К. С. Станиславский 31 страница. делать это терпеливо, систематически и неустанно

делать это терпеливо, систематически и неустанно! Словом, я отдам все, чтобы научиться

готовить почву для подсознания, лишь бы только меня посещало вдохновение!

Аркадий Николаевич был растроган этим порывом. Он отвел меня в сторону, взял за

руку, долго держал ее в своих руках и говорил:

— Мне приятно, но страшно слушать ваши обещания.

— Почему же страшно? — недоумевал я.

— Слишком много было разочарований. Я работаю в театре давно, через мои руки

прошли сотни учеников, но только нескольких из них я могу назвать своими

последователями, понявшими суть того, чему я отдал жизнь.

— Почему же так мало?

— Потому что далеко не все имеют волю и настойчивость, чтобы доработаться до

подлинного искусства. Только знать «систему» — мало. Надо уметь и мочь. Для этого

необходима ежедневая, постоянная тренировка, муштра в течение всей артистической

карьеры.

Певцам необходимы вокализы, танцовщикам — экзерсисы, а сценическим артистам —

тренинг и муштра по указаниям «системы». Захотите крепко, проведите такую работу в

жизнь, познайте свою природу, дисциплинируйте ее, и, при наличии таланта, вы станете

великим артистом.

ПРИЛОЖЕНИЯ

[О ЦЕЛЯХ «НАСТОЛЬНОЙ КНИГИ ДРАМАТИЧЕСКОГО АРТИСТА»]36

Эта книга преследует исключительно практические цели в узко определенной области

деятельности артиста и режиссера драматического искусства. Она написана не для

установившихся драматических артистов, которые имеют уже свои собственные,

выработанные опытом взгляды на искусство и свои приемы творчества. Книга имеет в виду

прежде всего учеников драматических училищ и молодых артистов, делающих на сцене свои

первые неуверенные шаги. Тем из преподавателей, которые разделяют мои взгляды на

искусство и его преподавание, книга может оказать некоторую помощь при выработке общей

системы и программы обучения и главным образом как настольная книга.

Все элементарные сведения, практические советы, излагаемые в этой книге, благодаря ее

форме получают характер какого-то учебника или грамматики драматического искусства. С

другой стороны, из-за ссылок на психологию, физиологию и анатомию человека, которых я

не сумел избежать, можно подумать, что она претендует на научность. Этих двух

ошибочных взглядов на свой скромный труд я больше всего боюсь.

Ни учебника, ни грамматики драматического искусства быть не может и не должно.

В тот момент, когда станет возможным втиснуть наше искусство в узкие, скучные и

прямолинейные рамки грамматики или учебника, придется признать, что наше искусство

перестало существовать.

Такое искусство, закованное в тиски и подчиненное сотням выдуманных правил,— не

интересно, мертво и потому не нужно, по крайней мере для тех людей, которые еще не

засушили в себе искринок живого, вечно подвижного, никогда не успокаивающегося,

постоянно ищущего и стремящегося вперед артистического огня.

Если академичное олимпийство и величавая неподвижность пагубны для искусства, что

же можно сказать об узких мещанских и банальных рамках какой-то выдуманной

грамматики. Боязнь моя в этом отношении так велика, что я долго колебался, прежде чем

выпустить книгу, не раз бросал начатую работу благодаря разгоравшимся опасениям.

Одна мысль, что этой книгой могут воспользоваться для того, чтобы сковать и задушить

свободное творчество, заставляет меня холодеть и бросать перо. Меня, как кошмар,

преследовала картина какого-то класса, где за партами сидят какие-то молодые, еще

свободные в творчестве люди. В душе кого-нибудь их них, быть может, теплилось чистое

пламя едва зародившегося таланта. Все эти молодые люди держат перед собой такие же

книги, как эта, и зубрят отсюда и досюда. А строгий профессор, который отличается от

самого пошлого педагога только тем, что у него по-актерски бритое лицо, сидит на кафедре

и задает вопросы: «Иванов Владимир, перечислите мне составные элементы духовной

природы артиста».

