Глава 5. Последующие дни превратились в череду обеденных перерывов, ранних вечеров, была одна целая ночь, когда Джейк уехал на конференцию

Последующие дни превратились в череду обеденных перерывов, ранних вечеров, была одна целая ночь, когда Джейк уехал на конференцию, череду занятий любовью и еды, которую легко купить и просто есть: хлеб, фрукты, сыр, помидоры, вино. А я лгала, лгала, лгала, как никогда в жизни, – Джейку, друзьям, коллегам по работе… Я была вынуждена придумать целую серию параллельных миров встреч, совещаний и визитов, под прикрытием которых шла тайная жизнь с Адамом. Требовались неимоверные усилия, чтобы поддерживать состоятельность обмана, помнить, кому и что я наговорила. Поможет ли при защите то обстоятельство, что я была одурманена чем-то, что сама едва понимала?

 

Как-то раз Адам оделся, чтобы пойти купить что-нибудь поесть. Когда его ботинки простучали по лестнице, я завернулась в одеяло, подошла к окну и стала смотреть, как он пересекает улицу, обегая машины, и направляется к рынку на Бервик-стрит. После того как он скрылся из виду, я стала рассматривать других людей, которые шли по улице, куда-то спешили или неспешно брели, заглядывая в окна. Как они могут жить без страсти, которую чувствую я? Как они могут думать, что важно добраться на работу, спланировать отпуск или что-то купить, когда значение в жизни имеет только то, что чувствую я?

 

Все в моей жизни, что находилось за стенами этой комнаты в Сохо, казалось малозначительным. Работа была шарадой, которую я загадывала коллегам. Я была живым воплощением амбициозного администратора. Я по-прежнему помнила о друзьях, просто мне не хотелось их видеть. Собственный дом казался офисом или прачечной, где я появлялась время от времени, чтобы выполнить свои обязанности. И Джейк. Джейк. С этим обстояло неважно. Я ощущала себя человеком, который едет на потерявшем управление поезде. Где-то впереди, через милю или через пять тысяч миль, находится конечная станция, но на какое-то время все, что я чувствовала, сосредоточилось в самом процессе лихорадочной гонки. Адам появился из-за угла. Он посмотрел на окно и увидел меня. Он не улыбнулся и не помахал рукой, но ускорил шаги. Я была его магнитом, его собственностью.

 

 

* * *

 

Когда мы закончили есть, я слизнула с его пальцев мякоть помидора.

 

– Знаешь, что мне нравится в тебе?

 

– Что?

 

– Во-первых… Все остальные знакомые облачены в своего рода униформу и носят вещи, которые к ней прилагаются: ключи, кошельки, кредитные карточки. Ты же словно только что свалился голый с другой планеты, нашел какую-то одежду и просто натянул ее на себя.

 

– Хочешь, чтобы я оделся?

 

– Нет, но…

 

– Но что?

 

– Когда ты только что шел по улице, я наблюдала за тобой. И главным образом думала о том, что все это великолепно.

 

– Правильно, – сказал Адам.

 

– Да, но, мне кажется, была еще одна тайная мысль – что однажды нам придется пойти туда, в мир. Я имею в виду, нам обоим придется, так или иначе. Встречаться с людьми, что-то делать, ну, ты понимаешь. – Когда я произносила эти слова, они звучали как-то странно, словно я говорила об Адаме и Еве, которых изгоняют из райского сада. Я встревожилась. – Все, конечно, зависит от того, что ты хочешь.

 

Адам нахмурился:

 

– Я хочу тебя.

 

– Да, – сказала я, сама не понимая, что означает это «да».

 

Мы долго молчали, потом я сказала:

 

– Ты так мало знаешь обо мне, а я так мало знаю о тебе. Мы принадлежим разным мирам.

