ВТОРОЙ ДВОР, ИЛИ ДВОР ДИВАНА

 

Из-за строгого соблюдения тех правил, о которых шла речь в предыдущей главе, все, что мы видели до сих пор, было частично открыто для доступа. Сами работники внутренней службы никогда не считали Первый двор частью собственно дворца, и соответственно вели нумерацию дворов начиная от ворот, ведущих во двор Дивана, а не от Ворот империи. Однако, как мы узнаем через некоторое время, существовало много других, более важных законов и правил, не оставлявших сомнения в том, что порогом в жилище его величества были именно Центральные ворота и что по этой причине к ним надо было относиться с подобающим почтением.

Двор Дивана отделен от Внешнего дворца прочной стеной, известной под названием Внутренней стены, посередине которой находятся Центральные ворота. Благодаря характерной средневековой архитектуре они сразу же обращают на себя внимание и возбуждают острое желание побольше узнать об их истории и том значении, которое они имели для Сераля.

Несмотря на то что точную дату их строительства назвать невозможно, есть основания предполагать, что они были одной из составных частей дворца Мехмеда II в том виде, в каком он существовал изначально:- Безусловно, время от времени его ремонтировали и что-то меняли. Так, одна из сохранившихся железных дверей датируется 931 годом хиджры, то есть 1524–1525 годами от Рождества Христова, однако по виду, конструкции, материалу и местоположению обе створки идентичны. Две мощные восьмиугольные башни с многочисленными бойницами и коническими крышами, напоминающими щипцы для снятия нагара со свечи, располагались по обе стороны от небольшого надвратного помещения, над которым возвышалась зубчатая стена. Верх зубцов наклонный, с обоих концов он украшен небольшим орнаментом; за зубцами скрыт идущий вдоль стены проход – попасть туда можно по каменной лестнице, находящейся с обратной стороны каждой башни; этот проход достаточно широк, и в случае необходимости там можно разместить даже пушку. Ворота охранялись отрядом привратников из 50 человек, постоянно дежуривших по обе стороны ворот. Если доверять сообщениям путешественников и историков, численность охраны оставалась неизменной в течение по крайней мере трех столетий. В обязанности привратников, в частности, входило поддержание абсолютной тишины и наблюдение за тем, чтобы конюхи или слуги приехавших на аудиенцию должным образом смотрели за конями своих хозяев, пока те отсутствовали. Ведь, как говорилось выше, даже тем немногим высокопоставленным сановникам внутренней службы и послам, прибывшим с визитом, – единственным, кому разрешалось въезжать через Ворота империи в Первый двор верхом, – приходилось спешиваться и дальше идти пешком. Знание того, что посетителя ждет продолжительная церемония, начинавшаяся сразу после того, как нога визитера переступала порог дворца, не уменьшало ореола таинственности, ощущавшегося уже у Центральных ворот, а отнюдь не редкое зрелище выноса за ворота отрубленных голов вселяло беспокойство, если не малодушный страх.

Тем не менее ворота по-прежнему были местом встречи посетителей, и поэтому прежде они назывались Баб-эль-селям, или Воротами приветствий. Давайте войдем внутрь и осмотрим их. Пройдя через внешний портик – вдоль него по обе стороны сделаны ниши с местами для сидения, – увидим двойную железную дверь, украшенную рельефным орнаментом, а над ней тугру – печать империи; еще выше надпись с исламским символом веры: «Lа ilaha illa-llahu, Muhammad rasul allahi» («Нет Бога кроме Бога [Аллаха], Мухаммед – апостол Бога»). Мы сразу же оказываемся в прихожей длиной около 4,5 метра и шириной примерно 6 метров, по стенам которой развешано оружие, не представляющее особой ценности, насколько я понимаю, висевшие здесь прежде редкие образцы в настоящее время хранятся в Музее оружия, расположенном в церкви Святой Ирины в Первом дворе.

Сейчас в прихожей продают открытки и находится камера хранения фотоаппаратов и прочих вещей, которые не разрешено проносить в Сераль. По обе стороны – темные узкие проходы, ведущие в небольшие комнатки. Расположенные справа в два раза больше тех, что с левой стороны. Это объясняется тем, что число колонн у внутренней двери, через которую можно пройти в зал Дивана, неравномерно: с одной стороны пять, а с другой только три.

В более просторных комнатах справа иностранные послы и другие важные посетители дожидались аудиенции. Говорят, часто они проводили там часы, а иногда и дни, чтобы впечатлиться могуществом султана. Однако к концу XVIII века посланникам иностранных держав стали оказывать больше уважения, и, как мы увидим позже, посла провожали сразу к Центральным воротам, где предлагали передохнуть в приемной, пока чауш-баши (главный распорядитель по ходатайствам и прошениям) пройдет в Диван и доложит о прибытии гостя. В то же время наличие небольшой умывальной с туалетом делало вполне возможным даже его кратковременное проживание там. Слева расположены помещения привратников и комната главного палача. Они очень небольшие, поскольку фактически это одна, поделенная на части большая комната. Под всеми ними находилась подземная тюрьма с темницами для несчастных, вызвавших недовольство султана. Из маленьких тюремных камер в одной из башен, куда их обычно сначала отправляли, переводили в подземную тюрьму, затем в комнату палача.

Если казнили высокопоставленных сановников, то их головы насаживали на железные пики, выставленные в ряд над воротами с внешней стороны; на солнце головы постепенно чернели. Если ранг казненных был ниже паши, тогда головы складывали на всеобщее обозрение в нишах по обе стороны от главного входа – Ворот империи. Во всех случаях на стену рядом с головой вешали яфту – свиток в форме конуса, в котором крупными буквами было записано имя нарушителя закона и совершенное им преступление, с тем чтобы «это служило назиданием другим». Она оставалась на стене долго, словно длилось испытание: яфта или отрубленная голова смогут дольше противостоять превратностям климата, до тех пор пока какой-нибудь безутешный родственник не подкупит главного привратника и тот не уберет и то и другое.

От этого мрачного входа мы направимся к двору Дивана и окажемся под навесом у входа в здание, поддерживаемым десятью колоннами: восемь спереди и по одной с каждой стороны. Все, за исключением одной гранитной, из мрамора; они образуют центральную часть колоннады, с четырех сторон охватывающей практически весь двор. Описывая этот навес примерно в 1550 году, Пьер Жиль говорил: «Крыша гордо блестит золотом, она изукрашена самыми богатыми и яркими красками персидской работы». Вероятно, все это поддерживалось в отличном состоянии и постоянно ремонтировалось, поскольку всего лишь столетие спустя мисс Джулия Парду тоже восхищалась красотой навеса: «Крыша имеет заостренную форму, она увенчана сияющим на солнце полумесяцем; нижняя часть крыши решетчатая, она сделана из золоченых балок, пространство между ними ярко-голубое, все это очень напоминает пластину бирюзы. Под ногами – пол, великолепно выложенный мозаикой в шахматную клетку: судя по всему, он был задуман как отражение крыши. Пол сделан из необычных камней, связанных приготовленным особым образом раствором, – создается впечатление (по крайней мере, в том виде, в каком это находится сейчас), что для со-единения фрагментов мозаики было использовано расплавленное золото».

Однако с тех пор многое изменилось к худшему, и в наши дни. состояние этого памятника, «украшенного» современной турецкой настенной живописью, достойно сожаления.