Иванов Владимир встает и, краснея и пыхтя, и, главное, не веря в то, что изучает

настоящее искусство, перечисляет зазубренные без смысла свойства и с каждым словом

вонзает мне кинжал в сердце. Это ужасно, это обман, это убийство таланта. «Караул! —

хочется закричать мне, как это бывает при кошмаре.— Разорвите, сожгите книги, распустите

учеников, объясните им, что я сделал преступление, что я уже достаточно наказан за это, но

не давайте бездарным педагогам пользоваться моей ошибкой, спасите наше искусство,

отнимите у всех педагогов мою книгу и велите всем несчастным молодым артистам забыть

все, что они зубрили из моих глупых книг, и учиться так, как раньше».

Как это ни плохо, но все-таки лучше безграмотный актер, чем актер-зубрила, актер одних

правил, актер, потерявший нерв и жизнь в искусстве.

[ИЗ ВАРИАНТОВ ПРЕДИСЛОВИЯ К КНИГЕ «РАБОТА АКТЕРА НАД СОБОЙ»] 39

Моя книга не имеет никакой претензии быть научной. Хотя я Признаю, что искусство

должно жить в дружбе с наукой, но в самые моменты интуитивного творчества, которым

главным образом и посвящена книга, я боюсь научных мудрствовании артистов. А наше

творчество прежде всего интуитивно, так как оно основано на бессознательном творческом

чувстве, на инстинкте артиста. Это, конечно, не значит того, что артист должен быть неучем,

что он не нуждается в знаниях. Напротив, он, как никто, нуждается в них, так как они дают

ему материал для творчества. Но всему свое время. Пусть и потом, в действительной жизни,

артист просвещает себя, пусть набирается знаний, сведений, впечатлений, опыта, но на

сцене, в момент творчества, пусть он забудет о науке и живет творческой интуицией.

Интуиция должна стать в основу творчества сценического артиста, так как наше

искусство постоянно имеет дело с живым духом человека, с живой жизнью человеческой

души. Живого духа не создашь и не познаешь умом, дух прежде всего познается чувством, а

создается и ощущается живой душой артиста.

В нашем искусстве познать означает почувствовать. В творческой работе чувству

отводится первенствующая роль.

Если моя книга окажется последней и возбудит к себе внимание, она подвергнется очень

строгой научной и иной критике. Это было бы весьма желательно, так как разумная критика,

конечно, опытных и знающих наше дело людей выяснит многие недоразумения, пробелы в

технике творчества и в нашем искусстве, она обнаружит и объяснит недостатки моей книги.

Я буду горд и удовлетворен тем, что мне удастся вызвать такие споры и исследования,

направленные на главную сущность нашего творчества, а не на суррогаты его, как это за

последнее время случается. Несомненно также, что по поводу возбуждаемых мною вопросов

будет высказано немало мнений и людей не понимающих в нашем искусстве, и в

применении к нему научных приемов и тезисов. Быть может, выскажутся и те люди, которые

ошибочно мнят-себя знатоками нашего дела, выскажутся и такие люди, которые боятся в

театре настоящего искусства и присосались к нему лишь с целью эксплуатации, прикрываясь

громкими фразами, рефератами и учеными словами, не имеющими никакого смысла и

вредными в нашем практическом деле, так как они зря забивают головы артистов и зрителей.

В ограждение от всех этих опасных для искусства людей, профанов в нашем практическом

деле, я спешу предуведомить артистов и специалистов нашего дела, чем им следует

руководствоваться при научной и иной критике моей книги, какое мнение о ней я должен

буду принять с глубокой благодарностью и вниманием, словом, чего можно ждать от моего

труда.

Нужно ждать практической пользы. Реальной помощи от тех советов, которые пытается

дать моя книга. Если этой практической пользы не будет, то моя работа окажется

безрезультатной.

