Глава 11. Обе очень не хотелось останавливаться, но он знал, что пора

Обе очень не хотелось останавливаться, но он знал, что пора. Ему надо возвращаться домой — мать будет злиться, если он слишком задержится в городе. Кроме того, он больше не мог получить от Латеи никакого удовольствия. Она принесла ему все радости, которые когда-либо могла дать.

Было просто упоительно, пока всё продолжалось. Безгранично упоительно!.. И он смог узнать много нового. Животные просто не могут дать такие ощущения, какие он получал от Латеи.

Конечно, как умирает человек, во многом похоже на то, как умирает животное, но в то же время была разница. И какая!.. Оба теперь знал это.

Кто может знать, о чём думает крыса? Если крысы вообще думают... Но люди могут думать. Их ум можно увидеть в их глазах и ты всё понимаешь. И знаешь, что они думают настоящими человеческими мыслями — не какими-нибудь цыпляче-кроляче-крысиными! — их взгляд говорит об этом.

И это так возбуждало. А каким восторгом было стать свидетелем суда над Латеей! Особенно, когда он дождался того единственного, самого впечатляющего момента, той окончательной муки, когда её душа покидала тело и Владетель мёртвых забирал её в свои владения.

Да, животные тоже вызывали у него восторг, несмотря на то, что в них не было человеческого начала. Он испытывал громадное наслаждение, пригвоздив животное к забору или стене хлева и сдирая с них кожу, пока они ещё были живыми. Но у них не было души. Они просто... умирали.

Латея тоже умерла, но это породило совершенно новые ощущения. Латея заставила его так ухмыляться, как он раньше никогда не ухмылялся.

Оба открутил верх лампы, вынул фитиль и разбрызгал масло по полу, на сломанный стол и вокруг шкафа с лекарствами, который валялся опрокинутый в центре комнаты.

Он знал, что не может просто так оставить старуху здесь, чтобы её обнаружили в подобном виде, хотя сделал бы это с большим удовольствием. Но это вызовет слишком много вопросов. Особенно, если увидят её такой...

Он взглянул на неё.

Нет, в этом было что-то пьянящее. Он представлял, как приятно будет послушать рассказы людей обо всех мрачных деталях чудовищно жестокой смерти, которая постигла Латею.

Сама мысль о том, что человек сумел уничтожить могучую колдунью таким устрашающим способом, вызовет сенсацию. Люди захотят узнать, кто это сделал. Для части народа он станет героем-мстителем. Вокруг будет стоять гул разговоров о случившемся.

Как только появится весть о муках, постигших Латею и о её страшной смерти, сразу распространятся сплетни, от которых всех будет трясти, как в лихорадке. И это будет забавно.

Разобравшись со светильником, он вспомнил о ноже. Нож лежал там, где его и оставили, около перевернутого шкафа. Оба водрузил пустую лампу на груду обломков и наклонился за ножом.

Да, получилась настоящая бойня. Нельзя сделать омлет, не разбивая яиц, говорила его мать. Она часто так говорила. На этот раз ее поговорка очень подходила к случаю...

Одной рукой Оба поднял любимый стул Латеи и поставил его в центре комнаты, а затем принялся очищать лезвие о сшитое из лоскутков покрывало, лежавшее на стуле.

Он слышал, что колдовство способно приносить беды самыми необычными способами. К примеру, колдунья может состоять из какой-нибудь ужасной колдовской крови, которая, подобно кислоте, разъест любую сталь...

Он огляделся. Не-а, обычная кровь, как у всех. Разве лишь, очень много... Да, это будет большая сенсация, это будет захватывающе!

Вот только плохо, что придут солдаты и начнут задавать вопросы. Эти солдаты невероятно любопытны. Они станут повсюду совать свои носы, это так же точно, как то, что корова даёт молоко. Они могут всё испортить своими вопросами. И наверняка не смогут оценить получившийся омлет.

Не-а, всё же лучше, если дом Латеи сгорит. Это, конечно, не вызовет сенсации и не принесет такого развлечения, как убийство, но зато и подозрений не будет. А без подозрений не будет солдатских вопросов.

У людей вечно горят дома — особенно зимой. Полено, например, выкатится из камина, разбросав угли; искра выстрелит в занавеску; свеча выгорит и упадёт. И дом заполыхает — будьте-нате!

Такое происходит постоянно. И ничуть это не подозрительно — пожар в разгар зимы. Со всем этим пусканием искр и огня, колдунья невольно навлекла на себя пожар. Удивительно ещё, что дом не загорелся раньше. Старуха сама себе создавала угрозу.

Конечно, кто-нибудь может увидеть пламя, но будет уже слишком поздно. Огонь разгорится так, что из-за сильного жара никто не сумеет подойти к дому. А если сразу пожар не заметят, то и вообще ничего не останется. Кроме пепла...

