В В Розанов 20 страницаПонимаете ли вы отсюда, что Спенсеришку надо было драть за уши, а "Николаю Григорьевичу" дать по морде, как навонявшему в комнате конюху. Что никаких с ними разговоров нельзя было водить. Что их просто следовало вывести за руку, как из-за стола выводят господ, которые вместо того, чтобы кушать, начинают вонять. Догадываетесь ли вы, наконец, что цивилизация XIX-го века, которая в значительной степени есть анти-христианская, была вовсе не "цивилизация", а скандал в ней, и не "прогресс", а "наследили на полу" и надо это подтереть. Пришли свиньи и изрыли мордами огород: это не значит, что огороду не надо быть и надо к осени остаться без овощей, а значит, что свиней надо прогнать или заколоть, а гряды поправить, вырытое вновь всадить в землю и по осени собирать плоды. И вот эта "Церковь" - она уже до того превосходит Россию, она до того превосходит Европу, что Русский Царь, о котором я сказал все слова, какие сказал,-Он склоняется перед одною Церковью, как Вечным Источником жизни всех и так же страшится и испуган Ее огорчить, как каждый из нас страшится и испуган огорчить Его. И эти два, в слиянии, образуют Свод над мужиком и Русью, над каждым и всеми. Какого не имели ни Рим, ни Афины. (устал. Ночью в кровати 21 ноября) Весь парламент есть, в сущности, бодливость безрогих коров и "критика на быка" раздувающейся лягушки. По крайней мере, наш парламент и, по крайней мере, до сих пор. Удался и с достоинством он только в Англии. Там он - народен и "с осанна". У нас он в противоречии "с Господи помилуй" и, вероятно, просто пройдет. Нам нужно что-то другое. Что-не ясно. К числу безумств нашего 5-летнего ребеночка относится то, что он уже оскорбил Церковь. Это "уже" никак не сотрешь и последствий его никак не избежишь. Последствие же есть то, что церковному народу он останется навсегда чужд и враждебен, а бесцерковные частицы в народе суть хулиганские. Хулиганство он потянул к себе, а историю оттолкнул. Что же с ним делать и куда его девать? Ибо такие вещи можно "девать", а "сделать из них" - ничего нельзя. И сделал он это ради сущих пустяков. Парламент наш даже не есть политическое явление, а просто казенный клуб на правительственном содержании. Если бы он был политическим явлением, он сейчас же, родясь,- начал бы союзиться, искал "усилиться". А "наш 5-тилеток" сейчас же заявил: - Я, па-па-ся, у-сех сильнее. Пока его не ударили по-носу. Тогда наш осетр нырнул в воду, а затем даже неизвестно куда пропал: поехал в Лондон и только через год аукнулся в Париже. До того бедный испугался. Да и все они вообще чрезвычайно пугливы. Родичев сделал оскорбительный намек ("Столыпинский галстух"),- но не только потом извинился, а захворал от проявленной храбрости ("букеты" дам больному)209. Между тем роль его была действительно велика и в высшей степени проста. Нужно было избавиться от того "крапивного семени", с которым войну начал еще Сумароков,- от чиновничества. Точнее-не избавиться, а серьезно подчинить себе и своему активному возбуждающему контролю. Для этого надо было именно осоюзиться с Царем, с духовенством, с дворянством, с купечеством, которых чиновник, в сущности, всех "съел". Съел, поставя на место их свою безличность и формальность. Нужно было вернуть "лицо" всем этим угнетенным началам русской истории-лицо, достоинство, деятельность. Вместо этого парламент у нас явился "журналистом", тем русским журналистом, который беден и потому ругает богатых, без власти и потому ругает людей значительных, жид и некрещеный и потому ругает русских и веру. Это нелепое и чудовищное явление, вполне гадкое и в гуттенберговском наборе, стало еще гаже, обсуждая "законы". Оно стало комическим явлением и ничем, кроме комических заслуг, не может отличиться. Господи! Прости ей грех, прости ей грех, прости ей грех. Потому что она наследница твоего богатства, которое Ты оставил миру, чтобы