Глава 7. Назад класть курицу он не стал. Ухмыльнулся, поднял её на уровень своих глаз, глядя, как она крутит головой в разные стороны

Оба Шолк схватил курицу за шею и вытащил из гнезда. В его огромном кулаке голова курицы выглядела крошечной. Другой рукой он выудил из углубления в соломе тёплое коричневое яйцо, осторожно положил в корзину к другим яйцам.

Назад класть курицу он не стал. Ухмыльнулся, поднял её на уровень своих глаз, глядя, как она крутит головой в разные стороны, а клюв её то открывается, то закрывается. Потом приблизил губы и дунул изо всех сил прямо в открытый клюв.

Курица издала квохчущий звук, забила крыльями, обезумев и пытаясь вырваться из похожего на тиски кулака. Из горла Обы вырвался утробный рокочущий смех.

— Оба! Оба, где ты?

Голос матери раздался совсем близко от сарая. Оба тут же сунул птицу назад, в гнездо. Испуганно кудахча, курица вспорхнула на шесток. А Оба поспешил к двери.

Неделю назад прошёл редкий для зимы ливень. День спустя вода в водоёмах замерзла, а дождь превратился в снег. Снег повсюду запорошил лёд и ступать по нему теперь стало опасно.

Тем не менее, несмотря на свой рост, Оба без особого труда проходил по наледи. Он был горд тем, что имеет лёгкую походку.

Хотя дело не только в походке. Для человека важно не допустить, чтобы притупился мозг, чтобы медленно соображалось.

Оба был уверен: важно узнавать новые вещи. Необходимо расти и использовать то, чему обучился. Ведь именно так люди взрослеют. Вот хотя бы, к примеру, взять сарай и дом...

Они представляют собой единое помещение изготовленное из мазанки — перевитые ветви покрыты смесью глины, соломы, навоза и помёта. Но внутри дом и сарай разделены каменной стеной.

Оба сделал стену из принесённых с поля плоских серых камней. Он научился этому, наблюдая, как сосед укладывает камни по краю своего поля. Такая стена была самой настоящей роскошью — ведь почти ни в одном хозяйстве каменных стен не имелось...

Мать по-прежнему пронзительным голосом звала его и он попытался вспомнить, что такое мог натворить. Мысленно просмотрел список каждодневных домашних забот, которые она возложила на него и не смог припомнить ни одного не сделанного дела.

По природе он не был забывчив, а кроме того, все его обязанности повторялись изо дня в день. Всё, что надо сделать в сарае, давно сделано и у матери нет причин спускать на него всех собак.

Впрочем, разве можно оградить себя от её сокрушительного гнева. Ведь она вполне могла придумать ему такую работу, в которой раньше попросту не возникало необходимости.

— Оба! Оба! Ну, сколько раз я должна тебя звать!

Он мысленно представил себе её маленький злобный рот, кривящийся, когда она произносит его имя. Ведь мать считает, что он обязан появляться в тот самый миг, как только она позовёт. У этой женщины голос, от которого порвётся даже крепкая верёвка.

Оба прошёл боком, чтобы не задеть плечом боковую дверь. Повсюду пищали крысы, шмыгали у него из-под ног. Наверху сарая был сеновал, а внизу размещались дойная корова, две свиньи и два быка.

Корова всё ещё находилась в сарае. Свиней выпустили к дубу, где они могли выискивать под снегом жёлуди. Быков Оба видел через большую дверь — они паслись во дворе.

Мать стояла на холмике из замёрзшего навоза, уперев руки в бока. Из её ноздрей вырывались клубы пара. Словно дым у разъярённого огнедышащего дракона...

Мать была женщиной крупной, широкой и в плечах и в бёдрах. Короче, широкой во всех местах. Даже лоб у неё был широким.

Оба слышал от людей, знававших её в молодости, что раньше она была привлекательной женщиной. И в самом деле, когда он был ещё мальчиком, у неё было несколько поклонников.

