Медицинская ворожба

После того как на уровне подсознания вы сменили верования, мы оптимизируем культуральную среду для клеток, из которых состоит ваше тело, и таким образом меняем способы экспрессирования ДНК. Мы не жертвы собственных генов. Мы властители своей судьбы.

Данные в пользу этого положения очень убедительны, но я отчасти почувствовала себя безответственной из-за того, что не узнала об этом раньше. Когда я произносила клятву Гиппократа, то говорила: «Не навреди!» Мне стало стыдно за то, что непреднамеренно я могла причинить вред кому-то из своих пациентов. Я не разъясняла им, как их вера может проявиться физически; проецируя собственные верования на них, я таким образом непреднамеренно причиняла им боль.

Когда мы кому-то сообщаем диагноз вроде: «В вашем состоянии в первые полгода умирают 9 из 10 больных» или «По прогнозу ваш шанс выжить в течение 5 лет составляет примерно 20 %» – так ли уж это далеко от практики вуду некоторых народов? Разве мы их не проклинаем, не стимулируем реакцию страха у них в уме? Разве при этом разум не активизирует стресс-ответ тогда, когда тело так нуждается в расслаблении?

Когда мы говорим, что наши пациенты неизлечимы, когда диагностируем у них хронический недуг, например рассеянный склероз, или болезнь Крона, или артериальную гипертензию, и говорим, что им суждено страдать этими болезнями всю оставшуюся жизнь, разве мы, по сути, не причиняем им вред? Какие у нас доказательства, что они вдруг внезапно не поправятся, как в тех редких случаях спонтанной ремиссии, о которых вы уже слышали?

В книге «Спонтанное излечение» доктор Эндрю Вейл утверждает, что врачи порой непроизвольно занимаются «медицинской ворожбой». Приговаривая пациентов к хроническим, смертельным или неизлечимым заболеваниям, мы можем программировать их подсознание на негатив, вызываем стресс-реакцию, которая вредна, а не полезна. Негативным прогнозом мы отнимаем у человека надежду на выздоровление, и в итоге наш мрачный прогноз сбывается не без нашей помощи. Может, нам лучше обнадеживать людей, чтобы у них в мозгу выделялись химические вещества, способствующие исцелению организма?

Когда у моего отца диагностировали меланому с метастазами в мозг и печень, это была страшная новость. Как врачи мы с отцом знали: по статистике, лишь 5 % больных в таком состоянии способны прожить пять лет, а большинство умирают в течение 3–6 месяцев.

Оглядываясь назад и зная то, что мне известно теперь, я думаю, лучше бы нам не знать этой статистики тогда, когда нам сообщили диагноз отца. Стоило взглянуть на данные, и любая надежда мгновенно испарялась. Мы даже и не обращали внимания на информацию о тех 5 %, которым удается прожить 5 лет. А кто может утверждать, что отцу это бы не удалось? Мы тогда могли думать лишь о том, что 95 % умирают, причем очень быстро.

Теперь я убеждена: когда врачи сообщают пациентам такие прогностические данные, они им вредят. Нам не дано предвидеть будущее. Мы никогда не знаем точно, кто из пациентов будет бороться с болезнью, а кто быстро сдастся. Наши намерения чисты. Нами движет честность, признание самостоятельности пациента, желание подготовить больного к худшему, чтобы он не впадал в состояние самообмана.

Но если пациент – как раз тот самый 1 из 10, кто выживает, принесет ли пользу наше предупреждение о возможном уходе из жизни? Стоит ли ради нашего стремления к полной откровенности лишать человека надежды и веры, только чтобы пациент реально представлял себе возможный исход?

Я не предлагаю вернуться к старой патерналистской концепции и модели поведения: «Не забивайте вашу милую головку этими мыслями, мадам!» В начале XX века врачи старались скрыть истинный диагноз от пациента по принципу «если бабушка узнает, то сразу и помрет». Этого не нужно. Основой взаимоотношений врача и пациента должны быть честность и сотрудничество, от которых нельзя отказываться. Мой образ действий всегда предусматривал просвещение, стимулирование и полную откровенность. Но важно и то, как сообщать информацию. Разве не разумнее, чтобы мы – врачи и пациенты – изменили мышление и общение, чтобы повысить шанс сохранить здоровье?

И вот чему я научилась как врач:

рецепт выздоровления находится где-то посередине между надеждой, оптимизмом, нежной заботой и конструктивным партнерством с немощным пациентом.