Акафист Святому праведному отроку Артемию, Веркольскому чудотворцу Клуб православной семьи: http://vk.com/club43902602 9 страница

- В нашем деле, Корней Селифанович, пустяков не бывает. Вот что вам

следовало бы хорошенько уяснить еще прежде того, как вы освоите французский,

- с несколько чрезмерной, но оправданной обстоятельствами суровостью

произнес я. - Извольте-ка пройти по всем дверям и проверить. Начните с

верхних этажей.

Когда он удалился, я вновь припал к скважине, но в комнате уже было

пусто и тихо, только покачивалась створка приотворенного окна.

Я достал из кармана мастер-ключ с особенной бороздкой, подходящей для

всех дверей в доме, проник внутрь и подбежал к окну.

В самый раз - успел увидеть две фигуры, нырнувшие в кусты: одна была

высокая, в черной тужурке и картузе, другая низенькая, в синем халате и с

длинной косой, но при этом в котелке. Точно так же Маса выглядел, когда

изображал китайца-разносчика в день нашей первой встречи. Подобных "ходей" в

Петербурге, да, видно, и в Москве, в последние годы расплодилось

видимо-невидимо.

Рассуждать было некогда.

Я решительно перелез через подоконник, спрыгнул на землю и,

пригнувшись, побежал следом.

Направление, в котором двигались ряженые, было нетрудно определить по

колыханию веток. Я старался не отстать, но и не приближался слишком близко,

чтобы себя не выдать.

Фандорин и Маса с впечатлявшей меня ловкостью взобрались на ограду и

спрыгнули с той стороны. У меня же преодоление этого препятствия в полторы

сажени высотой прошло менее гладко. Я дважды сорвался вниз, а когда все-таки

оказался наверху, не осмелился прыгать в опасении сломать или вывихнуть ногу

и осторожно сполз по толстым прутьям, причем зацепился фалдой ливреи и

разодрал всю полу, испачкал кюлоты и белые чулки. (Как стало ясно

впоследствии, если б мы шли не садом, а главной аллеей, то столкнулись бы с

мадемуазель Деклик, уже возвращавшейся из своей неожиданно краткой

экспедиции.)

Фандорин и Маса, к счастью, отошли недалеко - они стояли и препирались

с извозчиком, который, кажется, не очень-то желал сажать столь

подозрительную парочку. Наконец, сели, поехали.

Я поглядел вправо, влево. Других ванек не было. Большая Калужская - это

ведь даже не улица, а своего рода загородное шоссе, извозчики там редкость.

И снова пригодился давний навык скороходской службы. Я припустил ровным

аллюром, держась поближе к ограде парка, благо пролетка катила не так уж и

быстро. Лишь у Голицынской больницы, когда у меня уже начало сбиваться

дыхание, попался извозчик. Отдуваясь, я упал на сиденье и велел ехать

следом, посулив заплатить вдвое против обыкновенной платы.

Возница уважительно поглядел на мою зеленую ливрею с позументами, на

золотой эполет с аксельбантом (для того чтобы проникнуть в церемониальную

колонну, я нарядился в парадную форму, а после переодеться времени не было -

хорошо хоть треуголка с плюмажем осталась дома) и назвал меня "ваше

превосходительство".

На Калужской площади взяли влево, перед мостом выехали на набережную и

потом долго никуда не сворачивали. Слава богу, седоки передней коляски ни

разу не обернулись - а то мой зеленый с золотом костюм, надо полагать, было

видно издалека.

Река раздвоилась. Наш путь лежал вдоль того рукава, что был поуже.

Слева между домами показались кремлевские башни с орлами, а мы все ехали и

ехали, так что я уже перестал понимать, в какую часть Москвы нас занесло.

Наконец снова повернули. Прогрохотали по короткому булыжному мосту,

потом по длинному деревянному, и еще по одному (на этом была табличка "Малый

Яузский мост").

Дома стали плоше, улицы грязней. И чем дальше мы катились по скверной,

изрытой колдобинами мостовой, тем паршивее становились строения, так что уж

иначе чем словом "трущобы" их и язык бы не повернулся назвать.

Извозчик вдруг остановил лошадь.

- Воля ваша, барин, а на Хитровку не поеду. Ограбят, лошадь отберут, да

еще бока намнут, а то и чего похуже. Местность известная, и дело к вечеру.

