Глава 23. Смех Ди был ну, божественный, на самом деле

 

Смех Ди был… ну, божественный, на самом деле. Настолько, что отключил часть мозга Матиаса, и он не мог вспомнить, что сказал такого смешного.

– Так, как твоя память? – спросила она.

– Пятнами.

– Она вернется. Прошло, что, всего полтора дня? – Она наклонилась в бок, когда принесли тарелку с ее яйцами, сосиской, тостом и драниками. – Просто дай время.

На фоне ее завтрака его сэндвич выглядел анемично.

– Ты уверен, что больше ничего не хочешь? – Она махнула вилкой. – Тебе нужно набирать вес. Я же убеждена, что плотный завтрак – единственный способ хорошо начать день.

– Приятно находиться рядом с женщиной, которая не ковыряется в своей еде.

– О да, это не про меня. – Она жестом попросила официантку вернуться. – Он хочет того же, что и у меня. Спасибо.

Казалось грубым упоминать, что если он съест так много, то лопнет, поэтому он просто отодвинул сэндвич в сторону. Наверное, она была права. Он чувствовал себя не в своей тарелке, голодный и медлительный, сэндвич клаб, который он умял с Мэлс на ужин, давно переварился, спасибо тому ублюдку-ниндзе с пальцем, без остановки жмущим на курок.

– Не жди меня, – сказал он.

– Я и не собиралась.

Матиас холодно улыбнулся и какое-то время просто рассматривал комнату. Большинство людей составляли обычный контингент гостиницы подобного рода… кроме одного парня, который серьезно выделялся на фоне остальных: на нем был костюм, скроенный лучше, чем у всех остальных, и казался старомодным даже для профана в вопросах моды.

Черт, наряд могли уже надевать на вечеринку в стиле рэтро… а может, и в бурные двадцатые…

И, будто почувствовав на себе его взгляд, мужчина с аристократичным видом поднял глаза.

Матиас перевел взгляд на своего компаньона по завтраку. Ди уплетала еду, аккуратно нарезая кусочки, острый край ножа без проблем проходил через яичницу и драники.

– Порой, не помнить – это благо, – сказала она.

Да, подумал Матиас, чувствуя, что в его случае это абсолютная правда. Боже, если та история, которую наплел ему Джим…

– Я не хотела уклоняться от разговоров о моем отце, – сказала она. – Просто… я просто не люблю думать о нем. – Вилка опустилась на тарелку, когда Ди выглянула в окно. – Я бы сделала все, чтобы забыть его. Он был… жестоким человеком… злым, жестоким человеком.

Ее взгляд быстро вернулся к его.

– Ты знаешь, о чем я говорю? Матиас…

Внезапно, возникнув из ниоткуда, его охватила та сама головная боль, расталкивая мыслительные процессы и целясь прямо в виски, два болевых удара обожгли обе стороны его черепа.

Он смутно увидел, как красные губы Ди шевелятся, но слова не достигали его ушей; казалось, что его выдернули из собственного тела, а его плоть осталась там, где была… а потом сам интерьер ресторана начал исчезать, так будто стены попадали наружу, трансформируясь в нечто в духе фильма «Начало»[83], пока внезапно он не перестал сидеть в псевдо-модном ресторане «Мариот», а оказался где-то в другом месте…

Он оказался на втором этаже загородного дома, полы, стены и потолок были сделаны из грубой древесины.

Перед ним была крутая лестница с сосновыми перилами, которые потемнели до цвета смолы от бесчисленного количества масляных рук, хватавшихся за дерево.

Воздух спертый и душный, хотя было не жарко.

Матиас посмотрел позади себя, в комнату, которую он узнал как свою. На двуспальной кровати лежали разные одеяла и не было ни одной подушки… поцарапанное бюро с наполовину приделанными ручками… коврика не видно. Но на небольшом столе рядом с кроватью стояло новенькое радио с фальшивым ободом под дерево и серебряные часы, чистые и выбивающиеся из интерьера.

Опустив взгляд на своё тело, он увидел, что на нем пара рваных джинсов, его ноги торчали из-под подвернутых краев; с руками то же самое, слишком большого размера по сравнению с тоненькими предплечьями, конечности были чрезвычайно крупны по сравнению с остальным телом.

Вспоминая этот этап своей жизни, он понимал, что был еще юнцом. Четырнадцать или пятнадцать…

Голова повернулась в сторону шума.