От того места, где мы стоим, отходят четыре дорожки, окаймленные живой изгородью, кипарисами и платанами; они ведут в различные уголки двора. Здесь царит атмосфера покоя и безмятежности – судя по воспоминаниям путешественников, за долгие века это осталось неизменным. Оттавиано Бон писал: «Следующий двор по размеру несколько меньше первого, но он значительно красивее его. Тут множество изящных фонтанов, вдоль дорожек растут очень высокие кипарисы, а на лужайках пасутся газели».

Фонтанов давно нет, за исключением одного сильно разрушенного (см. план, поз. 2), газели пропали, но очарование двора сохранилось, и воспоминания о прошлом по-прежнему населяют двор тысячами призраков, которые своей безмолвностью могут соперничать с внутренней охраной эпохи могущественного Сулеймана Великолепного.

Согласно большинству современных оценок, размеры двора составляют примерно 140 метров в длину и 115 метров в самой широкой его части. Как понятно из названия – двор Дивана, – основным зданием здесь было здание Дивана, где четыре раза в неделю собирался государственный совет для отправления правосудия, приема посетителей и для решения различных как гражданских, так и религиозных вопросов. Таким образом, он объединял две ветви государственной власти – институт правления и институт мусульманства. Чуть позже мы вернемся к Дивану и более подробно опишем здание, а также расскажем о проходивших там церемониях.

Несмотря на то что вся правая сторона двора занята кухнями, он был, кроме всего прочего, местом, где проводились церемонии, и в течение своей долгой истории неоднократно являлся свидетелем важных военных, гражданских и религиозных событий. Начало войны, оценка действий султана, обрезание его сыновей и замужество его дочерей, трапеза по случаю Байрама, прием иностранных послов – все это превращали в повод для искусно организованного впечатляющего «шоу», продолжавшегося в отдельных случаях в течение многих недель. Здесь, и только здесь, в единственном месте в Серале, правительство пользовалось большей властью, чем гарем (по крайней мере, внешне); пышность придворного церемониала, великолепие и разнообразие нарядов, блеск бриллиантов на тюрбанах и оружии, развевающиеся перья страусов на плюмажах и необычные головные уборы, молчаливое и чуть ли не мрачное из-за двойного ряда янычар окружение процессии – все это было призвано продемонстрировать иностранцам могущество султана, мощь и величие Оттоманской империи.

Насколько можно определить, и местоположение и основные архитектурные особенности здания Дивана не изменились с момента строительства дворца. Он стоит на левой стороне двора, и выдающаяся правая часть «нарушает» длинную колоннаду. Здание состояло из прямоугольного зала, разделенного арочной перегородкой на две практически квадратные комнаты равного размера, каждую из которых увенчивал купол. Та, что слева, была залом заседаний Дивана, вторая предназначалась для работы с различными документами Дивана – для их подготовки, изучения и хранения. Справа находилась третья комната, немного меньшая по размерам, она использовалась главным образом в качестве личного кабинета великого визиря. Ее тоже увенчивал купол; из нее имелся отдельный выход под портик. Судя по описаниям путешественников, декоративное убранство комнаты поражало великолепием, обилием золота и драгоценных камней.

Пожар 1574 года сильно повредил Диван, и, хотя Мурад III, а после него – Селим III, восстанавливая здание, постарались вернуть ему прежний вид, можно с уверенностью сказать, что по богатству отделки оно уступало Дивану времен Сулеймана Великолепного. То же самое относится и к башне Дивана, острый шпиль которой виден из-за здания; после пожара ее восстановили и неоднократно ремонтировали. Однако в целом ее форма и местоположение остались неизменными, поэтому на гравюре 1493 года мы ее легко узнаем. Закрытый коваными железными воротами портик с чрезмерно украшенной крышей подчеркивает важность и солидность здания Дивана.

Сегодня внутреннее убранство комнат привлекает своей простотой: обычная панельная обшивка с барочными орнаментами в стиле Людовика XV легко датируется 1725–1730 годами. По периметру комнат стоят диваны; стены обшиты панелями до того места, где начинается свод.

На парусах свода еще сохранились следы настенной росписи. Особый интерес в зале заседаний Дивана представляет небольшое зарешеченное окно над креслом великого визиря, как раз напротив двери. Прежде оно находилось на одном уровне со стеной и поэтому было не очень заметно, а сейчас выдается подобно окну эркера и декорировано так же, как весь зал, – в стиле Людовика XV.

Первые султаны всегда лично присутствовали на заседаниях Дивана, однако Сулейман положил конец этой практике и повелел сделать это окошко, к которому он мог подойти незамеченным; таким образом, члены совета никогда не знали, присутствует он на заседании или нет. По этой причине заседания проходили всегда так, как будто на них присутствует султан. В то же время отказ от прежней традиции был ошибкой, которая, по мнению историков, в конечном итоге привела к падению Османской империи. В наши дни эффективность окошка по-прежнему высока, и я лично могу это засвидетельствовать: однажды случилось так, что, сидя возле него, я смотрел вниз в зал заседаний. В какой-то момент туда зашла группа туристов, и гид начал рассказывать им об истории и назначении зала. Глядя на окошко, никто из них и не догадывался, что за ним кто-то находится, – то есть что оно фактически выполняет свое первоначальное предназначение.

Чтобы получить правильное представление о Диване, нужно обязательно знать, как проходили его заседания. Как мы уже говорили, совет собирался регулярно – четыре раза в неделю: по субботам, воскресеньям, понедельникам и вторникам, а с начала XVIII века только по вторникам. Прием иностранных послов назначался обычно на воскресенье или вторник, повседневная деятельность двора в эти дни сводилась к минимуму. Более того, прием послов старались приурочить к дню выплаты жалованья янычарам – чтобы поразить иностранцев еще одной церемонией.

О заседаниях Дивана до нас дошло немало воспоминаний очевидцев, в частности фон Хаммера, д'Оссона, Меллинга и других; судя по всему, с течением времени заседания становились все продолжительнее и помпезнее. Для подтверждения давайте сравним относящийся к началу XVII века рассказ венецианского байло Оттавиано Бона о рядовом заседании совета и сделанное Меллингом в конце XVIII века непосредственно перед тем, как Диван был распущен, описание приема иностранного посла.

Читая эти отчеты, особенно Меллинга, следует помнить, что открытые заседания Дивана проводили в здании (см. план, поз. 23), примыкающем к башне Дивана (поз. 22), а прием послов– в Арзодасы (обычно его называют Тронным залом), или зале представлений (поз. 96), находящемся в Третьем дворе, сразу же за Воротами блаженства. Однако поскольку некоторые церемонии, предшествовавшие приему, проходили в Диване, а последующие – перед Воротами блаженства во Втором дворе, то фактически в церемонии приема были задействованы оба двора. В течение многих лет султан вообще не появлялся в Диване, лишь изредка он скрывался за окном эркера, куда приходил узнать, как идут дела, и взглянуть на посла, оставаясь при этом скрытым от всех.

Описание Ворот блаженства и расположенного с обеих сторон от них квартала белых евнухов будет приведено ниже.