 

Адам пожал плечами. Он не считал, что это хоть что-то значит; ни мои обстоятельства, ни моя работа, ни мои друзья, ни мои политические взгляды, ни мои нравственные устои, ни мое прошлое – ничто не имело значения. Он признавал лишь некую Элис-сущность. В моей другой жизни я бы с пеной у рта спорила с ним по поводу его мистического восприятия абсолютной любви, так как я всегда считала, что любовь – это биологическая категория, связанная с дарвинизмом, что она прагматична, случайна, требует усилий, что она хрупкая. Теперь же, одурманенная и безразличная, я уже не могла вспомнить, во что верила, и словно вернулась к детскому восприятию любви как чего-то такого, что спасает от реального мира. Поэтому теперь я лишь сказала:

 

– Не могу в это поверить. Я имею в виду, что даже не знаю, о чем тебя спросить.

 

Адам погладил меня по голове, от чего я вся задрожала.

 

– А зачем меня о чем-то спрашивать? – сказал он.

 

– Разве тебе не хочется узнать обо мне? Не хочется узнать, чем именно я занимаюсь на работе?

 

– Расскажи мне, чем именно ты занимаешься на работе.

 

– На самом деле ты не хочешь этого знать.

 

– Хочу. Если ты считаешь, что то, что ты делаешь, – важно, тогда хочу.

 

– Я тебе уже говорила, что работаю в крупной фармакологической компании. В прошлом году меня прикомандировали к группе, которая разрабатывает новую модель внутриматочного устройства. Вот.

 

– Ты не рассказала о себе, – возразил Адам. – Ты разрабатываешь это устройство?

 

– Нет.

 

– Занимаешься научными исследованиями?

 

– Нет.

 

– Занимаешься сбытом?

 

– Нет.

 

– Ну так какого же черта ты делаешь?

 

Я рассмеялась:

 

– Это напоминает мне урок в воскресной школе, куда я ходила в детстве. Я поднимаю руку и говорю, что знаю, что Отец – это Бог, что Сын – это Иисус, а чем же занят Святой Дух?

 

– И что сказал учитель?

 

– Он вызвал мать. А в разработке «Дрэг-спирали III» я выступаю в роли Святого Духа. Я связываю, организую, выдаю идеи, встречаюсь с людьми. Короче, я администратор.

 

Адам улыбнулся, потом снова сделался серьезным.

 

– Тебе это нравится? Я немного подумала.

 

– Не знаю, не думаю, что говорила это вслух, даже самой себе. Дело в том, что я привыкла любить рутинную часть бытия ученого, которую другие считают скучной. Я полюбила работать над протоколами, устанавливать оборудование, заниматься наблюдениями, выстраивать колонки цифр, записывать результаты.

 

– И что случилось дальше?

 

– Кажется, я была слишком хороша на своем месте. Меня двигали наверх. Но мне не следовало говорить все это. Если я буду неосторожной, ты поймешь, какую скучную женщину завлек к себе в постель. – Адам не засмеялся и ничего не сказал, поэтому я смутилась и неуклюже попыталась сменить тему. – Я мало где бывала. Тебе приходилось лазить на высокие горы?

 

– Иногда.

 

– По-настоящему высокие? Вроде Эвереста?

 

– Иногда.

 

– Удивительно.

 

Он покачал головой.

 

– Ничего удивительного. Эверест не… – он поискал подходящее слово, – технически неинтересная вершина.

 

– Хочешь сказать, что на него легко подняться?

 

– Нет, все, что выше восьми тысяч метров, не бывает легким. Но если посчастливится с погодой, то восхождение на Эверест станет простой пешей прогулкой. Туда тянет тех, кто не является настоящим альпинистом. Просто они достаточно богаты, чтобы нанять настоящих.

 

– А ты бывал на вершине Эвереста?

 

Адам выглядел смущенным, словно ему было трудно объяснить тому, кто едва ли поймет.

 

– Несколько раз. Я вел коммерческую экспедицию в девяносто четвертом и поднимался на вершину.

 

– На что это было похоже?

