Глава 13. Когда мать позвала его, Оба скидывал с сеновала охапки сена.

Когда мать позвала его, Оба скидывал с сеновала охапки сена.

— Оба! Где ты? Спускайся!

Оба скатился с лестницы и быстро стряхнул с одежды солому, приводя себя в порядок, прежде, чем предстать перед сердитым взглядом.

— Что случилось, мама?

— Где мои лекарства? И твои тоже? — Её свирепый взгляд скользнул по полу. — Я вижу, ты до сих пор всё ещё ковыряешься с сеном. Я не слышала, как ты пришел домой вчера вечером. Что тебя задержало? Посмотри на этот столб в ограде! Ты до сих пор его не закрепил? Что ты делал всё это время? Неужели я должна напоминать тебе о каждой мелочи?

Оба не знал, на какой из вопросов ему следует отвечать в первую очередь. Мать всегда так поступала, сбивая его с толку, прежде чем он ответит ей. Если он говорил, запинаясь, она оскорбляла и высмеивала его. Но после всего случившегося прошлой ночью ему казалось, что при встрече с матерью он будет чувствовать себя более уверенно.

Однако, при свете дня перед матерью, похожей на грозовую тучу, перед её свирепой атакой, он привычно ощущал себя униженным, маленьким и никчемным. Вернувшись домой, он почувствовал себя большим. Важным. А теперь как будто съёживался. Её слова по капле убивали в нём силу.

— Знаешь, я был...

— Ты бездельничал! Вот, что ты делал — бездельничал! Я жду здесь лекарство, у меня болят колени, а мой сын Оба-придурок пинает камни на дороге, забыв, зачем я его послала.

— Я не забыл...

— Тогда, где мои лекарства? Где?!

— Мама, я не принес их...

— Я это знала! Я знала, что ты потратишь деньги, которые я тебе дала. Я работала, как лошадь, а ты потратил их на женщину! Ты распутничал, вот чем ты занимался, распутничал!

— Но, мама, я не тратил их на женщину.

— Тогда, где мои лекарства? Почему ты не принёс их, как я тебя просила!

— Я не смог, потому что...

— Ты говоришь, что не смог, придурок! Тебе только и нужно было сделать, что сходить к Латее...

— Латея мертва.

Ну вот, он сказал это. Всё было кончено и, к тому же, при свете дня.

Мать широко раскрыла рот, но не смогла вымолвить ни слова. Никогда раньше ему не приходилось видеть её столь немногословной, столь потрясённой. Её челюсть просто отвисла. Обе это понравилось.

Он достал из кармана монету, которую решил вернуть, чтобы мать видела: он не истратил её деньги. Не нарушая столь редкое в этом доме молчание, он передал монету ей.

— Латея... мертва... — Мать уставилась на монету, лежащую на ладони. — Что значит мертва? Она заболела?

Оба покачал головой. В нём росла уверенность — вместе с цепочкой воспоминаний о том, что случилось с Латеей, как он поступил с мерзкой старухой.

— Нет, мама, её дом сгорел, а она погибла в огне.

— Её дом сгорел... — Брови матери поползли навстречу друг другу. — Откуда ты знаешь, что она умерла? Латея не из тех, кого можно застать врасплох при пожаре. Она — колдунья.

Оба пожал плечами:

— Когда я пришёл в город, услышал шум. Люди бежали к дому Латеи. Её дом был охвачен пламенем. Вокруг собралась огромная толпа, но огонь был столь силён, что не было никакой возможности что-либо спасти.

Последнее было до некоторой степени правдой. Он вышел из города и направился домой, потому что посчитал: если до сих пор никто не обнаружил пожар, то, возможно, его не обнаружат и до утра. Он не хотел быть тем, кто первым закричит «Пожар!»

Исходя из случившегося, это могло показаться подозрительным, в особенности с точки зрения его матери. Она была чертовски подозрительной женщиной (одна из её отвратительных черт!). И Оба собирался рассказать ей историю, которая подойдёт к любому пожару: пылающие руины, обгорелое тело...

