А, это… – Он взял ручку, не глядя, привычным жестом подписывающего чек миллионера поставил свою подпись у подножия Статуи Свободы и отодвинул от себя дарственный сертификат. 10 страница

Что ж, мы попробовали его – и наелись досыта. Агония длилась четыре года, с первого собрания до последнего, и закончилась так, как и должна была закончиться – банкротством. На последнем собрании одна Айви Старнс пыталась держаться вызывающе. Она произнесла короткую злобную речь, в которой заявила, что план провалился из-за того, что его не приняла вся страна, что отдельная организация не может добиться успеха в эгоистичном алчном мире, что план – это благородный идеал, но человеческая природа недостаточно хороша для него. Молодой парень – тот, которого в первый год наказали за то, что он подал нам полезную идею, пока мы сидели молча, вскочил и бросился прямиком к Айви Старнс на трибуну. Он не произнес ни слова, просто плюнул ей в лицо. Это был конец благородного плана и компании «Твентис сенчури».

Бродяга говорил так, словно облегчил душу после долгих лет молчания. Дэгни знала, что это дань признательности ей: он никак не поблагодарил ее за доброту, и казалось, был безразличен ко всякой человеческой надежде, но все же что-то в нем было задето, и откликом стала эта исповедь – отчаянный крик возмущения несправедливостью, сдерживаемый годами и прорвавшийся при встрече с человеком, в чьем присутствии призыв к справедливости не будет безнадежным. Похоже, жизнь, от которой он почти отрекся, была возвращена ему тем самым необходимым, в чем он нуждался: пищей и обществом разумного существа.

– Но при чем здесь Джон Галт? – спросила Дэгни.

– А… – произнес он, вспоминая. – Да…

– Вы хотели объяснить мне, почему люди начали задавать этот вопрос.

– Да… – Его взгляд устремился в пространство, словно на картину, которую он изучал годами, но она так и осталась неразгаданной; на его лице застыло странное выражение озадаченности и ужаса.

– Вы собирались рассказать мне, кто такой Джон Галт, о котором все говорят, – если он вообще существовал.

– Надеюсь, что нет, мэм. То есть надеюсь, что это просто совпадение, фраза, не имеющая значения.

– Но вы что-то предполагаете. Что?

– Это было… это случилось на первом собрании «Твентис сенчури». Может, это послужило началом, может, нет. Не знаю… Собрание проводилось весенним вечером, двенадцать лет назад. Нас сбежалось шесть тысяч человек, толпящихся вокруг открытой трибуны, устроенной на стропилах. Мы только что проголосовали за новый план и находились в возбужденном состоянии, шумели, приветствовали громкими возгласами победу народа, угрожали неведомым врагам, чуть не лезли в драку, как забияки с нечистой совестью. Сверху нас ослепляли снопы белого электрического света, и мы пребывали в раздраженном возбуждении – опасная, грозная толпа. Джеральд Старнс, он председательствовал, то и дело стучал молоточком, призывая к порядку, и мы слегка успокаивались, но только слегка, и можно было видеть, как вся толпа неустанно двигалась из стороны в сторону, словно вода в качающейся кастрюле.

«Это решающий момент в истории человечества! – перекрывая шум, вопил Джеральд Старнс. – Помните, что никто не может теперь покинуть это место, так как каждый принадлежит остальным по нравственному закону, который мы все признаем!»

«Я не признаю», – сказал какой-то человек и встал. Это был один из молодых инженеров. Никто не знал о нем ничего конкретного. Этот человек всегда держался в стороне, и, когда он встал, воцарилась мертвая тишина – из-за того, как он держал голову. Высокий и худой, помню, я подумал, что ничего не стоит сломать ему шею, но все мы тогда испугались. Он стоял как человек, уверенный в своей правоте.

«Я покончу с этим – раз и навсегда», – сказал этот парень.

Его голос был чист и не выражал никаких чувств. Больше он ничего не произнес и направился к выходу. Он шел к выходу, залитый белым светом, не торопясь и не обращая внимания на нас. Никто не дернулся, чтобы остановить его. Только Джеральд Старнс закричал ему вслед:

«Каким образом?»