Оба рассказа, и Бона и Меллинга, важны – ведь это описания очевидцев. Вот что Бон писал о днях открытых заседаний Дивана: «Зал, называемый Публичным Диваном, сооружен сравнительно недавно. Это квадратное помещение размером 8 на 8 шагов, спереди к нему примыкает еще одна комната, а в углу, справа от входа, – другая. Вторая комната – вход в здание – отделена от зала Дивана угловой пилястрой. Недалеко от этой двери стоят два небольших деревянных домика, предназначенные для отдыха сановников, а чуть дальше – еще один, для деловых переговоров. Этот Диван называется Публичным, потому что люди любого сословия и положения могли там собираться и публично, независимо от их общественного положения, требовать справедливого суда по каким угодно делам. Диван собирался четыре дня в неделю, которая у них заканчивается в пятницу (пятница у них праздничный день), то есть по субботам, воскресеньям, понедельникам и вторникам.

[В состав Дивана входят: ] великий визирь и другие визири-паши, два главных кади – греческий и анатолийский, три дефтердары – что-то вроде римских квесторов, их обязанности заключаются в сборе султанских налогов и выплате жалованья милиции и прочим государственным служащим Порты, нисанджи – главный казначей, запечатывающий все приказы и письма печатью султана, секретари всех пашей и других высокопоставленных сановников, а также множество нотариусов, постоянно ожидающих поручений у дверей Дивана, чиаус-паша – церемониймейстер с серебряным жезлом и его многочисленные подчиненнее – так называемые чиаусы, которые встречают, сопровождают депутации, выполняют функции охранников и т. п. Диван собирается на рассвете.

Войдя в зал, паши садятся рядом друг с другом на прикрепленную к стене скамью напротив входа, на ее правую сторону. Относительно места великого визиря эта скамья находится ниже.

На левой стороне той же скамьи сидят два кади лешиеры – сначала греческий (дело в том, что Греция считается более важной провинцией), а затем анатолийский. У самого входа справа – места трех дефтердары, а за ними в уже упомянутой комнате на полу с карандашами и бумагой в руках расположились нотариусы, в любой момент готовые сделать все необходимые записи. Напротив дефтердары, в другой части зала, тоже несколько выше относительно этой скамьи, в окружении своих помощников с карандашом в руке сидит нисанджи-паша. В центре зала стоят желающие получить аудиенцию.

Заняв места, сановники начинают выслушивать собравшихся просителей; у последних нет адвокатов, они привыкли разбираться со своими проблемами самостоятельно. Просители излагают их непосредственно великому визирю; при желании он сам может решить любой вопрос – дело в том, что ни один из пашей не имеет права по собственной инициативе высказывать свое мнение и должен ждать, пока главный визирь не задаст ему вопрос или не выберет в судьи. Последнее случается довольно часто: после того как великий визирь понял суть дела, он самоустраняется от дальнейшего разбирательства. Так, если дело относится к категории гражданских, он передает его на рассмотрение кади лешиеры, если оно связано с какими-либо денежными вопросами – дефтердары, если речь идет о клевете (это бывает достаточно часто) – то нисанджи и т. д. Таким образом он избавляется от одного дела за другим и оставляет себе только те, что имеют особую важность или международное значение.

Все заняты решением таких вопросов до полудня, когда наступает час обеда. В полдень великий визирь отдает одному из слуг приказ подавать еду. Сразу же всех посетителей выпроваживают из зала и устанавливают столы в таком порядке: один – перед великим визирем, несколько – перед пашами, которые едят вместе; всем кади, дефтердары и нисанджи тоже приносят столы. Затем слуги расстилают на коленях обедающих салфетки, чтобы те не испачкали одежду, потом дают каждому по деревянному подносу с разными сортами хлеба, причем весь хлеб свежий и вкусный, после чего подают мясо. Слуги приносят поочередно один сорт мяса за другим на большом блюде – тапсы, которое устанавливают в середине деревянного подноса. Когда одно блюдо опустошается, его заменяют новым. Обычно на обед подают баранину, мясо птиц – цесарки, голубя, гуся и кур, рисовый суп и блюда из овощей, а на десерт – разнообразные печенья и пирожные; все это съедается с огромным удовольствием. Все прочие участники заседания обедают перед этим столом, все, что им может потребоваться, приносят с кухни. Пашам и прочим высокопоставленным лицам дают питье только один раз – это шербет в больших фарфоровых чашах, поставленных на фарфоровые же тарелки или на тарелки из кожи с отделкой золотом. Остальным питья вообще не предлагают; если же они испытывают жажду, то им приносят воду из ближайших фонтанов. В то время, когда Диван трапезничает, обедают и все другие чиновники и военные, всего не менее 500 человек; им подают только хлеб и сорбу – суп. После завершения трапезы великий визирь возвращается к делам – советуется с пашами по тем вопросам, которые он считает важными, дает указания и готовится к докладу султану. Обычно отчет о рассматривавшихся на заседаниях Дивана вопросах он делает его величеству по воскресеньям и вторникам. Чтобы выслушать визиря, султан предоставляет ему аудиенцию.

Султан, тоже пообедав, приходит из своих апартаментов в Тронный зал. Заняв свое место, он велит капыджилер-киясы [главному гофмейстеру] с длинным серебряным жезлом в руке позвать к нему сначала кади лешиеры; те встают и, поклонившись великому визирю, следуя за упомянутыми выше капыджилером и чиаус-пашой с серебряными жезлами, проходят к султану, чтобы отчитаться перед ним о положении дел во вверенных им провинциях.

По завершении отчета султан их отпускает, и они сразу же направляются к себе домой. Следующим на аудиенцию приглашают дефтердары. После такого же церемониала он информирует султана об успехах своего ведомства и затем отбывает. За ним наконец наступает очередь пашей, они идут друг за другом. Когда султан находится в Тронном зале, все присутствующие сидят молча, скрестив руки и склонив голову, говорит только один великий визирь. Он излагает суть рассмотренных вопросов в той последовательности, какую считает необходимой, при этом он показывает соответствующие прошения. Затем, сложив бумаги в темно-красный шелковый мешок, он с огромным почтением кладет его рядом с султаном. Если у того нет к визирю вопросов (остальные паши хранят молчание), то все сановники уходят, за Вторыми воротами садятся на коней и в сопровождении своей свиты разъезжаются по собственным сералям. На этот день заседание Дивана закончено, что по времени может соответствовать часу, когда восходит вечерняя звезда».

Далее Бон повествует о том, что происходит, «когда послы коронованных особ подходят целовать халат султана», – тогда весь двор заполнен спагами, янычарами и прочими военными: богатые одежды, нарядные тюрбаны, разноцветные плюмажи и сверкающие драгоценные камни представляют собой великолепное зрелище.

Для сравнения давайте посмотрим, как Меллинг описывает аналогичную сцену в начале XIX века. Рассказав, как посла со всеми надлежащими почестями проводят к Центральным воротам во Втором дворе Сераля, и остановившись на значении янычарского пилафа,^[16] Меллинг коротко говорит о церемониале, предваряющем аудиенцию у султана.

Как только великому визирю сообщают о прибытии посла, султану с большими церемониями подается письменное прошение об аудиенции. Получив на него ответ, великий визирь прикладывает его к губам и ко лбу, ломает печать, читает текст и кладет документ за пазуху. Затем посла кормят обедом.