не заблудился мир. И которого если не будет, мир заблудится. И которого не будет, если погибнет Церковь. Не дай погибнуть ей. Поддержи ее. Поддержи ее и укрепи. Мучительное в положении Церкви, что она не знает среднего пути между буйством и ренегатством самой вере (Гр. Петров)-и между смирением, переходящим в трусость, попустительство и лесть. Нет кроткого мужества, нет мужественной кротости - в этом почти все. (21 ноября) Я нуждаюсь только в утешении и мне нужен только Христос (Язычество и юдаизм и на ум не приходят). (за корректурой ночью в редакции 22 ноября) Вот что значит рвануться к неудачной теме: Франция гибнет и уже почти погибла (даже население вырождается) в судорожных усилиях достигнуть просто глупой темы - Свободы. Нужно достигать гармонии, счастья, добродетели, героизма, хлеба, женщин; ну, если брать отрицательное - достигать разврата. А не пустоты: а свобода есть просто пустота, простор. - Двор пуст, въезжай кто угодно. Он не занят, свободен. - Эта квартира пустует, она свободна. - Эта женщина свободна. У нее нет мужа, и можешь ухаживать. - Этот человек свободен, он без должности. Ряд отрицательных определений, и "свобода" их все объединяет. - Я свободен, не занят. От "свободы" все бегут: работник - к занятости, человек - к должности, женщина - к мужу. Всякий - к чему-нибудь. Все лучше свободы, "кой-что" лучше свободы, хуже "свободы" вообще ничего нет, и она нужна хулигану, лоботрясу и сутенеру. К этому-то милому идеалу, "обнимая воздух", Франция и рванулась. И.разбилась в пустоте. Тогда как надо было стремиться к гармонии, порядку и работе. Тогда как можно рваться: к героизму - без Бога, к святости - в Боге. (каб. уедин.210, 23 ноября) Смерть не страшна тому, кто верит в бессмертие. Но как ему поверить? Христос указал верить. Но как я поверю Христу! Значит, главное в испуге моем - неверие в Христа. И мука моя от того, что я далек от Христа. Кто меня приведет ко Христу? Церковь вела, но я не шел. (23 ноября в редакции ночью, хлопоты о статье) От всего ушел и никуда не пришел. (о себе) Из всех роскошеств мира она любила одну чистоплотность. (детям - как завет от мамочки) Бархатная кофточка у нее была-раз (синяя, в молодости); платья такого не было. Шелковые кофточки, конечно, были. ...Так моя жизнь, как я вижу, загибается к ужасному страданию совести. Я всегда был относительно ее беззаботен, думая, что "ее нет", что "живу, как хочу". Просто-ничего о ней не думал. Тогда она была приставлена (если есть "путь", а я вижу, что он есть) в виде "друга", на которого я оглядывался и им любовался, но по нему не поступал. И вот эта мука: друг гибнет на моих глазах и. в сущности, по моей вине. Мне дано видеть каждый час ее страдания, и этих часов уже три года. И когда "совесть" отойдет от меня: оставшись без "совести", я увижу всю пучину черноты, в которой жил и в которую, собственно, шел. Это ужасно: и если, напр., остаться с этой тоской не на 3 года. а на весь "загробный мир", на всю вечную жизнь, то разве это не ад, краешек которого я ощущаю. Она же, "друг" мой, всю себя отдавшая другим - перейдет в вечную радость. Вот на остающиеся 10 лет жизни я несчастен потому, что не позвал вовремя Карпинского. И в детстве: свой домик, брат 19-ти лет, сильный, умный и даровитый, сестра вернулась (из Кологрива), кончив училище... Да мать-ну, в усталости. Да два малолетка. Да брат лет 16-чуть-чуть слабоумный, "придурковатый", но тих и благородный, "плачущий" (когда его обижали "разумные"; они его обижали)211. Отчего бы не жить? Огород большой. Парники. Аллеи липовые (или березовые? - за младенчеством не помню) вырубили. Т.