Часть пятая. На следующий день в главном зале герцогского дворца собрался сенат, так называемый Большой магистрат

FINIS STRAMBAE

ВЬЮГА

 

На следующий день в главном зале герцогского дворца собрался сенат, так называемый Большой магистрат, куда прежде всего входил Суд двенадцати мудрецов — giudizio di dodici savi, а также представители цехов; единственным пунктом программы этого заседания было формальное избрание нового правителя. Ситуация определилась: узурпатор Джованни Гамбарини, да будет проклято имя его, исчез, желание Его Святейшества общеизвестно, население Страмбы относилось к Петру с явной благосклонностью, и поэтому заседание, происходившее при закрытых, ревностно охраняемых дверях, продлилось недолго; уже спустя полчаса на башенных галереях дворца появились наряженные в пестрые одежды герольды и пронзительными звуками своих труб оповестили собравшихся на пьяцца Монументале, что выборы завершились успешно, и толпа встретила эту новость возгласами: «Слава!» Вскоре на балкон, откуда во времена своего благословенного правления герцог Танкред произносил речи, вышел председатель Суда двенадцати мудрецов, испанский дворянин дон Тимонелли дела Зафра, чтобы радостную новость, которая только что была возвещена обществу в форме музыкальной, подтвердить еще изустно; после чего учтивым и приветливым жестом пригласил нового властителя, который до тех пор держался в стороне, подойти поближе и представиться своим подданным.

Петр был одет в роскошный костюм из белого атласа, сшитый мастером Шютце с подмастерьями за одну ночь; голову его украшал белый, алмазами усеянный берет, надетый на свежую повязку, покрывавшую рану, что придавало ему героический вид и особую привлекательность; левая рука, еще вчера обмотанная окровавленной тряпкой, из-под которой выбивались клочья корпии, была тщательно забинтована, но элегантная повязка не мешала жителям Страмбы хорошенько разглядеть, что новому герцогу недостает безымянного пальца. Исхудавшее лицо героя, старательно подправленное косметикой, было бледно, а от подбородка к виску и уху тянулись два кровавых следа от ударов хлыста.

Из рук кардинала Тиначчо, который стоял сбоку, он принял благословение, а красивая и улыбающаяся герцогиня Диана начертала на его лбу крест. Как вам уже известно, Петр не пользовался расположением герцогини, он казался ей подозрительным и странным, да и кардинал Тиначчо, конечно, тоже не был доволен тем, что представитель местной знати, Джованни Гамбарини, вел себя так трусливо, глупо и бесстыдно, из-за чего преемником рода д'Альбула и властителем Страмбы стал иностранец, однако... успех есть успех, а успех Петра был столь явным и убедительным, что обе эти важные персоны, кардинал и вдовствующая герцогиня, были вынуждены считаться с ним и, затаив в душе обиду и злость, приятно улыбаться своему собственному проигрышу. Итак, Петр получил благословение, причем пристально следивший за этой Церемонией народ, обсуждая и комментируя разные подробности, тут же отметил, что маленькой Бьянки нет на торжестве; очевидно, вдовствующая герцогиня опасалась, как бы идиотка не допустила какой-нибудь новой непристойности, и поэтому нарушила свою beneficenza permanente, постоянную благосклонность, в иное время неукоснительно проявляемую. Ведь в прошлый раз, когда узурпатор Джованни Гамбарини, да будет проклято имя его, вышел на тот же балкон в сопровождении той же знати, кардинала и герцогини, Бьянка протянула к нему руку, словно и она тоже хотела благословить его, как это только что сделали кардинал и герцогиня, но когда Джованни с улыбкой наклонился к Бьянке, чтобы та дотянулась до его лба, она, к ужасу всех наблюдавших за ней, закатила ему пощечину. Страмбане расценили эту выходку как плохое предзнаменование и, по всей видимости, не без оснований.