Однако, шли годы и постоянная борьба за существование привела к тому, что красота её увяла, лицо превратилось в мешанину глубоко прочерченных временем морщин и обвисших складок кожи. Давно уже перестали захаживать ухажёры.

По чёрной с наледью земле Оба прошёл внутрь хлева и, держа руки в карманах, встал перед матерью. Она огрела его по плечу увесистой палкой:

— Оба!

Он вздрогнул и она саданула его ещё три раза, с каждым ударом произнося:

— Оба!.. Оба!.. Оба!..

Несколько лет назад такая трёпка оставила бы на его теле синяки и шишки. Но теперь он был слишком крупным и сильным, чтобы испытывать боль от ударов палки. Это злило мать ещё больше.

А у него начинали гореть уши от злости, с которой она произносила его имя. Со своим маленьким злобным ротиком она напоминала Обе паука. Чёрную вдову...

Он ссутулился, стараясь казаться поменьше.

— Что случилось, мама?

— Где ты болтаешься, когда тебя мать зовёт? Её лицо скривилось. Когда-то пухлое, как слива, теперь оно превратилось в мятый сухой чернослив.

— Оба — ты бык. Оба — ты осёл. Оба — ты придурок. Где ты был?

Оба поднял руку, защищаясь от очередного удара палкой.

— Я собирал яйца, мама. Собирал яйца.

— Посмотри на этот бедлам! Тебе никогда не приходило в голову прибрать здесь, прежде чем тот, у кого хватает мозгов, скажет тебе об этом?

Оба огляделся, но не увидел ничего, что могло бы так завести её. Работы всегда находилось предостаточно. Из-под брёвен в стойлах высовывали свои носы крысы, их усики шевелились, когда они принюхивались, глядя на людей чёрными бусинками глаз и слушая своими маленькими ушками.

Он обернулся к матери, но спрашивать не было смысла. Она всегда будет недовольна, в любом случае. Мать ткнула пальцем на землю у себя под ногами:

— Посмотри сюда. У тебя никогда не появлялось мысли убрать этот навоз? Как только придёт оттепель, он потечёт под стену и в дом, где я сплю. Ты думаешь, я кормлю тебя за то, что ты бездельничаешь? Тебе не кажется, что за своё проживание здесь надо отрабатывать, ты, ленивый придурок? Да-да, Оба, ты просто придурок!

Этим словом она уже обзывала его не раз. Оба удивлялся иногда, что мать остановилась на одном уровне и не учится ничему новому. Когда он был маленьким, ему казалось, что у неё непревзойдённый дар читать мысли и такой острый язык, что она может ранить его словами.

Сейчас, когда он вырос, ему стало иногда казаться, что дар читать мысли и язык её тоже стали менее внушительными. И вообще, не является ли её власть над ним чем-то... искусственным, иллюзией? Подумаешь, пугало со злобным маленьким ртом!..

И всё же, у неё ещё имелись какие-то особые приёмы, при помощи которых она превращала его в полное ничтожество. И кроме того, она была его мать. А человеку следует почитать свою мать. Это — самое важное из того, что обязан знать человек. Она хорошо преподала ему этот урок.

Оба не представлял себе, что можно сделать ещё какую-то работу, помимо той, что делал. Он работал от восхода до заката. Он был горд тем, что не ленив. Он был человеком действия. Он силён и работает за двоих. Он всё делает лучше, чем кто-либо из известных ему людей.

С мужчинами у него не было никаких проблем. Однако, женщины обескураживали его. Он никогда не знал, что делать, когда поблизости оказывалась женщина. Он был таким большим, но при женщинах ощущал себя ничтожным...

Оба шаркнул ногой по тёмной скользкой куче под ногами, оценивая эту твёрдую, как камень, массу. Желудки животных знали своё дело; навоз замерзал прежде, чем он успевал его убрать; за долгую холодную зиму слой нарастал за слоем...

Время от времени, Оба разбрасывал поверху солому, чтобы ступать было безопаснее. Ему вовсе не хотелось, чтобы мать поскользнулась и упала. Но проходило совсем немного времени и снова солома покрывалась заледеневшей жижей и приходила пора настилать новую...