е. земля большая. Была своя корова (темная шатенка). Отчего бы не жить? Но 19-тилетний брат, когда его посылали в аптеку Зейгница, - то приносил пузырек чего-то мутного. По "неформальной" завертке (цветные бумажки) догадывались, что это он сам наливал. Деньги же (меньше рубля) брал себе. Как-то раз сказал при мне (был один, и я с ним,- но слова слышал, не понимая смысла): "Это мне для........" "И немножко вина". И для "......" же уносил последнее белье из комода (матернее, сестрино, наше детское). Говорили об этом. Как с ним драться, когда он всех сильнее (старший в дому). Мать лежала (болезнь). Дети играли. Я (из-под палки) все на носилках носил навоз в парники (очень тяжело, руки обрывались, колена подгибались). Потом - поливал (легче, но отвратительно, что, вытаскивая ведра из прудика, всегда заливал штаны). Потом-полол. Мне было 7-8-9 лет (хорошо бы труд, но всегда без улыбки и ни единого слова, т. е. каторжный). 19-летний и 17-летняя-ничего. (Нельзя было их заставить, и даже оскорблялись на "попросить".) И развалилось все. В проклятиях. Отчаянии. Отчего? Не было гармонии. Где? и доме. Так "в доме", а не-"в обществе", до которого ни нам не дотянуться, ни ему до нас не дотянуться. Как же вы меня убедите в правоте Лассаля и Маркса? И кто нас "притеснял"? Да мы были свободны, как галки в поле или кречеты в степи. И-проклятие, отчаяние и гибель. А могли бы быть не только удовлетворены, но счастливы. Да: было еще пенсии 300 р. в год, по 150 р. в полугодие (получали полугодиями). (ночью в постели вспоминаю) Он точно кисточкой рисует свои добродетели. И так как узор красив, то он продолжает быть добродетельным. Но это не доброта. Доброта болеет. Доброта делает. Доброта не оглядывается. Доброта не ищет "себя" и "своего" в поступке: она видит внутри поступка своего только лицо того, кому нужен поступок. Доброта не творит милостыни, доброта творит братское дело. Мы все братья, л богатые, и нищие, и знатные, и простые. Ибо завтра богатый может потерять богатство и знатный очутиться в тюрьме. В 1895-6 году я определенно помню, что у меня не было тем. Музыка (в душе) есть, а пищи на зубы не было. Печь пламенеет, но ничего в ней не варится. Тут моя семейная история и вообще все отношение к "другу" и сыграло роль. Пробуждение внимания к юдаизму, интерес к язычеству, критика христианства - все выросло из одной боли, все выросло из одной точки. Литературное и личное до такой степени слилось, что для меня не было "литературы", а было "мое дело", и даже литература вовсе исчезла вне "отношения к моему делу". Личное перелилось в универсальное. Да это так и есть на самом деле. Отсюда моя неряшливость в литературе. Как же я не буду неряшлив в своем доме. Литературу я чувствую как "мой дом". Никакого представления, что я "должен" что-нибудь в ней, что от меня чего-то "ожидают". На "том свете" я спрошу: - Ну, что же. Вера, доносила старые калоши? Потому что на этом свете она спросила: - Барин, у вас калоши-то худые. Отдайте их мне. И я, засыпая после обеда, сказал: - Возьми, Вера. Она была черная, худая и мертвенная, лет 45-ти, но очень служила мне верной службой. Я не догадался ничем ее отдарить. Не пришло на ум (действительно). А теперь почему-то мучит и вспоминаю. Это было 23 года назад. Она была безмолвная и безответная. Огурцы засолила. Подает в сентябре. Твердые-претвердые. - Что это за нелепые огурцы, Вера? - Это с острогоном. Крепче. Через 2 недели будут совсем хороши. Котлеты. И-ягоды черные!!! - Это что за нелепость. Вера???!!! - Я у купцов так готовила. С черносливом. И действительно было приятно. (в Ельце) У Родзевича была горничная. Очень милая. Он же был жесток (учитель математики). Тогда я. Стройкой, Запольский, Штейн (жили у Василия Максимовича, наверху) решили ему отомстить за вечные двойки. По длинному нижнему коридору (учительскому) она несла барину суп. Обе руки заняты. "Точно нас осенило": мы подскочили с трех сторон и стали... чего-то искать у нее в кофте- Волнуется, бранится, но ничего не может поделать (руки заняты). И бежать не может (уронит миску). Бранится. У нас руки как таракашки по ней бегают. Но ничего особенного, и