 

– Мне не понравилось. Я стоял на вершине среди десятка других людей, которые фотографировались. А горы… Эверест должен быть чем-то священным. Когда я пришел туда, местность показалась объектом туристского паломничества, превращенным в свалку мусора – старые баллоны из-под кислорода, обрывки палаток, веревок, замерзшие трупы. На Килиманджаро еще хуже.

 

– Когда ты был в горах последний раз?

 

– Ни разу с прошлой весны.

 

– Это был Эверест?

 

– Нет. Я был одним из наемных проводников на горе под названием Чунгават.

 

– Я о такой никогда не слышала. Это неподалеку от Эвереста?

 

– Довольно близко.

 

– Она опаснее Эвереста?

 

– Да.

 

– Ты дошел до вершины?

 

– Нет.

 

Настроение у Адама испортилось. Глаза сузились, взгляд стал мрачным.

 

– Что случилось, Адам?

 

Он не ответил.

 

– Это?.. – Я провела ладонью по его ноге до изуродованной ступни.

 

– Да, – сказал он.

 

Я поцеловала его ступню.

 

– Наверное, было страшно?

 

– Ты о пальцах? Не особенно.

 

– Я имею в виду вообще.

 

– Да, страшно.

 

– Расскажешь мне когда-нибудь?

 

– Когда-нибудь. Не сейчас.

 

Я поцеловала его ступню, щиколотку, провела губами выше. Когда-нибудь, пообещала я себе.

 

 

* * *

 

– У тебя усталый вид.

 

– Заработалась, – солгала я.

 

Единственный человек, которому я была не в силах дать отставку. Я привыкла встречаться с Полин почти каждую неделю, чтобы пообедать, обычно вместе заскакивали в один-другой магазин, где она снисходительно наблюдала, как я примеряю непрактичную одежду: летние платья зимой; бархат и шерсть летом; одежду для другой жизни. Сегодня я сопровождала ее, когда она делала покупки. Мы купили пару сандвичей в баре в конце Ковент-Гардена, потом постояли в очереди за кофе, затем за сыром.

 

Я сразу же поняла, что сказала что-то не так. Мы никогда не говорили друг другу вещи вроде «заработалась». Я вдруг ощутила себя двойным агентом.

 

– Как Джейк? – спросила она.

 

– Очень хорошо, – сказала я. – Его туннель почти… Джейк молодец. На самом деле молодец.

 

Полин снова с тревогой посмотрела на меня:

 

– Все в порядке, Элис? Не забывай, ты говоришь о моем старшем брате. Если кто-то называет Джейка молодцом, видимо, что-то тут не так.

 

Я засмеялась, она засмеялась вслед за мной, и секундная неловкость миновала. Она купила себе большой пакет кофе в зернах и два пластмассовых стаканчика с этим напитком, и мы не спеша направились в сторону Ковент-Гардена, где нашли свободную скамейку. Так было чуть лучше. День стоял солнечный, ясный и очень холодный, кофе приятно обжигал губы.

 

– Как живется замужем? – спросила я.

 

Полин очень серьезно посмотрела на меня. Она была поразительной женщиной. Прямые темные волосы могли бы свидетельствовать о суровом нраве, если вы не были знакомы с ней близко.

 

– Я прекратила принимать таблетки, – сказала она.

 

– Испугалась? – спросила я. – На самом деле они совершенно…

 

– Нет, – улыбнулась она. – Просто прекратила и все. Я вовсе не перешла на другой контрацептив.

 

– О Господи, – почти вскрикнула я и крепко ее обняла. – А ты к этому готова? Не слишком ли рано?

 

– Мне кажется, это всегда слишком рано, – сказала Полин. – Однако, как бы там ни было, еще ничего не случилось.

 

– Значит, ты еще не начала стоять после секса на голове или что там еще нужно будет делать.

