Глава третья. ЧЕМ СЕРДЦЕ УСПОКОИТСЯ.

 

 

И тут я увидела опору внутри себя. Первое твердое место, на которое можно встать.

До этого я чувствовала себя как лилипут в супе. Барахтаюсь, вокруг меня куски моркови и картошки плавают, тут ленточки капустки, а там тяжело темнеет мясо на дне. И надо торопиться, потому что вода становится горячее с каждой секундой. Но и к краю кастрюли плыть нельзя, потому что оттуда-то температура и поднимается. И понятно, что еще немного времени, закипит здесь все и будет мне конец. Так я это все ощущала. И краем сознания понимала, что что-то тут не так. Реально ощущаю конец жизни, а что меня убивает – не понятно. Эта картинка с супом мелькнула как добрый знак, что хоть юмор ко мне возвращается. А до этого я все бегала внутри себя по дурному кругу – за что мне это, за что со мной так, стоило ли меня так за все мои возможные грехи, и уж готовилась неизвестно с кем торговаться, признавать вину и баланс подводить. А потом опять – в чем моя вина, да это не справедливо. И опять, и опять до бесконечности. И думать не могу остановится, и ничего придумать не могу, чтобы не было мне так внутри плохо. Плыть в супе дальше было бесполезно. Лилипуту в супе смерть. А значит – надо перестать быть лилипутом. Раз и целиком. Я – не лилипут, с которым что-то делают, а у него нет никакой возможности что-то сделать с собой. Нужно перестать быть лилипутом, тогда станешь непомещаем в кастрюлю. Да. Верно. А практически?

Твердость во мне возникла, когда я поняла, что в этом мире несомненная правда для меня и чего точно извинять и прощать не могу и не буду. И это не обсуждается. То, что Манька с Пашкой ко всей этой лжи приплели Костика - что смерть Костика привела меня к зависти и подлости. Что смерть Костика сделала что то плохое в мире, что-то такое мелкое и тупое как зависть и месть. Вот это именно то, что вся моя душа ни при каких условиях принять не могла. Когда Костик умер, я может тогда самое страшное и одновременно самое высокое в своей жизни пережила. Я тогда как через огонь прошла. И если становилась хоть когда лучше, то именно тогда, когда меня как попалило, и сожгло во мне все. Так ясно стало, что важно, а что ерунда. Странное тогда происходило – я как будто чувствовала, что небеса открылись и он туда уходит. Что человек не только тело, и если ты человека любишь, то помогать нужно не только телу, а и тому, что в нем, душе его. А пока небеса были открыты из них сюда дуло чем-то совсем иным, чем есть здесь у нас. Это трудно словами объяснить. Но в совсем крутой момент, я чувствовала, что если только в свое горе повернусь от него, дам себе убиваться и переживать, то брошу Костика. Тогда самое главное было – это то, что с ним происходило. Он умирал. А я ближе всех к этому стояла. К его смерти. Он был главным в этот момент, и самое страшное с ним происходило. А я могла быть только рядом и помогать. И нельзя мне было тогда начать страдать. Это я бы тогда себя пожалела. И как только бы пожалела себя, то от него бы отвернулась, перестала его чувствовать и стала бы только чувствовать себя, свое горе. А мне надо было его проводить, внутри себя его провожать, сколько было можно. До черты. Я смерть тогда почувствовала, как что-то такое невероятно важное, от чего рядом все меняется. И такое великое, что сравнить даже ни с чем нельзя. Никаких своих чувств для себя у меня тогда не было. Вот тогда я и узнала, что там после жизни что-то есть. Я чувствовала, что он туда продолжает уходить, когда он здесь уже не дышал. Я рядом была все время, я все видела, так это чувствовала. И я его честно проводила, пока не поняла что все, он ушел. Это уже после отпевания в церкви. Вот еще когда в храме гроб стоял, я смотрела на него и казалось, что совершенно возможно, что вот он сейчас голову повернет и глаза откроет. И было одно место в службе, у меня вдруг слезы сами хлынули. Я повернулась, а его уже нет. Тело лежит, а он ушел. Нет больше ощущения, что может шевельнуться. Нет его, одно оставленное тело. Не чувствую. Отошел. И все поменялось. Потом самое плохое было, что я чувствовала, что воздух вокруг меня как будто жиже стал. Вот был человек, какое-то место занимал, воздух был вокруг него, а вдруг исчез в момент и на пустое место разом воздух хлынул, как с хлопком. Его не стало и то место, где раньше он находился стал воздух заполнять. И от этого воздух во всем мире стал жиже. И я это чувствовала. Жиже воздух вокруг меня, не такой густой как раньше. Жиже на тело человека. Вот тогда-то я стала себя жалеть и плакать. Но именно себя, потому что чувствовать это все было мне тяжело и физически больно. А потом уже я как-то устыдилась. Ведь я же чувствовала, что смерть, это значит ушел, а не исчез. И если я буду сейчас убиваться, то получается, как я не верю, что Костик там. А я верила и знала, что когда и мне уходить придется, то может отсюда меня и не проводит никто, но там-то Костик точно встретит. Я не только верю. Я знаю, видела, чувствовала. И все это мне может быть важнее всего на свете из того, что со мной в жизни произошло. И это я никому замарать или усомнить не дам. Я когда тогда еще на полгода в храм пришла на исповедь, стала такими словами батюшке говорить, он мне и сказал, что типа своим чувствам мы не должны доверять, через них к нам прелести могут приходить, а надо нам думать по писанию и по святым отца. А там, мол, написано, что все у Бога живы и т.д. Я больше к этому батюшке никогда не подходила. Мне то, что я сама тогда пережила дороже того, что написано. И я от этого отказываться не буду ни за что. Это мой залог Костика увидеть и что в жизни смысл есть. И что он жив.