Мужчина поднимался по лестнице. Одежда была грязной; волосы сальные от пота, будто он часами носил кепку или шляпу; ботинки громко топали.

Большой мужчина. Высокий мужчина. Злобный мужчина. Его отец.

Внезапно все изменилось, его сознание отделилось от тела так, что оно оказалось неподконтрольно ему, рулевым колесом завладел кто-то другой.

Он мог лишь смотреть своими глазами, как его отец завернул за угол на вершине лестницы и замер.

Кожа на тощем лице была такой заветренной, что напоминала воловью, также отсутствовал один зуб сбоку, когда он улыбнулся как серийный убийца.

Его отец умрет, подумал Матиас. Прямо здесь. Прямо сейчас. Каким бы неправдоподобным это ни казалось, учитывая разницу в их габаритах, этот мужчина спустя мгновения свалится как подкошенный и умрет…

Вдруг Матиас почувствовал, как начал говорить, звуки, к которым он не имел отношения, срывались с его губ.

Но они оказывали влияние на его отца. Выражение переменилось, улыбка улетучилась с его лица, дырка между зубов скрылась, когда мужчина сжал губы. Ярость исказила невероятно-яркие голубые глаза, но она задержалась ненадолго. За ней пришел шок. Будто что-то, в чем он был абсолютно уверен ранее, сейчас казалось не таким незыблемым.

Все это время Матиас продолжал говорить.

Вот, откуда все началось, сказал он себе: этот мужчина, этот злодей, с которым он жил чересчур долго, этот больной ублюдок, который «вырастил» его. Сейчас настало время для возмездия, и его юный «Я» не чувствовал абсолютно ничего, пока говорил, прекрасно понимая при этом, что он, наконец, загнал монстра в клетку.

Рука его отца вцепилась в одежду, прямо в районе сердца, сминая ткань, грязные, обломанные ногти впивались в плоть.

Но Матиас продолжал говорить.

На пол. Его отец рухнул на колени, свободная ладонь метнулась к перилам, рот раскрылся так широко, что показался второй отсутствующий зуб, в глубине.

Он никогда не ждал, что его поймают. Вот что его сгубило.

Ну… технически, виноват инфаркт миокарда. Но приблизительная причина – тот факт, что их отвратительная тайна вышла наружу.

Смерть с наслаждением растягивала время.

Его отец перевалился на спину, сейчас рука переместилась к левой подмышке, будто та адски болела, Матиас же стоял на своем месте, наблюдая, как смерть, подбираясь ближе, накрыла мужчину. Очевидно, тому было трудно дышать, грудь вздымалась и опускалась без особого результата: кожа под загаром начала терять краски.

Когда перед глазами снова появилась спальня, Матиас осознал, что он повернулся и направился к радио, сел, включил его. Он все еще мог видеть, как его отец барахтался, словно муха на подоконнике, конечности дергались, голова запрокинулась назад, будто он думал, что иной угол наклона поможет поступлению кислорода.

Но все тщетно. Даже пятнадцатилетний фермерский парень знал, что если сердце не бьется, мозги и жизненно-важные органы будут испытывать голодание, и не важно, сколько воздуха ты в себя втягиваешь.

В степной местности у них ловило всего пять станций, три из которых были религиозного характера. Две другие проигрывали кантри и поп, и он крутил ручку, переключаясь между ними. Время от времени, просто потому, что он знал, что его отец скоро встретится с Создателем, он позволял звучать проповеди.

Матиас ничего не чувствовал, только раздражение от того, что не мог включить тяжелый рок. Казалось, что Ван Хален[84] больше подходил предсмертным конвульсиям его отца, чем гребаный Конвей Твитти[85] или гребаный Фил Коллинз[86].

Кроме этого, он был спокоен как удав, неподвижен, словно ножка стола.

Черт, ему даже было все равно, что насилие на этом закончится. Ему было просто интересно, удастся ли избавиться от старика, он словно ставил научный эксперимент: он разработал план. Собрал все воедино, а потом проснулся этим утром и решил, что именно в школе позволит упасть первому домино.

Спасибо тому поддающемуся влиянию, сострадательному, крайне религиозному классному руководителю.

Стоя в коридоре, он ревел перед ней, рассказывая об аде, в котором жил, но предназначение этих слез – дать ей дополнительную мотивацию. В реальности же, он придал великому откровению не больше значимости, чем смене одежды: манипулируя женщиной с помощью правды, внутри себя он был холоден словно лед, не получая удовольствия от выполнения первой части плана, не чувствуя восхищения от того, что все, наконец, происходит.

