Два обряда

Билл проснулся поздно, да и ни к чему ему было рано вставать. Маленькую уютную угловую комнату, которую он – сам не зная почему – выбрал для себя, заливал золотистый дневной свет. В его спальне почти не было мебели – только столик, над которым висело огромнейшее зеркало и, в отличие от остальных спален с мягкими топчанами, заваленными подушками, здесь стояла удобная кровать с жестким матрасом на западный манер. Биллу, привыкшему спать на досках, которые должны были сохранить его стройность и осанку, даже этот матрац казался ужасно мягким.

Но главным украшением этой комнаты был совсем не типичный для архитектуры Бхута угловой эркер, подобно башенке, выступающий за пределы комнаты и делающий обстановку в ней очень личной, даже интимной – еще вчера Тхе подумал, как здорово будет сидеть между двух окон с книгой.

Билл страстно любил читать и выучил латынь, поскольку в библиотеке обители множество книг было именно на этом языке. Он знал также романский и немного язык франков. Но, к сожалению, сейчас у него не было ни одной книги – все они принадлежали обители и не могли вывозиться за ее пределы.

Тхе замечательно выспался и, лежа на спине, с удовольствием слушал пение птиц в саду. Облегчение и радость, которые вчера затопили его сердце, стоило ему услышать, что именно молодой хозяин и никто иной собирается связать себя узами крови с ним, и сейчас не оставляли его сердце. Том покорил его своей красотой и властностью. Билла немного тревожила сила, с которой его тянуло к будущему Господину, и он боялся оттолкнуть Тома своей импульсивностью, но решил, что постарается сдержать свои чувства, пока не привыкнет и не поймет, что допустимо, а что - нет.

Билл с улыбкой вспоминал свои вчерашние страхи. Все обернулось для него намного лучше, чем он ожидал: начиная от богатства роскошных покоев и заканчивая молодым Господином.

Сейчас, вспоминая темные глаза напротив и тишину после его выступления, Тхе испытывал гордость. Он очень старался не опозорить своего будущего Господина и себя, долго наряжался и красился, готовясь к своему выступлению. Самым сложным в этом танце было именно правильно завернуться в ткань, иначе в лучшем случае шелк не взлетит в нужный момент, а в худшем можно вообще в нем запутаться. Но Билл не волновался по этому поводу – лучше него никто не исполнял этот танец, даже его наставник признавал это. Кроме того, на террасе не было ни одного человека, который был бы способен заметить мелкие неточности или ошибки, которые мог допустить юный Тхе, что заранее приносило некоторое облегчение.

Билл закрыл глаза, улыбаясь сам себе: все прошло даже лучше, чем он ожидал. Он слушал только музыку, полностью сосредоточившись на ритме, подчинившись ему, танец захватил его: боль, отчаяние, неопределенность и надежда, которые разрывали его изнутри, вылились в этот танец, наполнив его энергией и силой. Он явно произвел впечатление на молодого господина, и это его очень радовало.

Однако улыбка сползла с лица юноши, когда он вспомнил, что сегодня его ждет обряд, а после – первая ночь. Билл понимал, что как бы он ни старался, что бы он ни делал, ему все равно будет больно. Билл боялся.

Он вспомнил другой обряд, который проходили все без исключения воспитанники. Боль, страх и беспомощность. Билл резко сел, не желая сейчас снова переживать ужас посвящения в Тхе.

Дело в том, что Тхе приходилось немало постараться, чтобы получить свою татуировку. Все стремились к дню, когда их отметят: учились, трудились не покладая рук, но совершенно забывали о том, что сама татуировка, проходящая извилистой вязью через весь левый бок, наносилась сотнями тоненьких иголок, несущих краску под самую кожу, а это причиняло боль – изначально не такую сильную, но терпеть приходилось в течение нескольких часов, несмотря даже на то, что делали ее два мастера сразу.

Билл отчетливо помнил холодный гранит алтаря под ним, ломоту во всем теле, невозможность терпеть боль, расползающуюся от левого бока по всему телу подобно жгучему яду. Но он помнил так же, как ждал дня посвящения, с каким энтузиазмом поднимался на этот алтарь, и чем обернулись для него его восторженность и глупость.