А тут понимаешь Манька с Пашкой! Примазываются. До себя опускают, потому что по их получается, что несчастья и неприятности человека могут только хуже сделать. Вот как Пашку его облом. А значит, и я просто обязана стать завистливой, злой и мстить всем, у кого жизнь лучше. Да вся их возня с амбициями не стоят и минуты того, что тогда было. Вот он камень мой, на который я встать могу. Меня можно заставить сомневаться в себе, в том что я вела себя не так как надо бы, даже заставить самой вину свою искать, но сомневаться в важности и честности того, что было тогда – нет. Никогда. Смерть Костика меня лучше сделала, возвышеннее, что ли. Это мое достоинство. Вот оно. Оказывается, все-таки оно у меня есть. И я за это буду стоять сама насмерть. Хватит отступать. Вы теперь, когда меня бить будете, каждый раз будете слышать звук удара об сталь. Драться буду за себя и за Костика. Судьба у меня несчастная! Как же! Я своей судьбы достойно стою и враньем ее не искупаю. Так то.

Стало проясняться в голове. Вот ведь наваждение какое! Еще пятнадцать минут назад я как червяк раздавленный была. Как будто с ног сбили, и все видишь в искаженном виде. И полный бред в голове был, мысли в беспорядке скакали. А теперь стала я понемногу подниматься, и верх и низ стали возвращаться на свои места. И даже яснее видны стали. Что за фигня такая? Что это было со мной? Я как после урагана. Налетел и опрокинул. Странно…

Из зеркала на меня глянуло что-то страшное. Темные круги под глазами, никакого следа моей всегдашней румяности, и даже, кажется, живот обвис. Последнее было не плохо. Тут стало понятно, что вообще-то прошло почти четыре дня, как я домой вернулась и стала думать. Что-то я, кажется, все-таки ела, кажется, иногда задремывала, но помню смутно. Да… эк меня раскатало! Однако, нету у меня ощущения, что все закончилось. Хотя от края я отошла. Но с кое-чем разобраться все еще нужно.

