Акафист Святому праведному отроку Артемию, Веркольскому чудотворцу Клуб православной семьи: http://vk.com/club43902602 2 страница

электростанцию, провел бы провода, и дворец принял бы совсем иной вид. А то

что же при масляном освещении сумерничать. У нас в Фонтанном такое было лет

тридцать назад. Выходило, что понадобится фонарщик, который будет заливать

масло в лампы - они были английской работы, с часовым заводом на сутки.

Кстати о часах. Я насчитал в доме девятнадцать напольных и настенных, и

все шли вразнобой. Решил, что часы заведу сам - это дело требует

аккуратности и точности. Хороший дом, содержащийся в идеальном порядке,

всегда видно по тому, одинаковое ли время в нем показывают часы в разных

комнатах. Это вам скажет любой опытный дворецкий.

Телефонный аппарат я обнаружил только один, в прихожей, и велел

провести еще две линии: одну в кабинет Георгия Александровича и другую ко

мне в комнату, поскольку наверняка придется без конца переговариваться с

Александрийским дворцом, генерал-губернаторским домом и Дворцовым

управлением.

Но предварительно следовало решить, кого куда поселить, и над этим

пришлось основательно поломать голову.

В доме на обоих этажах насчитывалось всего-навсего восемнадцать комнат.

Просто не представляю, как бы все разместились, если бы с нами была великая

княгиня с остальными детьми и двором. Сомов рассказал, что семье великого

князя Николая Константиновича на восемь августейших особ и четырнадцать

человек свиты, не считая прислуги, выделили особнячок в пятнадцать комнат,

так что придворным пришлось селиться по трое, а то и по четверо, слуг же и

вовсе разместили над конюшней! Ужасно, хоть Николай Константинович по

старшинству и ниже Георгия Александровича на две ступени.

Некстати было то, что его высочество пригласил на коронацию своего

приятеля лорда Бэнвилла, который ожидался с берлинским поездом ближе к

вечеру. Англичанин, слава богу, был холост, но все равно следовало оставить

для него две комнаты: самому лорду и его дворецкому. И тут уж не приведи

господь опростоволоситься. Знаю я этих английских батлеров, они баре почище

своих лордов. Особенно мистер Смайли, который состоял при его светлости.

Надутый, чваный - достаточно я налюбовался на него в прошлом месяце в Ницце.

Итак, бельэтаж я отвел для августейшей фамилии. Две комнаты окнами на

парк и царский дворец Георгию Александровичу - это будет спальня с

кабинетом. На балкон поставить кресло, столик и коробку с сигарами; на окно,

выходящее в сторону Александрийского дворца, пристроить подзорную трубу,

чтобы его высочеству было удобнее наблюдать за окнами венценосного

племянника. Ксении Георгиевне - светлую комнату с видом на реку, это ей

понравится. Рядом - горничную Лизу. Павла Георгиевича в мезонин, он любит

быть на отдалении от прочих членов семьи, опять же туда ведет отдельная

лестница, что удобно для поздних возвращений. Эндлунга - по соседству, в

бывший чулан. Невелика птица. Перенести кровать, на стену ковер, на пол

медвежью шкуру, и не видно будет, что чулан. Маленького Михаила Георгиевича

- в просторную комнату окнами на восток. В самый раз для детской. И рядом

очень славное помещеньице для мадемуазель Деклик. Я распорядился поставить

туда букет колокольчиков, это ее любимые цветы. Последнюю из комнат

бельэтажа отвел под малую гостиную для мирного досуга в кругу семьи, если,

конечно, в эти сумасшедшие дни выдастся хоть один свободный вечер.

Внизу два самых больших помещения естественным образом превратились в

главную гостиную и столовую, две комнаты поприличней я приготовил для

англичан, одну взял себе (маленькую, но расположенную в стратегически важном

месте, под лестницей), ну а уж прочей прислуге пришлось устраиваться по

нескольку человек. A la guerre comme a la guerre или, говоря по-русски, в

тесноте, да не в обиде.

В целом получилось лучше, чем можно было бы ожидать.