Вне этой практической пользы и советов моя книга не имеет интереса и значения.

Поэтому во всех случаях, говоря о творчестве и искусстве, я буду руководствоваться тем, что

понимать наше искусство—значит чувствовать его; я буду говорить об искусстве и

творчестве исключительно на основании того, как я их сам чувствую, как меня научили

долгий путь и практическая деятельность, во время которых я зорко прислушивался и к себе

самому как к артисту во время творческой работы, и к другим — в качестве режиссера и

учителя.

Только этот материал и мои личные выводы, данные мне опытом, работой, наблюдениями

и практикой, представляют интерес как для. специалистов в нашем деле, то есть артистов,

режиссеров и других деятелей искусства, так, быть может, и для людей науки, если они

захотят живого, взятого из практики и жизни материала для его научного исследования в

помощь нашему практическому делу. Словом, кто бы и как бы ни старался сделать из моей

книги науку, она имеет исключительно практический смысл.

При изучении всякой системы, метода, практического руководства наблюдается одно

явление. Каждого, кто берется за изучение системы, отличает большое нетерпение. Он

желает получить практическую пользу немедленно по прочтении книги. Поэтому на книги с

разными системами страстно набрасывается, но очень скоро в них разочаровывается и

забрасывает. Мои практические советы более, чем какие другие, могут подвергнуться общей

участи. Ими очень легко сразу увлечься, но так как на первых порах они приносят не пользу,

а, скорее, временный вред, то многие так же скоро разочаровываются, как скоро они

очаровываются практическими советами, которыми мне хочется поделиться.

Боясь нетерпения, столь свойственного актерам (но не истинным артистам), я позволю

себе напомнить очень элементарную истину, которую легко забывают. А именно с каждой

системой надо прежде всего сжиться настолько, чтоб о ней совсем не думать, и только после

того, как она въестся и в плоть, и в кровь, и в душу, начнешь, сам того не замечая,

пользоваться ею и получать от нее реальную пользу.

Каждую систему надо пропустить через себя, сделать ее своей собственной, удержать из

нее ту главную суть, на которой она основана, а частности выработаются каждым по-своему.

Главная сущность моей книги — сверхсознательное через сознательное. Я пытаюсь с

помощью сознательных приемов артистической работы научиться возбуждать в себе

сверхсознательное творчество — само вдохновение. Я утверждаю на основании долгой

практики, что это возможно, конечно, при том единственном условии, что вся инициатива

творчества будет отдана природе — единственному творцу, могущему творить, создавать

истинно прекрасное, непостижимое, недосягаемое, не доступное никакому сознанию, живое,

то есть скрывающее в себе живой дух.

Моя система для тех, кто обладает такой творческой природой. Моя система для

талантливых.

Скажут, что талант не нуждается ни в какой системе, он творит бессознательно. Это

говорят многие, почти все. Но странно, этого не говорят только очень талантливые, не

говорят и гении... Но лично я неоднократно слышал как раз обратное и от Ермоловой, и от

Федотовой, и от Шаляпина, и от Садовского, и от Варламова. и от Дузе, и от Сальвини, и от

Росси, Барная и многих современных им талантов...

Наше творчество прежде всего — внутреннее, душевное, подсознательное. Эта область

доступна одной чудодейственной волшебнице — артистической природе. Сознание может

лишь помогать ей. Лучше всего, когда творчество совершается само собой, по интуиции и

вдохновению.

Но как быть. если этого не случается?

Тогда ничего не остается, как вызывать подсознательное творчество сознательными

средствами внутренней и внешней техники.

Подсознательное — через сознательное. Вот девиз так называемой «системы

Станиславского». Он заставляет меня изучать сознательные пути артистической техники с

постоянным прицелом на творческое подсознание.

Однако прежде чем достигать заманчивых высот творчества, приходится иметь дело не с

самим подсознанием, а с сознательной техникой, которая нас к нему подводит.