вообще скромно. IV класс гимназии... "Глупыши и не понимаем". Нам бы надругаться над Родзевичем. Он был поляк, католик, ханжа и сослан в Нижний за "бунт". Бесцеремонно он всем полякам ставил не менее 3-х (даже Горскому, который ничего не знал и нагло манкировал); нам же, русским, почти сплошь ставил двойки. Он был маленький, почти крошечного роста, с козлиной бородой, худой, злобный и почему-то вокруг шеи наматывал длиннейший грязный шарф. Голос-громовый. Сущий сатир или дьявол. На другой день, войдя на кафедру, но не садясь, он гробовым, глухим голосом, непонятно ни для кого в классе (кроме "нас четырех"): "И вы-ы-ы! - Бормотанье... - Испорченные ю-ю-ю-юноши... Некоторые из вас... Осмеливаются... Даже своих наставников не уважать"... Но он был до того хитер, что в этот урок никого из нас не вызвал к доске (доказывать теорему). Только потом мучил. (в Нижнем) Любовь продажная кажется "очень удобною": "у кого есть пять рублей, входи и бери". Да, но Облетели цветы, И угасли огни...212 Что же он берет? Кусок мертвой резины. Лайковую перчатку, притом заплеванную и брошенную на-пол, которую подымает и натягивает на свою офицерскую руку и свою студенческую руку. "Продажная любовь" есть поистине гнусность, которая должна быть истреблена пушками (моя гимназическая мечта), порохом и ножом. На нее нужно смотреть, как на выделку "фальшивой монеты", подрывающей "кредит государства". Ибо она, все эти "лупанары"213 и переполняющие улицы ночью шляющиеся проститутки,- "подрывают кредит семьи", "опровергают семью", делают "не нужным (осязательно и прямо) брак". Ну, а уж "брак" и "семья" не менее важны для нации, чем фиск, казна. Но "проституция ничему не уступает": свидетельство истории. И значит, "пусть она будет", но совершенно в ином виде, чем теперь: не в виде бродячих грязных собак, шляющихся "для всякого" по улице, не в виде "мелочной лавочки", где каждый берет "на три копейки семечек". Нужен иной ее образ: не оскверняющий, не развращающий. Как-то у меня мелькнуло в уме: в часть вечера между 7-9 (и только) все свободные (без мужей и не "лунного света")214 выходят и садятся на деревянные лавочки, каждая перед своим домом и скромно одетые,-держа каждая цветок в руке. Глаза их должны быть скромно опущены книзу, и они не должны ничего петь и ничего говорить. Никого-звать. Проходящий, останавливаясь перед той, которая ему понравилась, говорит ей привет: "Здравствуй. Я с тобой". После чего она встает и, все не взглядывая на него, входит в дом свой. И становится в этот вечер женою его. Для этого должны быть назначены определенные дни в неделе, в каждом месяце и в целом году. Пусть это будут дни "отпущенной грешницы"215 - в память ее...... .....В разряд этот войдут вообще все женщины страны,- или города, большого села,- неспособные к единобрачию, неспособные к правде и высоте и крепости единобрачия. Они не должны быть ни порицаемы, ни хвалимы. Они-просто факт. Но они очень должны наблюдать себя, свою телесную чистоту, свое нервное (полное) спокойствие. Они должны быть постоянно свежи: от этого изгоняется каждая, принявшая двух в один вечер (теперь сплошь и рядом), принявшая кого-нибудь в дни своего "месячного очищения" и вообще в "непозволенные дни". Через. это "кабак" проституции устранится, а "душа проституции", которая есть. выберется из-под мусора. Разумеется, у них должны быть дети, вообще они должны быть детные. Они-семьянинки: "но-вдовствующие", с каждым утром и каждый вечер "вновь выходящие замуж" (психология, чувство самосознания, отнюдь не убитое и неумаленное). Мне рассказывал один портной историю своего брака: он "и не видал жены своей", дочери швейцара в чрезвычайно высокопоставленном дому. Ей было всего 17 лет, и, как потом он узнал, родители говорили ей: "Ты хоть постой за венчанием" (т. е. "а потом-поступай как знаешь"). Она была совершенно неудержима в "отдачах" и не