После обеда следует прием, и вот что пишет о нем Меллинг: «Посла в сопровождении его свиты, а также главного переводчика и церемониймейстеров Порты проводят во дворик под галереей между залом Дивана и Тронными воротами. Там главный церемониймейстер надевает на него соболью шубу. Высокопоставленным лицам из его свиты дают шубы попроще – из керека и каффетана, подбитые горностаем. Тем временем великий визирь переходит из зала Дивана в Тронный. Вскоре туда проводят посла с 12 или 15 основными членами его свиты; каждого опекают 2 капыджи-баши, гофмейстера. По обеим сторонам галереи, ведущей в Тронный зал, выстроились слуги и белые евнухи. Красота и пышность отделки этого зала намного превосходят важность проводящихся в нем церемоний, однако это не кажется чем-то чрезмерным, ведь этикет позволяет приближаться к трону его высочества лишь очень немногим. Трон стоит у одной из стен зала; чтобы сделать его столь богатым, восточная роскошь превзошла самое себя.

Трон напоминает античное ложе; отделка золотом и прекрасным жемчугом только подчеркивает великолепие лежащего на нем богатого покрывала; колонны сделаны из позолоченного серебра. Великий синьор сидит на троне в халате для церемоний, похожем на одеяние древних татар; его тюрбан увенчан эгретом с бриллиантами; ноги султана в желтых туфлях опираются на скамеечку. Справа от трона занимают место великий визирь и первый адмирал, слева – главные черный и бельщ евнухи. Все, включая посла, стоят. Посол, подойдя к трону, обращается с речью к его высочеству. Главный переводчик Порты повторяет его слова на турецком языке; после того как посол закончит свою речь, великий визирь от имени Великого синьора говорит ответное слово, его переводят послу. Затем последний берет из рук своего секретаря верительные грамоты и передает их мир-алему [главному хранителю знамени, начальнику гофмейстеров], а тот – первому адмиралу. Офицер вручает их великому визирю, и он кладет их на трон. Сразу после этого аудиенция заканчивается, и посол со свитой отбывают. В Первом дворе он и его сопровождающие садятся на коней и, выстроившись вдоль одной из сторон двора, наблюдают за тем, как мимо них маршируют янычары и проходит весь османский двор. Непосредственно за этим посол тем же порядком, как приехал, возвращается в свой дворец в Пере».

На гравюре Меллинга видно, что еду на трапезу в Диване приносят не из основных кухонь, расположенных на правой стороне двора, а из личной кухни султана или же из находящейся слева, специально построенной для Дивана. Хотя основные кухни вполне могли справиться с приготовлением пищи для большого количества людей, многие султаны предпочитали иметь рядом собственные. Поэтому неудивительно, что в Серале столько кухонь. Например, одна была около входа в гарем, а ту, в левой стороне двора, о которой мы говорили, вероятно, возвели специально по желанию султана. Однако она занимала лишь малую часть длинного строения слева, а остальная служила жильем для работников, приписанных к высоким государственным сановникам.

К зданию Дивана примыкает ичхазын – личная казна султана; в настоящее время там Музей оружия. Это одна из самых старых построек Сераля, возведенных, как говорят, еще Мехмедом II. Восемь куполов этого сооружения, покоящихся на трех мощных квадратных в сечении столбах, и типичные своды второй половины XV – начала XVI века без труда позволяют определить подлинность данной постройки. В связи с организацией там Музея оружия в здании были произведены незначительные переделки, в частности в дальнем углу, у главного входа в гарем; судя по всему, все остальное осталось в первоначальном виде. Здесь хранились деньги, предназначенные для нужд Дивана, в том числе средства для выплаты жалованья янычарам. Эти деньги – собранные в провинциях налоги – привозили в казначейство в мешках и держали в подвалах. По свидетельству О. Бона, где-то там хранился и гардероб султана. При чтении его записей, складывается впечатление, что казна султана и его гардероб были рядом: «Это два прекрасных здания, в цокольном этаже и в подвалах там устроены отдельные комнаты – достаточно просторные для того, чтобы разместить большое количество вещей, и, благодаря значительной толщине стен, надежные. Маленькие окошки забраны решетками, а единственная дверь в каждом из них сделана из прочнейшего железа и всегда заперта на засов; дверь казны [личной казны султана] еще и запечатана печатью султана».

Прежде чем рассказать о кухнях с правой стороны двора, посмотрим, какие строения находятся между личной казной султана и Диваном.

В дальнем углу двора, слева от Центральных ворот, мы видим небольшие скромные ворота, в настоящее время заложенные. Это Ворота мертвых: через них проносили в последний путь тела всех умерших обитателей дворца, за исключением, конечно, тех, кто нашел бесславный конец в Мраморном море и Босфоре. В стене, находящейся за этой, были такие же ворота, и через них тела выносили за пределы Сераля. Рядом с Воротами мертвых – развалины мечети и бани, построенные Бешир-агой, одним из самых известных главных евнухов; он умер в 1746 году. В Стамбуле есть еще несколько возведенных по его приказу зданий. Остаток этого большого участка земли внизу холма занят конюшнями и казармами алебардщиков.

Конюшни – когда-то это были великолепные сооружения – сейчас лежат в руинах. В свое время в помещениях на первом этаже размещалась коллекция дорогой конской сбруи. Дело в том, что это были личные конюшни султана, содержалось там 25–30 лошадей.

Как мы уже говорили в предыдущей главе, большие конюшни находились на побережье за территорией Сераля. Бон, сумевший осмотреть личные конюшни султана, пишет о невероятно богатой и красивой конской упряжи: «Там великое множество седел, уздечек, нагрудных украшений, подхвостников, усыпанных драгоценными камнями и сделанных с большим вкусом; это зрелище ошеломляет – ведь такого просто невозможно себе представить».

Тавернье полностью разделяет его мнение.

А сейчас мы подходим к кварталу алебардщиков, построенному после пожара 1574 года. Это целый комплекс, где имеется все необходимое: двор, мечеть, спальни, кофейня, бани и т. п.

Алебардщики входили во внешнюю службу Сераля, однако по роду своей деятельности были тесно связаны как с селямликом, так и с гаремом. Дело в том, что во дворце они выполняли значительную долю тяжелой физической работы: занимались рубкой дров и переносом различных грузов. Кроме того, они выполняли функции телохранителей, когда обитательницы гарема выезжали за его пределы и в прочих подобных случаях, – тогда они вооружались алебардами, чему и были обязаны своим названием. В упомянутом выше Музее оружия представлено множество различных алебард. Напомним, по-турецки алебардщики назывались балтад-жилерами; по своим обязанностям они делились на тех, кто обслуживал селямлик, и тех, кто обслуживал гарем. Первые назывались якалы («с воротниками»), вторые – якасыз («без воротников»). Работавших в гареме звали также зюлюфлы-балтаджилеры (от «зюлюф»– «завиток, локон»). Чтобы, принося в гарем месячный запас дров, они не могли видеть его обитательниц, с их высоких головных уборов свисали два фальшивых локона. Подобные «локоны целомудрия» были в Серале также у оруженосца – хранителя меча (кылычдар, или сылых-дар), главного музыканта и еще у нескольких человек. Если фон Хаммер не ошибается, то в свое время зюлюфлы-балтаджилеры были белыми евнухами, в таком случае локоны им явно ни к чему.

В казармы алебардщиков входили через небольшую калитку, всего в нескольких шагах от двери во двор черных евнухов (рядом с башней Дивана). Длинная лестница ведет на расположенную ниже террасу, где и находятся казармы. Оттуда прямой выход на узкий внутренний дворик, известный как двор Фонтана. Справа – квадратное строение, используемое как мечеть, а дальше – бани и отхожие места. Слева – семь довольно тонких, квадратных в сечении деревянных столбов, поддерживающих спальни или гостиные командиров алебардщиков. Левее, параллельно этим столбам, – большая спальня с галереей, опоясывающей все помещение; под галереей девять деревянных столбов по длинным сторонам и по три с торцов. Ближайшая к двору стена цокольного этажа отделана изразцами, цвет которых покрыт чудесным узором и по-прежнему ярок. Для того чтобы попасть на галерею над этим этажом, нужно выйти на улицу и подняться по лестнице до арки, за которой слева имеется другая лестница. Галерея – интересное сооружение: ее деревянные стены выкрашены в ярко-красный цвет, сохранились и шкафы для постельных принадлежностей. С самого центра крыши свисает огромный темный шар.