Сегодня у него не было выбора – ему придется сначала поклясться в верности будущему Господину, а потом подарить ему свое тело. Биллу было страшно от одной мысли, что кто-то будет касаться его столь интимно, управлять его телом, владеть им, и он не сможет даже воспротивиться. Наставники не скупились на страшилки, когда рассказывали юным ученикам о первой ночи: о боли, которую пришлось перетерпеть, об извращенных желаниях Господ, которые пришлось выполнять.

Билл все же надеялся, что Господин не сильно будет мучить его. Сам Тхе не получал никакого удовольствия от вида страданий другого, его не возбуждали ни крики боли, ни кровь. Билла всегда тошнило, когда их заставляли связывать друг друга, бить, унижать. Зато его наставнику, судя по реакции его тела, вид чужого унижения доставлял немалое удовольствие, и воспоминания об этом заставляли Тхе еще больше трястись от ужаса.

Все хорошее настроение, с которым проснулся Билл, растворилось в страхе перед неизвестным. Конечно, Билл в подробностях знал, что с ним будет происходить, но вот вопрос «как?» вносил большое смятение в его душу.

Поэтому Касым, пришедший, чтобы помочь одеться к обряду, застал бледного и перепуганного юношу, с ужасом разглядывающего свою нарядную, вышитую серебром сауб шилаху. Касым молча сел рядом, обнял и притянул худенькое, дрожащее тело к себе.

- Мне так страшно, - тихо прошептал Билл, утыкаясь в подставленное плечо.

Касым лишь вздохнул, крепче прижимая его к себе, успокаивающе поглаживая по спине с выпирающими позвонками, нашептывая слова утешения и предлагая позавтракать обожаемыми Биллом шоколадными булочками и перестать думать только о плохом.

Слуга, будучи единственным близким человеком, всегда знал, как успокоить Билла, да и детски-открытый характер не позволял тому долго унывать. И сейчас Касым манипулировал тайной и почти безумной страстью Тхе – сладостями.

Билл был ужасным сластеной. Особенно он любил темный заморский шоколад, а какао ел просто ложками, за что не раз получал от кухонной челяди обители, если, конечно, им удавалось его поймать. И упоминание о том, что теперь он может его есть, когда пожелает и сколько пожелает, несколько взбодрило Тхе.

И действительно, после плотного сладкого завтрака жизнь уже не казалась Тхе такой ужасной и несправедливой. Билл оделся в легкую, вышитую замысловатыми узорами сауб шилаху, убрал волосы под черную косынку, обернув ее длинные концы вокруг головы, и с вдохновением подвел свои и без того темные, блестящие глаза.

Когда за ним пришел посланный Томом слуга, Тхе был полностью готов. Они спускались по дорожкам цветущего сада к террасе большого дома, и чем ближе подходил Билл к месту своего недавнего выступления, тем сильнее колотилось его сердце, вознамерившееся, похоже, вырваться из грудной клетки.

Террасу, закрытую от дневной жары густой тенью большого дома, под пристальным взглядом своего отца нетерпеливо мерил шагами взбудораженный Том. Он изредка косился на инкрустированный переливающимися камнями столик, где стоял пухлый, заполненный наполовину сладким вином бокал на длинной ножке, и лежал изогнутый нож с гладкой золотой рукояткой. Он искренне недоумевал, зачем нужны все эти странные и сложные обряды, и радовался, что не приходится пускать себе кровь при покупке каждого наложника.

Том пребывал в нетерпении, начиная со своего пробуждения – ему страстно хотелось убедиться, что Тхе ему не привиделся. Том безумно хотел знать, так ли сладки его губы на вкус, так ли нежна кожа на ощупь, так ли волнителен его запах, если вдохнуть его ближе, у самого тела, в интимной впадинке за ушком. Сегодня ночью он будет владеть им полностью и всецело, и уже от одного сладостного предвкушения у Тома кружилась голова. И если ради этого необходимо порезать себе руку – что ж, он не будет спорить, он согласен выполнить даже это дурацкое условие.