Дальше начались хлопоты по распаковке багажа: платий, мундиров и

костюмов, столового серебра, тысячи всяких мелких, но совершенно необходимых

вещиц, при помощи которых любой сарай можно превратить в приличное и даже

уютное пристанище.

Пока московские носили сундуки и коробки, я присматривался к каждому,

чтобы определить, кто чего стоит и на каком месте может быть использован с

наибольшей пользой. Главный талант любого начальствующего лица состоит

именно в этом: определить сильные и слабые стороны каждого из подчиненных с

тем, чтобы использовать первые и оставлять нетронутыми вторые. Долгий опыт

руководства большим штатом работников научил меня, что людей вовсе

бездарных, ни к чему не способных, на свете очень мало. Любому человеку

можно сыскать применение. Когда кто-нибудь в нашем клубе жалуется на

никчемность лакея, официанта или горничной, я про себя думаю: эх, голубчик,

плохой ты дворецкий. У меня все слуги со временем становятся хороши. Надо

чтобы каждый любил свою работу - вот и весь секрет. Повар должен любить

стряпню, горничная - делать из беспорядка порядок, конюх - лошадей, садовник

- растения.

Высшее искусство настоящего дворецкого - досконально разобраться в

человеке, понять, что он любит, ибо, как ни странно, большинство людей не

имеют ни малейшего понятия, к чему у них склонность и в чем их дар. Бывает,

приходится пробовать и так, и этак, прежде чем нащупаешь.

Тут ведь дело не только в работе, хотя и это, конечно, важно. Когда

человек занимается любимым делом, он доволен и счастлив, а если все слуги в

доме покойны, радостны и приветливы, от этого возникает совершенно особенная

обстановка, или, как теперь говорят, атмосфера.

Нужно непременно поощрять и награждать подчиненных - но в меру, не

просто за добросовестное исполнение обязанностей, а за особенное усердие.

Наказывать тоже необходимо, но только справедливо. При этом следует

доходчиво объяснять, за что назначено наказание и, разумеется, оно ни в коем

случае не должно быть унизительным. Еще раз повторю: если подчиненный не

справляется со своей работой - виноват в этом начальник. У меня в Фонтанном

сорок два человека, в Царском четырнадцать, и еще в Крыму двадцать три. И

все на своем месте, уж можете мне поверить. Сам Пантелеймон Кузьмич,

дворецкий его высочества великого князя Михаила Михайловича-старшего, не раз

говорил мне "Вы, Афанасий Степанович, настоящий психолог". И не гнушался у

меня совета спросить в особенно трудных случаях. Например, в позапрошлый год

в Гатчинском дворце попал к нему в штат один младший лакей - слов нет, до

чего бестолковый. Помучился с ним Пантелеймон Кузьмич, побился, и попросил

меня присмотреться: дубина из дубин, говорит, а прогнать жалко. Я взял парня

- захотелось блеснуть. В столовой оказался негоден, в гардеробной тоже, в

кухне тем более. Одним словом, как говорят в народе, крепкий орех. А как-то

раз гляжу - сидит он во дворе и через осколок стекла на солнце смотрит.

Стало мне любопытно. Остановился, наблюдаю. И так он с этим стеклышком

возился, будто ему достался какой бриллиант бесценный. То подышит на него,

то рукавом потрет. Здесь меня и осенило. Поручил ему в доме стекла протирать

- и что вы думаете? Засияли мои окна, как горный хрусталь. И подгонять парня

не нужно было, так с утра до вечера и полировал стеклышко за стеклышком.

Теперь он лучший мойщик окон во всем Петербурге, у Пантелеймона Кузьмича

дворецкие на него в очередь записываются. Вот что значит нашел человек свое

призвание.

Только я завел в доме часы, только слуги вынесли из последней коляски

последнюю шляпную коробку, как пожаловали английские гости, и тут меня

ожидал пренеприятный сюрприз.

Оказывается, лорд Бэнвилл привез с собой друга, некоего мистера Карра.