По пути назад, во двор Фонтана, слева мы замечаем небольшую комнатку с низкими диванами вдоль стен. Вероятно, там была столовая. Спустившись на несколько ступеней, мы попадаем в общую столовую алебардщиков. Это просторное квадратное помещение, по трем его стенам стоят низкие деревянные диваны-софы, под которыми сделано множество ящичков; на стене напротив двери – штук тридцать длинных узких шкафов, где, скорее всего, держали алебарды. Доктор Миллер считает, что там хранили наргиле – персидские курительные приборы. Но длина шкафчиков в три раза превышает длину наргиле; кроме того, сомнительно, что слуги такого уровня, как алебардщики, владели столь дорогими курительными приборами. В любом случае по своим размерам наргиле вполне могли поместиться в нижних ящиках. В центре комнаты стоит большая прямоугольная жаровня с полочкой для кофейников с внутренней стороны. Из-за того что в комнате маленькие окна, а снаружи растут деревья, даже в самый яркий солнечный день в помещении царит полумрак. По этой причине мне не удалось сделать хороших фотографий, однако, учитывая то, что, насколько я понимаю, эту интересную комнатку никогда раньше не фотографировали, я рискнул воспроизвести плод своих трудов (ил. 15).

Возвратившись во двор Фонтана и дойдя до его конца, мы видим лестницу, ведущую в две комнаты над банями. Судя по всему, они принадлежали командирам алебардщиков. Помещения настолько ветхие, что опасно даже попытаться зайти внутрь.

Широкая терраса с множеством кустов и деревьев (среди последних особо выделяется смоковница) тянется до конца ближайшей к основной лестнице спальни. Это верхняя часть того, что когда-то было двором перед конюшнями.

Нам осталось описать только кухни. Как можно увидеть на плане, они занимают всю правую сторону Второго двора. Это была самая крупная самостоятельная часть всего Сераля. Окруженные мощными стенами, возведенными по приказу Синана после большого пожара 1574 года, кухни стоят на том месте, где когда-то был дворец Мехмеда II. За несколько веков они претерпели незначительную перестройку; хотя многие подсобные сооружения сейчас лежат в руинах, благодаря прочности стен сами кухни уцелели (так же, как в других частях Стамбула толстые стены бань смогли выдержать пожары и землетрясения); они представляют собой один из самых замечательных образцов хозяйственных построек XVI века, дошедших до нашего времени.

В квартале не только десять больших двойных кухонь, вытянувшихся в ряд вдоль берега Мраморного моря, но и квартиры местных начальников, две мечети, бани, кладовые для провизии, жилые помещения для поваров, разносчиков блюд, кондитеров, поварят, судомоек, дровосеков, сборщиков льда, водоносов и прочих. На территории квартала сохранились остатки школы поваров, комнат музыкантов, жестяной мастерской, фонтанов для омовений и спален. Многие небольшие комнаты, предназначение которых забыто, вполне возможно, использовались в качестве комнат отдыха или столовых для различных категорий работников кухни – согласно утверждениям нескольких старых авторов, эти категории существовали обособленно друг от друга. Так, у каждого кухонного «сословия» существовали свои собственные столовые, и, например, мясники никогда не сидели рядом с жестянщиками или кондитерами. Планировка всех этих зданий была очень незатейливой; вдоль всей постройки, параллельно колоннам во внутреннем дворике, шел длинный коридор; попасть во внутренний дворик можно было через три отдельных входа.

На ближайшей к двору части квартала располагались жилые и служебные помещения для работников, а на обращенной к Мраморному морю (она была вдвое шире первой) – огромные кухни, две мечети и в самом углу, рядом с водопроводной станцией, жилье для разносчиков блюд.

Трудно, да и едва ли необходимо, более или менее точно определить, какие кухни кого из обитателей Сераля обслуживали в тот или иной период. Это объясняется тем, что, как только один автор составлял перечень помещений, все писавшие о дворце после него просто копировали этот список – то ли потому, что у них не было возможности его уточнить, то ли потому, что он внушал им такое доверие. Ниже я привожу список, который безоговорочно принимается всеми. Я не могу точно сказать, кто именно был его, составителем, но велика вероятность, что эта заслуга принадлежит нашему старому другу Бону. Его перечень (1604–1607) был без изменений переписан не только Бодье, Уитер-сом, Луи де Хейесом, но и около 1700 года Турнефо, а также Гросвенором и Мюрреем.

Вот кого, в соответствии с этим списком, обслуживали кухни:

1) султана;

2) мать султана;

3) султанш – имеются в виду кадины;

4) капы-агу;

5) членов Дивана;

6) ичогланов, или пажей султана;

7) менее важных персон Сераля;

8) остальных женщин;

9) менее важных членов Дивана.

Похоже, что никто не может более или менее точно сказать, для кого готовили еду на десятой кухне – вполне возможно, для самих работников кухни. Однако известно, что в более поздний период она была отдана кондитерам. Иногда в литературе встречаются и другие варианты распределения помещений – их приводят те немногие авторы, которые предпринимали самостоятельные попытки разобраться с данным вопросом.

Так, Тавернье, говоря о девяти кухнях, отмечает, что на тот момент (около 1664 года) фактически использовались семь из них. Это сокращение числа помещений для приготовления пищи вполне могло объясняться особыми обстоятельствами – такими, как желание султана или кадин иметь свои кухни поближе к гарему, или же тем, что матери правившего тогда султана не было в живых. Не исключено, что закрытие каких-то кухонь было вызвано стремлением сэкономить, правда, такая попытка была бы весьма нехарактерной для Сераля и, скорее всего, носила временный характер.

Безусловно, время от времени здания кухонь ремонтировали, переделывали крыши, дымоходы и купола. Сегодня кухня выглядит так: она поделена на две части – внутреннюю с низким каменным очагом в центре, дым от которого поднимался к куполу с длинной трубой, и внешнюю. В последней, находящейся рядом с коридором, был сделан купольный свод, в центре которого имелось отверстие без трубы – оно тоже могло выполнять функцию дымохода. Именно поэтому, глядя на Сераль с побережья Мраморного моря, мы видим только один ряд из десяти высоких труб. Судя по всему, трубы и купола периодически ремонтировали и перестраивали; совершенно невозможно определить, использовались ли оба типа дымоходов по прямому назначению или же один из них служил для вентиляции помещений. В 1700 году Турнефо писал: «Расположенные справа кабинеты и кухни украшены куполами, дымоходов там нет; в центре помещения разводят огонь, и дым выходит через отверстия в куполах».