В этой области мы встречаемся не только с невидимо творящей душой артиста-человека,

но и с его видимым, осязаемым телом. Оно — реально, материально и требует для своей

обработки той «кухни», без которой не обходится никакое искусство.

Эта прозаическая черная работа необходима нам так же, как постановка голоса и дыхания

— певцу, как развитие рук и пальцев — музыканту, как упражнение ног — танцору. Разница

лишь в том, что эта подготовка нужна сценическим артистам в еще большей степени. В

самом деле, певец имеет дело лишь с голосом, с дыханием и с речью, пианист — с руками, а

мы и с теми, и с другими, и с ногами, и с телом, и с лицом, и со всей нашей душевной и

физической природой — сразу и одновременно.

Черная работа по подготовке творческого аппарата покажется нам только тогда нужной,

легкой и радостной, когда она с первых же шагов будет оправдываться увлекательной

конечной целью — подсознательного, подчас вдохновенного творчества самой природы.

Мало написать книгу об ощущениях творческого процесса в себе. Надо оставить людей,

которые умели бы читать эту книгу. Их я стараюсь создать. Но следует знать, что существует

много, а в будущем будет существовать еще больше псевдопоследователей... Бойтесь этих

людей пуще огня. Они опасны потому, что мелко, формально, по верхушкам подходят к

системе и понимают ее необыкновенно элементарно. Элементар-щина в этой области опасна.

Она родится от узости, бездарности, тупости понимания человеческой души и одного из

самых сложных процессов его внутренней жизни. Тупые люди проделывают все внешние

упражнения сами для себя, забывая о том, что не в них дело, а в том, что они вызывают

внутри. Но внутреннее — не для тупиц, и потому оно отбрасывается. На что же нужна тогда

и вся система? Нужна для карьеризма, для доходов, для положения этих прилипших к

искусству бездарностей. Они будут выдавать себя за моих учеников. Не верьте им. Они

самые опасные враги искусства, потому и я их считаю моими личными...

В театрах установилась «мода» на всевозможные системы. Каждый выдвинувшийся актер

считает необходимым для своего положения, для карьеры и популярности создать свою

систему и для нее — особую студию. Далеко не все из этих «систем» вносят «вклады» в

искусство, да и нужны ли они? В действительности существует только одна-единственная

«система» — замечательной художницы, чудодейственной органической природы человека-

артиста. Ее, эту замечательную природу, созданную для творчества, надо всесторонне

изучать и только на ней создавать наши основы и законы. Но и при этом следует быть

осторожным. Можно настолько усложнить эти творческие законы природы, что они станут

практически неприменимыми. С другой же стороны, их можно упростить до предела элемен-

тарщины, и тогда они потеряют значение.

Мы постоянно читаем заумные статьи и критики о театральном искусстве и об игре

артистов. Эти статьи обнаруживают большую эрудицию и философские способности их

авторов. Но что дают они практически искусству? Ничего или очень мало, а во многих

случаях они вносят смущение и путаницу.

Мы знаем также заумных режиссеров, которые приводят к тем же результатам.

Наравне с этим мы знаем видных режиссеров, педа-гогов-«элементарщиков». Эти люди с

необыкновенной легкостью относятся к искусству и к творчеству. Не успеешь досказать им о

результатах каких-нибудь интересных проб и опытов,— «элементарщик» уже записал то, что

ему нужно, и на следующий же день проповедует в многочисленных учреждениях, в

которых он преподает, самые последние новости психотехники, еще не проверенной до

конца самим исследователем нового приема.

...Они с необыкновенной легкостью сумели увернуться от того, что важно, но трудно в

искусстве, и крепко хватаются за то, что не важно, но легко и доступно. Так, например:

делать всякие упражнения — легко, но систематически вырабатывать с их помощью

психотехнику, подводящую к подлинному творчеству,— трудно...

