Глава 17. Возвращаюсь из ванной с телефоном Хардина в руке

Тесса

 

 

Возвращаюсь из ванной с телефоном Хардина в руке. Он и отец сидят за кухонным столом.

 

– Детка, я с голоду умираю, – говорит Хардин, когда я подхожу.

 

Отец застенчиво смотрит на нас.

 

– Я бы съел… – неуверенно начинает он.

 

Кладу руку на спинку стула Хардина, и он отклоняет голову назад; его влажные волосы касаются моих пальцев.

 

– Тогда предлагаю вам что-нибудь себе приготовить, – предлагаю я и кладу телефон перед ним.

 

Хардин смотрит на меня с совершенно нейтральным выражением.

 

– Хорошо… – говорит он, встает и идет к холодильнику. – Ты голодна?

 

– У меня осталось кое-что из кафе.

 

– Ты расстроена, что мы сегодня напились? – спрашивает отец.

 

Я смотрю на него и смягчаюсь. Кажется, он такой сейчас, как был, когда мы с ним встретились.

 

– Я не расстроена, но не хочу, чтобы это стало обычным явлением.

 

– Этого не будет. Кроме того, ты уедешь, – напоминает он мне.

 

Гляжу через стол на человека, с которым знакома всего два дня, и не отвечаю. Вместо этого подхожу вместе с Хардином к холодильнику и открываю дверцу морозилки.

 

– Что бы ты хотел съесть? – спрашиваю я его.

 

Он осторожно смотрит мне в глаза, явно пытаясь угадать мое настроение.

 

– Курицу, например… или можем что-нибудь заказать?

 

Я вздыхаю:

 

– Давай закажем....

 

Не хочу ему грубить, но в голове у меня кружится тысяча вариантов того, что могло быть в его телефоне, раз он решил все удалить. После того как мы решаем сделать заказ, отец и Хардин начинают спор, что заказать – китайскую еду или пиццу. Хардин хочет пиццу; он побеждает, напомнив, что платить будет он. Отец, впрочем, не очень обижается, только смеется и машет руками.

 

Так странно на них смотреть. После того как мой отец ушел, я часто думала о нем, когда видела отцов своих друзей. Я создала себе образ человека, похожего на тех, кого я видела, только старше, и, безусловно, не бездомного бродягу. Я всегда представляла, как он, с портфелем, набитым важными документами, идет к своей машине и несет в руке кружку кофе. Не думала, что он будет продолжать пить, что у него не будет средств к существованию и дома. Не могу представить себе маму и этого человека ведущими беседу, не говоря уже о том, чтобы они провели в браке несколько лет.

 

– Как вы с мамой познакомились? – неожиданно спрашиваю я.

 

– В колледже, – отвечает отец.

 

Хардин хватает телефон и выходит из комнаты, чтобы заказать пиццу. Наверное… А может, чтобы кому-нибудь позвонить, а потом быстренько удалить вызовы.

 

Сажусь за кухонным столом напротив отца.

 

– Вы долго были знакомы перед свадьбой?

 

– Всего два года. Мы рано поженились.

 

Неловко спрашивать такое, но я понимаю, что у меня не будет возможности получить ответ от матери.

 

– Почему?

 

– Ты никогда не говорила об этом с мамой? – спрашивает он.

 

– Нет. Мы никогда не говорили о тебе. Если даже я пыталась начать этот разговор, она замыкалась в себе, – отвечаю я, глядя, как заинтересованность на лице отца меняется смущением.

 

– А.

 

– Извини, – говорю я, хотя и не уверена, что мне есть за что извиняться.

 

– Нет, я понимаю. Я ее не виню. – На мгновение он закрывает глаза, потом открывает их. Хардин возвращается на кухню и садится рядом со мной. – Отвечаю на твой вопрос: мы поженились так рано, потому что она забеременела тобой, а твои бабушка с дедушкой ненавидели меня и старались, чтобы она держалась от меня подальше. Так вот мы с ней и соединились.

 

Он улыбается, наслаждаясь воспоминаниями.

 

– Вы поженились назло бабушке с дедушкой? – с улыбкой спрашиваю я.

 

Мои бабушка с дедушкой, царствие им небесное, были немножко… странные. Очень странные. В моих детских воспоминаниях осталось, как меня затыкают за обеденным столом, требуют, чтобы я не смеялась, и заставляют снимать обувь, прежде чем заходить на ковры. На мой день рождения они присылали совершенно невыразительные карточки сберегательного счета, которым можно воспользоваться через десять лет, – не лучший подарок для восьмилетней девочки.

 

Моя мама была абсолютным клоном моей бабушки, только поживее. Хотя она старалась; мама тратила дни и ночи, пытаясь стать такой же совершенной, какой, по воспоминаниям, была ее мать.