После все пошло очень быстро, и это – единственное, в чем он не был уверен: его мгновенно отправили к школьной медсестре, потом приехала полиция, документы заполнили. И его отправили в интернат.

Они присылали работать над ним одних женщин, будто так ему будет легче. Особенно для «физического осмотра»… они думали, такое обследование выбьет его из колеи.

И кто он такой, чтобы не дать им то, чего они так хотели?

Но он не думал, что его отправят к приемным родителям уже через два часа.

Дело в том, что он преследовал всего одну цель – то, что происходило сейчас, кончина его отца на этом полу… и ему пришлось рвануть к машине, взломать ее и добраться до дома прежде, чем полиция увезет его отца в тюрьму, когда мужчина вернется с кукурузных полей. Все будет напрасно, если он запорет финальный акт пьесы.

Но все прошло замечательно.

В самые последние секунды презренной жизни отца, Матиас повернул ручку, включая религиозную волну… и замер на мгновение. Проповедь была об Аде.

Казалось подобающим.

Он наблюдал, как его отец сделал последний вдох, а потом недвижимо застыл. Так странно, люди переступают на другую сторону, то, что раньше двигалось, становиться неотличимым от тостера, половика или, черт, радио с часами.

Матиас подождал еще немного, пока лицо окончательно не посереет. Потом он встал, выдернул радио из сети и устроил его подмышкой.

Глаза его отца были открыты и устремлены в потолок, как смотрел на него Матиас годами.

Он не перевернул парня, не плюнул на него, даже не пнул. Он просто прошел мимо тела и спустился по лестнице. Он покидал дом с мыслью, что это ментальное упражнение было весьма занятным…

И ему стало интересно, сможет ли он повторить его…

– Матиас?

Он с криком вскочил с кресла, весь ресторан навис над ним, стены снова встали на место, окружающий шум от завтракающих и разговаривающих людей снова проникал в его мозг.

Когда остальные посетители обернулись на него, Ди наклонилась над столом.

– Ты в порядке?

Ее красивое лицо было пронизано состраданием, губы приоткрыты, будто от расстройства ей стало труднее дышать.

Отстраненность, которую он чувствовал в молодом себе, вернулась на свое место в центр груди, будто воспоминание перепрошило его внутреннюю схему, приводя его в норму как автомобиль, у которого были проблемы с развалом-схождением[87]: оценивая женщину перед ним, Матиас делал это со значительного расстояния, холодная объективность проложила между ними пространство, хотя их кресла не меняли местоположения.

Эмоции очень легко подделать, это он знал по себе.

Он одарил ее улыбкой, неискренней… но очень привычной: – Я в полном порядке.

В этот миг подошла официантка с огромным завтраком, и когда она поставила поднос, он мог поклясться, что Ди откинулась назад и удовлетворенно улыбнулась.

 

***

 

Стоя рядом с метрдотелем, Мэлс надоело играть сталкера. Плохо одно то, что она приехала в «Мариот», но застукать Матиаса с той медсестрой? Сейчас у нее есть две причины чувствовать себя дерьмово: она не уважала себя, а эта женщина по красоте сравниться разве что с Софией Вергара[88].

Когда перед Матиасом поставили поднос размером с кухонный стол, он посмотрел на свою компаньонку по трапезе, сидевшую с лукавой улыбкой, и…

Без серьезной на то причины, его голова повернулась в тот момент, когда Мэлс уже отворачивалась.

Их взгляды пересеклись, и это циничное выражение на его лице трансформировалось в нечто, что она не смогла расшифровать… и сказала себе, что ей плевать на это.

Неважно. Это не касалось ее.

И она, разумеется, не станет закатывать театральных сцен. Вместо этого, она спокойно направилась к вращающимся дверям вестибюля…

– Мэлс! – за ее спиной раздалось шипение.

Он не притворялся, что вышел не за ней, и не было причин, игнорировать его.

– Не хотела мешать твоему завтраку, – сказала она, останавливаясь, когда он подошел к ней. – Я направляюсь на встречу. Когда ты не ответил на звонок, я решила заскочить.