Самого лорда я отлично запомнил по Ницце - он нисколько не переменился:

с гладким пробором посередь темени, при монокле, тросточке и с сигарой в

зубах, на указательном пальце перстень с большим бриллиантом. Одет как

всегда безукоризненно, истинный образчик британского джентльменства. В

черном, идеально отутюженном смокинге (это с поезда-то!), в черном атласном

жилете и белейшем, туго накрахмаленном воротничке. Едва спрыгнув с подножки,

откинул голову назад и громко заржал по-лошадиному, чем очень напугал

вертевшуюся неподалеку горничную Лизу, а меня ничуть не удивил. Мне было

известно, что его светлость - заядлый лошадник, полжизни проводит в стойле,

понимает конский язык и чуть ли даже ни может на нем объясняться. Во всяком

случае, так рассказывал Георгий Александрович, познакомившийся с лордом

Бэнвиллом в Ницце на бегах.

Оторжавшись, его светлость протянул руку и помог выйти из кареты еще

одному джентльмену, которого представил как своего дорогого друга мистера

Карра. Это был субъект в совершенно ином роде, каких в наших краях, пожалуй,

и не встретишь.

Волосы удивительного соломенно-желтого цвета - сверху прямые, а на

краях загнутые, чего, казалось бы, и в природе не бывает. Лицом бел и

гладок, на щеке круглая ровная родинка, похожая на бархатную мушку. Сорочка

у друга его светлости была не белая, а голубая - такой я еще не видывал.

Сюртук пепельно-голубой, жилет лазурный в золотую крапинку, в петлице

гвоздика совершенно синего цвета. Особенно же мне бросились в глаза

необычайно узкие штиблеты с перламутровыми пуговками и лимонно-желтыми

гамашами. Странный человек осторожно ступил на брусчатку, грациозно

потянулся, и на его тонком, кукольном личике появилось капризно-жеманное

выражение. Внезапно взгляд мистера Карра упал на швейцара Трофимова,

дежурившего на крыльце. Трофимов, как я уже имел возможность удостовериться,

был непроходимо глуп и ни на какую иную должность кроме привратницкой не

годен, но смотрелся представительно: ростом в сажень, плечист, круглоглаз и

с густой черной бородой. Английский гость приблизился к Трофимову, который,

как и положено, стоял истукан истуканом, посмотрел на него снизу вверх,

зачем-то подергал за бороду и сказал что-то по-английски высоким, мелодичным

голосом.

Пристрастия лорда Бэнвилла прояснились еще в Ницце, так что Екатерина

Иоанновна, особа строгих правил, не пожелала с ним и знаться, но Георгий

Александрович, будучи человеком широких взглядов (к тому же, заметим

мимоходом, слишком хорошо знакомым с подобными господами по светскому кругу

общения) находил пристрастие лорда к женоподобным грумам и румяным лакеям

забавным. "Прекрасный собеседник, отличный спортсмен и истинный джентльмен",

- так сказал он мне, поясняя, почему счел возможным пригласить Бэнвилла в

Москву (тогда уже стало ясно, что Екатерина Иоаниовна на коронацию не едет).

Неприятным сюрпризом для меня стало не то, что его светлость привез с

собой свою очередную пассию - в конце концов мистер Карр выглядел как

человек из общества - причина моего расстройства объяснялась проще: куда

поместить еще одного гостя? Даже если они будут ночевать в одной комнате,

все равно из соблюдения приличий придется выделить второму англичанину

отдельную спальню. Я немного подумал, и сразу нашлось решение: московских

слуг, за исключением Сомова, переселить на чердак, что над конюшней. За счет

этого освободятся две комнаты, одну отдам англичанину, а другую

великокняжескому повару мэтру Дювалю, а то он разобижен.

- Где господин Смайли? - спросил я лорда Бэнвилла по-французски про его

дворецкого, поскольку нужно было дать ему необходимые пояснения.

Как и большинство воспитанников дворцового ведомства, я с детства

обучен французскому и немецкому, но не английскому. Это в последние годы

двор заметно энглизировался, и мне все чаще приходится жалеть о недостатке

своего образования, а в прежние времена английский считался языком

неизысканным и для нашей службы необязательным.

- Он уволился, - ответил милорд по-французски же и неопределенно махнул

рукой. - А мой новый дворецкий Фрейби там, в карете. Читает книгу.