На офорте А. Меллинга четко виден единственный ряд дымоходов в форме круглых куполов, на рисунке д'Оссона, опубликованном всего лишь за двенадцать лет до него, – двойной ряд дымоходов многоугольной формы, а в одном месте – даже три ряда. Поскольку оба автора пользуются репутацией надежных исследователей, правомерно предположить, что кое-какие изменения действительно производились. В 1551 году, по свидетельству Н. Николаи, в кухнях работало сто пятьдесят поваров, особое место среди них занимали те, кто готовил еду султану: «В личной кухне султана имеются отдельные очаги для предварительного и окончательного приготовления мяса, чтобы оно не имело запаха дыма; прошедшее такую обработку мясо они выкладывают на фарфоровые блюда и относят сесигнерам – тем, кто разрезает мясо на куски, подает его Великому синьору и в присутствии его величества пробует приготовленное».

Несколькими годами раньше, в 1534 году, Рамберти приводит следующий список работников кухни:

«Ашджи-баши – главный повар; у него в подчинении 50 работников. Он получает 40 асперов^[17] в день, а подчиненные – по 4, 6 или 8 асперов.

Хелваджи-баши – главный кондитер; он получает в день, а 30 его подчиненных – от 5 до 6 асперов каждый.

Часниджир-баши [главный дегустатор) заведует буфетами; он получает по 80 асперов. Утром и вечером он лично приносит блюдо Великому синьору; 100 его подчиненных-часниджиров получают по 3–7 асперов в день.

Мутбах-эмини – управляющий кухней; ему платят 40, его секретарю – 20 асперов в день.

Сто аджем-огланов перевозят на тележках дрова для дворца за 3–5 асперов и бесплатную одежду.

Десять сакков возят на лошадях в кожаных бурдюках воду; они получают по 3–5 асперов каждый».

Бон приводит много любопытных сведений о том, что ели в Серале: «Из Египта привозят огромное количество фиников, слив и чернослива – их передают поварам, и те используют фрукты для приготовления пищи как жареной, так и вареной. Меда в Порте едят невероятно много: дело в том, что его кладут во все блюда, а также в шербеты – правда, последнее делают, как правило, бедняки. Это мед из Валахии, Трансильвании и Молдавии [Румынии и части Венгрии]; воеводы [молдавские князья] часто его дарят султану. Но для стола султана мед собирают в Кандии, там он нежный и без примесей. Растительное масло, тоже используемое для приготовления пищи, поступает из Короны и Модоны^[18] в Греции; санджак-бей обязан следить за тем, чтобы его всегда было достаточно для удовлетворения всех потребностей Сераля; для султана привозят особое растительное масло без запаха из Кандии.

Сливочное масло, требующееся Сералю в изрядном количестве, везут по Черному морю из Молдавии, а также из Таны и Каффы [на Азовском море]; его упаковывают в огромные воловьи шкуры. Сливочное масло хранят в кладовых, а когда его запас превышает потребности дворца, с большой выгодой продают горожанам; свежее масло едят мало – дело в том, что турки не любят молочные продукты.

Что касается мяса, то осенью главный паша заказывает для императорских кухонь пастрому [отбитые плоские куски мяса); это должно быть мясо стельных коров – оно более вкусное и полезное. Его сушат, набивают колбасы или мелко рубят; так делают не только в Серале, но и в каждом доме. Как бы то ни было, поставка и обработка мяса находится под контролем главного паши; всего обычно закупают 400 коров.

В Серале также ежедневно съедают: овец – 200 штук; ягнят (в сезон) – 100; телят (для евнухов) – 4; гусей – 10 пар; цесарок– 100 пар; кур– 100 пар; голубей – 100 пар.

Рыбу, как правило, не едят, но если у агалары есть такое желание, то могут приготовить любую рыбу – ведь в море ее полно.

Фрукты на столе султана и вообще в Серале никогда не переводятся – их получают в дар в больших количествах, а из расположенных поблизости садов султана ежедневно приносят огромные корзины самых лучших плодов. Излишки фруктов главный садовник продает в специальном месте, где торгуют только дарами садов султана; вырученные средства каждую неделю отдают бостанджи-баши, а тот – султану. Эти деньги идут султану на карманные расходы, и он без счета раздает их своим глухонемым и шутам.

Очень интересна кухонная утварь: кастрюли, котлы и другая посуда – почти вся из меди и настолько большого размера, что просто невозможно себе представить, как все это можно содержать в таком порядке. Блюда из луженой меди, на которых подают еду, в отличном состоянии, что просто удивительно. Этих блюд там огромное количество, и Порте они обходятся весьма недешево – ведь поскольку кухни Сераля кормят такое количество его постоянных обитателей и посетителей, особенно в дни открытых заседаний Дивана,^[19] много блюд крадут.

Дефтердары хотели, чтобы их делали из серебра и чтобы ими занималось казначейство, но из-за высокой стоимости таких изделий от этой идеи отказались. Кухни потребляют многие тысячи песо^[20] дров (в Константинополе вес дров измеряется в песо), а песо равен 40 фунтам. Тридцать огромных торговых судов султана – карамуссалы – привозят дрова из его лесов по Великому [Черному] морю. Дрова не слишком дорого обходятся казне – ведь их рубят и грузят рабы».

Нет недостатка в информации на тему приготовления и способов подачи на стол турецких национальных блюд: плова, различных шербетов, столь любимых оттоманами многочисленных видов сладостей и т. п. Однако наша книга посвящена не гастрономии, и поэтому я отошлю читателя к работам Тавернье, много писавшего на эту тему, и Уайта, рассказавшего о современных способах приготовления этих блюд в своей книге «Три года в Константинополе».

Эвлия-эфенди приводит очень интересные сведения о том, как Сераль снабжался льдом, потреблявшимся в невероятных количествах. Он говорит об огромных ямах для хранения льда, о доставлявших лед слугах, которые в дни процессий носили тюрбаны изо льда, о телегах с грузом снега величиной с купол здания, а также о том, что чистейший снег с горы Олимп привозили семьдесят или восемьдесят упряжек волов. Кроме того, он рассказывает о поварах, специализирующихся на приготовлении рыбы, кондитерских изделий и сладостей, о тех, кто занимается заготовкой миндаля, фисташек, имбиря, фундука, цукатов из апельсиновой кожуры, алоэ, кофе и т. п.

Но самое известное в мире турецкое лакомство – это, конечно, рахат-лукум («дарящий горлу покой»).

Ежегодный экспорт этого продукта составляет не менее 750 тонн. Его изготавливают из сока белого винограда или шелковицы, муки, меда, розовой воды и абрикосовых ядер.

Как мы уже говорили, попасть из Второго двора в Третий можно через Ворота блаженства, непосредственно за ними, как справа, так и слева, расположился квартал белых евнухов – на его месте раньше находились большой и малый залы дворцовой школы.