 

Или настолько совершенной, насколько она ее представляла, неожиданно думаю я.

 

Отец усмехается:

 

– В некотором смысле да, назло. Но твоя мама всегда мечтала выйти замуж. Она практически приволокла меня к алтарю.

 

Он снова смеется, и Хардин смотрит на меня, прежде чем тоже усмехнуться....

 

Я хмуро поглядываю на него, вспоминая его реплики по поводу моих суждений о браке. Потом снова обращаюсь к папе:

 

– А ты был против брака?

 

– Нет. Честно говоря, я не помню; помню только, что был напуган, как всякий девятнадцатилетний пацан.

 

– И не зря. Мы видим, как это на тебе отразилось, – вставляет Хардин.

 

Я кидаю на него негодующий взгляд, но отец только отмахивается.

 

– Не то чтобы я это рекомендую, но многим молодым родителям это полезно. – Он машет рукой. – Я просто не был из их числа.

 

– А, – хмыкаю я. Не могу представить себе родителей в моем возрасте.

 

Он улыбается, давая мне понять, что готов отвечать еще.

 

– Еще вопросы, Тесси?

 

– Нет… думаю, это все, – говорю я.

Мне точно не очень уютно рядом с ним, но определенно уютнее, чем если бы на его месте сидела мать.

 

– Если захочешь узнать еще, спрашивай. А пока, если никто не против, я приму душ перед ужином?

 

– Конечно. Давай, – отвечаю я.

 

Просто не верится, что он тут всего два дня. Так много всего произошло с тех пор, как он тут появился, – Хардина отчислили или не отчислили, встреча с Зедом на парковке, обед со Стеф и Молли, стертый журнал вызовов – даже очень много. Это просто кошмар, куча вопросов постоянно растет, и кажется, что уменьшится она еще не скоро.

 

– Что-то случилось? – спрашивает Хардин, когда отец исчезает в коридоре.

 

– Ничего. – Я встаю и прохожу несколько шагов, прежде чем он меня останавливает, коснувшись моей талии и поворачивая к себе лицом.

 

– Я хорошо тебя знаю. Скажи мне, что случилось, – тихо требует он, положив руки мне на бедра.

 

Я пристально смотрю ему в глаза.

 

– Ты.

 

– Я… что? Поясни.

 

– Ты странно себя ведешь, ты удалил все сообщения и вызовы....

 

Он раздраженно морщится, потирает нос.

 

– Почему бы тебе не перестать лазить в мой телефон?

 

– Потому что ты ведешь себя подозрительно и…

 

– Так ты все-таки в нем копалась? Разве я тебе не говорил, чтобы ты так не делала?

 

Его негодование так меня возмущает, что кровь немедленно вскипает от гнева.

 

– Я знаю, что не должна копаться в твоих вещах, но ты не должен давать мне для этого причины. И если тебе нечего скрывать, что ты так беспокоишься? Я была бы не против, если бы ты посмотрел мой телефон. Мне нечего скрывать.

 

Я достаю из кармана телефон и протягиваю ему. И мгновенно вспоминаю, что, кажется, не удалила сообщение от Зеда, и начинаю паниковать, но Хардин отклоняет мою руку.

 

– Ты это делаешь просто в оправдание своего психоза, – заявляет он.

 

Его слова обижают меня. Но мне нечего сказать. То есть много есть что сказать, но слова застревают в горле. Я сбрасываю его руки с бедер и несусь прочь. Он сказал, что знает меня достаточно хорошо, чтобы чувствовать, когда со мной что-то не так. А я знаю его достаточно хорошо, чтобы определить, когда ловлю его на чем-то – будь то маленькая ложь или ставка на то, что кто-то лишит меня девственности; каждый раз происходит одно и то же: сначала он себя ведет подозрительно, а потом, когда я прижимаю его к стенке, сердится, защищается и наконец меня оскорбляет.

 

– Не уходи от меня! – бубнит он за моей спиной.

 

– Не ходи за мной! – требую я, уходя в спальню.

 

Но через секунду он появляется в дверях.

 

– Мне не нравится, когда ты лезешь в мое барахло.

 

– Мне тоже не нравится, но приходится.

 

Он закрывает дверь и прислоняется к ней спиной.

 

– Не стоит. Я их удалил, потому что… это вышло случайно. Там не было ничего, что бы заставило тебя волноваться.

 

– Волноваться? Ты хотел сказать «психовать»?

 

Он вздыхает.

 

– Я правда не хотел этого говорить.

 

– Тогда перестань говорить то, что не хотел говорить. Потому что я не понимаю, что ты серьезно говоришь, а что нет.

 

– Тогда не ройся в моем барахле. Потому что я не могу понять, могу я доверять тебе или нет.