Я подошел к экипажу. Слуги споро разгружали багаж, а на бархатном

сиденье, закинув ногу на ногу, сидел полнолицый господин очень важного вида.

Он был лыс, густобров, с аккуратно подстриженной бородкой - одним словом,

никак не напоминал английского дворецкого, да и вообще дворецкого. Через

открытую дверцу я разглядел, что мистер Фрейби держит в руках пухлый том с

золотыми буквами на обложке: Trollope. Что означает это английское слово,

мне было неизвестно.

- Soyez le bienvenu! (Добро пожаловать! (фр.)) - приветствовал я его с

учтивым поклоном.

Он молча посмотрел на меня сквозь золотые очки спокойными голубыми

глазами и ничего не ответил. Стало ясно, что французского мистер Фрейби не

знает.

- Herzlich willcommen! (Добро пожаловать! (нем.)), - перешел я на

немецкий, но взгляд англичанина остался таким же вежливо-безучастным.

- You must be the butler Zyukin? - проговорил он приятным баритоном

какую-то невнятицу.

Я развел руками.

Тогда мистер Фрейби с видом явного сожаления убрал книгу в широченный

карман сюртука и достал оттуда же другую, много меньше первой. Полистал и

вдруг произнес одно за другим понятные слова:

- Ти, ви... должен.... бить.... дворецки Зьюкин?

А, это у него англо-русский словарь, догадался я и одобрил подобную

предусмотрительность. Если б я знал, что мистер Смайли, худо-бедно

изъяснявшийся на французском, у милорда больше не служит, а заменен новым

батлером, я бы тоже запасся лексиконом. Ведь нам с этим англичанином

предстояло решать вместе немало сложных и деликатных проблем.

Словно подслушав мои мысли, мистер Фрейби достал из другого кармана еще

один томик, на вид ничем не отличавшийся от англо-русского словаря. Протянул

мне.

Я взял, прочел на обложке "Русско-английский словарь с чтением

английских слов".

Англичанин полистал свое пособие, нашел нужное слово и пояснил:

- A present... Подарок.

Я открыл дареный томик и увидел, что он устроен ловко и умно: все

английские слова написаны русскими буквами и с ударением. Сразу же и

опробовал лексикон в деле. Хотел спросить: "Где чей багаж?" Получилось:

- Уэа.. хуз... лаггедж?

И он меня отлично понял!

Небрежным жестом подозвал лакея, тащившего на плече тяжелый чемодан,

ткнул пальцем в желтую наклейку. На ней было написано Banville.

Приглядевшись, я заметил, что наклейки имеются на всех предметах багажа,

только на одних желтые с именем милорда, на других синие с надписью Сагг, а

на третьих красные с надписью Freyby. Очень разумно, надо будет взять на

вооружение.

Очевидно, сочтя проблему благополучно разрешенной, мистер Фрейби снова

извлек из кармана свой фолиант и перестал обращать на меня внимание, а я

задумался о том, что английские батлеры, конечно, всем хороши и свое дело

знают, но кое-чему у нас, русских служителей, все же могли бы поучиться. А

именно - сердечности. Они просто обслуживают господ, а мы их еще и любим.

Как можно служить человеку, если не испытываешь к нему любви? Это уж

какая-то механистика получается, будто мы не живые люди, а автоматы. Правда,

говорят, что английские дворецкие служат не господину, а дому - наподобие

кошек, привязываются не столько к человеку, сколько к стенам. Если так, то

этакая привязанность не по мне. И мистер Фрейби показался мне что-то уж

больно странным. Хотя, рассудил я, у такого хозяина и слуги должны быть

чудные. Да и неплохо это, что топ collegue anglais (Мой английский коллега

(фр.)) такой, как говорят в народе, квеклый - будет меньше путаться под

ногами.

 

 

X x x

 

 

Затевать настоящий обед времени не было, поэтому к прибытию их

высочеств я распорядился накрыть стол на скорую руку, a la picnic - с малым

серебром, на простеньком мейсенском сервизе, и вовсе без горячих блюд.