Артист Л. М. Леонидов говорит: «Есть — правда, и есть — правденка». Мои ученики, о

которых я говорю сейчас, вынесли в свет много «правденок», которые они ошибочно

выдают за «систему», но они ничего не сказали о ее «правде», которая мне только дорога...

Эти «элементарщики» заканчивают свои занятия, свое знакомство с «системой», ставят

точку там, где «система» только начинает по-настоящему проявлять свою сущность, то есть

там, где зарождается самая важная часть творчества — работа органической природы и ее

подсознания.

Эту сложную и трудную часть очень часто недооценивают и одновременно с этим

переоценивают более легкую и доступную — первую, подготовительную часть. Люди,

которые так элементарно подходят к искусству, являются самыми опасными врагами

«системы». Не менее опасны «заумные» приверженцы нашего направления. В большинстве

случаев это почтенные люди от науки, от литературы и от теории. Они не чувствуют

психологии творящего артиста, человеческой сущности его сценического искусства и нашей

психотехники.

Есть и такие «поклонники», которые думают только о самом результате спектакля, о его

правильной трак-' товке и постановке. К этому они направляют все свое внимание, забывая

об артистах, которые одни могут дать спектаклю жизнь — его душу.

Каждое слово, написанное в этой книге, проверено мною на практике. В ней нет места

моей выдумке. Я брал факты из личного опыта и лишь для удобства скрылся под чужой

фамилией (Торцова) 40.

Эта непосредственная близость моей так называемой «системы Станиславского» к

творческой органической природе человека-артиста является важным условием, особенно

теперь, когда от нее отошли так далеко в современном искусстве в поисках нового во что бы

то ни стало.

Не отрицая настоятельной необходимости идти за веком, я считаю весьма опасным всякое

насилие над нашей тонкой, капризной и сложной творческой при родой. Она жестоко мстит

за это, что мы и видим в современном искусстве актера. Становящиеся перед нами задачи, их

форма постоянно меняются, но сама творящая природа, ее законы — непоколебимы.

В этой книге я буду говорить не о новых задачах современного искусства и не о

постоянно меняющихся формах их сценического воплощения, а о вечных, неизменных

творческих законах артистической природы, необходимых для направления нашего

душевного и телесного аппарата и для избежания могущих произойти вывихов.

Пусть содержание, задачи, формы наших созданий меняются, но пусть это не нарушает

законов природы и не вносит насилия. Там, где оно допускается, кончается творчество и,

следовательно, и самое искусство. Насилие — его самый опасный враг.

Есть область в нашем искусстве, обязательная для каждого человека-артиста, к какому бы

направлению он ни принадлежал. Реалист, натуралист, импрессионист, кубист вводят пищу

через рот, жуют ее зубами, глотают и через горло пропускают в желудок. Совершенно так

же и восприятие темы творчества, ее усвоение, переработка и воплощение совершаются

однажды навсегда установленными природой путями, не подлежащими изменениям ни при

каких условиях.

Поэтому пусть артисты и сценические деятели творят что и как им вздумается, но при

одном необходимом условии: чтобы их творчество не шло вразрез с самой природой и ее

законами. Для того чтобы петь коммунистический «Интернационал» или царский гимн.

необходимо иметь поставленный голос и технику. Вот об этой-то постановке и технике в

области нашего искусства только и исключительно говорит эта книга. Она написана в

защиту законов природы.

ДОБАВЛЕНИЕ К ГЛАВЕ О ДЕЙСТВИИ41

…………………19……г.

Неудача на прошлом уроке с повторением этюда «с сумасшедшим» произошла не только

потому, что вы не запаслись новыми задачами на данный, сегодняшний день и повторили

старые приемы игры. Была допущена другая ошибка. Она заключалась в

непоследовательности и в нелогичности ваших действий.

Чтоб понять это, вспомните, как строились баррикады.

При первом исполнении этюда вы придвинули большой библиотечный шкаф вплотную к

двери. Невозможно было даже приотворить щели, чтоб через нее просунуть палку и ею

оттолкнуть шкаф.