— Мама, всё кругом замёрзло.

Он всегда вычёрпывал грязь с пола, как только она размораживалась и появлялась возможность её подцепить. Весной, с потеплением, когда хлев заполняли жужжащие мухи, он запросто снимал грязь целыми слоями. Но не сейчас. Сейчас она представляла собой спаянную воедино, твёрдую массу.

— Вечно эти оправдания! Разве не так, Оба? Для своей матери ты находишь только оправдания. Ты, никому не нужный выродок...

Она сложила руки на груди, сердито глядя на него. Оба не мог говорить неправду, не мог притворяться и она хорошо знала об этом.

Оба пристально оглядел тёмный хлев и увидел тяжёлую стальную лопату-черпак, прислонённую к стене.

— Я всё уберу, мама. Возвращайся домой прясть, а я хорошенько вычищу весь хлев.

Он не очень представлял себе, как отскрести твёрдую замёрзшую грязь, но знал: придётся сделать это.

— Начинай прямо сейчас, — рявкнула мать. — Используй остаток дня. Когда стемнеет, я хочу, чтобы ты сходил в город, к Латее, за лекарством для меня.

Теперь он знал, почему она искала его в хлеву.

— Колени снова болят, — пожаловалась она, как бы желая оборвать все возможные возражения с его стороны.

Он никогда не возражал. Хотя и желал бы. А она всегда знала, о чём он думает.

— Сегодня ты начнёшь в хлеву, а завтра можешь убирать грязь повсюду, пока всё не вычистишь. А до конца дня ты должен сходить мне за лекарством.

Оба потянул себя за ухо и уставился в пол. Он совсем не хотел видеть Латею, женщину с этими снадобьями. Он её не любил. Она всегда смотрела на него, как на ничтожного червяка. Она была злобной, как фурия.

А, что ещё хуже, она была колдуньей. Тот, кого Латея не любила, непременно подвергался страданиям. Все боялись Латеи, поэтому Оба не чувствовал себя в своей нелюбви к ней одиноким.

— Я схожу, мама. Я принесу лекарство. И ты не беспокойся, я начну отдирать эту грязь, сделаю всё, как ты сказала.

— Мне приходится растолковывать тебе каждую мелочь, да, Оба? — Мать прожгла его взглядом. — Не понимаю, какой смысл растить такого бесполезного выродка, — добавила она чуть слышно. — Мне бы следовало в самом начале прислушаться к совету Латеи.

Обе часто доводилось слышать, что ей жаль себя, что ухажёры больше не приходят, что никто так и не захотел жениться на ней... Оба был проклятием, которое она несла, сожалея о содеянном.

Незаконнорождённый сын с самого начала доставлял ей одни хлопоты. Не будь Обы, она, может быть, смогла бы заполучить себе мужа, который обеспечил бы её...

— И чтобы никаких глупостей в городе... Не задерживайся там.

— Не буду, мама. Мне очень жаль, что у тебя сегодня так болят колени.

Она снова огрела его палкой:

— Они бы так не болели, если бы не надо было пасти большого тупого быка, приглядывая, чтобы он делал, что следует.

— Да, мама.

— Ты яйца собрал?

— Да, мама.

Она с подозрением оглядела его, затем сунула руку в кармашек льняного передника и вытащила монетку.

— Скажи Латее, чтобы она тебе тоже сделала средство. Может быть, мы сможем избавить тебя от зла Владетеля. Если удастся изгнать из тебя зло, может быть, ты не будешь таким никчемным.

Время от времени мать искала средство от того, что она называла его «греховной натурой». Она пробовала разные снадобья.

Когда он был мал, она часто заставляла его пить жгучий порошок, который смешивала с мыльной водой. Затем она запирала Обу в загон в хлеву, надеясь, что зло не захочет там сгореть, что вылетит из запертого в неволе земного тела.

В том загоне не было перегородок, как в стойлах у животных. Загон был сделан из плотно пригнанных друг к другу досок.