Тот повернулся и ответил:

«Я остановлю двигатель, который приводит в движение этот мир».

И ушел. Больше мы его никогда не видели, даже не слышали, что с ним сталось. Но годы спустя, увидев, как на гигантских заводах, стоявших прочно, как скалы, многие поколения, гаснет свет, увидев, как закрываются ворота и останавливаются конвейеры, как пустеют дороги и пересыхает поток машин, словно тайная сила останавливала двигатель мира, а мир потихоньку разлагался, подобно телу, которое покинула душа, – тогда мы начали удивляться и вспоминать того парня. Мы принялись расспрашивать друг друга, те, кто слышал, как он заявил об этом. Мы начали думать, что этот парень сдержал свое слово, что он, видевший и знавший правду, которую мы отказались признать, стал тем возмездием, которое мы вызвали на свою голову, мстителем, человеком справедливости, которую мы отвергли. Мы начали думать, что он проклял нас и его приговора не избежать, что нам не избавиться от этого человека. И это было ужаснее всего, потому что он не преследовал нас, мы сами вдруг стали его искать; он просто бесследно исчез. Мы нигде не находили ответа на вопрос о нем. Мы не понимали, с помощью какой невероятной силы он совершил то, что обещал. Этому не было объяснения. Мы вспоминали о том парне всякий раз, когда видели очередной крах, который никто не мог объяснить, получали еще один удар, теряли еще одну надежду; всякий раз, когда ощущали себя охваченными мертвой, цепенящей мглой, покрывающей всю землю. Видно, люди услышали наш вопрос, наш крик отчаяния. Они не знали, что мы имеем в виду, но прекрасно осознавали, какое чувство заставляло нас кричать.

Они тоже чувствовали, как что-то исчезает из мира. Может, поэтому они и начали произносить эту фразу всякий раз, когда захлебывались безнадежностью. Хотелось бы думать, что я не прав, что эти слова ничего не значат, что за гибелью человечества не стоит сознательное намерение или мститель. Но когда я слышу, как все повторяют этот вопрос, мне становится страшно. Я думаю о человеке, который сказал, что остановит двигатель мира. Видите ли, его звали Джон Галт.

 

 

***

 

Дэгни проснулась из-за того, что звук колес изменился. Теперь она слышала беспорядочный стук с неожиданным скрипом и коротким резким треском, звук, похожий на ломаный истерический смех, сопровождающийся судорожными подергиваниями. И не глядя на часы, Дэгни поняла, что поезд идет по линии «Канзас вестерн» и сейчас свернул на длинный объездной путь южнее Кирби, штат Небраска.

Поезд шел полупустым. Лишь несколько человек отважились на путешествие по континенту на первой «Комете» после катастрофы в тоннеле. Уступив спальню бродяге, Дэгни надолго задумалась над его рассказом. Ей хотелось поразмыслить над ним, над теми вопросами, которые она собиралась задать этому человеку завтра, но она обнаружила, что ее разум застыл, как зритель, не способный двигаться, только таращиться. Она чувствовала, что знает значение этого зрелища, знает без дальнейших расспросов, и ей нужно избавиться от него. Двигаться – настойчиво пульсировало в ее мозгу, двигаться, словно движение стало самоцелью – жизненно важной, непреложной, роковой.

Сквозь чуткий сон она слышала, как колеса неустанно продолжают бег, и в ней нарастало напряжение. Дэгни пробудилась в беспричинной панике и поняла, что сидит в темноте и безучастно размышляет: «Что это было?», а потом, утешая себя: «Мы движемся… мы все еще движемся…»

Путь «Канзас вестерн» еще хуже, чем я ожидала, думала Дэгни, прислушиваясь к колесам. Поезд уносил ее на тысячи миль от Юты. Дэгни почувствовала отчаянное желание сойти с поезда на главном пути, отбросить все проблемы «Таггарт трансконтинентал», найти самолет и полететь прямиком к Квентину Дэниэльсу. Ей пришлось сделать над собой усилие, чтобы остаться в купе.