При сегодняшней игре этюда вы поступили иначе. Шкаф был придвинут к двери не

вплотную, а на расстоянии от нее. Ничто не мешало сумасшедшему приотворить дверь и

протискаться через широкую щель.

Остальная тяжелая мебель была сдвинута не вплотную, а с промежутками. Это ослабляло

крепость баррикады.

При таких условиях вы сами не могли верить целесообразности вашей работы и действия.

Без веры же нельзя жить тем, что делаешь на сцене.

Другой пример нецелесообразности, нелогичности действий дала нам Вельяминова. Для

чего ей понадобился абажур от лампы? Неужели для того, чтобы защищать себя от

сумасшедшего? Для чего она уронила этот злосчастный абажур и придала такое значение его

подниманию?

А вам, Названов, для чего понадобился мягкий плюшевый альбом? Он также является

ненадежным орудием обороны. Согласитесь, что ваше действие было нецелесообразно,

нелогично и что в него нельзя поверить.

Я мог бы вспомнить немало моментов непоследовательности действий при вашем

вторичном исполнении этюда «с сумасшедшим». Этим моментам тоже нельзя поверить: они

тоже не способствовали правильному чувствованию во время игры. Напротив, они мешали

непосредственности переживания.

— Нипочем не понять! — вздыхал Вьюнцов.

— Между тем это так просто. Представьте себе, что вы хотите пить и наливаете воду из

графина в стакан. Вы берете графин, наклоняете его над стаканом, при этом тяжелая

стеклянная пробка выпадает из горлышка, разбивает вдребезги стакан, и вода разливается по

всему столу, вместо того чтобы попасть к вам в горло. Вот результат непоследовательности

ваших действий.

— Во! — задумался Вьюнцов.

— Теперь возьмем другой пример: вы приходите к своему врагу, чтоб мириться, и

затеваете с ним ссору, которая кончается дракой с увечием.

Вот результат нелогичности вашего действия.

— Понял! Вот здорово понял! — обрадовался Вьюнцов.

— Таким образом, на очередь становится вопрос о роли логики и последовательности в

процессе душевного и физического действия.

Вопрос тем более важный, что логика и последовательность [не] являются

самостоятельными элементами в творческом процессе.

Они поминутно сталкиваются со всеми другими элементами.

О таких моментах мне легче говорить при каждом таком столкновении. Это вынуждает

меня дробить и разбрасывать по всей учебной программе работу по изучению вопросов

влияния логики и последовательности на каждый из творческих элементов на протяжении

всей работы по изучению составных частей творческой души артиста.

Сейчас при нашей работе над действием впервые происходит столкновение с логикой и

последовательностью, и я останавливаюсь на этом моменте, чтобы внимательно

рассмотреть его.

В реальной, повседневной жизни люди бывают сознательно или привычно

последовательны и логичны в своих внешних и внутренних действиях. Там в большинстве

случаев нами руководит жизненная цель, насущная необходимость, человеческая

потребность. Там люди привыкли отвечать им — по инстинкту, не задумываясь. Но на

сцене, в роли, жизнь создается не подлинной действительностью, а вымыслом воображения.

Там, при начале творчества, нет в душе артиста его собственных, человеческих

потребностей, живых жизненных целей, аналогичных с целями изображаемого лица. Эти

потребности и цели роли не создаются сразу, а выращиваются постепенно долгой

творческой работой.

Надо уметь превращать воображаемую цель в подлинную, насущную. Актеры, не

владеющие соответствующей внутренней техникой, выходят из трудного положения наивно,

примитивно. Они лишь делают вид, что изо всех сил стремятся к высокой цели пьесы и

действуют ради нее. На самом деле они лишь «наигрывают страсти роли». Но нельзя «как

будто бы» действовать или чувствовать и искренно верить такому самообману,

При отсутствии же веры в подлинность своих сценических стремлений актеры

окончательно лишаются руководства своих человеческих и жизненных навыков, привычек,

опыта, подсознательной работы органической природы, логики и последовательности своих

человеческих хотений, стремлений и действий.