Кушанья заказал по телефону из "Delicatessen" Снайдерса: паштет из бекасов,

пирожки со спаржей и трюфелями, расстегайчики, заливное, рыбу, копченых

пулярок и фрукты на десерт. Ничего, можно было надеяться, что уже к вечеру

мэтр Дюваль освоится на кухне и ужин получится более пристойным. Правда, я

знал, что Георгий Александрович и Павел Георгиевич вечером будут у его

императорского величества, который ожидался в половине шестого пополудни и

прямо с вокзала должен был проследовать в походный Петровский дворец.

Высочайший приезд нарочно подгадали именно на шестое мая, поскольку это день

рождения государя. Уже с обеда затрезвонили церковные колокола, которых в

Москве неисчислимое множество, - это начались молебствия о ниспослании

здоровья и долголетия его императорскому величеству и всей августейшей

семье. Я лишний раз пометил себе распорядиться насчет балдахина с вензелем

"Н" над подъездным крыльцом. Если вдруг пожалует государь, подобный знак

родственного внимания будет кстати.

В пятом часу Георгий Александрович и Павел Георгиевич, надев парадные

мундиры, отбыли на вокзал, Ксения Георгиевна стала разбирать старинные книги

в малой столовой, которая при Чесменских, кажется, использовалась в качестве

библиотеки, лорд Бэнвилл с мистером Карром заперлись в комнате его светлости

и велели сегодня их больше не беспокоить, а мы с мистером Фрейби,

предоставленные сами себе, сели перекусить.

Прислуживал младший лакей со странной фамилией Земляной, из московских.

Неотесанный, довольно неловкий, но очень старательный. Пялился на меня во

все глаза - должно быть, наслышан об Афанасии Зюкине. Признаюсь, это было

лестно.

Вскоре, уложив своего питомца на послеобеденный repos, к нам

присоединилась и гувернантка мадемуазель Деклик. Она уже отобедала с их

высочествами, однако какая же это еда, когда сидишь рядом с Михаилом

Георгиевичем - его высочество обладает весьма неспокойным нравом и все время

шалит: то начнет хлебом кидаться, то спрячется под стол и приходится его

оттуда извлекать. Одним словом, мадемуазель охотно выпила с нами чаю и

отдала должное замечательным филипповским пряникам.

Ее присутствие оказалось очень кстати, поскольку мадемуазель знала

по-английски и отлично справилась с обязанностями переводчицы.

Я спросил англичанина, чтобы с чего-то начать разговор:

- Давно изволите работать дворецким? Он ответил одним коротким словом,

и мадемуазель перевела:

- Давно.

- Вы можете не беспокоиться, вещи распакованы и никаких трудностей не

возникло, - сказал я не без укора, поскольку мистер Фрейби в распаковке не

участвовал вовсе - так и просидел со своей книжкой в карете до самого конца

этой ответственной операции.

- Я знаю, - был ответ.

Мне сделалось любопытно - в флегматичной манере англичанина ощущалась

не то поразительная, превосходящая все мыслимые границы леность, не то

высший шик батлеровского мастерства. Ведь пальцем о палец не ударил, а вещи

разгружены, распакованы, развешаны, и все на своих местах!

- Разве вы успели наведаться в покои милорда и мистера Карра? - спросил

я, отлично зная, что с момента прибытия мистер Фрейби не выходил из

собственной комнаты.

- No need, - ответил он, и мадемуазель столь же коротко перевела:

- Pas besoin. (Незачем (фр.))

За время, которое мадемуазель провела в нашем доме, я успел неплохо ее

изучить и видел по блеску в ее серых узких глазах, что англичанин ей

любопытен. Разумеется, она умела владеть собой, как и подобает первоклассной

гувернантке, привыкшей работать в лучших домах Европы (до нас, например, она

воспитывала сына португальского короля и привезла из Лиссабона самые

превосходные рекомендации), но галльская натура иногда брала свое, и когда

мадемуазель Деклик была чем-нибудь увлечена, позабавлена или рассержена, ее

глаза зажигались этакими маленькими огоньками. В штат прислуги особу с такой

опасной особенностью я бы не взял, потому как этот самый огонек - верный

знак того, что, как говорят в народе, в тихой заводи черти водятся. Но

гувернеры, бонны и воспитатели - не моя забота, ими ведает управляющий

двором князь Метлицкий, поэтому я мог себе позволить любоваться

вышеозначенными огоньками безо всякой тревоги.