И в самом деле уже начинало смеркаться - как это я не заметил.

Поняв, что препираться бессмысленно, я скорей вылез из пролетки и сунул

ваньке три рубля.

- Э нет! - ухватил он меня за рукав. - Вон куды заехали, а вы, ваше

превосходительство, вдвое обещались!

Фандоринская коляска скрылась за поворотом. Чтобы не отстать, я кинул

наглецу еще два рубля и побежал догонять.

Публика мне встречалась весьма неприглядная. Выражаясь попросту -

рвань. Как у нас на Лиговке, а то, пожалуй, и похуже. Особенно неприятно

было то, что все без исключения пялились на меня.

Кто-то развязно крикнул мне вслед:

- Эй, селезень, ты чего тут потерял?

Я сделал вид, что не слышу.

Пролетки за углом не было - пустая горбатая улочка, кривые фонари с

разбитыми стеклами, полуразвалившиеся домишки.

Я кинулся к следующему повороту и тут же метнулся обратно, потому что

совсем близко, в полутора десятке шагов, из коляски вылезали те, кого я

искал.

Осторожно высунулся из-за угла. Увидел, как к приехавшим с разных

сторон подступают отвратительные оборванцы и с любопытством глазеют на

извозчика, из чего можно было заключить, что приезд ваньки на Хитровку

является событием из ряда вон выходящим.

- А рупь с полтинничком'? - жалобно произнес возница, обращаясь к

загримированному Фандорину. Тот покачался на каблуках, держа руки в

карманах, мерзко оскалил рот, причем блеснули нивесть откуда взявшиеся

золотые фиксы, и метко плюнул извозчику на сапог. Да еще глумливо

осведомился: - А хрен с приборчиком? Зеваки злорадно загоготали.

Ай да статский советник, хорош.

Вжав голову в плечи, ванька хлестнул лошадь и укатил, провожаемый

свистом, улюлюканьем и выкриками непристойного содержания.

Фандорин и японец, даже не взглянув друг на друга, разошлись в разные

стороны. Маса юркнул в подворотню и будто растворился в полумраке, а Эраст

Петрович Зашагал по самой середине улицы. Немного поколебавшись, я двинулся

за вторым поразительно, как изменилась его походка. Он шел в раскачку,

словно на невидимых рессорах, руки в карманах, плечи ссутулены. Раза два

смачно сплюнул на сторону наподдал сапогом пустую жестянку. Навстречу, виляя

бедрами, шла размалеванная девка в пестром платке. Фандорин проворно высунул

руку из кармана и ущипнул ее за бок. Как это ни странно, даме такой способ

ухаживания пришелся по вкусу - она взвизгнула, заливисто расхохоталась и

крикнула вслед кавалеру столь энергичную фразу, что я чуть не споткнулся.

Посмотрела бы Ксения Георгиевна, как дешево ценит этот господин ее нежные

чувства!

Он свернул в узкий, темный переулок - просто щель между стенами. Я

сунулся было за ним, но не прошел и десяти шагов, как меня с двух сторон

схватили за плечи. В лицо дохнуло гнилым и кислым, молодой голос гнусаво

протянул:

 

- Ти-ихо, дядя, ти-ихо.

 

 

X x x

 

 

Две смутно различимые в сумерках фигуры обступили меня справа и слева.

Перед глазами сверкнула ледяная искорка на полоске стали, и я почувствовал,

что у меня непонятным образом размягчились колени - того и гляди прогнутся

не в ту сторону вопреки всем законам анатомии.

- Гли-кося, - просипел другой голос, постарше и по-хрипатей. -

Лопатничек!

Карман, в котором лежало мое портмоне, стал подозрительно легким, но я

понял, что лучше не протестовать. К тому же на шум мог вернуться Фандорин, и

слежка была бы обнаружена.

- Берите скорей и оставьте меня в покое, - довольно твердо произнес я,

но тут же поперхнулся, потому что снизу, из мглы выметнулся кулак и ударил

меня под основание носа, отчего я сразу ослеп, а по подбородку потекло

горячее.

- Ишь, скорый, - услышал я как сквозь стекло. - А корочки-то, корочки.

С золотыми цацками. И кофтер знатный.

Чьи-то пальцы бесцеремонно ухватили меня за рубаху и вытянули ее из-за

пояса.