Однако, возвращаясь домой — чуть позже того, как Дженнсен и её попутчик Себастьян обогнали его, — он услышал крики людей, возвещавших о пожаре в доме Латеи. Оба бежал по темной дороге вместе с остальными. Так что, причин подозревать его в чём-либо не было.

— Возможно, Латея избежала огня, — голос матери звучал так, будто она пыталась убедить скорее себя, чем его. Оба покачал головой:

— Я остался, надеясь, как и ты, мама. Я знаю, ты бы хотела, чтобы я помог ей, если у неё беда. Я хотел сделать всё от меня зависящее. Поэтому и опоздал домой.

Это, впрочем, тоже было правдой лишь частично: он стоял вместе с толпой, глядя на огонь, прислушиваясь к разговорам. Он жадно впитывал догадки, сплетни, предположения.

— Она — колдунья. Огонь не может застать врасплох такую женщину.

Мать высказала подозрение. Оба это заметил.

— Когда огонь горел уже не очень сильно, мужчины забросали его снегом и смогли пробраться через дымящиеся деревяшки. И нашли кости Латеи.

Оба вынул из кармана обгорелую кость, протянул матери. Она глядела на это безжалостное доказательство, но так и не взяла его. Удовлетворённый произведённым эффектом, Оба положил своё сокровище обратно в карман.

— Она находилась в центре комнаты, одна рука поднята над головой, будто она пыталась пробраться к двери, но задохнулась от дыма. Люди говорят, что от дыма люди падают и тогда огонь берётся за дело. Видимо, это и произошло с Латеей. Её свалил дым. И когда она лежала на полу, огонь спалил её до конца.

Мать пристально смотрела на него, губы её маленького подлого рта были плотно сжаты. В первый раз ей было нечего сказать. Оба прочитал её взгляд, в нём не было ничего хорошего.

Он мог сказать, что у неё в мыслях. Вернее — кто... Ублюдок, сын Даркена Рала, почти королевских кровей. Она пошла прочь, её руки, зловеще сжатые в кулаки, медленно скользнули вниз.

— Я должна идти прясть для господина Тачмана. А ты убери с пола весь этот бардак, слышишь меня?

— Хорошо, мама.

— И ещё почини столб, прежде чем я вернусь и увижу, что ты целый день пробездельничал.

Несколько дней Оба потратил на то, чтобы отчистить с пола смёрзшийся навоз, но мало продвинулся в своём деле. Холод стоял такой, что слой льда только нарастал. Казалось, от него никогда не избавишься, это всё равно, что раскалывать гранитные глыбы или не слушать распоряжение матери.

У Обы было много домашней работы и он не мог её не делать. Он поправил столб и починил петлю на двери хлева. Животным тоже следовало уделить внимание, а ещё требовалось переделать сотню небольших дел.

Во время работы он обдумывал конструкцию камина. Его можно будет пристроить к стене между домом и сараем, раз она уже существует. Мысленно он уже подносил к ней камни, строя подобие очага.

Он уже присмотрел большой камень, который можно использовать в качестве пода. И всё это он тщательно посадит на известковый раствор. Когда Оба что-нибудь обдумывал, он вкладывал в это всего себя. И никогда не оставлял начатое на половине.

Внутренним зрением он рисовал, как будет удивлена и счастлива его мать, когда увидит, что он построил. И тогда она поймёт, что сын заслуживает уважения. Наконец-то она узнает, что он — стоящий человек. Но до постройки камина ему предстояло выполнить ещё много другой работы.

А пока перед ним маячила знакомая работа. Поверхность смёрзшегося навоза напоминала поле битвы. Она была испещрена дырами, выбоинами, где он пытался обнаружить слабое место — воздушную пробку или вмёрзшую солому, — чтобы отколоть хотя бы кусок.

Когда раздавался треск и возникала трещина, его наполняла уверенность, что ему наконец удастся расколоть эту внушительную ледяную могилу, но каждый раз его постигало разочарование. Оба не ленился, хотя скалывать слой за слоем, понемногу, стальной лопатой, было очень долго.