 

Так мы и болтали о зачатии, беременности и декретном отпуске, и чем дальше углублялись в эти темы, тем хуже я себя чувствовала. До этого момента я думала об Адаме как о мрачной, сугубо личной измене. Я понимала, что ужасно поступаю с Джейком, но теперь, когда я глядела на Полин, на ее щеки, пылающие и от холода, и от волнения, быть может, по поводу грядущей беременности, на пальцы, обнимающие стакан, и на парок, клубящийся у ее узких губ, у меня внезапно возникло сумасшедшее чувство, что все это чистое недоразумение. Мир не таков, как она думала, и в этом была моя вина.

 

Мы обе посмотрели в свои пустые стаканы, рассмеялись и поднялись со скамейки. Я крепко обняла ее и прижалась лицом к ее лицу.

 

– Спасибо, – сказала я.

 

– За что?

 

– Большинство людей не рассказывают о том, что стараются зачать ребенка, пока их срок не перевалит за три месяца.

 

– Ах, Элис, – с упреком проговорила она. – Разве я могла не рассказать тебе об этом?

 

– Мне нужно идти, – вдруг сказала я. – У меня встреча.

 

– Где?

 

– Э-э, – ошеломленно проговорила я. – В… э-э… Сохо.

 

– Я пройдусь с тобой. Мне по пути.

 

– Здорово, – вымученно произнесла я.

 

По дороге Полин рассказала про Гая, который порвал с нею неожиданно и жестоко чуть больше восемнадцати месяцев назад.

 

– Помнишь, какой я была тогда? – спросила она, на ее лице появилась легкая гримаса, сделавшая ее похожей на брата. Я кивнула, лихорадочно соображая, как быть. Может, притвориться, что иду в офис? Не сработает. Может, сказать, что забыла адрес? – Конечно, ты помнишь. Ты спасла мне жизнь. Вряд ли я смогу когда-либо отплатить тебе за то, что ты сделала тогда для меня. – Она взяла свой пакет с кофе. – Наверное, я выпила не меньше кофе у тебя на квартире, пока плакалась тебе в жилетку. Боже, я думала, что больше никогда не смогу сама перейти дорогу, не говоря уже о том, чтобы нормально жить и быть счастливой.

 

Я сжала ей руку. Говорят, что лучшие друзья – те, кто может просто слушать, и если это правда, то я во время той ужасной прогулки была лучшей в мире подругой. Вот оно, говорила я себе, страшное наказание за всю мою ложь. Когда мы свернули на Олд-Комптон-стрит, впереди я увидела знакомую фигуру. Адам. В голове у меня помутилось, даже показалось, что я вот-вот упаду в обморок. Я повернулась и увидела открытую дверь магазина. Говорить я не могла, поэтому молча схватила Полин за руку и втащила внутрь.

 

– Что такое? – забеспокоилась она.

 

– Мне нужно немного… – Я посмотрела на стеклянный ящичек на кассе. – Немного…

 

В голову ничего не лезло.

 

– Пармезана? – предположила Полин.

 

– Пармезана, – согласилась я. – И еще кое-чего.

 

Полин осмотрелась.

 

– Но тут такая очередь. Ведь пятница.

 

– Я за этим и шла.

 

Полин потопталась в нерешительности. Посмотрела на часы.

 

– Извини, – сказала она. – Тогда я лучше пойду.

 

– Да, – с облегчением выдохнула я.

 

– Что?

 

– Прекрасно, – сказала я. – Иди. Я тебе позвоню.

 

Мы расцеловались, и она ушла. Я сосчитала до десяти, потом выглянула на улицу. Ушла. Я взглянула на свои руки. Они не дрожали, но в голове все вертелось.

 

 

* * *

 

В ту ночь мне приснилось, что кто-то отрезает мне ноги кухонным ножом, а я спокойно на это смотрю. Я знала, что не должна кричать или протестовать, потому что заслужила это. Я проснулась очень рано, вся в поту и смятении, и какое-то время не могла понять, рядом с кем лежу, протянула руку и ощутила теплое тело. Джейк раскрыл глаза.

 

– Привет, Элис, – сказал он и снова спокойно заснул.

Так больше не могло продолжаться. Я всегда считала себя честным человеком.