Она сидела в темноте, прислушиваясь к стуку колес и думая, что только Дэниэльс и двигатель остались лучом света, зовущим ее за собой. Зачем ей теперь этот двигатель? Дэгни не могла ответить. Почему она так уверена в необходимости спешить? И на это не было ответа. Настигнуть его вовремя – это был единственный выдвинутый ее сознанием ультиматум. Дэгни держалась за него, не задавая вопросов. Подсознательно она знала ответ: двигатель нужен не для того, чтобы двигать поезда, а для того, чтобы поддерживать в движении ее саму.

Она больше не слышала каждый четвертый такт в трясущемся поскрипывании металла, не могла слышать шаги врага, которого преследовала.

Только шум безнадежного панического бегства.

…я буду там вовремя, думала Дэгни, я прибуду первой и спасу двигатель. Двигатель, который он не остановит, размышляла она, не остановит… не остановит… Он не сможет его остановить, подумала Дэгни, пробуждаясь от толчка, сбросившего ее голову с подушки. Колеса замерли.

Мгновение Дэгни сидела неподвижно, пытаясь осознать тишину вокруг. Это походило на тщетную попытку создать чувственный образ небытия. Стерлись все характерные признаки реальности: ни звука, словно Дэгни была одна в поезде, ни движения, словно это был не поезд, а комната, ни света, словно это был не поезд и не комната, а пустое пространство, никакого признака насилия, стихийного бедствия или аварии, словно наступило состояние, при котором невозможно даже бедствие.

Осознав причину неподвижности, она стремительно выпрямилась – так бьет о берег одинокая волна, непосредственная и неистовая, как крик возмущения. Она резко подняла шторку окна; в тишине прозвучал громкий визг, разрезавший безмолвие. Снаружи ничего не было, лишь безмерные просторы прерии. Сильный ветер рвал облака, и лунный свет падал сквозь них на равнины, но они казались безжизненными, как сама Луна.

Дэгни резко нажала на выключатель и кнопку вызова проводника. Вспыхнул электрический свет, вернувший ее в мир причин и следствий. Дэгни взглянула на часы: чуть больше полуночи. Она посмотрела в заднее окно: рельсы уходили по прямой линии, и на предписанном расстоянии на земле светились красные фонари, расположенные там для защиты поезда сзади. Увиденное несколько ободрило ее.

Она снова нажала кнопку вызова проводника. Потом, подождав немного, вышла в тамбур, открыла дверь и высунулась наружу, чтобы взглянуть на состав. Несколько окон уходящей вдаль стальной ленты светилось, но ни людей, ни признаков человеческой деятельности не было заметно. Дэгни захлопнула дверь, вернулась к себе и начала одеваться, ее движения вновь обрели спокойствие и уверенность.

На ее звонок так никто и не пришел. Дэгни поспешила к соседнему вагону, она не чувствовала ни страха, ни растерянности, ни отчаяния – ничего, кроме необходимости действовать.

Проводника не оказалось ни в соседнем вагоне, ни в следующем. Дэгни ускорила шаг по узким коридорам, не встречая по пути ни одного человека. Но двери некоторых купе были открыты. Пассажиры, одетые и не совсем, молча сидели внутри, словно в ожидании. Они провожали Дэгни странными уклончивыми взглядами, будто знали, куда она мчится, и ждали, что кто-то придет и решит за них все проблемы. А она продолжала бежать по хребту мертвого поезда, мысленно отмечая характерное сочетание освещенных купе, открытых дверей и пустых проходов, – никто не отважился сделать и шага наружу, никто не решался заговорить первым.

Дэгни бежала по единственному в составе сидячему вагону, где одни пассажиры спали в неловких позах, другие, пробудившиеся, сидели неподвижно, сжавшись, как животные в ожидании удара, и ничего не делая, чтобы предотвратить его.