Неожиданно ему пришло в голову, что человек такой значимости, как он, не должен терять время на столь грязную работу. С трудом можно представить, что уборка навоза может быть занятием человека, который в будущем станет кем-то, вроде принца.

В конце концов, он знал, что является важной персоной. Человеком, в жилах которого течёт кровь Рала. Прямым потомком, сыном человека, управляющего Д'Харой — Даркена Рала. Во всей округе нет человека, который бы не слышал о Даркене Рале, отце Обы.

Так или иначе, он поставит свою мать перед фактом, который она от него тщательно скрывала. Но пока он не мог придумать, как провернуть это дельце, не открывая ей, что Латея бросила ему в лицо эти сведения перед тем, как он вышиб из неё дух.

Запыхавшись от очередной чрезвычайно мощной атаки на смёрзшийся навоз, Оба отдыхал, положив запястья на рукоять лопаты. Несмотря на холод, по его спутанным светлым волосам тёк пот.

— Оба! — В сарай зашла мать. — Стоишь, болван, бездельничаешь, ни о чём не думаешь... Что ты за человек? Оба, ты придурок?

Она остановилась. Её узкий рот сморщился, а нос, казалось наполз на него.

— Мама, я всего лишь перевожу дыхание, — Оба показал на пол, усеянный обломками льда, доказательствами его напряжённых усилий. — Мама, я же работал, в самом деле.

Она не посмотрела на пол. Она пристально смотрела на него. Он ждал, уже зная, что её занимает нечто большее, чем смёрзшийся навоз.

Он всегда заранее знал, когда она собирается отыграться на нем, чтобы он почувствовал себя дерьмом — как то, на котором он стоял. Из тёмных щелей и скрытых нор вокруг маленькими черными глазками глядели на них крысы.

Критически обведя его взором, мать достала монету. Она держала её между большим и указательным пальцами, что должно было означать не стоимость, а значение этой монеты.

Оба был немного озадачен. Латея мертва. Поблизости больше нет ни одной колдуньи; никто из знакомых не мог приготовить лекарство для матери или для него. Он покорно протянул ладонь.

— Посмотри на неё, — скомандовала мать, бросив монету ему на руку.

Оба вынес монету на свет и тщательно её изучил. Он знал: мать ждёт, что он увидит нечто необычное, но ничего особенного не видел. Поворачивая монету, он время от времени посматривал на мать. Потом так же тщательно изучил и вторую сторону монеты, но так ничего и не заметил.

— Да, мама?

— Ничего необычного, Оба?

— Нет, мама.

— У неё нет царапины на ребре.

Оба на мгновение задумался, а потом снова осмотрел монету, теперь уже более внимательно разглядывая ребро.

— Нет, мама.

— Это та монета, которую ты мне вернул.

Оба кивнул головой. У него не было причин отрицать это.

— Да, мама. Это монета, которую ты мне дала для Латеи. Но я же сказал тебе, что Латея погибла в огне и я не смог купить лекарство. Вот поэтому я и вернул тебе монету.

Раскалённый взгляд матери готов был испепелить его, но голос прозвучал поразительно холодно и спокойно.

— Это не та монета, Оба.

Оба ухмыльнулся:

— Да нет же, мама.

— У монеты, которую я тебе дала, на ребре была царапина. Вот здесь я её пометила.

По мере того, как мысли проносились у Обы в голове, улыбка медленно сползала с его лица. Он пытался придумать, что бы такое сказать, чтобы она поверила. Не мог же он ответить, что положил монету в карман, а потом достал и вернул другую — ведь у него никогда не было собственных денег.

Мать прекрасно о том знала, она бы и не позволила ему иметь их. Она думала, что он, придурок, обязательно их потратит.

Но сейчас у него были деньги. Судьба так распорядилась, что он заполучил все деньги Латеи. Он вспомнил, как в спешке собирал монеты, выпавшие из карманов колдуньи, включая и ту, которой только что с нею расплатился. А когда откладывал монету, чтобы вернуть матери, то и не подозревал, что она пометила ту, которую дала ему. И, к сожалению, вернул ей совсем другую.