– Мэлс…

– История, которую ты попросил проверить, правдива. Но последняя буква в фамилии Д. Чайлд. Сын умер от передоза, а отец видел все это. Дочь еще жива… адвокат защиты в Бостоне. Отец работает на правительство. По крайней мере, так пишут в газетах. Не могу говорить о том, что вне открытых источников. – Матиас просто смотрел на нее, и она вздернула подбородок. – Ну, а ты думал, с чем я вернусь?

Он потер лицо так, будто его голова болела.

– Не знаю. Я… когда умер сын?

– Не так давно. Кажется, два с половиной года назад…

– Твой завтрак стынет.

Мэлс перевела взгляд на медсестру. Женщина, подойдя, не сводила глаз с Матиаса, будто он ни с кем и не говорил.

Окей, женщина выглядела изумительно в этом платье, ее тело превращало нечто пасторальное в чертовски сексуальное…

Внезапно в ее голове возник флэшбек серии «Сайнфелда»[89] с Тэри Хэтчер[90]… да, возможно, те груди четвертого размера также были настоящими, впечатляющими. Тем временем, она же полагалась на технологию Вандербра[91], чтобы пользоваться чашечками С.

– В любом случае, я уже уходила, – сказала Мэлс. – Иначе я опоздаю на встречу.

Этим она заработала презрительный взгляд медсестры, ее темно-карие глаза говорили не просто «руки прочь», а «катись к дьяволу».

– Давай же, вернемся за стол.

Матиас просто продолжал смотреть на Мэлс, так, что ей показалось, что он пытался сообщить ей что-то. Но ему и без того есть о чем беспокоиться, поэтому его пресловутая тарелка набита битком и без нее.

Она помахала им и включилась в пешеходный поток, вылетая через вращающиеся двери. Солнце по другую сторону сияло ярко и радостно, когда она направилась к машине Тони, а седан был теплым внутри. Устроившись в водительском сиденье, она отчитала себя прежде, чем завести двигатель… но от причитаний не стало легче. Даже от той их части о мужчине, который был загадочным и недоступным, и который, согласно ее журналистскому чутью, намного притягательней среднестатистического сопляка… но это не делало его удачной партией.

Может, поэтому она до сих пор одна. Дело не в недостатке приглашений на свидания. Скорее в том факте, что у приглашавших ее мужчин была стабильная работа, достаточно приятная внешность… и воспоминания.

Никаких теней, никакого восхищения.

Нет, ее привлекал кто-то с вероятно мутным прошлым и завтракающий с девушкой с телом Барби и волосами из рекламы ТВ.

Разумно, ооооочень разумно.

Заведя мотор, она влилась в поток машин, ее рандеву с Болтуном Монти назначено в семи кварталах от гостиницы.

По крайней мере, время играло ей на руку: если ей пришлось бы возвращаться в отдел новостей и притворяться работающей, уставившись на компьютерный монитор, то она могла сорваться.

Проклятые мужики, думала она, снова обнаружив пустое место, в этот раз удачней припарковавшись параллельно дороге и выйдя из машины. Она следовала инструкциям, данным Монти, с его намеками на шпионские фильмы, и села на скамейку под строго обозначенным кленом, чтобы оказаться в землях «взболтать-но-не-смешивать»[92], ей нужно лишь спрятаться за газетой и знать секретное слово.

Монти появился десять минут спустя. В обычной одежде, указывающей на активный образ жизни. Он был в хорошем настроении, ухищрения дали ему именно ту инъекцию драмы, в которой он нуждался.

– Иди за мной, – сказал он тихо, проходя мимо.

О, да ради всего святого.

Мэлс поднялась на ноги, когда он был уже в десяти футах от нее, и она придерживалась прогулочного шага, гадая, зачем, черт возьми, вообще позволила втянуть себя в этот цирк.

После небольшой прогулки они оказались у берега реки, у большого викторианского навеса для лодок, где люди начинали пользоваться своими каноэ и парусными лодками, когда погода стала теплее.

Они зашли внутрь, и ее глазам потребовалось мгновение, чтобы привыкнуть к тусклому освещению, благодаря освинцованным стеклам, пропускавшим мало солнечного света, рядам лодок, стопкам буйков и весел, скрученным парусам казалось, что они окружены. В каком-то смысле вокруг было громко… волны накатывали на доки[93] и отступали, хлюпанье эхом прорывалось сквозь пустые доки…

Внезапным всплеском ласточка-касатка вылетела из насиженного гнезда, спикировала на них и скрылась в открытом воздухе.

– Так, что ты нарыл? – спросила Мэлс, когда ее сердце восстановило ритм.