В тамбуре Дэгни остановилась. Она увидела мужчину, открывшего дверь и выглядывающего наружу. Мужчина пытливо всматривался в темноту, готовый сойти. Он обернулся, услышав, как подошла Дэгни. Она узнала лицо мужчины – это был Оуэн Келлог, человек, отвергший будущее, которое она когда-то предложила ему.

– Келлог! – У Дэгни вырвался звук, напоминающий смех или возглас облегчения; она словно неожиданно встретила человека в пустыне.

– Здравствуйте, мисс Таггарт, – ответил он, изумленно улыбнувшись, в его улыбке сквозила недоверчивая радость. – Не знал, что вы едете в этом поезде.

– Пойдемте! – приказала Дэгни, словно он все еще был служащим железной дороги. – Кажется, мы оказались на застывшем поезде.

– Так и есть, – сказал Келлог и дисциплинированно последовал за ней. Объяснения были излишни. Все происходило в безмолвном понимании, они исполняли служебный долг, и казалось совершенно естественным, что из сотен пассажиров именно эти двое бросили вызов опасности.

– Не знаете, как долго мы уже стоим? – спросила Дэгни, когда они поспешно шли по соседнему вагону.

– Нет, – ответил Келлог. – Когда я проснулся, мы уже стояли.

Они прошли весь состав, не обнаружив ни проводников, ни официантов в ресторане, ни тормозных кондукторов, ни начальника поезда. Иногда они поглядывали друг на друга, не произнося ни слова. Оба слышали о брошенных составах, о поездных бригадах, исчезающих в неожиданном взрыве протеста против рабства.

В начале состава они сошли с поезда, подставив лица ветру, кроме которого ничто вокруг не шевелилось, и поднялись в кабину локомотива. Включенная головная фара обвиняющим перстом отбрасывала свет в пустоту ночи. Кабина была пуста.

У Дэгни непроизвольно вырвался отчаянно-радостный крик:

– И правильно! Они же люди!

Она остановилась, ошеломленная, как от чужого крика. Дэгни заметила, что Келлог с любопытством наблюдает за ней, чуть заметно улыбаясь.

Это был старый паровоз, лучший, какой железная дорога могла предоставить «Комете». Топка, огороженная решеткой, низкая труба; сквозь лобовое стекло был виден луч фары, падающий на ленту шпал, которые сейчас покоились неподвижно, как ступени лестницы, подсчитанные и пронумерованные.

Дэгни взяла бортовой журнал и прочитала имена членов последней поездной бригады. Машинистом числился Пэт Логган.

Ее голова медленно склонилась, и она закрыла глаза. Она вспомнила первую поездку по зеленовато-голубому железнодорожному пути, о которой, должно быть, думал Пэт Логган во время своей последней поездки, как сейчас думала она.

– Мисс Таггарт? – мягко окликнул ее Оуэн Келлог. Дэгни вздернула подбородок.

– Да, – отозвалась она. – Что ж… – Ее голос был ровен, в нем слышались лишь металлические нотки, означавшие, что решение принято. – Надо найти телефон и вызвать другую бригаду. – Она взглянула на часы. – Судя по скорости, с которой мы ехали, сейчас мы милях в восьми от Оклахомы. Мне кажется, что в этом направлении ближайший пункт, куда можно позвонить, – Брэдшоу. Мы примерно в тридцати милях от него.

– За нами следует какой-нибудь поезд «Таггарт трансконтинентал»?

– Следующий – двести пятьдесят третий товарный, но он не появится здесь до семи утра, если идет по расписанию, в чем я сомневаюсь.

– Всего один товарный за семь часов? – Келлог спросил непроизвольно, с ноткой оскорбленной преданности железной дороге, работой на которой когда-то гордился.

Губы Дэгни растянулись в подобии улыбки:

– Движение уже не то, что было при вас.

Келлог медленно кивнул:

– Полагаю, что и поездов «Канзас вестерн» сегодня не предвидится.

– Точно не помню, но думаю, что нет. Келлог посмотрел на столбы вдоль дороги:

– Надеюсь, люди из «Канзас вестерн» поддерживают телефонную связь в исправности.

– Судя по состоянию железнодорожного пути, надежды на это мало. Но нужно попробовать.