Сердце Тома зашлось, когда он увидел, как по широкой аллее сада за слугой следует его высокое и стройное наваждение. При свете дня Билл казался еще прекрасней: бледная, подобная свежим сливкам кожа, розовые и нежные как лепестки утренней розы губы, яркие, хищно подведенные карие глаза и изящные, будто выточенные искусным мастером руки. Остальное, к огромному недовольству молодого хозяина закрывала темная хлопковая сауб шилаха и черная тонкая косынка, у Тома просто чесались руки сорвать с головы Тхе эту тряпку и увидеть, наконец, его волосы.

Маленькая процессия прошла на террасу. Тхе почтительно склонил голову сначала перед Асамом, затем и перед Томом и встал у столика, лицом к присутствующим. Все, кто был на террасе, поднялись, обступая Тхе и его будущего Господина вокруг, дабы засвидетельствовать действительность их клятв.

Билл, чтобы хоть немного отвлечься от звенящей в ушах паники, стал разглядывать Тома, который встал напротив, зажав в длинных пальцах изогнутый, гладкий нож. Голова его была покрыта небрежно, поэтому было видно, что волосы Тома сплетены в ровные ряды косичек, которые были настолько длинными, что некоторые из них падали вперед на его плечи. Белая галабея будущего Господина была запахнута не до конца и открывала темные шаровары и яркий, изящно переплетенный золотыми и серебряными нитями пояс, охватывающий его тонкую талию.

Том аккуратно провел лезвием ножа по своей ладони, которую держал на весу над бокалом и, как только алая кровь закапала в сосуд, не глядя на Тхе, стал монотонно произносить слова клятвы:

- Я Том, Асам аб-Али беру тебя под свою защиту, клянусь, что, будучи моим, ты не узнаешь ни бед, ни лишений. Позволяю тебе без страха пройти весь жизненный путь подле меня.

И стоило Тому убрать руку от бокала, как Билл, не раздумывая, взялся за тонкую ножку, поднимая сосуд вверх.

- Я, Вильгельм, будучи посвященным в Тхе, - говорил Билл, глядя прямо в глаза Тому, – признаю тебя своим Господином. Отдаюсь под твою защиту, клянусь, что не прикоснется ко мне рука другого, тебе же не откажу ни в чем.

От темпа речи Тхе, от звука его голоса, от его прямого взгляда Тома пробрала дрожь. До него вдруг стало доходить, что все это не шутка, и Билл действительно клянется ему и даже не оставляет сомнения, что он выполнит свою клятву. Не то чтобы Том собирался нарушить свою, но в момент произнесения она значила для него так мало, что сейчас, глядя во влажные, решительные глаза напротив, он почувствовал себя пойманным и даже обреченным.

Том как завороженный смотрел на Тхе, когда тот маленькими глоточками выпивал вино, смешанное с кровью его Господина.

Том задыхался, что-то странное происходило с ним: множество чувств, которые так давно не трогали его душу, оставляя его спокойным и рассудительным, казалось, заполнили все пространство внутри, мешая дышать.

И едва Тхе поставил бокал на стол, как Том потянулся, чтобы властно и даже несколько грубо сжать руку Билла в своей. В этот раз он не встретил никакого сопротивления, юноша даже качнулся немного вперед, позволяя это прикосновение.

- Имей терпение, сын, - рассмеялся Асам. – Мало завладеть чем-то, надо еще и уметь с этим обращаться.

Смех был подхвачен гостями, растворяя атмосферу торжественности, царившую на террасе, и заставляя щеки Тома загореться неожиданно жарким румянцем.

Том уже собирался покинуть гостей, когда увидел робкий, вопросительный взгляд Тхе, который так и стоял около стола, ожидая распоряжений Господина.

- Ты можешь идти к себе, - мягко произнес Том, уже аккуратнее касаясь его руки, испытывая некоторую неловкость за свой недавний порыв. – Я приду к тебе сегодня позже.

У Билла все свернулось внутри в тугой комок от этих слов, он кивнул и будто в тумане, в сопровождении неизменно невозмутимого Касыма, направился к своим покоям.