- Здря ты ему, Сека, дышло раскровянил. Рубашечка - чистый батист, а

вон уж весь перед обдристало. И портки хороши.

Только теперь я с ужасом понял, что уголовники собираются раздеть меня

донага.

- Портки бабьи, но сукнецо ладное - Меня потянули за край кюлотов. -

Маньке на панталоны сгодится. Сымай, дядя, сымай.

Мои глаза привыкли к тусклому освещению теперь я мог получше разглядеть

грабители.

Лучше бы не разглядывал - они были кошмарны. У одного половина лица

заплыла от чудовищных размеров синяка, другой шумно сопел волглым

провалившимся носом.

- Ливрею берите, а штаны и туфли не дам, - сказал я, ибо сама мысль о

том, что я, дворецкий Зеленого двора, стану разгуливать по Москве нагишом,

была невообразима.

- Не сымешь - с трупака стащим, -пригрозил хриплый и выдернул из-за

спины бритву - самую обычную, я сам такой бреюсь, только эта была совсем

ржавая и зазубренная.

Я принялся дрожащими пальцами расстегивать рубашку, внутренне кляня

собственное безрассудство. Как можно было ввязаться в этакую мерзость!

Фандорина упустил, и это еще полбеды - как бы отсюда живым выбраться.

За спинами хитровских апашей возникла еще одна тень, раздался ленивый,

с развальцой голос:

- Эт-та что тута за комедь? А ну хамса, брызнь отседова.

Эраст Петрович! Но откуда? Oн ведь ушел!

- Ты чего, ты чего? - визгливо, но, как мне показалось, нервно зачастил

молодой. - Это наш с Тюрей баран. Ты живи, фартовый, и честным псам жить

давай. Нет такого закону, чтоб у псов барана отбивать!

- Я те дам закон, - процедил Фандорин и сунул руку за пазуху.

В тот же миг, оттолкнув меня, грабители кинулись наутек. Однако ливрею

и портмоне (а в нем сорок пять рублей с мелочью) прихватили с собой.

Я не знал, могу ли я считать себя спасенным или же, наоборот, попал,

как говорится, из огня в полымя. Волчий оскал, исказивший гладкую физиономию

Фандорина, вряд ли сулил мне что-то хорошее, и я с ужасом следил за его

рукой, вытягивавшей что-то из внутреннего кармана.

- Держите-ка.

Это был не нож и не пистолет, а всего лишь платок.

- Что же мне с вами д-делать, Зюкин? - спросил Эраст Петрович обычным

своим голосом, и страшная гримаса сменилась кривой ухмылкой, на мой взгляд,

ничуть не менее отвратительной. - Я вас, разумеется, заметил еще в

Нескучном, однако же п-полагал, что на Хитровке вы не задержитесь -

испугаетесь и ретируетесь. Однако, вижу, вы не робкого десятка.

Я молчал, не зная, что на это сказать.

- Надо бы вас тут бросить, чтобы г-голым погулять пустили. Был бы вам

урок. Ну объясните, Зюкин, чего ради вы за нами потащились?

Оттого что голос у него был не бандитский, а обыкновенный, господский,

я почувствовал себя спокойней.

- Про мальчишку неубедительно рассказали, - ответил я, вынул

собственный платок, запрокинул голову и зажал разбитый нос. - Решил

проверить.

Фандорин осклабился.

- Браво, Зюкин, б-браво. Не ожидал от вас подобной проницательности. Вы

совершенно правы, Сенька Ковальчук сообщил мне все, что знал, а отрок он

наблюдательный - т-такая уж профессия. И сообразительный - понял, что иначе

я его не отпущу.

- И он сказал, как отыскать того "мордатого", который его нанял?

- Не совсем, ибо это нашему с вами юному знакомцу, конечно, неведомо,

но личность п-подрядчика он описал исчерпывающим образом. Судите сами:

мордатый, глаз прищуренный, рожа бритая, губастая, картузик-генералка с

лаковым козырьком, черная короткая сибирка, красная шелковая рубаха, сапоги

с большим скрипом и при лаковых же калошах...

Присмотревшись к наряду самого Фандорина, я воскликнул:

- Эка невидаль, вы тоже вон одеты точно так же. На Москве этаких

молодцев полно.

- Отнюдь, - покачал он головой. - На Москве вы их встретите нечасто, а

вот на Хитровке повстречать можно, но и то не в столь большом к-количестве.