– Да – Дэгни повернулась, намереваясь идти, но задержалась. Она знала, что бесполезно что-то объяснять, но слова вырвались непроизвольно:

– Знаете, тяжелее всего осознавать, что кто-то поставил на путь за поездом эти фонари, чтобы защитить нас… Они беспокоятся о жизни людей больше, чем страна об их жизни.

Быстрый взгляд Келлога был похож на яркую предупредительную вспышку, затем Келлог мрачно ответил:

– Да, мисс Таггарт.

Спускаясь по лестнице с паровоза, они увидели кучку пассажиров, собравшихся у путей, несколько человек сошли с поезда и присоединились к остальным. Особый инстинкт подсказал людям, сидевшим в ожидании, что кто-то начал действовать, принял на себя ответственность; теперь ничто не мешало проявить признаки жизни.

Дэгни подошла к этим людям, все они вопрошающе смотрели на нее. Казалось, неестественно бледный лунный свет стер различия с их лиц и подчеркнул присущее им всем выражение: осторожный интерес, страх, мольба, сдерживаемая наглость.

– Есть ли среди вас человек, желающий стать делегатом от пассажиров? – спросила Дэгни.

Все переглянулись, но ответа не последовало.

– Хорошо, – продолжила она, – вам не нужно говорить. Я – Дэгни Таггарт, вице-президент этой железной дороги по грузовым и пассажирским перевозкам, – в группе раздался шелест – легкое движение, шепот, похожий на облегчение, – и говорить буду я. Мы находимся на поезде, брошенном бригадой. Никакой аварии не произошло. Двигатель не поврежден. Но нет никого, кто бы мог повести состав. Это то, что газеты называют застывшим поездом. Вы все знаете, что это означает, и вам известны причины. Возможно, вы знали их задолго до того, как о них узнали люди, которые сегодня бросили вас. Закон запрещает оставлять поезда. Но сейчас это нам не поможет.

Какая-то женщина требовательно и истерично завизжала:

– Что же нам делать?

Дэгни задержалась и посмотрела на женщину. Та проталкивалась вперед, втискиваясь в толпу, чтобы ощутить человеческие тела между собой и огромной пустотой равнины, растворяющейся в лунном свете – в мертвом и бессильном отражении энергии. На плечи женщины было накинуто пальто – прямо поверх ночной сорочки; пальто распахнулось, и под тонкой тканью выпячивался живот – с неряшливой непристойностью, которая не стесняется собственного безобразия и не прилагает ни малейшего усилия, чтобы скрыть его. На мгновение Дэгни пожалела о необходимости продолжать.

– Я пойду по шпалам до первого телефона, – все же продолжила она чистым и холодным, как лунный свет, голосом. – Через каждые пять миль пути расположены телефоны экстренной связи. Я позвоню и попрошу, чтобы прислали другую бригаду. Это займет некоторое время. Пожалуйста, оставайтесь в поезде и соблюдайте порядок, насколько это возможно.

– А как же банды дезертиров? – спросил какой-то нервный женский голос.

– Да, они есть, – произнесла Дэгни. – Лучше, если кто-нибудь будет сопровождать меня. Кто хочет пойти?

Дэгни неправильно поняла женщину. Ответа не последовало. Ни один взгляд не был направлен на Дэгни. Друг на друга тоже никто не смотрел. Глаз не появлялось – лишь туманные овалы, блестевшие в лунном свете. Вот они, думала Дэгни, люди нового века, требующие жертв и получающие их. Она была поражена злобностью их молчания – и эта злоба говорила, что эти люди ожидают, чтобы она уберегала их от подобных ситуаций. Дэгни с неожиданной для себя ожесточенностью молчала.

Она заметила, что и Оуэн Келлог ждет; он не наблюдал за пассажирами, а смотрел на нее. Убедившись, что толпа не даст ответа, он спокойно сказал:

– Конечно, я пойду с вами, мисс Таггарт.

– Спасибо.

– А как же мы? – огрызнулась нервная дама.

