Венец творения 7 страницаветочка. Маленькие - без штанов. С голыми попками... А у нас приказ: с народом не общаться, панику не поднимать... И вот теперь живу с этим..."
"По телевизору вдруг замелькали передачи... Один из сюжетов: бабка подоила молоко, налила в банку, репортер подходит с военным дозиметром, водит по банке... Идет комментарий, что вот, смотрите, совершенная норма, а до реактора десять километров. Показывают реку Припять... Купаются, загорают... Вдалеке виден реактор и клубы дыма над ним... Комментарий: западные голоса сеют панику, распространяют заведомую клевету об аварии. И снова с этим дозиметром -- то к тарелке ухи его прикладывают, то к шоколадке, то к пончикам у открытого киоска. Это был обман. Военные дозиметры, которые находились в то время на вооружении нашей армии, не рассчитаны на проверку продуктов, они только меряют фон. Такое количество лжи, с которым связан в нашем сознании Чернобыль, было разве только в сорок первом... При Сталине..."
"Хотела родить от любви... Мы ждали первенца. Муж хотел мальчика, а я -- девочку. Врачи уговаривали меня: "Надо решиться на аборт. Ваш муж долгое время находился в Чернобыле". Он -- шофер, и его в первые дни туда призвали. Возил песок и бетон. Но я никому не верила. Не хотела верить. Я читала в книгах, что любовь может все победить. Даже смерть. Ребеночек родился мертвый. И без двух пальчиков. Девочка. Я плакала. "Ну, пусть бы у нее хотя бы пальчики были. Она же -- девочка...".
"Никто не понимал, что произошло... Позвонила в военкомат, мы, медики, все военнообязанные, предложила свою помощь. Не помню фамилию, но звание было майор, ответил мне: "Нам нужны молодые". Я пробовала убеждать: "Молодые врачи, во-первых, не готовы, а, во-вторых, они подвергаются большей опасности, молодой организм чувствительнее к воздействию радиации". Ответ: "У нас приказ -- брать молодых". Помню... У больных стали плохо заживать раны. Еще... Тот первый радиоактивный дождь, после которого пожелтели лужи. Стали желтые на солнце. Теперь этот цвет тревожит всегда. С одной стороны, сознание ни к чему подобному оказалось не готово, а с другой -- мы ведь самые лучшие, самые необыкновенные, у нас самая великая страна. Мой муж, человек с высшим образованием, инженер, он серьезно меня уверял, что это террористический акт. Вражеская диверсия. Мы так думали...Мы так были воспитаны... Но я вспоминала, как ехала в поезде с одним хозяйственником, и он мне рассказывал о строительстве Смоленской атомной станции: сколько цемента, досок, гвоздей, песка уплывало с объекта в близлежащие деревни. За деньги, за бутылку водки... В деревнях... На заводах...Выступали работники райкомов партии, ездили, общались с народом. Но ни один из них не способен был ответить на вопросы, что такое дезактивация, как защитить детей, какие коэффициенты перехода радионуклидов в пищевые цепочки? Об альфа- бета- и гамма частицах, о радиобиологии, ионизирующих излучениях, не говоря об изотопах. Для них это были вещи из иного мира. Они читали лекции о героизме советских людей, символах военного мужества, происках западных спецслужб... Взяла слово на партсобрании: где профессионалы? Физики? Радиологи? Мне пригрозили, что заберут партбилет..."
"Много было необъяснимых смертей... Неожиданных... У моей сестры болело сердце... Когда она услышала о Чернобыле, почувствовала: "Вы это переживете, а я -- нет". Она умерла через несколько месяцев... Врачи ничего не объяснили. А с ее диагнозом еще долго можно было жить... Рассказывают... У старух появлялось молоко в грудях, как у рожениц. Медицинский термин этому явлению -- релаксация. А для крестьян? Божья кара... Случилось такое с бабкой, которая жила одиноко. Без мужа и без детей. Сбожеволила. Ходила по деревне и качала что-нибудь на руках, возьмет полено или детский мячик обвяжет платком.... Люли-люли... Баюшки..."
"Я боюсь жить на этой земле... Дали дозиметр, а зачем он мне? Постираю белье, оно у меня белюсенькое -- дозиметр звенит. Приготовлю еду, спеку пирог -- звенит. Постелю постель -- звенит. Зачем он мне? Я кормлю детей -- и плачу. "Чего ты, мамка, плачешь?" Двое детей--двое мальчиков. Все время с ними по больницам. По врачам. Старшенький: то ли девочка, то ли мальчик. Лысенький. Я -- и к профессорам с ним, и к бабкам. Шептухам, знахаркам. Самый маленький в классе. Ему нельзя бегать, играть, если кто нечаянно ударит, потечет кровь, он может умереть. Болезнь крови, я ее даже не выговорю. Лежу с ним в больнице и думаю: "Умрет". Потом поняла, что так думать нельзя, а то смерть услышит. Плакала в туалете. Все мамы в палатах не плачут, а в туалетах, в ванной. Вернусь веселая: - У тебя уже щечки порозовели. Выздоравливаешь. - Мамочка, забери меня из больницы. Я тут умру. Тут все умирают. Где мне плакать? В туалете? А там очередь... Там все такие, как я..."