С дальним кругом уже проблем нет. Что кадровички мои, что Наташка. Вся эта ситуация отличный повод провести «сезонную уборку» дорогих подружек. Санация, понимаешь ли. Так и проверим, кто нам друг, а кто просто так. И удивительно, что разговор с Наташкой меня в самое сердце тогда ранил, а сейчас так все равно, что самой странно. Мне ведь тогда стало страшно, что все они заодно против меня, что все они сейчас на меня бросятся и разорвут без всякой злобы, молча и посапывая. А сейчас знаю – не разорвут и не бросятся. А если и бросятся, то я себя разорвать не дам. Не дам и все. Да и что они могут! Это мой испуг со мной может только что-то сделать. А люди – они же ничего не могут, как и я раньше. Ничего я делать не буду с ними. Ни мстить, ни стыдить, ни исправлять. Взрослые все, а я взрослых людей не перевоспитываю. Я их наблюдать буду. И хуже того. То, что они в моих глазах себя без прикрас увидят, им будет правильным наказанием, хуже которого и не надо придумывать. Потому что они все сильные только скопом и когда кого-то в жертву приносят, как те племена. И чувствуют они себя хорошо только тогда, когда жертва ведет себя так, как ей и положено. То есть палачи должны быть спокойны и всем своим видом жертву осуждать. Мол, что бы ты, жертва ни говорила, но мы-то знаем, что вся скверна из-за тебя, что ты виновата. А правильная жертва натурально должна пытаться оправдываться, плакать, скулить и умолять, чтобы ее помиловали, потому что ни в чем не виновата до такой степени. В смысле, что, конечно, виновата, потому как никто не без греха и т.д., но вот не до смерти. А вина ее в том, что она жертва, за это-то все, с кем вчера еще шашлыки жарили у меня на даче, смотрят с осуждением и холодно головой качают. Тогда-то сценарий и сыграется правильно, тогда-то и получат палачи свое облегчение. Убьем того, у кого судьба злая, и нам от нее заразы не будет, у нас всех судьба станет добрая. Фигушки вам, а не правильная жертва! Я буду совсем не правильной жертвой. Такой не правильной жертвой, что вам тошно станет!

Как ведет себя неправильная жертва? Да очень просто. Сама себя жертвой отказывается признавать. И вину свою видеть и принимать отказывается. И переговоров о смягчении своей участи вести не будет. Потому как не о чем переговариваться. Это не суд. Это расправа. А значит, все всё и так знают, даже если не хотят так вслух называть. Жрецы хреновы! Неправильная жертва идет с гордо поднятой головой, никого ни о чем не просит, о помиловании не торгуется, и превращает все это в обыкновенную казнь. Чтобы палачи себя жрецами почувствовали, очень нужно, чтобы жертва подыграла, вела себя как надо. Без соучастия никак. А убьют так и так, не это вопрос. Так что неправильная жертва должна так сама ухитриться извернуться, чтобы не дать себя убить – из под ножа вывернуться, из веревки выскользнуть, от пули уйти. И вряд ли кто мне в этом поможет сейчас. Вокруг меня сейчас одни враги. Нет, не все такие люди в моей жизни, есть, наверное, и друзья, но сейчас не они вокруг. Так что будем прорываться и пощады ни у кого не просить. Лишнее это. Отвлекает.

Есть мне, в чем еще разобраться. Как же так получилось, что я чуть не умерла от таких, если формально посмотреть, не так чтобы страшных вещей. Ну, оболгали меня и предали, а я рассыпалась на части. Четыре дня практически была безумна. Спасибо Костику, только с мыслями о нем и выбралась. Значит, попали мне в самое больное, слабое и плохое место. И чтобы так они меня достали, я сама должна была согласна быть в том, в чем обвиняли. Я сама должна была себя считать меченой плохой судьбой и жертвой по жизни, чтобы так четко в роль впасть. Прямо как по мне сшито. Я сама в душе думала, что я такая и есть ни на что не годная неудачница. Грустно мне жилось все последние годы. Я глубоко в душе считала, что жизнь моя сплошная неудача и ничего впереди хорошего нет. Храбрилась, работала, бегала по всяческим чужим делам, только чтобы не заглянуть в себя и не увидеть, что жить мне не хочется, а мир – скучная яма дерьма. Но ведь интересно получается. Если бы это было правдой, на самом деле правдой и мир такой плохой, я бы не взбунтовалась, не стала бы сопротивляться. Если бы это была правда, что мир такой, то я бы просто обязана была завидовать и гадости делать, как они и говорили. Я бы сейчас продолжала рыдать и потом поползла бы к ним сдаваться или того хуже, признавать частично свою вину в том, в чем обвиняли, потому как это было бы правдой. Если мир такой плохой как я в душе думала, то откуда же я такая хорошая взялась. Почему я тогда не скурвилась? Глубоко в душе я думала, что жизнь унылое говно, в сознании своем я сама себе говорила, что есть смысл и мир нормальный, только надо правильно себя вести, работать и все будет хорошо когда-нибудь. И все это было во мне одновременно. И если бы меня так не ударило всеобщее предательство, я бы и не увидела в себе этот разлом. А вот теперь надо сторону выбирать. Дальше тянуть нельзя. А то вот все обстоятельства жизни уже сложились так, что больше отворачиваться и закрывать глаза, возможности не было. И есть у меня еще одно подозрение, что Господь нарочно так попустил, чтобы все это разом случилось, потому что по одному – меня бы это не пробрало, не заставило в себя честно заглянуть. А это и ответ на мой вопрос, какую сторону выбрать. Если мир говно – то Бога нет. Если мир смысл имеет, и моя жизнь в частности, то Бог есть. Но ведь по всем моим представлениям, так все события связать и так меня изощренно достать простое совпадение не могло. Значит, сам факт того, как именно меня с помощью предательства к выбору привели и есть прямой признак, что Бог есть и таким образом со мной говорит. Через события жизни. Я так вижу и чувствую, а значит, для меня это правда и есть. Так какие сомнения? Сторона у меня может быть только одна. А то, что мне так плохо было, я на Бога не в обиде. Иначе вот, честно, я бы ничего не поняла, если бы так сильно не стукнуть. По-другому со мной не получилось бы. Но ведь жива то осталась. Значит, все было не слишком.