Монти достал большой, плоский конверт и протянул ей.

– Я распечатал это сегодня утром, дома.

Мэлс запустила палец под металлический зажим и сняла его.

– Кому еще известно об этом?

– Сейчас – только мне и тебе.

Одну за одной она достала три цветных фотографии, на всех изображена жертва: первая – снимок всего тела с опущенной футболкой, второй – приближенный, с задранной футболкой, третий – крупным планом то, что казалось рунами со стороны.

Сесилия Бартен.

Это имя пронеслось в голове Мэлс, когда она рассмотрела фотографии: Сисси – другая девочка, моложе и совсем, совсем далекая от той жизни, где смерть является одним из профессиональных рисков. Ее тело совсем недавно нашли в карьере, с аналогичными буквами, вырезанными на животе. У нее тоже было перерезано горло. И она была блондинкой.

– Ты видела фотографии с места преступления, верно? – спросил Монти.

– Да. – Она снова присмотрелась к снимку крупным планом. – Кожа была покрасневшая, но на ней не было ничего подобного. Погоди, ответь, не под запись, если нужно… как такое произошло? Ты сказал, что был первым…

– Я был. Я вошел в комнату вместе с менеджером и тщательно следовал процедуре. Я опечатал дверь и вызвал подмогу.

– Где была твоя напарница?

– Она заболела, поэтому я вышел на смену один… экономия бюджета, ты в курсе, как это бывает. Никаких замен. В общем, ожидая своих, я сделал фотографии.

Она ненавидела тех, кто употребляет слово «в общем».

– Ты задрал футболку.

– Я осматривал тело и место преступления согласно своим должностным обязанностям.

Подонок.

– Зачем вообще делать снимки, если фотограф был на подходе?

– Главный вопрос в том, куда подевались буквы.

«Блин, это просто неправильно», – подумала Мэлс.

– Так, что я могу с этим сделать? – спросила она, окидывая Монти взглядом.

– В настоящий момент – ничего. Не хочу, чтобы меня обвинили в нарушении целостности тела.

Но это ты и сделал, не так ли?

– Тогда зачем давать мне это?

– Кто-то должен узнать. Может, я пойду к Де ла Крузу… а, может, ты напечатаешь это в «ККЖ» и просто скажешь, что достала из анонимного источника. Дело в том, что время смерти определено в районе пяти-шести часов, поэтому убийство произошло вскоре после того, как комнату сняли, кто бы это ни был. Я прибыл туда, хм, в девять пятнадцать. Значит, за эти четыре с половиной часа кто-то мог проникнуть внутрь.

Он кое-что упускает, может, умышленно, – тот факт, что руны исчезли в промежуток времени после его появления на месте преступления и перед тем, как фотограф ОПК[94] сделал снимки. Тело не могло долго находиться без присмотра, а шрамы просто так не исчезают.

Все это очень странно.

– Окей, тогда дай знать, когда тебе будет угодно, чтобы я включилась в работу, – сказала Мэлс. – Когда угодно.

Он кивнул ей так, будто они только что заключили сделку, а потом отправился в сторону выхода.

– Монти. Погоди… ответь на маленький вопрос.

Ее источник замер в дверях.

– Да?

– Ты знаешь, что за мужчину вчера нашли в Мариот?

– Ты про труп у служебного входа? Тот, который пропал из морга?

Мэлс перестала дышать.

– Что-что?

– Ты не в курсе? – Он подошел ближе, чтобы поделиться информацией. – Тело исчезло. Сегодня утром.

Невероятно.

– Кто-то выкрал его. Прямо из морга «Святого Франциска».

– Очевидно.

– Как такое произошло? – Когда Монти пожал плечами, она покачала головой… понимая, что с чем бы ни был связан пропавший труп, это – неправильно. – Ну, надеюсь, они найдут мертвеца. Хэй, а ты не знаешь, какие именно пули были в бронежилете жертвы?

– Сорокового калибра.

– И я слышала, что на теле была татуировка?

– Не знаю. Но могу выяснить.

– Я ценю это.

Он подмигнул ей и лукаво улыбнулся.

– Без проблем, Кармайкл.

Оставшись в одиночестве, Мэлс снова просмотрела фотографии, одну за другой… решив, что в Колдвелле, похоже, заявился очередной серийный убийца.

Не такой работы искали она или отделение полиции.

Гадая, а не замешан ли тут полицейский.