Дэгни повернулась к ней и ответила официальным безжалостно-монотонным голосом:

– Еще не было случая нападения дезертиров на застывшие поезда – к сожалению.

– Все-таки где мы? – спросил грузный мужчина в очень дорогом плаще и с очень дряблым лицом; он говорил так, как обращается к слугам человек, недостойный их иметь. – В какой части какого штата?

– Не знаю, – ответила Дэгни.

– Как долго мы здесь простоим? – спросил еще кто-то тоном обманутого кредитора.

– Не знаю.

– Когда мы прибудем в Сан-Франциско? – спросил третий мужчина тоном шерифа, обращающегося к подозреваемому.

– Не знаю.

Требовательное негодование вырывалось на волю короткими потрескивающими вспышками, – как будто в темных духовках человеческих голов трескались поджаренные каштаны; все почувствовали себя в безопасности, уверенные, что о них позаботятся.

– Это возмутительно! – вопила какая-то женщина, выскакивая из толпы и бросая слова прямо в лицо Дэгни. – Вы не имеете права допускать подобное! Я не намерена томиться в ожидании, находясь неизвестно где.

– Замолчите, – сказала Дэгни, – иначе я закрою двери вагонов и оставлю вас здесь.

– Вы не посмеете! Вы служащая общественного транспорта! Вы не имеете права дискриминировать меня! Я сообщу в Стабилизационный совет!

– Если я предоставлю вам поезд, чтобы добраться в поле видимости или слышимости вашего совета, – произнесла Дэгни и отвернулась.

Она видела, что Келлог смотрит на нее, его взгляд казался чертой, подведенной под ее словами и подчеркивающей их значение.

– Найдите фонарик, – сказала она ему, – я схожу за своей сумочкой, и мы тронемся.

Двинувшись вдоль безмолвного ряда вагонов, они увидели человека, спустившегося с поезда и спешащего им навстречу Дэгни узнала бродягу

– Проблемы, мэм? – спросил он, остановившись.

– Исчезла бригада.

– И что же делать

– Я иду звонить на ближайший пункт связи.

– Не стоит ходить одной, мэм. В нынешние-то времена. Я пойду с вами.

Она улыбнулась:

– Спасибо. Со мной ничего не случится. Мистер Келлог сопровождает меня. Скажите, как вас зову?

– Джефф Аллен, мэм.

– Послушайте, Аллен, вы когда-нибудь работали на железной дороге?

– Нет, мэм.

– Что ж, теперь вы работаете на ней. Вы исполняющий обязанности старшего проводника и доверенное лицо вице-президента по перевозкам. Ваша задача – взять на себя ответственность за поезд в мое отсутствие, поддерживать порядок и уберечь этот скот от панического бегства. Скажите, что вас назначила я. Вам не нужны никакие подтверждения. Они подчинятся любому, кто потребует повиновения.

– Слушаюсь, мэм! – твердо ответил мужчина.

Дэгни вспомнила, что деньги в кармане человека обладают способностью обращаться в уверенность его духа; она вытащила из сумочки стодолларовую купюру и сунула в руку мужчины

– Аванс, – пояснила она.

– Слушаюсь, мэм.

Она уже двинулась дальше, когда мужчина окликнул ее

– Мисс Таггарт! Дэгни повернулась:

– Да?

– Спасибо.

Она улыбнулась, приподняв руку в прощальном салюте и пошла дальше.

– Кто это? – спросил Келлог.

– Бродяга, которого поймали, когда он ехал зайцем,

– Я думаю, он справится.

– Справится.

Они молча миновали паровоз и пошли в луче света фары. Сначала, передвигаясь от шпалы к шпале в бьющем из-за спины неистовом свете, они чувствовали себя так, словно вернулись в привычный мир железной дороги. Затем Дэгни обнаружила, что смотрит на шпалы под ногами, наблюдает, как свет постепенно угасает, и пытается удержать его. Она смотрела, как меркнет сияние, пока не поняла, что теперь шпалы освещает лишь лунный свет Она не могла сдержать дрожь, заставившую ее повернуться и взглянуть назад. Свет фары все еще сверкал позади – прозрачно-серебристый шар чужой планеты, обманчиво близкий, но принадлежащий другой орбите и другой системе.