Так вот, на сей раз ничего подобного не произошло, церемония благословения Петра по случаю вступления в герцогскую семью совершилась без всяких осложнений. Затем кардинал Тиначчо снял с подушечки, которую перед ним держал главный церемониймейстер, maltre des ceremonies с беличьими зубами, герцогский меч в золотых ножнах и золотой скипетр и неторопливыми, как у всех священников, степенными движениями передал обе эти драгоценные регалии дону Тимонелли, а он, опустившись на колено, благоговейно поцеловал скипетр, прежде чем вложить его в руку Петра, а потом прикрепил к его поясу меч. Затем, поднявшись, приложил три пальца к распятью, которое перед ним держал кардинал Тиначчо, и проговорил своим старческим голосом:

— От имени всех граждан Страмбы я, главный судья, избранный ими представитель, присягаю вам, Ваше герцогское Высочество, и клянусь в верности и повиновении.

И народ, забыв или не желая вспоминать, что то же самое уже происходило совсем недавно, что произносились те же самые слова, когда узурпатор Джованни Гамбарини, да будет проклято имя его, принимал скипетр, сейчас ликовал так буйно, словно и впрямь был убежден, будто грядут времена новые и небывалые, наилучшие из всех существовавших до сих пор. Итак, с этой минуты Петр сделался герцогом подлинным, избранным, как это подобало, и ничто уже не могло ему помешать привести в исполнение свои спасительные начинания.

Когда ритуал вручения меча и скипетра был завершен, Петр, украшенный этими атрибутами власти, по главной лестнице спустился к воротам дворца; там для него была приготовлена белая лошадь с золотыми подковами, покрытая белоснежным чепраком; ее породистую узкую голову украшал колышущийся султан из перьев; по старинному обычаю на этой лошади Петру предстояло проехать по улицам столицы. Смысла и истинной подоплеки этого обычая никто толком не знал — возможно, это был символ, намек на неразрывную связь герцога с его подданными, а может, это делалось просто для того, чтобы народ вблизи мог получше разглядеть своего нового властителя.

Когда Петр взобрался на седло, его окружили четыре пажа и на позолоченных деревянных палках подняли балдахин; защищенный этим балдахином, сопровождаемый кардиналом Тиначчо и иностранными послами — чье участие в этом параде было желательно, поскольку надо было показать, что не только сама Страмба, но и окружающий ее мир с одобрением относится к избранию нового герцога, — Петр медленным шагом объехал пьяцца Монументале, причем народ, уже со вчерашнего дня охрипший, изо всех своих сил кричал: «Эввива!» — и заполнил всю площадь так, что шествие продиралось по узкому проходу между людьми, а балдахин, с трудом удерживаемый слабыми ручками пажей, качался и кренился на один бок, но эта маленькая несообразность ничуть не умаляла достоинства герцогской прогулки, а, наоборот, возбуждала симпатию собравшейся публики и здоровое веселье.

С пьяцца Монументале шествие завернуло на виа дель Соле, а оттуда на маленькую треугольную площадь Санта-Кроче, где наконец произошло то, чего с нетерпением ждали страмбане, о чем каждый из них только и мечтал, к чему каждый готовился, тот всеми желанный и тщательно подготовленный эффект, нечаянный срыв которого горько разочаровал бы весь город. Белая лошадь Петра потеряла одну из своих золотых подков, правую заднюю, которую герцогский кузнец с умыслом прикрепил непрочно; нужно отметить, что только эта подкова была целиком изготовлена из чистого золота, тогда как три остальные, хорошо прибитые, были лишь позолоченные. Из-за этой подковы Петр на несколько минут был отделен от кардинала и иностранных послов, которых темперамент итальянцев часто приводил в изумление, ибо драка из-за подковы была столь упорной и дикой, что пришлось остановиться и переждать, пока она окончится.

Когда же Петр и его свита завернули с пьяцца Санта-Кроче к пьяцца Монументале, солнце неожиданно скрылось за лиловыми тучами, засвистел ветер и ни с того ни с сего поднялась налетевшая, словно ураган, снежная вьюга; снег был такой густой и колючий, что на расстоянии пяти шагов ничего не стало видно; ветер трепал балдахин над головой Петра, и вскоре туда намело целый сугроб снега. Ничего особенного, непривычного для этого горного края не произошло, но то обстоятельство, что вьюга началась именно во время первой прогулки нового герцога, во многих суеверных сердцах породило тревогу, и устрашающее предвестие того, что власть герцога Петра Первого будет исполнена треволнений, передавалось из уст в уста.

Наутро, чуть свет, кардинал Тиначчо отбыл в Рим за своей племянницей Изоттой, чтобы привезти ее в Страмбу и отдать в жены Петру.