 

– Ну ладно. – Я сажусь за стол.

 

– Ну ладно, – повторяет он, садясь на кровать....

 

Не могу решить, верю я ему или нет. Ничего не прибавилось, но и не убавилось. Может, он удалил вызовы и эсэмэс случайно, а может – потому что говорил по телефону со Стеф. Распаленное воображение развивает обрывки разговора, которые я слышала, но я не могу спросить об этом разговоре Хардина, потому что не хочу, чтобы он знал, что я подслушивала. Кроме того, он все равно не скажет, о чем они говорили.

 

– Я не хочу, чтобы между нами были секреты. Это должно остаться в прошлом, – напоминаю я.

 

– Черт, я знаю. Нет никаких тайн; ты просто сходишь с ума.

 

– Хватит называть меня сумасшедшей. Не тебе называть так кого-либо.

 

Я уже жалею о своих словах, но Хардин, кажется, не обижается.

 

– Прости, ладно? Ты не сумасшедшая, – говорит он и улыбается. – Ты просто просматриваешь мой мобильник.

 

В ответ выдавливаю из себя улыбку, пытаясь убедить себя, что все нормально, а я просто параноик. В худшем случае он что-то от меня скрывает. В конце концов я об этом узнаю, так что не стоит делать из этого такое большое событие сейчас. В итоге я все узнаю. Мысленно я повторяю эти аргументы раз за разом, пока не убеждаюсь в них окончательно.

 

Из другой комнаты кричит что-то отец, и Хардин замечает:

 

– Наверное, пиццу принесли. Ты же не собираешься злиться на меня весь вечер, верно?

 

И он выходит из комнаты, не дав мне шанса ответить.

 

Я поворачиваюсь на месте и смотрю туда, где оставила телефон. С интересом проверяю его – и конечно: еще одно сообщение от Зеда. На этот раз не стану его читать.

 

Следующий день – последний в моем старом офисе, поэтому еду на работу медленнее, чем обычно. Хочется запомнить каждую улицу, каждое здание на пути. Эта оплачиваемая стажировка стала сбывшейся мечтой. Я знаю, что буду продолжать работать на Вэнса в Сиэтле, но это место, где все началось, где началась моя карьера.

 

Когда я выхожу из лифта, Кимберли сидит за столом. Рядом с ним стоят несколько картонных коробок.

 

– Доброе утро! – щебечет она.

 

– Доброе утро, – отвечаю я не так весело, как она.

 

Чувствую себя неловко и словно на взводе.

 

– Как тебе последняя неделя? – спрашивает Ким, пока я наливаю себе кофе в пластиковый стаканчик.

 

– Да-а, точнее, последний день. Мне нужно будет уехать до конца недели, – напоминаю я ей.

 

– Ах да, чуть не забыла. Надо же! Твой последний день! Надо вручить тебе открытку, – улыбается она. – Но раз так, отдам тебе ее на следующей неделе в твоем новом кабинете.

 

Я смеюсь.

 

– А ты готова? Когда вы выезжаете?

 

– В пятницу! Новый дом уже обставлен и ждет нашего приезда.

 

Я абсолютно уверена, что новый дом Кристиана и Кимберли большой, красивый и современный, совсем как старый. Обручальное кольцо Кимберли сверкает на свету, и я невольно разглядываю его каждый раз, когда замечаю.

 

– Я все еще жду звонка насчет квартиры, – рассказываю я....

 

Ким оборачивается и смотрит на меня.

 

– Что? Ты еще не нашла себе квартиру?

 

– Я… я уже послала ей документы. Надо только договориться о деталях аренды.

 

– У тебя осталось всего шесть дней! – Кимберли в ужасе глядит на меня.

 

– Я знаю, все под контролем, – уверяю я, надеясь, что это правда.

 

Если бы дело происходило несколько месяцев назад, я бы тщательно спланировала каждую деталь, но сейчас я слишком загружена, чтобы сосредоточиваться на чем-либо, даже на переезде в Сиэтл.

 

– Ладно, если тебе потребуется помощь, просто дай знать, – предлагает она и переключается на звонящий на ее столе телефон.

 

Иду в свой кабинет по пустым коридорам. У меня не так много личных вещей, так что на сборы не должно уйти много времени.

 

Через двадцать минут после того, как я упаковываю последний ящик, раздается осторожный стук в дверь.

 

– Войдите, – громко говорю я.

 

На мгновение думаю, что это Хардин, но, обернувшись, вижу Тревора в широких джинсах и белой глаженой футболке. Я удивлена его неформальным видом, так как я привыкла видеть его в костюме.

 

– Готова к большому скачку? – спрашивает он, пока я пытаюсь поднять коробку, которую чересчур перегрузила.