"На радуницу... В день поминовения... Нас пускают на кладбище. На могилки... А заходить в свои дворы, милиция приказывает, нельзя. На вертолетах они над нами летают. Так мы хоть издали поглядим на наши хаты... Перекрестим их... Привезу ветку сирени с родного места, и она год у меня стоит..."
"Расскажу вам, что такое наш человек... Советский.... В "грязных" районах... В первые годы магазины завалили гречкой, китайской тушенкой, и люди радовались, похвалялись, что, мол, нас теперь отсюда не выгонишь. Нам тут хорошо! Загрязнялась почва неравномерно, в одном колхозе и "чистые", и "грязные" поля. Тем, кто работает на "грязных"? платят больше, и все просятся туда. На "чистые" ехать отказываются... Недавно был у меня в гостях брат с Дальнего Востока. "Вы, -- говорит, -- тут как "черные ящики"... Люди - "черные ящики"... "Черные ящики" есть на каждом самолете, они записывают вся информацию о полете. Когда самолет терпит аварию - ищут "черные ящики". Мы думаем, что живем, как все... Ходим, работаем... Влюбляемся... Нет! Мы записываем информацию для будущего..."
"Я -- детский врач... У детей все иначе, чем у взрослых. У них, например, нет понятия, что рак -- это смерть. Этот образ у них не возникает. Они все о себе знают: диагноз, название всех процедур, лекарств. Знают больше, чем их мамы. А их игры? Бегают по палатам друг за другом и кричат: "Я - радиация! Я - радиация!". Мне кажется, что когда они умирают, у них такие удивленные лица... Они в недоумении... Лежат с такими удивленными лицами..."
"Врачи меня предупредили, что мой муж умрет... У него рак крови... Он заболел, когда вернулся из чернобыльской зоны. Через два месяца. Его с завода туда послали. Пришел с ночной смены: - Утром уезжаю... - Что ты там будешь делать? - Работать в колхозе. Сгребали сено в пятнадцатикилометровой зоне. Убирали свеклу. Копали картошку. Вернулся. Поехали к его родителям. Помогал отцу штукатурить печь. И там упал. Вызвали "скорую", отвезли в больницу -- смертельная доза лейкоцитов. Отправили в Москву. Приехал оттуда с одной мыслью: "Я умру". Стал больше молчать. Убеждала. Просила. Словам моим не верит. Тогда я родила ему дочь, чтобы поверил. Я сны свои не разгадываю... То меня ведут на эшафот, то я вся в белом... Сонник не читаю...Проснусь утром, посмотрю на него: как же я останусь одна?. Хотя бы девочка подросла и его запомнила. Она маленькая, недавно стала ходить. Бежит к нему: "Па-а-а..." Гоню эти мысли... Если бы я знала... Закрыла бы все двери, стала бы на пороге. Заперла бы на десять замков..."
"Уже два года живем с моим мальчиком в больнице... Маленькие девочки в больничных палатах играют в "куклы". Куклы у них закрывают глаза... Так куклы умирают... - Почему куклы умирают? - Потому что это наши дети, а наши дети жить не будут. Они родятся и умрут. Моему Артемке семь лет, а на вид ему дают пять. Закроет глаза, и я думаю, что уснул. Заплачу: он же не видит. А он -- отзывается: - Мама, я уже умираю? Заснет и почти не дышит. Я стану перед ним на колени. Перед кроваткой. - Артемка, открой глаза... Скажи что-нибудь... "Ты еще тепленький..." -- думаю про себя. Откроет глаза. Опять заснет. И так тихо. Как умер. - Артемка, открой глазки... Я не даю ему умереть..."
"Недавно праздновали Новый год... Накрыли хороший стол. Все свое: копчености, сало, мясо, огурчики маринованные, только хлеб из магазина. Даже водка своя, самодельная. Свое, как у нас смеются, чернобыльское. С цезием, стронцием вприкуску. А где что взять? Магазины в деревнях с пустыми прилавками, а если что и появится, то с нашими зарплатами и пенсиями не подступишься. Пришли к нам гости. Наши хорошие соседи. Молодые. Один учитель, второй -- колхозный механик с женой. Выпили. Закусили. И начались песни. Не сговариваясь, запели революционные песни. Песни о войне. "Утро красит нежным светом стены древнего Кремля" -- мою любимую. И получился хороший вечер. Такой, как раньше. Написала про это сыну. Он у нас учится в столице. Студент. Получаю ответ: "Мама, я представил себе эту картину - чернобыльская земля. Наша хата. Блестит новогодняя елка... А люди за столом поют революционные и военные песни, будто нет у них позади ни ГУЛАГА, ни Чернобыля..." Мне стало страшно не за себя, а за сына. Ему некуда вернуться..."
|