Оба испустил горестный вздох. Жаль, конечно, что этот жуткий пожар, который обвинят в гибели Латеи, не даст насладиться сплетнями об убийстве, но тут уж ничего не поделаешь.

Оба много узнал о пожарах. У них сгорело несколько домов. И заживо сгорали звери. Это было раньше, когда они жили в других городах и ещё не переехали в это место.

Оба любил наблюдать, как горят дома, любил слушать пронзительный визг животных. Звук раздуваемого ветром огня в горящем здании наполнял его ощущением власти. Ему нравилось, когда в полнейшей панике прибегали люди.

Они всегда выглядели ничтожными рядом с тем, что создал он, Оба. Они боялись пожара. Иногда люди криками созывали всех тушить огонь: мужчины выплёскивали вёдра воды на пламя или сбивали его одеялами, но это никогда не могло остановить пожар, зажжённый Обой. Ведь он не был неумехой. Он всегда всё делал хорошо. И хорошо знал, что делает...

Закончив, наконец, очищать и доводить до блеска свой нож, Оба бросил окровавленное покрывало на пропитанные маслом щепки у перевёрнутого дверцами вниз шкафа.

То, что осталось от Латеи, было пригвождено к полу рядом со шкафом. Колдунья, не мигая, смотрела в потолок. Оба усмехнулся. Скоро здесь не останется потолка, в который можно смотреть. И глаз, чтобы видеть, тоже не останется. Ухмылка Обы стала шире.

И тут он заметил, как на полу возле Латеи что-то блестит. Он наклонился. Это была золотая монета. Оба никогда раньше не видел золотых марок. Она, должно быть, выпала из кармана Латеи, вместе с другими.

Оба сунул золотую монету себе в карман, куда раньше положил остальные подобранные с пола монеты. А ещё он нашёл у старухи под тюфяком пухлый кошелёк. Латея сделала его богатым. Кто же знал, что колдуньи бывают такими состоятельными!..

Некоторые из этих монет были заработаны матерью Обы, а затем заплачены за ненавистное ему лечение. И вот теперь они вернулись назад. Справедливость всё-таки торжествует...

Пора заканчивать с этим делом. Оба шагнул к камину. И застыл на полпути: снаружи от чьих-то шагов захрустел снег.

Шаги приближались. Кто-то явно направлялся к дому колдуньи. Кто бы мог так поздно явиться к Латее? Это просто неприлично! Неужели они не могут подождать со своим лечением до утра? Неужели не могут дать отдохнуть бедной старой женщине? Некоторые люди думают только о себе.

Оба схватил кочергу, прислонённую к камину, быстро подцепил горящие дубовые поленья и выволок на облитый маслом пол. Масло, щепки, простыни и лоскутное покрывало тут же занялись пламенем. Огонь завыл, как голодный волк. Густой белый дым заклубился вокруг погребального костра Латеи.

Оба бросился к отверстию в стене, которое колдунья, словно специально для его удобства, проделала при помощи своей магии. Тогда она хотела его убить. Она ещё не знала, что он стал непобедимым.

Себастьян резко остановил Дженнсен, схватив её за руку. Девушка повернулась и увидела его лицо в тусклом свете, льющемся из единственного окна. Сполохи этого оранжевого света, отражаясь, плясали в глазах Себастьяна. Разглядев выражение его лица, Дженнсен поняла, что следует молчать.

Себастьян бесшумно вытащил меч и бесшумно прошёл к двери. В этом скользящем натренированном движении сразу было видно профессионала, человека, привычного к подобным делам.

Он склонился к окну, стараясь заглянуть в него, но не ступить в глубокий снег под окном. Потом обернулся и прошептал:

— Пожар...

Дженнсен бросилась к нему:

— Скорее! Она могла заснуть. Мы должны её предупредить.

Себастьян раздумывал всего мгновение, затем рванулся к двери. Дженнсен следовала за ним. Она не сразу разобралась в том, что увидела. В комнате плясали языки оранжевого пламени, которые отбрасывали чудовищные тени на стены. В зыбком свете всё казалось ирреальным, явившимся не из мира сего.

Потом она смогла кое-что разглядеть и всё стало более чем реальным. Задыхаясь от дыма и запаха лампадного масла, она увидела растопыренные пальцы женской руки, торчавшей из-за лежащего на полу шкафа. Решив, что упавший шкаф придавил старуху-колдунью, Дженнсен бросилась на помощь.

Когда она обогнула шкаф, перед ней предстало то, что осталось от Латеи.