Сначала я расскажу вам о Воротах блаженства. У них есть и другие названия: Акагалар капысы (Ворота белых евнухов), что объясняется их близостью к кварталу белых евнухов, а также Королевские ворота, или Ворота султана, – дело в том, что они вели в личные покои султана. Точная дата их возведения неизвестна, однако, несмотря на широкую реставрацию 1774–1775 годов, все указывает на то, что они были построены самое позднее в начале XVI века: их архитектурный стиль не претерпел никаких изменений – это двойные ворота, имеющие богато декорированный навес над входом с мраморными колоннами. Ж.-К. Флаше (1740–1755) пишет, что у здания ворот был красивый портик с шестнадцатью колоннами из порфира или змеевика, основание купольной крыши навеса позолочено и украшено рельефным растительным и цветочным орнаментом. Фасад самих ворот отделан большими панелями из полированного мрамора в тон колоннам, но, к сожалению, в настоящее время на месте панелей современные фрески ничуть не лучше тех, что сделаны на внутренней стороне Центральных ворот. Портик поддерживают шесть колонн, из них только четыре передние отдельно стоящие. Еще по шесть колонн с боковых сторон образуют колоннаду, где их всего восемнадцать. До последнего времени это была самая закрытая для посторонних и наиболее почитаемая часть Сераля. Именно здесь начинались личные покои высокопоставленных обитателей дворца, у этих ворот объявляли о вступлении на трон нового султана, их порог целовал каждый входящий. Через эти ворота выбрасывали на растерзание разъяренной толпе янычар тела главных сановников. Во времена мятежей и переворотов сюда выносили мертвых султанов. Не приводя подробностей мрачных сцен, основная роль в которых отводилась Воротам блаженства, скажем лишь, что посторонние внутрь не допускались, этот вход всегда считался личными воротами султана – только это и было известно о них официально. Народ знал лишь, что они вели прямо в Тронный зал. Например, Бон рассказывает, что они открывают путь в ту часть Сераля, куда имеют доступ только домочадцы султана и обслуживающие их рабы: «Входить в эти ворота запрещено, сделать это можно только с личного дозволения султана, и то лишь важным персонам; слуги и прочие, как, например, врачи или те, кто отвечает за провизию и кухни, могут входить туда по разрешению капы-аги – главного дворецкого султана. Он всегда на месте – ведь его покои находятся рядом с жильем его евнухов. Остальное держится в тайне, и все, что говорят о происходящем за этими воротами, – это чистой воды выдумки, потому что либо вообще ничего из жизни за воротами нельзя увидеть, либо если что-то несущественное и удается увидеть, то такое бывает только тогда, когда султан отсутствует и кто-то из его приближенных проводит постороннего в Третий двор через Морские ворота».

По словам Бассано да Зары, стража ворот состояла из тридцати евнухов; в сообщениях XVI века утверждалось, что столько их было лишь в дни заседаний Дивана, а обычно двадцать–двадцать пять. Жилые помещения для них располагали так, чтобы оттуда можно было наблюдать за обоими дворами – Вторым и Третьим. Покои капы-аги, главного белого евнуха, находились справа, а остальных – слева от ворот. Сейчас трудно сказать, что представляли собой его покои, так как в настоящее время эти помещения превращены в мастерские. Можно только утверждать, что, пройдя через небольшой дворик, попадаешь в длинный проход, где на левой стороне имеются три комнаты. В дальнем конце справа, рядом с мечетью кондитеров, находятся фонтан и умывальная комната. Все комнаты прямоугольные, какие бы то ни было следы декоративного убранства давно исчезли.

Лучше обстояли дела с общими помещениями: они не только сохранились в хорошем состоянии, но в них работают нынешние сотрудники музея, которые во время моего первого появления там спали, что-то изучали, готовили кофе и так далее, то есть занимались тем, чем занимались белые евнухи. Пройдя через небольшой дворик – такой же, как в покоях начальника белых евнухов, – я встретился с очень сердитым карликом. Он бросился ко мне, что-то крича и яростно жестикулируя, делая все, чтобы помешать мне войти. Однако имевшаяся у меня бумага была слишком убедительной, и он с мрачным видом ретировался. Сначала я вошел в большую комнату, чем-то напоминающую зал алебардщиков, только меньшего размера. Эта комната с широким балконом по периметру служила спальней охранников. Повсюду были расстелены матрацы, а некоторые, наоборот, были аккуратно скатаны, кое-где на матрацах глубоким сном спали люди. На нижнем этаже было сооружено несколько перегородок, а в дальнем правом углу на возвышении была устроена комната, предназначенная, вероятно, для евнухов более высокого ранга.

Пройдя дальше, попадаешь в общую столовую, где во время моего посещения на большой жаровне в центре зала готовилась еда. В дальнем конце слева, у стены со стороны Второго двора, ряд фонтанов для омовений, перед ними сидели несколько мужчин. Помимо этих двух комнат, там существовала небольшая третья, использовавшаяся в качестве кладовой.

У белых евнухов было пять направлений деятельности, каждая группа несла свои обязанности во внутренней службе дворца. Точно так же как черные евнухи занимались всем, связанным с жизнью гарема, белые евнухи были обязаны следить в селямлике за порядком и разнообразными занятиями его обитателей. Поскольку обычным слугам не разрешалось входить в Ворота блаженства, обязанности дворцовой челяди Третьего двора – белых евнухов и пажей султана – были поделены: преподавание в дворцовой школе и обслуживание его величества.

В XVI и XVII веках, судя по всему, существовало четыре поста главных евнухов, а с течением времени к ним прибавился пятый. Главными евнухами были: ка-пы-ага, хазынедар-баши, кылерджи-баши и серай-ага, пятым стал хас ода-баши. Сначала старшим среди них был белый евнух, капы-ага, и вплоть до возвышения черных евнухов он имел наибольшую власть. Однако даже тогда он по своему положению был равен кызлар-аге, и это несмотря на то, что отдельные его привилегии были переданы черному сопернику.

Во-первых, и это основное: капы-ага возглавлял внутреннюю службу, то есть он был личным доверенным лицом султана. Кроме того, в его ведении была дворцовая школа. Он также являлся начальником привратников, больницы и главным церемониймейстером Сераля. В первый период через него проходили все направляемые султану прошения и государственные документы; только ему дозволялось лично говорить с султаном. Со временем многие из этих привилегий были переданы главному черному евнуху – более подробно мы поговорим об этом в следующей главе. Одеяние капы-аги состояло из отделанного дорогим мехом свободного парчового или бархатного халата с очень длинными рукавами, а под ним сорочка покороче из того же материала. Пояс, желтые туфли, льняные или шелковые штаны и тюрбан с конусообразной тульей завершали костюм.

Ниже его по рангу был хазынедар-баши. Он возглавлял казначейство и руководил пажами, приписанными к хазын-оде (казне); отвечал за все ценности султана, осуществлял все выплаты по линии внутренней службы и вел тщательный учет всех расходов.

Третий сановник, кылерджи-баши, отвечал за пищу для султана и надзирал за всеми работавшими на кухне.

Четвертому, серай-аге, было поручено управлять Сералем в отсутствие султана. Кроме того, он был заместителем начальника дворцовой школы и возглавлял се-ферлы-оду, или палату военных кампаний.

В непосредственном контакте с султаном находились избранные члены хаз-оды, или внутренней палаты. В правление Сулеймана главой этой палаты был старший слуга, однако по мере того, как должность приобретала все большее значение и обязанности ее главы расширялись, руководство палатой было поручено белому евнуху, известному как хаз-ода-баши. В его функции входило удовлетворение личных нужд султана, кроме того, он являлся хранителем одного из трех перстней с печатью султана – ею он опечатывал наиболее ценные предметы, находившиеся в покоях султана, например сосуды со святой водой, в которую был опущен уголок халата Пророка. Также он отвечал за почетные шубы, предназначенные для подарков иностранным послам и другим важным особам.

Остальные белые евнухи выполняли обязанности помощников своих высокопоставленных собратьев. Полностью в их ведении находилась больница, они были и санитарами-носильщиками, и поддерживали порядок в палатах, и кормили больных.