Оуэн Келлог молча шел рядом, и Дэгни чувствовала, что они знают мысли друг друга.

– Не может быть. О Боже, он не смог бы! – сказала она, не осознавая, что говорит вслух.

– Кто?

– Натаниэль Таггарт. Он не смог бы работать с такими людьми, как эти. Водить для них поезда. Нанимать их на работу. Он вообще не мог бы их использовать – ни как клиентов, ни как работников.

Келлог улыбнулся:

– Вы хотите сказать, что он не смог бы на них нажиться, да, мисс Таггарт?

Она кивнула.

– Они… – произнесла Дэгни, и он услышал легкую дрожь в ее голосе: любовь, боль и негодование. – Они утверждают, что он поднялся за счет способностей других, что… он использовал человеческую бездарность в собственных эгоистических интересах… Но он… он не требовал от людей покорности.

– Мисс Таггарт, – произнес Келлог со странной суровой ноткой в голосе, – просто помните, что Нэт Таггарт воплощал собой принцип существования, который – на короткий промежуток за всю историю человечества – вытеснил из цивилизованного мира рабство. Помните это, когда вас поставит в тупик сущность его врагов.

– Вы когда-нибудь слышали о женщине по имени Айви Старнс?

– Да.

– Я не перестаю думать, что это очень понравилось бы ей – вид этих пассажиров. Именно этого она и добивается. Но мы – мы не можем смириться с этим, вы и я, правда? Никто не может. Так жить нельзя.

– А почему вы считаете, что цель Айви Старнс – жизнь?

Где-то на краешке сознания Дэгни возник смутный образ, что-то едва различимое, словно блуждающее над краем прерии облако, какая-то неясная форма, которую Дэгни не могла уловить, предположительная и требующая осознания.

Они молчали, ритм шагов длился и длился, отмериваемый сухим коротким стуком каблуков о дерево шпал; шаги, словно звенья раскручивающейся цепи, тянулись сквозь молчание.

У Дэгни не было времени дать себе отчет в том, что рядом с ней идет Келлог, осмыслить это, она принимала его лишь как посланного ей судьбой товарища. Но теперь она взглянула на него внимательно. На его лице было то же чистое строгое выражение, которое Дэгни помнила. Но лицо стало спокойнее, оно выглядело безмятежным и мирным. Одежда была поношенной, и даже в темноте Дэгни могла разглядеть испещряющие его старую кожаную куртку пятна потертостей.

– Чем вы занимались после того, как ушли из «Таггарт трансконтинентал»? – спросила она.

– О, многим.

– А где вы работаете сейчас?

– По специальным поручениям – в основном.

– Какого плана?

– Любого

– Вы работаете не на железной дороге?

– Нет.

Казалось, краткость звука придала ему значение проникновенного утверждения. Дэгни догадывалась, что Келлог знает ее намерения.

– Келлог, если бы я сказала, что у меня нет ни одного первоклассного специалиста, если бы я предложила вам любую работу, любые условия, любую сумму, которую вы назовете, – вы бы вернулись?

– Нет.

– Вас шокировало сокращение расписания. Не думаю, что вы догадываетесь о том, какой ущерб принесла нам потеря специалистов. Я не могу поведать вам о тех муках, через которые прошла три дня назад, когда пыталась найти хоть кого-нибудь, кто смог бы проложить пять миль временного пути. Мне нужно проложить пятьдесят миль дороги сквозь Скалистые горы. Я не знаю, как это сделать. Но сделать это нужно. Я исколесила всю страну в поисках людей. И нигде не нашла. И вдруг вы, здесь, в вагоне, и это сейчас, когда я отдала бы половину компании за одного служащего вроде вас! Вы понимаете, почему я не могу так просто отпустить вас? Выбирайте все, что пожелаете. Хотите стать управляющим отделением? Или помощником президента по техническим вопросам?

– Нет.

– Кажется, вы зарабатываете не очень много