 

– Да, почти. А ты?

 

Тревор подходит, забирает у меня коробку и ставит на стол.

 

– Спасибо, – улыбаюсь я, вытирая руки о свое зеленое платье.

 

– И я. Уезжаю сегодня, как только здесь все доделаю.

 

– Поразительно. Я знаю, что ты переедешь в Сиэтл, еще с момента, как мы были там в прошлый раз.

 

Чувствую, как краснею, и я вижу, что по его щекам тоже расползается румянец. «Когда мы были там последний раз», Тревор пригласил меня на замечательный ужин, а в благодарность я уклонилась от его поцелуя, а потом еще Хардин угрожал ему и толкнул. Понятия не имею, зачем я согласилась тогда с ним пойти.

 

Он смотрит на меня совершенно нейтрально.

 

– Это было интересное завершение недели. Во всяком случае, ты тоже, наверное, рада. Ты всегда хотела жить в Сиэтле.

 

– Да, не могу дождаться.

 

Тревор оглядывает мой кабинет....

 

– Конечно, это не мое дело… И все-таки: Хардин переедет в Сиэтл вместе с тобой?

 

– Нет. – Это вырывается раньше, чем я успеваю подумать. – Ну, я не уверена. Он говорил, что не хочет, но надеюсь, что он передумает… – продолжаю тараторить я слишком быстро.

 

Тревор несколько смущенно засовывает руки в карманы и прерывает меня:

 

– Почему он не хочет ехать с тобой?

 

– Я точно не знаю, но надеюсь, что он переедет, – вздыхаю я, садясь в свое кожаное кресло.

 

Голубые глаза Тревора встречаются с моими.

 

– Он псих, если этого не сделает.

 

– Он и так псих! – смеюсь я, пытаясь разрядить обстановку.

 

Он тоже смеется и качает головой:

 

– Ну, мне нужно заканчивать работу и выезжать. Буду рад увидеться с тобой в Сиэтле.

 

Он, улыбаясь, уходит, и я почему-то чувствую себя немного виноватой. Достаю телефон и пишу сообщение Хардину, между делом давая ему понять, что Тревор заходил в мой кабинет. Может быть, на этот раз Хардин так взревнует меня к Тревору, что решит переехать в Сиэтл? Это маловероятно, но не могу удержаться, чтобы не схватиться за соломинку, надеясь, что он передумает. Времени мало; шесть дней – слишком короткий срок, чтобы раздумывать. Ему придется сделать запрос на перевод, что не так уж сложно, учитывая положение Кена. Шесть дней – не такой уж долгий срок и для меня, хотя я и собираюсь в Сиэтл. Я должна там быть. Это мое будущее, и я не могу ставить в центр мира Хардина, если он не желает идти на компромисс. Я предложила вполне разумный план: мы едем в Сиэтл, и если там ничего не сложится, едем в Англию. Но он об этом не хочет и слышать. Надеюсь, поездка с его семьей, которую мы запланировали, заставит его вместе со мной, Лэндоном, Карен и Кеном заняться чем-нибудь веселым и позитивным, это не так уж сложно.

 

Но с Хардином все сложно. Звенит телефон на столе, отвлекая меня от тяжких дум о Сиэтле.

 

– К вам посетитель, – говорит Кимберли мне в ухо, и сердце подпрыгивает при мысли, что это Хардин.

 

Прошло всего несколько часов, а я уже соскучилась по нему, потому что мы далеко друг от друга.

 

– Скажи Хардину, пусть войдет. Странно, что он даже попросил тебя доложить о своем прибытии, – прошу я.

 

– Гм, это не Хардин.

 

Может быть, Хардин привез сюда папу?

 

– Это пожилой человек с бородой?...

 

– Нет… молодой парень… типа Хардина, – отвечает она почти шепотом.

 

– У него на лице есть синяки? – спрашиваю я, хотя уже знаю ответ.

 

– Да. Попросить его уйти?

 

Я не хочу, чтобы она заставляла Зеда уезжать, он ведь не сделал ничего плохого, за исключением того, что не послушался предупреждения Хардина держаться от меня подальше.

 

– Нет, все нормально. Это мой друг. Ты можешь разрешить ему войти.

 

Зачем он пришел? Уверена, что мне не стоит его слушать, но ведь что-то заставило его сорок минут крутить баранку, чтобы сообщить мне о чем-то.

 

Вешаю трубку, раздумывая, написать ли Хардину эсэмэску, что пришел Зед. Кладу телефон в ящик стола и закрываю его. Меньше всего мне нужно, чтобы Хардин примчался в состоянии, в котором не может контролировать гнев и, конечно же, устроит сцену в мой последний день на работе.

И меньше всего я хочу, чтобы его снова арестовали.