Взамен их на сцене создается особое, специфическое актерское состояние, ничего не

имеющее общего с реальной жизнью.

Без руководства человеческими потребностями люди вывихиваются на подмостках и

попадают на путь наименьшего сопротивления, во власть штампов и ремесла.

На наше счастье, существуют приемы психотехники, помогающие бороться с указанной

опасностью и направляющие творчество по верному жизненному, органическому пути.

Один из этих психотехнических приемов основан на логике и последовательности

душевных и физических действий. Чтоб овладеть этим приемом, надо изучать природу этих

действий как в самом себе, так и в других людях.

— Значит, изволите ли видеть, актеры должны в жизни все время ходить с записной

книжкой и ежеминутно вносить в нее, знаете ли, подмечаемые логические и

последовательные действия как свои, так и чужие?! — придирался Говорков.

— Нет, я предлагаю вам более простой и практический прием, который поставит вас

самих в необходимость зорко присматриваться к логике и последовательности своих и

чужих действий,— заметил Аркадий Николаевич.

— Как же? — заволновался Вьюнцов.

— Успокойтесь! Я объясню вам это на образном примере,— решил Аркадий

Николаевич.— Названов и Вьюнцов, идите на сцену и начните там делать какое-нибудь

физическое действие.

— Какое же? — не понимал я.

— Считайте деньги, разбирайте деловые бумаги. Ненужные бросайте в камин, а

необходимые откладывайте в сторону.

— А я что буду делать? — не понимал Вьюнцов.

— Наблюдайте за работой Названова, интересуйтесь ею, старайтесь в той или другой мере

принять в ней участие,— объяснял Торцов.

Мы пошли на сцену и присели к столу у камина.

— Дайте, пожалуйста, бутафорские деньги,— обратился я к стоявшему за кулисами

дежурному рабочему.

— Они не нужны. Играйте с пустышкой,— остановил меня Аркадий Николаевич.

Я принялся считать несуществующие деньги.

— Не верю! — остановил меня Торцов, лишь только я потянулся, чтобы взять

воображаемую пачку.

— Чему же вы не верите?

— Вы даже не взглянули на то, к чему прикасались.

Я посмотрел туда, на воображаемые пачки, ничего не увидел, протянул руку и принял ее

обратно.

— Вы хоть бы для приличия сжали пальцы, а то пачка упадёт. Не бросайте ее, а положите.

На это нужна одна секунда. Не скупитесь на нее, если хотите оправдать и физически

поверить тому, что делаете. Кто же так развязывает? Найдите конец веревки, которой

перевязана пачка. Не так! Это не делается сразу. В большинстве случаев концы

скручиваются и подсовываются под веревку, чтобы пачка не развязалась. Не так-то легко

расправить эти концы. Вот так,— одобрял Аркадий Николаевич.— Теперь сочтите каждую

пачку.

Ух! Как скоро вы все это проделали. Ни один самый опытный кассир не сможет

пересчитать так быстро старые, дряблые бумажки.

Видите, до каких реалистических деталей, До каких маленьких правд надо доходить для

того, чтобы наша природа физически поверила тому, что делаешь на сцене.

Действие за действием, секунда за секундой логически и последовательно Торцов

направлял мою физическую работу. Во время счета воображаемых денег я вспомнил

постепенно, как, в каком порядке и последовательности совершается в жизни такой же

процесс.

Из всех подсказанных мне Торцовым логических действий во мне создалось сегодня

совсем иное отношение к пустышке. Она точно заполнилась воображаемыми деньгами или,

вернее, вызвала правильный прицел на воображаемый, но в действительности не

существующий объект. Совсем не одно и то же — без толку шевелить пальцами или

пересчитывать грязные, затрепанные рублевики, которые я мысленно имел в виду.

Лишь только почувствовалась подлинная правда физического действия, тотчас же мне