Летом там было жарко, как в духовке. Когда она заставляла Обу принимать жгучий порошок, а затем тащила его за руку в загон и запирала там, мальчик чуть не умирал от страха: а вдруг она не выпустит его или никогда не даст попить воды?..

И он радовался, когда она приходила бить его — ведь для этого приходилось выпускать пленника, — и он визжал от радости, а она своими побоями пыталась заставить его замолчать...

— Ты купишь у Латеи моё лекарство и средство для себя. — Мать держала в руках маленькую серебряную монету, злобно прищурив глаза. — И не трать ничего на женщин.

Он знал, что, говоря о женщинах, она насмехалась над ним.

У Обы не доставало смелости заговаривать о чём-либо с женщинами. Он всегда покупал только то, что говорила ему мать. И никогда ещё не тратил деньги на что-нибудь постороннее — он боялся гнева матери.

Он очень не любил, когда она велела ему не тратить деньги зря. Ведь он никогда их зря и не тратил. При этом у него возникало ощущение, что она пытается заставить его думать так, как он никогда не собирался.

У него возникало чувство вины, хотя он и не делал ничего плохого. И это превращало любые его мысли в преступление, даже если преступных мыслей у него не было. Он потянул себя за ухо, которое уже пылало.

— Я их не потрачу, мама.

— И оденься поприличнее. Не как безмозглый бык. Мне уже и так за тебя стыдно перед людьми.

— Хорошо, оденусь, мама. Посмотришь.

Оба сбегал в дом, принёс фетровое кепи и коричневую шерстяную куртку. В такой одежде было не стыдно пойти в Греттон, находящийся в паре миль на северо-запад. Мать наблюдала, как он повесил вещи там, где они не запачкаются, пока он не соберётся в город.

Совковой лопатой Оба начал счищать твёрдую, словно камень, грязь. Стальная лопата звенела, будто колокол, каждый раз, когда он с рыком вгрызался в замёрзшую землю.

Осколки чёрного льда, как от взрыва, разлетались во все стороны, забрызгивали штаны. Каждый из них был всего мельчайшей песчинкой, вырванной из тёмной горы грязи.

Обе предстояла долгая работа. Но он её не боялся. Времени у него было в избытке.

Мать несколько минут наблюдала за ним из дверного проёма, чтобы удостовериться, что он работает в поте лица. Оставшись довольной тем, как идёт дело, она исчезла, оставив придурка размышлять о предстоящем посещении Латеи.

«Оба».

Оба замер. Крысы, снова вернувшиеся в норки, тоже затихли. Их чёрные глазки наблюдали за тем, как он наблюдает за ними.

Оба услышал, как за матерью закрылась дверь. Мать, прядильщица, отправилась прясть шерсть. Господин Тачман приносил ей шерсть из которой она пряла нити для его ткацкого станка. Жалкая плата за такой труд поддерживала существование матери и её незаконнорождённого сына.

«Оба».

Оба хорошо знал этот голос. Он его слышал с тех пор, как помнил себя. Матери он никогда о нём не говорил. Она бы разозлилась и решила, что его зовёт Владетель зла.

Она бы заставила его глотать ещё больше настоев и снадобий. Он стал слишком большим, чтобы его можно было запереть в загоне. Но он ещё не настолько вырос, чтобы его нельзя было заставить пить снадобья Латеи. Когда одна из крыс прошмыгнула мимо, Оба наступил ей на хвост.

«Оба».

Крыса издала короткий писк. Маленькие лапки засеменили в попытке удрать. Маленькие когти заскреблись по чёрному льду.

Оба наклонился и схватил толстое, покрытое мехом тельце. Он неотрывно смотрел на усатую мордочку. Голова крысы крутилась из стороны в сторону. Чёрные глазки-бусины наблюдали за человеком. Эти глаза были наполнены страхом.

«Сдавайся».

Оба подумал о том, что жизненно необходимо изучать новые вещи. И с быстротою лисицы откусил крысе голову.