МЯГКАЯ ЗИМА
Как зима началась, такой и оставалась – снежной и мягкой. В этот год со шлюзами не было особых хлопот. Лед быстро таял, а если и держался, то скалывать его не составляло труда. Но снег выпадал обильный. Уборка его теперь пала на плечи новичка, и тот с ней едва справлялся. Когда Крабат смотрел на худенького, шмыгающего носом Витко, он понимал, что Михал сказал тогда правду о трех годах. Да он ведь и сам мог бы это давно заметить по своему росту, по голосу, по прибывающей силе. Как-то в начале зимы он обнаружил даже легкий пушок у себя на щеках и подбородке. Мысли о Тонде не покидали его. Дважды пытался он сходить к нему на могилу, но не удалось: слишком много снега выпало в Козельбрухе, не пробраться. Все же он решил при малейшей возможности попытаться еще раз. И тут ему приснился сон.
...Весна. Снег растаял, ветер высушил лужи. Крабат идет по Козельбруху. День или ночь? Сияет луна и светит солнце. Вот-вот будет Пустошь. И вдруг он заметил какую-то фигуру, выплывающую из тумана. Нет, она удаляется. Может, это Тонда?.. «Тонда, остановись! Это я – Крабат!» Фигура колеблется, но уходит. Крабат бросается вслед. «Остановись, Тонда!» Крабат бежит изо всех сил. Расстояние сокращается. «Тонда!» Еще несколько шагов, и он – у канавы. Канава глубокая и широкая. Ни мостика, ни досочки, чтобы ее перейти, за ней – Тонда, Крабат видит его спину. «Почему ты убегаешь от меня, Тонда?» «Я не убегаю. Ты ведь знаешь, я на том берегу. А ты оставайся на этом!» «Повернись хоть ко мне лицом!» «Я не могу оглянуться. Крабат. Мне нельзя смотреть назад! Но я слышу. И могу ответить тебе на три вопроса. Спрашивай, если хочешь!» Вопросы давно его жгут. «Кто повинен в твоей смерти, Тонда?» «Больше всего я сам». «А кто еще?» «Узнаешь, если будешь смотреть в оба. Теперь последний вопрос». Многое хочется узнать... Крабат думает. «С тех пор как тебя не стало, у меня нет друга. Я так одинок! Кому я могу довериться?» Тонда и теперь не глядит на него. «Иди домой. Ты можешь полностью доверять тому, кто первый окликнет тебя по имени. И еще вот что на прощание. Ничего, что ты не приходишь на могилу. Я знаю, ты всегда думаешь обо мне. Это важнее!» Медленно поднимает он руку в знак прощания и исчезает в тумане. «Тонда! Тонда! Не уходи!» И вдруг он слышит свое имя: – Крабат! Проснись! – Крабат!
Михал и Юро стоят у его постели. Крабат никак не поймет, спит он или уже проснулся. – Кто меня звал? – Мы, – отвечает Юро. – Слышал бы ты, как ты кричал во сне! – Я? – Крабат удивлен. – У тебя жар? – Михал берет его за руку. – Нет! Мне приснился сон... – И тут он поспешно спрашивает. – Кто из вас позвал меня первый? Скажите! Мне это надо знать! Михал и Юро отвечают, что не обратили внимания. – Но в другой раз, – добавляет Юро, – посчитаемся, кому будить, чтобы уж не сомневаться! Крабат уверен, что Михал позвал его первым. Юро, конечно, хороший парень, добрый, заботливый. Но все-таки он глуповат. Ну да, Тонда имел в виду Михала! С тех пор всегда, когда ему нужен был совет, Крабат обращался к Михалу. Кое в чем Михал походил на Тонду. Крабат догадывался, что он потихоньку помогает новенькому Витко, так же, как прошлой зимой Тонда помогал Крабату, – иногда он видел их вместе. Юро тоже помогал постоянно голодному ученику: «Ешь, парнишка, ешь побольше, станешь большим и сильным! А то ведь что это – кожа да кости!» Вскоре опять поехали в лес. Шестеро подмастерьев, среди них и Крабат, должны были перевезти на мельницу поваленные прошлой зимой деревья. При таком обилии снега – нелегкая работа. Провозились целую неделю, чтобы расчистить дорогу до места повала, хоть и трудились в поте лица. Один Андруш никак не мог взять в толк – к чему так усердствовать. Заботился лишь о том, чтобы не замерзнуть. «Кто мерзнет за работой, осел, – объяснял он, – а кто потеет, дурак!» Февраль на дворе, а днем было так тепло, что все возвращались из лесу в мокрых сапогах. Вечером сапоги приходилось смазывать жиром, и жир втирать, чтобы они не заскорузли у печки. Все это делали сами, только Лышко всякий раз заставлял Витко возиться со своими сапогами. Когда Михал это заметил, Лышко пришлось держать ответ перед парнями. Но это не произвело на него ни малейшего впечатления. – Да что тут такого? Сапоги мокрые, а ученик на то и есть, чтобы работать. – Не на тебя! – взорвался Михал. – Ах так! Не суй нос не в свое дело! Ты тут Старшой? – Нет. Но уверен, что Ханцо со мной согласен. Так что сам теперь возись со своими сапогами. А не то пеняй на себя! И никто меня не осудит! Я предупредил тебя, Лышко! Однако досталось вовсе не Лышко. В пятницу вечером, когда подмастерья, обернувшись воронами, опустились на жердь в Черной комнате, Мастер объявил: до него дошло, что кто-то из них потихоньку облегчает работу новому ученику. А всем им известно, что это строго-настрого запрещено. Поэтому виновный понесет наказание. С этими словами Мастер повернулся к Михалу. – Как ты посмел помогать мальчишке! Отвечай! – Мне жаль его, Мастер! Работа, которую ты ему поручаешь, слишком тяжела! – Ты находишь? – Да! – Тогда слушай меня внимательно! – Мельник вскочил, оперся обеими руками о Корактор. – Кому я что поручаю – не твое дело. Не забывай, что я – Мастер! А тебе я преподам урок – будешь помнить всю жизнь! Все остальные – кыш! Кыш! Он выгнал воронов, остался с Михалом наедине, запер дверь. До полуночи слышался шум и отчаянное карканье, наконец Михал поднялся на чердак бледный и растерзанный. – Что он с тобой сделал? – кинулся к нему Мертен. Михал только головой покачал. – Оставьте меня! Подмастерья догадывались, кто выдал Михала. На другой день стали советоваться, как отплатить Лышко. – Вытащим его из постели и устроим темную! – предложил Андруш. – Каждый припасет палку, – добавил Мертен. – Обрежем волосы и вымажем сажей! – буркнул Ханцо. Михал сидел в углу молча. – Скажи и ты что-нибудь! – подскочил к нему Сташко. – Ведь это тебя он продал! – Ладно! Я скажу! Михал подождал, пока все замолчали. Тихо, спокойно начал говорить, как говорил бы Тонда: – То, что сделал Лышко, подло! Но то, что предлагаете вы, не лучше. Я понимаю – чего не скажешь в гневе. Ну, а теперь уймитесь. Пошумели и хватит. Не заставляйте меня за вас краснеть.
|