— Мама, ты уверена? Может, ты всего лишь собиралась пометить монету... Может, ты забыла.

Она медленно покачала головой:

— Нет, Оба. Я специально пометила её. Так что, если бы ты потратил ее на выпивку или женщин, я бы об этом узнала. Пошла бы, нашла её и узнала всё, что ты делал.

Пронырливая сука!.. Не верить собственному сыну!.. Что это за мать, в конце-то концов!..

Какие у неё могли быть доказательства, помимо исчезнувшей малюсенькой царапины на ребре монеты? Никаких!

— Но, мама, ты скорее всего ошибаешься. У меня нет денег, ты ведь знаешь. Откуда же у меня может быть другая монета?

— Вот это я и хотела бы знать, — её глаза были пугающими.

Он с трудом переводил дыхание под её пронзительным испытующим взглядом. Однако, голос её по-прежнему оставался спокойным:

— На эти деньги я велела тебе купить лекарства.

— Но как я мог это сделать?! Латея умерла. И я вернул тебе монету.

Она стояла перед ним с такой уверенностью, будто это дух мщения прибыл из мира мёртвых. Или дух Латеи вернулся, чтобы поговорить с убийцей. Но Оба не верил в такую возможность.

Назойливая колдунья хотела убить его. А мать, скорее всего, пытается отнять у него недавно обретённое ощущение собственной важности.

— Ты знаешь, почему я назвала тебя Обой?

— Нет, мама.

— Это древнее д'харианское имя. Ты знал об этом, Оба?

— Нет, мама. И что же оно значит?

— Оно имеет два смысла: слуга и король. Я назвала тебя Обой в надежде, что когда-нибудь ты станешь королём. Или же, в противном случае, ты будешь хотя бы слугой Создателя. Придурки редко становятся королями. И ты никогда не будешь королём. Это была просто глупая мечта новоиспечённой матери... Значит, остаётся слуга. Кому ты служишь, Оба?

Оба прекрасно знал, кому он служит. И потому он должен стать непобедимым.

— Где ты взял эту монету, Оба?

— Я же сказал тебе, мама... Я не мог купить тебе лекарство, потому что Латея погибла при пожаре в собственном доме. Возможно, твоя метка стёрлась, пока монета лежала у меня в кармане.

Казалось, она обдумывала его слова:

— Ты уверен, Оба?

Он кивнул в надежде, что её мысли наконец-то уйдут от подмены монеты.

— Конечно, мама. Латея умерла. Поэтому я и вернул тебе монету. Я не смог купить лекарство.

Мать подняла бровь:

— Да, Оба?

Она медленно вытащила руку из кармана платья. Он не видел, что у неё в руке, но почувствовал облегчение, думая, что наконец-то обвёл её вокруг пальца.

— Да, мама. Латея умерла, — ему понравилось, как он сказал это.

— И ты не смог купить лекарство... Ты ведь не должен врать своей маме, не так ли, Оба?

— Так, мама, — он выразительно кивнул головой.

— Тогда, что это? — Она повернула руку и показала бутылку с лекарством, которую Латея дала ему прежде, чем он разделался с нею. — Я нашла это в кармане твоей куртки, Оба.

Оба уставился на бутылку. Всё-таки проклятая колдунья отомстила ему. Следовало убить её сразу же; до того, как она дала ему эту предательскую бутылку с лекарством.

Он совершенно забыл, что положил её той ночью в карман куртки, намереваясь выбросить в лесу по дороге домой. Однако, то новое и важное, что он тогда узнал, заставило его совершенно позабыть об этой чёртовой бутылке.

— Думаю... Думаю, это должна быть старая бутылка...

— Старая бутылка? Да она же полная! — Голос матери напоминал лезвие бритвы. — И как это тебе удалось заполучить бутылку с лекарством у женщины, которая умерла и дом которой сгорел? Как, Оба? И каким образом ты вернул другую монету, а вовсе не ту, которую я тебе дала, чтобы расплатиться? Каким образом? — она шагнула к нему — Каким, Оба?