Тут не просто одежда, а высший хитровскии шик - и красный шелк, и лаковые

калоши. Только фартовые, то есть бандиты самой высокой иерархии, позволяют

себе такую униформу. Чтоб вам, Зюкин, было понятнее, это у них вроде

камергерского мундира. Вы видели, как от меня дунули эти "п-псы"?

"Дунули", "псы" - что за манера выражаться. Сразу было видно, что от

статского советника в Фандорине мало что осталось. Этот человек, пожалуй,

напоминал мне дешевую позолоченную посуду, с которой облез верхний слой и

постыдно просвечивает вульгарная латунь.

- Какие еще "псы"? - спросил я, давая понять, что не приемлю разговора

на уголовном арго.

- "Псы", Зюкин, - это мелкие воришки и хулиганы, Для них "фартовый"

вроде меня - б-большое начальство. Но вы меня перебили и я не успел сообщить

вам главную примету Мордатого. - Он помолчал и произнес со значительным

видом, будто открывал мне нечто очень важное. - Во все время разговора с

Сенькой - а протолковали они не менее получаса - этот субъект не вынимал из

кармана правую руку и беспрестанно позвякивал мелочью.

- Вы полагаете, что по этой привычке его можно разыскать?

- Нет, - вздохнул Фандорин. - Я полагаю совсем д-другое. Но, впрочем,

скоро выяснится, справедливо ли мое предположение. Это должен установить

Маса. И если я прав, то мы намерены поискать господина Мордатого, пока

доктор Линд играет с полицией в кошки-мышки.

- А где господин Маса?

Эраст Петрович неопределенно махнул рукой:

- Тут недалеко, в подвале, тайная китайская опиумокурильня. После

прошлогодней облавы переместилась с Сухаревки на Хитровку. Эти люди много

что знают.

- И что же, господин Маса умеет по-китайски?

- Немного. В его родном городе Иокогаме много к-китайцев.

В это время где-то за углом раздался замысловатый разбойничий свист, от

которого я поежился.

- Ну вот и он, - удовлетворенно кивнул Фандорин, сложил пальцы

особенным образом и свистнул точно так же, только еще пронзительней - у меня

даже ухо заложило.

Мы двинулись вперед по переулочку и очень скоро повстречали японца. Тот

ничуть не удивился, завидев меня, и лишь церемонно поклонился. Я покивал,

чувствуя себя преглупо без ливреи, да еще в забрызганной кровью рубашке.

Они залопотали между собой на непонятном наречии - уж не знаю,

по-японски или по-китайски - и я разобрал только многократно повторенное

слово "куртя", впрочем, ничего мне не прояснившее.

- Я был прав, - наконец соизволил объяснить Фандорин. - Это и вправду

Культя. Он однорук, отсюда и привычка держать обрубок в кармане. Очень

серьезный бандит, главарь одной из новых и самых опасных хитровских банд.

Китайцы сказали, у них "малина" на Подкопаевке в старых винных складах. Туда

так просто не попадешь - часового выставляют, как в казарме и даже "маляву"

завели, то есть пароль... Это-то ладно, но что мне, Зюкин, делать с вами?

Вот навязались на мою г-голову. Одного вас по Хитровке отпускать нельзя - не

ровен час прирежут.

Я был глубоко задет этими словами и уже приготовился сказать, что

отлично обойдусь без опеки (хотя, признаться, мысль о прогулке в одиночестве

по вечерней Хитровке показалась мне малопривлекательной), но тут он спросил:

- Скажите, Зюкин, вы человек физически крепкий? Я расправил плечи и с

достоинством ответил:

- Мне доводилось служить и дворцовым скороходом, и форейтором, и на

выездах. Я каждое утро делаю французскую гимнастику.

- Ладно, п-посмотрим, - произнес Фандорин, и в его голосе прозвучало

оскорбительное сомнение. - Пойдете с нами. Только уговор: никакой

самостоятельности, меня и Масу слушаться б-беспрекословно. Даете слово?

Что мне оставалось делать? Возвращаться, как говорится, несолоно

хлебавши? Еще выберешься ли в одиночку из этого проклятого места? Опять же

очень кстати было бы разыскать этого самого Культю. Вдруг Фандорин прав, и

полицейская операция на Арбате ничего не даст?

Я кивнул.