Я вот в сознание вернулась, когда достоинство в себе обнаружила, а не поползла к обвинителям договариваться на контракт жертвы. И мы же все-таки не дикие племена, поэтому меня бы «простили» через некоторое время, и я бы еще рада была. Это если бы у меня действительно была бы злая судьба, а жизнь бессмысленная вереница никому не нужных страданий, а единственный способ отвести беду – найти конченного грешника и порешить его. Если бы я была бесами меченая и не было бы на мне милости Божьей, как на конченном грешнике, то и Бога бы тогда не было. Ничего себе, до чего я тут договорилась. А ведь это и вправду так. Если я в Бога верю, то не может быть человек скверной и жертвой. Никак, по определению. Наш Бог нам говорит, что Он всех людей любит, кто жить хочет. Нет у Бога конченных грешников, пока человек жив. Вот, Он даже Иуду не убил. А если бы даже Иуда покаялся, то и его бы простил. Но Иуда себя убил, а значит все, больше уже ничего быть не могло.

А ведь это же страшно получается. Если я себя жертвой признаю, то значит, точно в Бога не верю. Или если кого другого скверной считаю, что он самим своим существом зло несет, осуждаю его, то тоже, получается, в Бога не верю. Ну, с другими ладно, об этом не сейчас. Сейчас вот что-то очень важное я ухватила. Если я себя сама жертвой считаю, если думаю, что у меня злая судьба, не везет мне, страдалица я по жизни и это мой признак генетический, а не обстоятельства жизни, то Бог у меня злой. Уже слова кончаются и выше, может и не стоит пока задумываться. Но мораль вынести надо, это важно, я чувствую. Так, сейчас соберусь и сформулирую. Вот, так – если ты веришь в Бога, то судьбы над тобой нет. И значит, ты не можешь быть жертвой или тем, кто в жертву других приносит. Не можешь ты людей в жертвы приносить, если христианин. А если ты веришь, что судьба есть, то ты в Бога не веришь. И не христианин. И будешь жить в таком мире, где избавится от плохого можно, убив другого. Да-а-а. Как мешки таскаю. Физически устала думать. Но надо. Это мой единственный шанс. И я чувствую, все верно пока думается.

Кстати, а ведь признай я себя жертвой, это же равносильно самоубийству. Потому что сам человек может себя считать тем или этим. Его уговорить можно, заставить, голову заморочить. А стать жертвой должен сам. Сам себя назвать так и этим стать. Принять на себя такое название. Как корабль назовешь, так он и поплывет. А с людьми выходит, как сам себя назовешь, так и жить будешь. Да, круто. Но, похоже. Я считала себя в полной тайне от себя самой, несчастной, одинокой старухой, которой по жизни не повезло, с плохой судьбой и у которой ничего впереди кроме болезней и смерти. В глубине души так и считала, но бодрилась и не позволяла самой же себе на это прямо посмотреть. Сама в себе видеть это отказывалась, но так и было. Соответственно вызревало это все внутри, и со мной другие стали соответственно поступать. Поэтому и потерять не боялись, и мести моей не страшились. Употребили по назначению.