Что касается того, откуда брали белых евнухов, то во времена расцвета Оттоманской империи с этим проблем не было – ведь в столицу привозили множество рабов обоих полов из Венгрии, Германии, Словении. Однако складывается впечатление, что число белых евнухов тогда было очень невелико и основная часть рабов, способных владеть оружием, шла на пополнение турецкого войска. Поскольку Коран запрещает кастрацию, обычно утверждают, что данная операция выполнялась за пределами Константинополя, и затем их присылали в Сераль, где обучали определенным профессиональным навыкам. Судя по тому, что в начале XVII века писал Бон, в отдельных случаях кастрацию проводили и в самом Серале: «Всех кастрируют и полностью лишают половых органов; для этого берут некоторых подаренных султану мальчиков из числа отказавшихся от своей веры, но насильно их кастрируют редко, так как главный церемониймейстер считает, что в таком случае очень велика опасность смертельного исхода. Несмотря на то что мальчикам об этом известно, их прельщает перспектива – если они выживут – стать впоследствии важными персонами. После кастрации их обучают вместе с остальными и через определенный период времени переводят из четвертой оды на службу к султану; то же самое происходит и с теми, кто не подвергся операции».

Другими источниками рабов были Армения, Грузия и Черкесия – сначала после победоносных для империи войн, затем в результате мирных переговоров; последнее было особенно характерно для Черкесии. Кстати, что касается поставок негров, то там описанная практика вообще не применялась. Караваны невольников состояли как из мужчин, так и из женщин, и очень быстро о красоте грузинок узнали все. Вскоре появилась работорговля, и по опасному Черному морю пошли в Турцию корабли с невольниками. Когда в результате военных успехов России поступление рабов из Грузии временно прекратилось, увеличился их поток из Черкесии, и небольшие суденышки, битком набитые мужчинами и женщинами для рынков Леванта, начали прибывать в Трапезунд, превратившийся к тому моменту в портовый город.

Что касается черкешенок, то они часто ехали по собственной воле, стремясь сменить крестьянскую жизнь на призрачную возможность стать женой паши или даже наложницей самого султана. Из числа невольников мужского пола евнухами по-прежнему становились очень немногие. Это объяснялось тем, что число надзиравших за дворцовыми слугами всегда было ограниченным, в отличие от постоянно существовавшей потребности в притоке черных евнухов для гарема.

После того как в 1864 году работорговцы были изгнаны из Черкесии, они просто перенесли свой бизнес поближе к Константинополю – в Румелию и в Бурсу на азиатском побережье. Когда возникала потребность в белом евнухе, его находили и доставляли по назначению, однако более широкий размах приобрела торговля женщинами, и не только для невольничьих рынков, но и для любителей-энтузиастов, которые после тщательной подготовки девушек продавали их с большой выгодой.

Несмотря на все попытки прекратить работорговлю и на принятие турецким правительством закона о ликвидации рабства в Черкесии, торговля людьми продолжалась как прежде, просто не столь открыто. Лишь какой-то огромный сдвиг в сознании нации в сочетании со снижением спроса мог положить конец системе, являвшейся составной частью социальной и религиозной жизни общества. Такой сдвиг произошел, и сегодня загадочная Турция – страна, которая смотрит на Запад, открылась для нас; однако следует заметить, что она потеряла много былого очарования и привлекательности. Если приехавшему в Константинополь нашему современнику-чужеземцу повезет и он получит редкую возможность увидеть то, чем гордился этот, возможно, самый прекрасный город на земле и что сейчас уже наполовину скрыто от глаз наблюдателя, он с негодованием отметит старания властей превратить Перу в современный деловой центр с помощью всех этих ярких безвкусных американских штучек, что уничтожает своеобразие этой едва ли не самой загадочной страны в мире.

Прежде чем начать рассказ о черных евнухах, я завершу эту главу кратким обзором архитектурных деталей различных зданий Сераля. Стоит обратить внимание на разные стили капителей колонн, в частности во Втором дворе. Это не единственное место во дворце, где можно увидеть капители, которые я бы назвал лотосовидными, – они есть в коридоре черных евнухов, во внутреннем дворике и спальнях невольниц гарема, а также во внутреннем дворике матери султана, на веранде Багдадского павильона и во многих других частях Сераля. Такую капитель узнаешь сразу по глубокому резному орнаменту в форме стилизованного лотоса. У этой капители явно имелся ранний византийский прототип; она несколько напоминает капители Бин бир дирек – цистерны 1001 колонны, хотя в данном случае за счет закругленных углов оснований капители более выпуклые. В Святой Софии капители с остроугольными основаниями можно увидеть в западном гинекее (иногда его называют гостевой галереей). Вероятно, такая форма понравилась турецкому архитектору, и он скопировал ее при создании трибуны султана (мафил-и-хумайин) и аркад масбата на большом куполе северного крыла.

Помимо построек византийского периода, такие ло-тосовидные капители есть в нескольких мечетях Константинополя, в том числе в мечетях Миримах и Рус-тема-паши, которые около 1550 года возвел знаменитый Синан. Таким образом, их также можно увидеть в мечетях Перы и Скутари.

Другая характерная для Сераля форма капители – сталактитообразная, или сотовая, напоминающая капитель, встречающуюся в Альгамбре в Гранаде. Такие капители можно найти на террасе, окружающей зал Аудиенций, в Третьем дворе и в туалетной комнате султана. Они есть и в ряде мечетей, в том числе в мечети Русте-ма-паши.

Третий, несколько модифицированный тип капители, венчает колонны портика в Третьем дворе. За исключением неоправданно утяжеленного эхина, он тоже напоминает капители Альгамбры.

Но правильно ли называть эти типы капителей турецкими? Как и во многих других случаях, турки копировали архитектурные приемы покоренных стран. Поэтому для того, чтобы выявить подлинно турецкое искусство в огромном количестве заимствований, следует подходить к этому вопросу очень осторожно. У византийских архитекторов в качестве образцов перед глазами были как коринфские, так и ионические капители. Однако с отказом от ахитрава для поддержки кирпичной арочной конструкции пришлось изобретать совершенно новую группу капителей, которая бы гармонично связала в единое целое колонну, капитель и арку. Как им удалось решить эту проблему, можно увидеть в вечно прекрасной Святой Софии.

Поначалу вообще не существовало такого понятия, как турецкое искусство, а архитектурные приемы и собственно материалы для строительства турки заимствовали в разрушенных византийских церквях, частных домах, банях и прочих постройках. Так, встречающиеся то тут, то там увенчанные капителями колонны из порфира, сиенита, змеевика, гранита и другого камня сделаны отнюдь не турками. Видоизмененные византийские капитель и арка в значительной степени стали турецкими капителью и аркой во многом, но не полностью, а вот в XVI веке появилось подлинно национальное искусство, его создателем был Синан. Он возвел не только бесчисленные мечети, больницы, библиотеки и бани, он построил и много таких скромных сооружений, как колодцы, кухни, цистерны и т. п. И все же его искусство было своего рода гибридом, получившимся в результате синтеза сирийских и армянских образцов, ставшего благодаря его гению турецким. Подтверждения этому мы неоднократно встречаем в Серале, но еще чаще–в Константинополе, Адрианополе и Бурсе.

В данной книге не стоит рассуждать, да я и не обладаю необходимыми для этого знаниями, о месте турецкого искусства относительно его предшественников как на Западе, так и на Востоке. Конечно, самостоятельность его существования нельзя ставить под сомнение, но как оценить его долг, например, перед создателями Святой Софии Анфемием и Исидором и одновременно отдать должное искусству, зародившемуся на землях Анатолии и Сирии?