- Только вид у вас, Зюкин д-для Хитровки малоподходящий. Вы можете нас

с Масой скомпрометировать. Кем бы вас сделать? Да вот хоть бы спившимся

лакеем из хорошего дома.

С этими словами Фандорин наклонился, зачерпнул горсть пыли и высыпал

мне на темя, а грязную ладонь вытер о мою и без того запачканную красными

пятнами рубашку.

- Та-ак, - удовлетворенно протянул он. - Уже лучше.

Присел на корточки и оторвал золотые пряжки с моих туфель, потом вдруг

крепко взял за кюлоты и дернул, так что шов сзади треснул и разошелся.

- Что вы делаете? - в панике вскричал я, отпрыгивая.

- Ну как, Маса? - спросил полоумный статский советник японца.

Тот, наклонив голову, оценивающе осмотрел меня и заметил:

- Тюрки берые.

- Верно. Чулки п-придется снять. И уж больно гладко вы выбриты, это в

здешних местах не comme il faut. Дайте-ка...

Он шагнул ко мне и, прежде чем я успел заявить протест, размазал пыль с

моего темени по всему лицу.

Мне уже было все равно. Я снял белые шелковые чулки и спрятал их в

карман.

- Ладно, в темноте сойдет, - смилостивился Фандорин, а его камердинер

даже удостоил меня похвалы:

- Отень харасе. Отень курасиво.

- Теперь куда? К этому Культе? - спросил я, горя желанием поскорее

взяться за дело.

- Не так б-быстро, Зюкин. Нужно дождаться ночи. Пока расскажу вам, что

мне известно о Культе. Он слывет у московских уголовных личностью загадочной

и многообещающей. Вроде как Бонапарт во времена Директории. Его побаивается

сам Король, хотя открытой войны меж ним и Культей нет. Шайка у однорукого

маленькая, но отборная - ни одной "шестерки". Сплошь фартовые, проверенные.

Мой человек из уголовного сыска, весьма авторитетный профессионал, полагает,

что будущее российского преступного мира именно за такими вожаками, как

Культя. У него в б-банде не бывает ни пьяной гульбы, ни драк. За мелкие дела

они не берутся. Готовят налеты и гоп-стопы обстоятельно, исполняют чисто. У

полиции среди людей Культи нет ни одного осведомителя. И логово у этой

банды, как я уже имел честь вам сообщить, охраняется самым тщательным

образом, на военный манер.

На мой взгляд, все это звучало в высшей степени неутешительно.

- А как же мы до него доберемся, если он такой осторожный?

- По чердакам, - ответил Фандорин, и поманил за собой.

Некоторое время мы шли какими-то мрачными, зловонными дворами. Наконец

подле слепой, безоконной стены, ничем не отличавшейся от соседних, точно

таких же, Эраст Петрович остановился. Взялся за водосточную трубу, с силой

потряс ее, послушал, как дребезжит жесть.

- Выдержит, - пробормотал он, как бы обращаясь к самому себе, и вдруг

быстро, без малейшего усилия, стал подниматься по этой хлипкой конструкции.

Маса нахлобучил свой котелок поглубже и полез следом, похожий на

ярмарочного медвежонка, что обучены карабкаться по столбу за сахарной

головой.

В народе говорят: взялся за гуж - не говори, что не дюж. Я поплевал на

руки, как это делает наш кухонный лакей Сявкин, когда рубит дрова,

перекрестился и взялся за железную скобу. Так, ногу на приступку, другую -

ох! - дотянуть до обруча, теперь другой рукой за выступ...

Чтобы не было страшно, принялся подсчитывать убытки за два последних

дня. Вчера проспорил пятьдесят целковых Масе, сегодня проездил на извозчике

утром два с полтиной и вечером пять, итого семь пятьдесят, да еще "псы"

хитровские унесли портмоне с сорока пятью рублями. Прибавить сюда

загубленную парадную форму - хоть и казенная, а все равно жалко.

Тут я случайно глянул вниз и разом забыл про убытки, потому что земля

оказалась гораздо дальше, чем я предполагал. Снизу стена выглядела не такой

уж высокой, этажа в три, а сверху посмотреть - сердце екает.

Фандорин и Маса давно уже перелезли на крышу, а я все полз по водостоку

и вниз больше старался не смотреть.