Оба отступил. Он глаз не мог отвести от этого проклятого зелья. И не мог встретить свирепый взгляд матери. Он знал, что под этим несущим смерть взором у него из глаз брызнут слёзы.

— Ну, я...

— Что «ты», Оба? Что «ты», грязный развратный придурок? Ты — гнусное лживое ленивое ничтожество! Ты — жалкий подлый ублюдок, Оба Шолк.

Оба поднял глаза. Он был прав — она пыталась заставить его наткнуться на её смертоносный взгляд.

— Меня зовут Оба Рал, — ответил он.

Она даже не вздрогнула. И он понял, что она специально приводила его в бешенство, чтобы он выдал себя. Это было частью её плана. И имя «Рал» само по себе выдало, как Оба узнал его, рассказало матери обо всём.

Оба похолодел. Мысли путано носились в голове, как крысы, которым наступили на хвост.

— Духи прокляли меня, — сказала мать, обдавая его дыханием. — Я должна была сделать то, что Латея мне советовала. Я должна была освободить всех нас. Ты убил её! Ты, отвратительный ублюдок! Ты, презренный лжец...

Оба замахнулся лопатой, вложив в это движение всю свою силу и мощь. И сталь зазвенела, как колокол, ударившись о череп матери. Та осела, как мешок с зерном, уроненный на землю.

Оба быстро отскочил, опасаясь, что она бросится вперед, быстро, как паук и схватит его за лодыжку своим маленьким ртом. Он был уверен, что она в состоянии так поступить. Подлая сука!..

Как ужаленный, он ринулся вперед и стал наносить удары, один за другим, в этот ненавистный лоб, в этот ненавистный нос, в этот ненавистный рот... Одним ударом он выбил ей зубы и она уже не могла по-паучьи схватить. Он часто представлял её паучихой. Чёрной вдовой...

Звон стали повис в прозрачном воздухе сарая, медленно, очень медленно замирая. А потом тишина тяжёлым покрывалом окутала всё вокруг.

Оба спокойно стоял с поднятой к плечу лопатой, в любой момент готовый нанести новый удар. И внимательно смотрел на мать. Чуть розоватые слёзы вытекли из её глаз, прямо на смёрзшийся навоз.

И тогда, в припадке безумия от ужаса и ярости, Оба прыгнул вперед и снова стал наносить удары. Раз за разом он поднимал лопату и опускал ей на голову.

Лязгающие звуки ударов стали о кость эхом отдавались в сарае. Крысы, наблюдавшие за происходящим своими крошечными черными глазками, россыпью бросились по своим норам.

Оба, шатаясь, повернулся, чтобы глотнуть недостающего воздуха. Тяжело дыша, он смотрел, как мать распласталась на куче смёрзшегося навоза. Её руки были широко раскинуты, как будто она молила об объятьях.

Трусливая сучка!.. Будто к чему-то готовится. Или пытается что-то исправить. Распростёрлась с объятиями, словно этим можно загладить все его годы, проведённые в рабстве...

Теперь её лицо было другим. На нём появилось странное выражение. Крадучись, Оба подошёл поближе, чтобы рассмотреть. Её череп был раздроблен, как брошенная о землю спелая дыня.

Это было так странно, что Оба с трудом смог собрать свои мысли: мама... её голова... разбитая дыня...

Для большей уверенности он ударил её снова. Раз, другой, третий... Затем отступил на безопасное расстояние, держа наготове лопату. А вдруг вскочит и начнёт опять кричать на него!.. Это будет в её духе. Подлюга сумасшедшая!..

В сарае было тихо. Он увидел пар от собственного дыхания, расплывающийся в морозном воздухе. Пара от дыхания матери не было. И грудь её не двигалась. Алая лужа вокруг ее головы медленно просачивалась сквозь навоз.

Некоторые выбоины, над которыми он недавно усердно трудился, были полны жидким содержимым этой странной головы, похожей на стукнутую об землю дыню.

Поняв, что мать больше не будет говорить ему гадости, Оба почувствовал себя увереннее. Возможно, она, не будучи достаточно умной, пошла на поводу у Латеи, которая внушала ей ненависть к собственному сыну.

