. Агрип­пина даже появлялась перед войском, что было новшеством и не соот­ветствовало римским обычаям. Вскоре она добилась, чтобы Клавдий усыновил Нерона.

Но у принцепса были советники, которые обогатились, шли наме­ченным ранее курсом управления и не хотели терять власть. Осо­бенно сопротивлялся власти Агриппины Нарцисс, поддержавший родную тетю Нерона Домицию Лепиду в ее яростной вражде против Агрип­пины. Обе женщины боролись за влияние на Нерона, любив­шего ласко­вую тетку так же, как суровую мать. Агриппина добилась своего: Доми­цию Лепиду, несмотря на защиту Нарцисса, обвинили в колдовстве и приговорили к смертной казни. Нарцисс же сам почел за благо скрыться из Рима, сообразив, что век Клавдия прошел, и его карьера на этом за­кончилась.

 

Итак, главные враги Агриппины исчезли со сцены, и теперь можно было расчистить путь для правления сына, на которого, как она пола­гала, влиять будет легче. Тем более что Нерон уже стал признанным на­следником императора и в 53 г. женился на его дочери Октавии. 13 ок­тября 54 г. Клавдий был отравлен ядом, положенным по приказу его супруги в изысканное грибное блюдо. Это только самая распространен­ная версия смерти императора, но то, что он был отравлен, не сомне­вался никто. Предварительно Агриппина заручи­лась обещанием прето­рианской гвардии объявить Нерона новым правителем и пообещала за это большую награду. Если солдаты говорила «да», то сенаторы уже не смели ответить отказом.

Клавдию устроили торжественные похороны, каких Рим не видел со времен Августа, а его наследник произнес надгробную речь, в которой все деяния императора превозносились до небес. Правда, ко­гда юный Нерон заговорил о мудрости и предусмотрительности Клавдия, никто, согласно Тациту, «не смог побороть усмешку». Ни для кого не было тайной, кто спровадил Клавдия на тот свет.

Над Клавдием продолжали насмехаться и после его смерти. Вы­дающийся философ, политик, воспитатель Нерона Сенека написал па­родию на обожествление императора, которую назвал «Отыквле­ние», и в которой Клавдий после смерти превращается не в бога, а в тыкву – символ глупости. Конечно, Сенека, унижая Клавдия как человека и по­рицая его за предоставление права римского граждан­ства грекам и иным варварам, на этом фоне желал больше похвалить Нерона, на поли­тику которого он надеялся серьезно влиять. Впо­следствии философ поймет, как горько он ошибался.

Ушедший в иной мир император в силу своих личных качеств не мог походить ни на Цезаря, ни на Августа. Он был Клавдием, и, воз­можно, именно Клавдий тогда был нужен римской истории. Его все-таки оценили по достоинству. Он был обожествлен и таким образом по­ставлен римлянами в один ряд с теми, кого уважал – с Юлием Цезарем и Октавианом Августом. То было самое реальное признание его заслуг и достижений, несмотря на последующие сочинения ан­тичных авторов. Его мраморная статуя, находящаяся в музее универ­ситета в Ростоке, представляет собой идеальный тип мужчины ан­тичного типа и крепкого телосложения – все видимые недостатки императора как будто стерты. История же все равно напоминает о них, равно как и о его в целом дос­тойной и успешной политической деятельности.

 

VII