Когда добрался до козырька, вдруг понял, что нипочем на него не залезу

- вся сила на подъем ушла. Повисел так, в обнимку с трубой, минут пять, а

потом на фоне лилового неба возникла круглая голова в котелке, Маса взял

меня рукой за ворот и в два счета выволок на крышу.

- Благодарю, - сказал я, ловя ртом воздух.

- Не стоит брагодарности, - поклонился он, стоя на четвереньках.

Мы поползли на противоположную сторону крыши, где, распластавшись на

животе, лежал Фандорин.

Я пристроился рядом - не терпелось понять, что это он там высматривает.

Первое, что увидел - багровую полоску уходящего заката, истыканную

черными иглами колоколен. Но Фандорин разглядывал не небо, а старинный

покосившийся дом с заколоченными окнами, расположенный на противоположной

стороне улицы. Видно, когда-то, давным-давно, дом был хорош и крепок, но от

небрежения обветшал и осел - такой проще снести, чем обновить.

- Тут в начале века была фактория виноторговцев братьев Мебиус, -

шепотом стал объяснять Эраст Петрович, и я отметил, что при шепоте заикание

из его речи совершенно исчезает. - В подвале - глубоченные винные погреба.

Говорят, помещалось до тысячи бочек вина. Французы в двенадцатом году что не

выпили, то вылили. Будто бы целый винный ручей до Яузы стекал. Изнутри дом

выгорел, крыша провалена. Но подвалы уцелели. Там у Культи резиденция.

Видите молодца?

Приглядевшись, я заметил, что с улицы ответвляется покатый съезд в

ворота, много ниже уровня мостовой. Спиной к воротам стоял и лузгал семечки

какой-то парень в таком же, как у Фандорина, картузе.

- Часовой? - догадался я.

- Да. Подождем.

Не знаю, сколько времени продолжалось ожидание, потому что мой

хронометр остался в ливрее (вот еще к списку убытков: серебряный наградной

брегет, его было жальчее всего), но не час и не два, а больше - я уж и

подремывать стал.

Вдруг я не столько услышал, сколько почувствовал, как Фандорин напрягся

всем телом, и мою дрему сразу как рукой сняло.

Снизу донеслись приглушенные голоса.

- Шило, - сказал один.

- Лузга, - откликнулся другой. - Проходь. С цидулкой?

Ответа на этот непонятный вопрос я не расслышал. Приоткрылась и снова

закрылась дверца, врезанная в ворота, и снова стало тихо. Часовой зажег

цигарку, его лаковый козырек тускло блеснул в лунном свете.

- Все, пошел, - шепнул Фандорин. - Ждите здесь. Если махну -

спускайтесь.

Минут через десять к дому разболтанной походочкой приблизилась узкая

фигура. Оглянулась через плечо, пружинисто сбежала к часовому.

- Здорово, москва. Стенку сторожишь? Разумеется, это был Фандорин, но в

его речи зачем-то появился явный польский выговор.

- Вали куда шел, - неприязненно ответил тот, суя руку в карман. - Или

пером брюхо пощекотать?

- Для цего пером? - засмеялся Фандорин. - На то шило есть. Шило,

сразумел?

- Так бы и говорил, - проворчал часовой, вынимая руку. - Лузга. Ты чей

будешь, полячок? Из этих, что ли, из варшавских?

- Из этих. Мне к Культе.

- А нету его. И нынче не сулился. Завтра, грил, к ночи ждите. - Бандит

понизил голос (но в тишине все равно было слышно) и с любопытством спросил.

- Говорят, лягаши зарыли вашего главного?

- Точно, - вздохнул Фандорин. - И Близну, и есче троих хлопцев. Где

Культя-то, слышь? Дело у меня до него.

- Он мне докладов не сказывает. Сам знаешь, полячок, какие теперя

тулумбасы. Шныркает где-то, с утрянки носу не казал. Но завтра железняк

будет. И нашим всем на сход объяву дал... Вас, варшавских, много осталось?

- Та трое, - махнул рукой Фандорин. - Вацек Кривой за голована. А

ваших?

- С Культей считай семеро. Че за майдан завтра, не знаешь?

- Не-а. Нам ницего не ломят, за сявок держат... Кликуха твоя как,

москва?

- Кода. А ты кто?

- Стрый. Поручкаемся?

Они пожали друг другу руки, и Фандорин, поглядев по сторонам, сказал:

- Вацек про дохтура какого-то базарил. Не слыхал?