Две женщины правили его жизнью. Он был всего лишь беспомощным слугой этих двух гарпий. К счастью, наконец он стал непобедимым и освободил себя от обеих.

— Ты хочешь знать, мама, кому я служу?.. Я служу голосу, сделавшему меня непобедимым. Голосу, который помог мне избавиться от тебя!

Матери было нечего сказать. Наконец-то, впервые за долгое время, ей нечего было сказать!.. Оба усмехнулся.

Потом вытащил свой нож. Теперь он стал другим, новым человеком. Человеком, преследующим интеллектуальные интересы. Конечно, когда они появляются... И сейчас он решил посмотреть: что такое любопытное и необычное может оказаться внутри его сумасшедшей матери. Обе нравилось узнавать новое.

Кушая замечательный завтрак — яичницу, поджаренную на очаге, который он начал строить для себя, — Оба услышал, как во двор въехал фургон. Это произошло спустя неделю после того, как его гнусная мамаша в последний раз открыла рот.

Оба подошёл к двери, с треском распахнул её и остановился, продолжая кушать и разглядывая зад только что подъехавшего фургона. Оттуда слез мужчина.

Это был господин Тачман, обычно привозивший шерсть. Мать пряла, а господин Тачман ткал из этих ниток. Последнее время Обу занимало столько нового, что он совершенно забыл о нём.

Оба взглянул в угол, чтобы проверить, сколько ниток было уже готово. Оказалось, что мало. С краю стояли тюки шерсти, ожидая своей очереди. Увы, с последнего привоза до печального конца мать успела слишком мало!..

Оба не знал, что делать. А господин Тачман уже стоял возле двери, заглядывая внутрь дома. Это был высокий мужчина, худой, с большими ушами и крупным носом.

Оба знал, что господин Тачман нравился его матери. Наверное, ему удавалось отсосать яду из её зубов. И немного смягчить её. Это была интересная теория, о ней стоило впоследствии немного подумать.

— Доброе утро, Оба! — Глаза господина Тачмана, которые всегда казались Обе странно-жидкими, обшаривали дом. — Где твоя мать?

Бегающие глазки гостя привели Обу в состояние тревоги. Он так и стоял с яичницей в руках, пытаясь сообразить, что же делать и что сказать. Взгляд господина Тачмана остановился на очаге.

Оба с трудом сохранял непринуждённый вид, напоминая себе, что он уже не прежний Оба, что он — важный человек. Такие люди не бывают неуверенными. Важный человек ловит момент и доказывает собственное величие.

— Мама? — Оба поставил тарелку и взглянул на очаг. — Она куда-то вышла.

С каменным лицом господин Тачман задержал на Обе свой взгляд:

— Ты слышал о Латее? Что нашли у неё дома?

В этот момент Оба размышлял о том, насколько рот гостя был похож на рот его матери. Такой же узкий, предательский...

— Латея? — Оба со свистом втянул в себя кусок яичницы, застрявший между зубами. — Она же умерла. Что там можно найти?

— Если точнее, то можно сказать, что не нашли. Денег. У Латеи были деньги и все об этом знали. Но в доме их не нашли.

Оба пожал плечами:

— Может, они сгорели? Расплавились?

Господин Тачман скептически крякнул:

— Может, да. А может и нет. Ходят слухи, что они исчезли до пожара.

Оба почувствовал раздражение оттого, что людям обязательно нужно лезть куда не следует. Неужели им больше не о чём думать? Почему им мало собственных проблем?

Они должны радоваться тому, что ведьмы больше нет и оставить всё на своих местах, а не копаться в пепле. Как дятлы... Долбят и долбят. Как стадо гусей среди крупы... Проныры вонючие!

— Я скажу маме, что вы заходили.

— Мне нужны нитки, которые она спряла. И я привёз ей ещё шерсти. Я тороплюсь, меня люди ждут.

Целый отряд женщин трудился на этого мужчину. Интересно, давал ли он им когда-нибудь возможность перевести дух?