Этак я через шаг договорюсь до того, что сама Маньку спровоцировала своими печальными мыслями. Может и так, да это уже ее выбор. Мало ли кто какие печальные и плохие мысли про себя сам думает и в себе носит, а ты не провоцируйся от этого на зло. Не моя это ответственность, что кто-то увидел, что я в душе заблудилась и решил попользоваться. А Манька мне сделала зло и я с этим не согласна. И не обсуждается. Она меня в жертву принесла. А значит, нет в ней веры в Бога. И Он ей судья.

Вот сейчас я уже гораздо лучше себя чувствовать стала. Я, оказывается, все это время с трудом дышала. А сейчас вот стала чувствовать, что камень с груди ушел, и я все вздыхаю, вздыхаю и продыхиваюсь. А тело болит, как будто меня всю стискивали. Вот уж точно, вся целиком я в этой ситуации протряслась.

И кстати. А ведь можно и по-другому посмотреть на Манькино поведение. Я вот все возмущалась, что на меня все свалили. Да, это так. Но по-другому что могло бы быть? Это если бы Пашка ошибки свои осознал и изменился бы сам. И я то, на самом деле, возмущена тем, что Манька этого пути не попробовала, а пошла по легкому. А может, все дело в том, что Манька не верит, что Пашка хоть что-то понять сможет в принципе. Ведь если так спокойно и по-честному, Пашка умом не блещет. Не семи пядей, факт. Может-то как раз все дело в том, что сама Манька считает, что Пашка дурак и не научится никогда и ничему, инвалид по мозгу. И тут уже не разберешь, что сначала, а что потом – он действительно глуповат настолько, что без Маньки бы не выжил, или она его в этом убеждает, чтобы он всегда с ней был. И мне это уже не важно. А просто все, что Манька мне сделала – это от неверия, что сын ее достаточно нормальный человек, чтобы не надо было ему так про его жизнь врать, чтобы утешить. Вот и живут так вместе и выживают как могут – старящаяся Манька и сын ее инвалид на голову. Мне и жалко их сейчас, а с другой стороны, я точно понимаю, что при любом раскладе не хочу больше близко к ним подходить. Мне там больше места нет. Во всех смыслах. Бог им судья и защитник. Мне с этим не разобраться, и лезть не буду. Так что выгнали меня, и Слава Богу. Пусть живут, как могут и как получается, а мне явно дальше передвигаться по жизни надо. Только вот куда? Вопрос.

И тут меня как торкнуло. А про Крысу то я за всеми этими разговорами, совсем забыла. Аж испугалась. Это как если бы вдруг вспомнить, что кошку в машине закрыла и забыла на несколько дней. Крысу. Но нет, я так повспоминала, вроде бы ничего фатального не должно было случится от того, что я больше чем на четыре дня из жизни выпала. И телефон молчал всю дорогу.

Как выяснилось, телефоны это я сама отключила. И вызовов неотвеченных было некоторое количество. Но меня заинтересовали конкретно два номера. С Крысиной мобилы и от приятельницы моей из больницы. Так, надо в жизнь возвращаться. В душ, поесть и кое-что сделать. Надо письмо сначала написать всем клиентам, которых я на эти четыре дня без предупреждения кинула. Типа «Дорогие друзья! Приноси свои глубочайшие извинения за отмену наших встреч без предупреждения. Но наша сотрудница Якушева С.А. попала в автомобильную аварию, и мы были вынуждены закрыть офис. Сейчас, как говорят врачи, ее жизни ничего уже не угрожает, и мы свяжемся с вами в ближайшее же время, чтобы продолжить наше сотрудничество и договориться о новых встречах. Приносим свои глубочайшие извинения и надеемся на ваше понимание». Так по-западному, с достоинством и намеком, что все было очень плохо (что таки правда), а потому на нас обижаться не стоит. Форс-мажор такой. Так, порядок. Теперь в больницу. Вызревает таки у меня одна идея, кажется, плодотворная. Проверим.