Вот и теперь мадемуазель, не удовлетворившись скромной ролью

переводчицы, не утерпела, спросила (сначала по-английски, а после, для меня,

по-французски):

- Откуда же вы знаете, что с вещами все в порядке? Тут мистер Фрейби

впервые произнес более или менее длинную фразу:

- Я вижу, что мсье Зюкин знает свое дело. А в Берлине, где вещи

паковались, их укладывал человек, который тоже знает свое дело.

Словно в вознаграждение себе за столь утомительный труд, как изречение

такой пространной сентенции, батлер достал и закурил трубку, предварительно

жестом испросив позволения у дамы.

И я понял, что, кажется, имею дело с совершенно исключительным

дворецким, каких мне не доводилось встречать за всю мою тридцатилетнюю

службу.

 

 

X x x

 

 

В седьмом часу Ксения Георгиевна объявила, что ей наскучило сидеть в

четырех стенах, и мы - ее высочество, Михаил Георгиевич и я с мадемуазель

Деклик - отправились кататься. Я велел подать закрытую карету, потому что

день выдался пасмурный, ветреный, а после обеда еще и пошел мелкий,

неприятный дождь.

Мы выехали по широкому шоссе на возвышенность, именуемую Воробьевыми

горами, чтобы посмотреть на Москву сверху, но из-за серой пелены дождя мало

что увидели: широкий полукруг долины, над которой, будто пар, висели низкие

облака - ни дать ни взять супница с дымящимся бульоном.

Когда ехали в обратном направлении, небо впервые за день немного

просветлело. Поэтому карету мы отпустили, а сами отправились пешком от

Калужской заставы через парк.

Их высочества шли впереди, причем Ксения Георгиевна вела Михаила

Георгиевича за руку, чтобы не сбежал с дорожки в мокрые кусты, мы с

мадемуазель держались несколько сзади.

Месяца три назад с его высочеством перестали случаться маленькие

неприятности и ему как раз сравнялось четыре года, а это возраст, в котором

Георгиевичей передают от английской nanny на попечение французским

гувернанткам, перестают одевать в девичье платьице и переводят с

панталончиков на штанишки. Перемена наряда пришлась его высочеству по душе,

да и с француженкой они отлично поладили. Признаюсь, поначалу я находил

манеры мадемуазель Деклик чересчур вольными - к примеру, поощрения в виде

поцелуев и наказания в виде шлепков или же шумную возню в детской, однако со

временем понял, что тут имеется своя педагогическая метода. Во всяком

случае, его высочество уже через месяц начал лопотать по-французски, полюбил

распевать на этом языке песенки и вообще стал гораздо веселее и свободнее.

С некоторых пор я заметил, что заглядываю в детскую гораздо чаще, чем

прежде - и, пожалуй, чаще, чем необходимо. Это открытие заставило меня

крепко задуматься, и, поскольку у меня принцип всегда и во всем быть с собой

честным, я довольно быстро вычислил причину: оказывается, общество

мадемуазель Деклик доставляло мне удовольствие.

Ко всему, что доставляет удовольствие, я привык относиться с сугубой

осторожностью, потому что удовольствия идут рука об руку с расслабленностью,

а от расслабленности один шаг до нерадивости и серьезных, даже непоправимых

упущений в работе. Поэтому на какое-то время я совсем перестал показываться

в детской (разумеется, кроме случаев, когда этого требовали мои служебные

обязанности) и сделался с мадемуазель Деклик очень сух. Но продолжалось это

недолго. Она сама подошла ко мне и с безупречной почтительностью попросила

помочь ей в освоении русского языка - ничего особенного, просто время от

времени говорить с ней на разные темы по-русски, поправляя особенно грубые

ошибки. Еще раз повторяю, просьба был изложена столь учтиво, что отказ

выглядел бы неоправданной грубостью.