могла не отдаться каждому, кто ей понравился ("приглянулся"). Муж (хмурый мещанинишка-прилежный, "одна проза") был ей совершенно противен, и она, уже спускаясь с лестницы после венца, не позволила ему подать себе пальто, неглижерски отвернувшись от него. "Ко мне в дом она взяла тетку, которая с нею спала в одной комнате в эту первую брачную ночь". Дней через 5 она переехала к родителям. Ежедневно с двоюродною сестрою мужа она уходила на холостую квартиру своего кузена, и он был ей "муж" на час. Родители уже не сдерживали: ничего нельзя было сделать. Замечательно, что на ее сторону стала и полиция (была обаятельна?) и посадила муженька "в холодную" или вообще "к себе",- и держала, "пока не даст паспорта (ей) на отдельную от себя жизнь". Он не давал, пока не пришел ко мне советоваться (тогда я писал о разводе). Я сказал, что знал, т. е. что "Св. Церковь ему развода не даст ("ибо без свидетелей") и он должен претерпеть. Он, главное, был возмущен, что она мешает его работе, его укладу жизни, что он "не в спокойных мыслях",-не понимая сам, "муж или не муж". Такую же еще раз я встретил (ее рассказ)-образованную, красивую, в высшей степени скромную (в манерах), и об одной такой мне рассказывала поразительную историю Евгения Ивановна, добавлявшая: "Я не могла ее не любить, до того она была милая и приятная". Сама Евг. Ив. абсолютно целомудренна. Вот факты. ...Как поршень действует в цилиндре насоса?- под поршнем образуется пустота. И природа с ее terror vacui (боязнью пустоты (лат).) стремится наполнить ее. Выступают и поднимаются воды земли, собираются воды земли (почвы) и устремляются к уходящему поршню... И жизнь, и силы, и кровь. Вот отчего "весь организм" как бы собирается в одну точку. И поистине, эта точка и в это время есть "фокус организма и жизни",- подобно как есть "фокус" в оптических стеклах. Оплодотворение детей входит неописуемым чувством в родителей: "Вот я прикрепился к земле", "земля уроднилась мне", "теперь меня с земли (планеты) ничего не ссадит", не изгладит, не истребит. Отсюда обряд, песни, цветы у всех народов, у нас-венчание; белое платье, венцы на головы брачующихся. Но это-глубже, это не обряд; обряд пришел "совсем потом" и показует не свою важность, а важность того, к чему он прикрепился. Отсюда же в древности "пир происходил", когда новобрачные уже отводились в опочивальню (в Иерусалиме-в "хуппу"), и они начинали совокупляться во время самого пира; у нас, русских, до последнего времени выносилась "в пир" и показывалась гостям снятая после совокупления сорочка новобрачной, со всеми знаками его силы и ее чистоты. Но это-не "проверка": разве психология пира такова, чтобы "рассматривать подпись на долговой расписке". Совершалось это вначале по наивной и открытой радости родителей, что крови начали уже сливаться, два рода-его род и ее род-слились в одну реку, срослись в один ствол Вечного Дерева; - что "Древо Жизни" преуспело и снесло еще яблоко. У Андрея Т. Болотова, в его "Записках", описывается подробно этот вынос рубашки новобрачной. В Смоленской губернии торжество омоченной срачицы сохраняется до сих пор в благочестивом простом народе, у мещан по городам и везде в селах. Но все это - "приложилось" В основе лежит чувство родителей, как бы вторично и более полным образом рождающихся в мире. Совокупление детей есть для родителей собственное их второе рождение Едва крови-прорвав ткани-слились, как в родителей входит метафизическое знание, что от них отделилась нить, которая связалась в узел с нитью, вышедшей из пуповины "кого-то другого", "совсем нового", "чуждого вот нашему роду" Это близко к тому, как насекомое-наездник, опустив яйцевод,- просверливает кожу куколки и опускает в тело куколки яйцо свое, из коего вылупится "я" этого наездника и будет питаться телом этой куколки Только там это-жестоко и убийственно, а здесь это благо, любящее, в наслаждение "яйцекладчиков" и в Вечную Жизнь. Отсюда же древние обычаи, что финикиянки выходили на берег и отдавались приплывавшим иностранцам, т. е.