Дженнсен словно пригвоздили к полу. Она не могла пошевелиться, не могла даже отвести своих широко открытых глаз. Она почувствовала тошнотворную вонь идущую от окровавленной плоти.

Тогда Дженнсен, наконец, смогла открыть рот, но рванувшийся из ее души мучительный крик был едва слышен в шуме набиравшего силу рычащего пламени.

Себастьян быстро взглянул на то, от чего она не могла отвести глаз, но для него останки Латеи были всего лишь одной деталью из множества других.

Дженнсен перевела взгляд на своего спутника и по его отточенно-выверенным движениям поняла, что он насмотрелся таких вещей и его увиденная здесь картина далеко не так задевает, как её.

«Дженнсен».

Пальцы Дженнсен плотно сомкнулись на рукояти ножа. Она ощущала ладонью резной орнамент, завитки, впадинки и острия, составлявшие букву «Р». Сдерживая подступившую рвоту, она выдернула лезвие из ножен.

«Сдавайся».

— Они были здесь, — прошептала она. — Д'харианские солдаты были здесь.

В глазах Себастьяна она увидела удивление или замешательство, но не более того. Он нахмурился, снова оглядевшись вокруг:

— Вы в этом уверены?

«Дженнсен».

Она не обратила внимания на раздававшийся в её голове голос мертвеца и мысленно вернулась к человеку, которого они встретили на дороге после первого посещения колдуньи.

Он был крепким, светловолосым, миловидным, как большинство д'харианских солдат. В тот раз она не подумала, что перед нею солдат. Но, разве он не мог быть солдатом?

Нет, вряд ли... Он, кажется испугался встреченных людей больше, чем они его. Солдаты так себя не ведут.

— А кто же ещё? Мы ведь не видели всех. Это, наверное, оставшаяся часть квода. Они, видимо, как-то вышли на наш след.

Себастьян всё ещё не отрывал взгляд от разгоравшегося пламени, которое захватывало все больше и больше добычи.

— Думаю, вы, похоже, правы.

«Сдавайся».

— Себастьян, мы должны выбираться отсюда иначе окажемся следующими. — Дженнсен схватила спутника за рукав и попыталась вытащить из дома. — Они должны быть близко отсюда.

Он не поддался:

— Но, как они могут узнать?

— Милостивые духи!.. Лорд Рал — чародей. Как он узнаёт обо всём? Как он нашёл мой дом?

Себастьян всё ещё осматривал щепки и обломки, разгребая их мечом. Дженнсен опять потянула его за рукав.

— Ваш дом, — сказал он, нахмурившись. — Да, я понял, что вы имеете в виду.

— Мы должны выбраться отсюда прежде, чем нас схватят!

Он кивнул, успокаивая её:

— Куда вы хотите отправиться?

Они выбрались наружу и посмотрели в открытый дверной проем, на набирающий силу пожар.

— Теперь у нас нет выхода, — сказала Дженнсен. — Латея была единственной ниточкой. Теперь нам придётся идти в Народный Дворец. Придётся искать её сестру Алтею. Она — единственный человек, знающий все ответы. Она тоже колдунья и единственная, кто видит дыры в мире. Что бы это ни значило...

— Вы уверены, что хотите именно этого?

Дженнсен подумала о голосе. Как холодно и безжизненно он звучал в голове!.. Это удивило её. Она не слышала его со дня гибели матери.

— А разве у меня есть выбор? Если я хочу узнать, почему лорд Рал стремится убить меня, почему он убил мою мать, почему за мной охотятся, то надо отыскать Алтею. Я должна идти.

Себастьян быстро увлёк её за собой, в холодную тьму ночи.

— Нам лучше вернуться в таверну и собрать вещи. Тогда мы сможем выйти рано.

— Боюсь, они подошли вплотную и могут устроить ловушку именно в таверне. У меня есть мамины деньги. У вас — те, что вы взяли у убийц. Мы можем купить лошадей. Придётся уезжать прямо сейчас. Надеюсь, никто не заметил, как мы сюда приходили.

Себастьян спрятал меч в ножны. Он обдумывал возможности, его дыхание облачком клубилось в морозном воздухе.

Потом он оглянулся назад.

— Из-за пожара, по крайней мере, не останется никаких свидетельств того, что здесь произошло. Это нам на руку. Никто нас не видел, когда мы приходили сюда в первый раз, поэтому не будет причин задавать нам вопросы. Никто не узнает, что мы были здесь снова. У них не будет причин искать нас.

— Надо скорей выбираться отсюда, прежде чем всё обнаружится и все попадут под подозрение, — сказала Дженнсен. — Прежде, чем солдаты начнут расспрашивать о чужаках, остановившихся в городе.

Себастьян взял её за руку:

— Хорошо. Тогда давайте поспешим.