— Вы знаете, боюсь, что у мамы не было времени...

Господин Тачман снова уставился на очаг, только на этот раз более пристально. Теперь его лицо выражало не любопытство, а гнев.

Человек, привыкший управлять людьми, более энергичный, чем Оба, он чувствовал себя уверенно при любых обстоятельствах. Перешагнув через порог, он прошёл на середину комнаты, всё ещё глядя на очаг.

— Что это? — он показывал рукой на очаг. — Что это? О боже всемилостивый!..

Оба гордился своим новым очагом. Разглядывая другие очаги, он сообразил, как они устроены. Конечно, труба еще не была достроена, но он уже использовал её. В ней он видел большую пользу...

Наконец Оба увидел, на что именно показывал господин Тачман. На мамину челюстную кость...

Ну вот, случилась нечто потрясающее. Оба не ждал посетителей, а тем более, любопытных вонючих проныр. Неужели то, что люди прядут для этого типа пряжу, даёт ему право совать нос в их дома?

Господин Тачман медленно пятился к двери. Оба знал, что он не станет молчать об увиденном. Ведь этот сплетник готов болтать с каждым, кто будет слушать о пропавших деньгах Латеи.

А они, после всего случившегося, принадлежали Обе. Сколько лет он мучился! И вот положил мучениям конец! Да можно сказать, что он эти деньги заработал!..

Ясно, господин Тачман разболтает о том, что увидел в очаге и обязательно возникнут вопросы. Каждый захочет сунуть свой нос и узнать, кому принадлежит кость. Сразу начнут беспокоиться о его матери, примерно так же, как они бегали вокруг колдуньи.

Оба-новый, человек действия, не мог этого допустить. Оба стал важным человеком. В конце концов, в его жилах течёт кровь Рала. Важный человек действует — решает возникшие проблемы сразу. Быстро. Эффективно. Твёрдо.

Оба схватил господина Тачмана за горло, не давая ему сбежать. Тот защищался решительно. Он был высокий и жилистый, но уступал Обе в силе и скорости.

Когда, сопя от усилий, Оба вонзил нож в живот гостя, господин Тачман широко открыл рот. Его глаза, обычно такие прозрачные и любопытные, теперь были круглы и полны ужаса.

Потом Оба положил господина Тачмана на землю. Впереди его ждала тяжелая работа. Но Оба никогда не боялся работы. Сначала надо покончить с болтливым пронырой. Далее решить, что делать с фургоном. Скорее всего люди придут его искать. Жизнь Обы становилась всё более удивительной.

Господин Тачман принялся звать на помощь. Оба вонзил нож в мякоть под его подбородком. И нагнулся, наблюдая агонию.

На самом деле Оба ничего не имел против господина Тачмана, пусть даже этот человек был грубым и вечно командовал. Просто всё это касалось старой ведьмы. Она продолжала усложнять Обе жизнь. Наверняка она передала послания с того света матери, а потом и господину Тачману. Сука!..

Потому мать и видела всё в чёрном свете. А теперь явился этот пронырливый болтун, господин Тачман. Они были, как стая саранчи, как чума. Оба знал: всё происходит только из-за того, что он стал важной фигурой.

Очевидно, наступило время перемен. Ему нельзя было здесь оставаться, среди проныр, которые наверняка будут доставать его своими вопросами. Так или иначе, он слишком важен, чтобы оставаться в этой никчемной местности.

Господин Тачман всё ещё хрипел. Что ж, настало время несчастному вдовцу встретиться с сумасшедшей матерью Обы и мерзкой колдуньей.

А Обе пришло время принять свою новую жизнь, жизнь важного человека и переехать в лучшие края.

И в этот момент он вдруг осознал, что никогда ему больше не придётся ходить в сарай и глядеть на кучу замёрзшего навоза, который он так и не смог вычистить совковой лопатой.

Этому не помогла даже многословная настойчивость его сумасшедшей матери. И попытайся он сделать эту работу киркой, все получилось бы наверняка быстрее.

Вот и ещё одна неожиданность...