- "как тело куколки", но сладко, "принимали яйцо наездника", чтобы унести себе его в дом и там родить и вырастить Отсюда же почти везде в древности существовавшая "семейная проституция", которая на самом деле есть вовсе не отвратительное и денежное ремесло, но тоже "приятие себе в дом яйца" как некоторой абсолютной мировой ценности, что ведь, в сущности, и есть так. Потому что она никого не оскорбляла, а оскорблял, напротив, отказ иностранца, путника или гостя дать яйцо. "Как курица-побыла сутки в доме, но ничего не оставила" Это обижало, это отталкивало, это разделяло, это вводило людей в тоску и слезы. Напротив, "приняв яйцо", радовались и гоготали, как курица после яйценесения. Курина-то почему кричит? Да что она "принесла пользу миру"; более "не чужая миру"; она кричит: "Мир-мой", а "я-мировая", т е. мировая вещь, мировое лицо; я теперь "мировое существо" - в "середочках", а не "с краешку" (конец мира). Если курица чувствует, насколько ярче и сильнее чувствует человек! Дети-не верьте родителям они скрываются. Проклятое уныние склонило чело их долу Но это-тоска времени, и она пройдет. Поднимите глаза солнце восходит. Солнце жизни... Солнце улыбок... (открытие Розанова) Совокупление-каждое-единичное, и брак как нить и цепь их-всегда имеет определенный возраст. Год, месяц и день. Этот возраст равен половине суммы годов обоих совокупляющихся. Если ему 24 и ей 16, то совокупление двадцатилетнее (24+16)/2=40/2=20. Следовательно, совокуплению лет- когда ему 34 и ей 16 Или И т.д. Отсюда объясняются странные браки, даже странные любви, как и дерзкие посягновения напр., 45 и 16 дают возраст брака-30 л, но 45 и 14 " " " - 29 " 45 и 12 " " " - 28 ". И т. д. Отсюда объясняется факт, напр., об избитом (кажется, Тагиевым) инженере216. Я читал тогда: у старика Тагиева был сын, и женат он был на такой-то. Вдруг младшая, маленькая сестрица ее, говорит этой своей замужней сестре: - Знаешь, Зельма,- я буду скоро твоей матерью. Та удивилась и не поверила: но скоро оказалось правда. Оказалось, старик Тагиев (миллионер-татарин в Баку-нефтяник) сделал предложение и действительно женился на младшей сестре жены своего сына. Tee отношении себя он взял как бы внучку И был строгим и любящим мужем. Нельзя отрицать, что и она его любила, по общему инстинкту подростков: "Быть скорее большой", "скорее-вырасти". Мне приходилось наблюдать (у немцев) любящую пару, где ей было 24 (хороший рост, полное здоровье, красива), а ему не менее 66 лет (след., брак был 45 лет). Она мне (т. е. обществу при мне) передавала, как они вдвоем при зимней луне катаются на лыжах; и постоянно была около мужа, не ища другого общества. Через год у них родился ребенок. (в клинике Ел. П.) ...уже дотрагивание доставляет удовольствие, даже одна мысль. Дотрагивание кого бы то ни было, мысль о ком бы то ни было. Как же избежать "греха"? Человек окружен, как морем, им. И почему это "грех"? Какие доводы? Где доказательства? От неясности доказательств море еще мутнее, человек еще угрожаемее. Не говоря о мужчине, которому за тайной "все дозволено", но как вы убедите девушку, что ей "не дозволено", и она не может иметь детей, не "дождавшись" мужа, когда она "его ждала" до 25, до 30, до 35 лет: и, наконец, до каких же пор "дожидаться"-до прекращения месячных, когда рождение уже невозможно??? До каких лет дожидаться - это должно быть оговорено и в светских законах и в церковных правилах Ведь совершенно явно, что она должна еще до прекращения месячных "исполнить закон земли" (Бытие, кажется, 17-я глава-слова друг другу одиноких, за разрушением города, дочерей Лота, не имевших ни женихов, ни надежды на них)217. Эй, не дразните собаку на цепи. И собака- срывается. А человек повалит и конуру, да еще и