С тех пор и появилась традиция наших ежедневных бесед - на совершенно

нейтральные и, разумеется, благопристойные темы. По-русски мадемуазель

выучилась на удивление быстро и знала уже очень много слов. Правда, говорила

грамматически неправильно, но и в этом имелась своя привлекательность,

устоять перед которой мне удавалось не всегда.

Вот и теперь, гуляя по аллее Нескучного парка, мы говорили по-русски.

Только на сей раз беседа вышла недолгой и колючей. Дело в том, что

мадемуазель опоздала к выходу на прогулку, и нам пришлось ожидать ее в

карете целых тридцать секунд (я следил по своему швейцарскому хронометру). В

присутствии их высочеств я сдержался, однако теперь, с глазу на глаз, счел

необходимым прочесть небольшую нотацию. Делать мадемуазель выговор мне было

неприятно, но этого требовал мой долг. Никто не смеет заставлять августейших

особ ждать, хоть бы даже и полминуты.

- Это совсем нетрудно - всюду успевать вовремя, - говорил я, медленно

произнося каждое слово, чтобы ей было понятнее. - Нужно всего лишь жить с

пятнадцатиминутным опережением. Предположим, у вас назначена встреча с

каким-либо лицом в три часа, а вы придите без четверти. Или, скажем, вам

нужно, чтобы успеть в некое место, выйти из дому в два, а вы выйдите без

четверти два. Для начала я посоветовал бы вам просто перевести часы на

пятнадцать минут вперед, пока не приобвыкнетесь, а потом пунктуальность

войдет у вас в привычку.

Я говорил дельные и разумные вещи, но мадемуазель Деклик ответила мне

дерзостью:

- Господин Зьюкин, можно я буду пехевести часы на полминута? (Ей никак

не давалось русское "р" - получалось нечто вроде малороссийского "х").

Больше чем полминута я все хавно никогда не опаздывала.

После этого я нахмурился и решил выдержать паузу, так что дальше мы шли

молча, а мадемуазель еще и отвернулась в сторону.

Ее высочество рассказывала брату сказку - кажется, про Chapeau Rouge

(Красная Шапочка (фр.)), во всяком случае до меня долетели слова: "Et elle

est allee a travers le forret pour voir sa grand-maman" (И она пошла через

лес, чтобы навестить бабушку (фр.)). Михаил Георгиевич, очень гордый новым

матросским костюмчиком, старался вести себя по-взрослому и почти не шалил,

только время от времени начинал скакать на одной ножке и один раз бросил на

землю свою синюю шапочку с алым помпоном.

Несмотря на хмурый день, на дорожках парка все же изредка попадались

гуляющие. Дело в том, что, как мне объяснил мой московский помощник, в

обычное время Нескучный парк недоступен для публики, и его ворота открылись

лишь в связи с торжествами, да и то всего на несколько дней - до девятого

мая, когда высочайшая чета переедет сюда из Петровского дворца.

Неудивительно, что кто-то из москвичей решил воспользоваться редкой

возможностью побродить по заповедным кущам, не устрашившись непогоды.

Примерно на половине дороги к Эрмитажу нам повстречался элегантный

господин средних лет. Он учтиво приподнял цилиндр, причем обнажились гладкие

черные волосы и седые виски; пытливо, но, впрочем, не нарушая приличий,

взглянул на Ксению Георгиевну и прошел себе мимо. Я бы не обратил на этого

человека никакого внимания, если бы ее высочество вдруг не обернулась ему

вослед, а за нею и мадемуазель Деклик. Тут уж и я позволил себе оглянуться.

Изящный господин неспешно шагал дальше, помахивая тросточкой -

решительно ничего такого, из-за чего великой княжне и гувернантке следовало

бы оглядываться, я в его фигуре не обнаружил. Зато сзади, в том же

направлении, что и мы, шел человек действительно примечательной наружности:

широкоплечий, коренастый, с косматой черной бородой. Он обжег меня

свирепыми, черными, как уголья, глазами и принялся насвистывать какую-то

неизвестную мне шансонетку.

Этот субъект показался мне подозрительным, и я мысленно пообещал себе,