- Не, про дохтура балаки не было. Культя про какого-то большого

человека сказывал. Я ему, какой такой человек? Да у него разве дознаешься. А

про дохтура не базарил. Что за дохтур-то?

- Бес его знает. У Вацека тож болтало короткое. Так нет Культи?

- Сказано, завтра к ночи. Да ты захода., побазлань с нашими. Только у

нас, Стрый, не как на других малинах - вина не нальют.

- А в черви-козыри?

- Нет такого заводу. За картишки Культя с ходу яблоком в сопло. Слыхал

про яблоко-то?

- Кто ж про него не слыхал... Не, не пойду. У нас веселее. Завтра

зайду. К ночи, говоришь?

Тут издали - от немецкой кирхи, что смутно темнела вдали - донесся бой

часов. Я насчитал двенадцать ударов.

 

10 мая

 

- Вот прямо на энтот таратай и подваливай, - сказал Кода, мотнув

головой в сторону кирхи. - Культя наказал сходу аккурат в полночь быть.

Ладно, полячок, еще позыримся.

Фандорин вразвалочку пошел прочь, а меня пихнул в бок японец, показав

жестом, что пора слезать с крыши.

Про то, как я, теперь уже в полной темноте, спускался по водостоку,

рассказывать не буду. О таком лучше не вспоминать. Ободрал руки, вконец

дорвал многострадальные кюлоты, да еще и спрыгнул прямо в лужу, но главное -

руки-ноги не переломал, и то слава Тебе, Господи.

Долго, даже когда уже ушли с Хитровки, не могли нанять извозчика.

Разглядев получше нашу компанию, ночные ваньки, ни слова не говоря,

нахлестывали своих лошадок и исчезали в ночи. Причем у меня создалось

впечатление, что наибольшее сомнение у извозчиков вызывали не Фандорин с

Масой, а именно моя оборванная и перепачканная персона.

Наконец, сели - уже у самой Китайгородской стены. Всю дорогу я

волновался, что Эраст Петрович снова откажется платить, а у меня самого не

было ни гроша.

Но нет, на сей раз он расплатился, и даже щедрее нужного, словно за обе

ездки сразу.

Идти через ворота в моем нынешнем виде мне представлялось неуместным, и

я с некоторым смущением предложил снова перелезть через ограду, хотя, видит

Бог, за минувший день налазился по заборам и крышам уже более чем

достаточно.

Однако Фандорин, глядя на ярко освещенные окна Эрмитажа, просвечивавшие

сквозь деревья, покачал головой:

- Нет, Зюкин, пойдемте-ка мы лучше через ворота. А то, пожалуй, еще

п-подстрелят.

Лишь теперь я сообразил, что горение окон в столь поздний час - признак

странный и тревожный. Около ворот кроме обычного привратника стояли еще двое

в штатском. А, приглядевшись, я заметил, что и в саду, по ту сторону ограды

маячат какие-то фигуры. Господа из дворцовой полиции, больше некому. Это

могло означало только одно: в Эрмитаж среди ночи зачем-то пожаловал

государь.

После долгих объяснений у входа, закончившихся вызовом Сомова и

унизительным опознанием моей личности (нужно было видеть выражение лица

московского помощника, когда я предстал перед ним в этаком виде), нас

пропустили, и, подходя по аллее к дому, я увидел несколько экипажей.

Происходило явно что-то из ряда вон выходящее.

В прихожей меня ждало еще одно испытание: я лицом к лицу столкнулся с

гувернанткой.

- Mon Dieu! - воскликнула она, захлопав глазами и от изумления забыв о

нашем уговоре объясняться только по-русски. - Monsieur Zyukin, qu'est-ce qui

c'est passe? Et qui sont ces hommes? C'est le domestique japonais? (Боже!

Господин Зюкин, что случилось? И кто эти люди? Это японский слуга? (фр.))

- Это я, мадемуазель, - поклонился Фандорин. - Мы с Афанасием

Степановичем совершили небольшой вояж по московским

д-достопримечательностям. Но это пустое. Расскажите лучше, как прошла ваша

встреча. Видели ли вы мальчика?

Тогда-то я и узнал обстоятельства, при которых ее величество лишилась

своего сапфирового склаважа.

- Скверно, что жандармы пустились в погоню, -озабоченно произнес Эраст