искусает сторожа. (в клинике Ел. П.) Без веры в себя нельзя быть сильным. Но вера в себя разливается в человеке нескромностью. Уладить это противоречие-одна из труднейших задач жизни и личности. Полевые и лесные частицы в человеке едва ли когда-нибудь могут вовсе исчезнуть, и даже едва ли желательно, чтобы они вовсе изгладились. Все будут в смокинге, как Скальковский,- нет! нет! (одеваюсь в клинику) Мало солнышка - вот все объяснение русской истории. Да, долгие ноченьки. Вот объяснение русской психологичности (литература). Мы не зажжем инквизиции. Зато тюремное ведомство-целое министерство. (в клинике Ел. П.; курю выйдя) У социал-демократа одна тоска: кому бы угвоздиться на содержание. Старая барыня, широко популярный писатель, "нуждающийся в поддержке молодежи", певец - все годится. Не знаю, какую угрозу правительству составляют эти господа. (клиника Ел. П.; курю выйдя) Сердце и идеал было во мне моногамично, но любопытство и воображение было полигамично. И отсюда один из тягостных разрывов личности и биографии. Я был и всешатаем и непоколебим. (еду в клинику) Женщина - исподнее существо. Договаривают: "И-преисподнее". Нет, она небесное существо. (еду в клинику) Cul. ph. непонятен и невозможен вне родства, в родстве же он понятен и неизбежен, как средоточие этого родства, его источник и возбудитель, тайная его поэзия и, наконец, религия. "Cul. phal." был продиктован кем-то очень старым, "ветхим деньми". Молодому он и на ум не может придти, в молодом он возбудил бы только "смех или забавное отношение". Он смешон для братьев и сыновей, но не смешон-для родителей; смешон для дочерей, для сестер, но не смешон - "для свекра и свекрови, для тестя с тещей". Он совершенно понятен для всякого деда и бабки. "Кто дал его" (первому человечеству) - был непременно "с развевающимися по ветру седыми волосами", был око (зрение, всевидение). Всякий оплодотворяющий девушку сотворяет то, что нужно. (канон Розанова, 28 ноября) Последний момент - смятение души, смятение стихий. Так и сказано, что он "в буре". Супружество, как замок и дужка: если чуть-чуть не подходят-то можно только бросить. "Отпереть нельзя", "запереть нельзя", "сохранить имущество нельзя". Только бросить (расторжение брака. развод). Но русские ужасно как любят сберегать имущество замками, к которым "дужка" только приставлена. "Вор не догадается и не тронет". И блаженствуют. (ноябрь) (в клинике Ел. П.) Ученичество-тонкая музыка, и учительство- тонкая музыка. И вовсе не на всяком инструменте ее можно играть. Мы имеем только схемы учебных заведений. Умножение и печатание шаблонов их. Но лишь кое-где тут происходит просвещение. Просвещаются 2-3 из 500 учеников, и просвещает разве только один из 15-ти учителей. Остальное-шаблонная выделка шаблонных интеллигентов, и даже скорее это минус просвещения, чем его плюс. (в клинике Ел. П.) ...да Писарев и "Современник" и есть Нат-Пинкертон. Так же просто, плоско, такая же "новая цивилизация" и приложение "последних данных науки". И все-так же решительно и смело. Непонятно, чему Чуковский стал удивляться. (клиника Ел. П.; Чуковский год назад читал об этом лекцию: "Откуда увлекаются Нат-Пинкертоном") 218. И пусть у гробового входа Младая будет жизнь играть, И равнодушная природа Красою вечною сиять 219. Кто-то где-то услышав, заплакал. Писарев поднялся: - НЕ ПО-НИ-МА-Ю. Неописуемый восторг разлился по обществу. Профессора, курсистки - все завизжали, захлопотали, загоготали: - ГЛУ-ПО. Какое оправдание "Поэта и черни". Писарев все защищал мужиков от Пушкина, тогда как Пушкин никогда мужиков не разумел. "Чернь" ходит в лакированных сапогах и непрерывно читает просветительные лекции. "Чернь"-это Григорий Петров, Б. и Академия наук с почетным членом Анатолием Федоровичем. (в клинике Ел. П.) Неужели все, что идут по улицам, тоже умрут? Какой ужас. (переходя площадь перед цирком Чиниз, в страхе)
|
