От автора 13 страница

– Ты не слушай его, – как-то слишком по-дружески сказал Сенко Морготу, – он сегодня слегка чокнутый.

Моргот смерил Сенко взглядом и усмехнулся: он давно научился играть человека, который потерял семью, но не нуждается в жалости. В жалости он на самом деле не нуждался, но не по тем причинам, которые надеялся изобразить. За исключением редких и почти ничего не значащих случаев, он забывал о том, что чувствовал, не хотел вспоминать, как ему больно осознавать их смерть, и напоминания об этом не трогали его, не бередили раны.

– Лучше про рыбалку, – улыбнулся Моргот, нисколько не сомневаясь в том, что Сенко оценил его мужество и умение держать при себе свои чувства.

– Да, про рыбалку, – с радостью переключился тот на другую тему. – Мы искали тебя до полудня, между прочим. Ночью я, конечно, ничего не соображал. Утром просыпаемся – а тебя нет, Кошева с компанией – тоже. А когда Влад в кустах нашел твои кеды, мы всерьез забеспокоились. У нас, конечно, была версия, что ты по пьяни забрел куда-нибудь, но почему босиком? Пьяная логика причудлива, знаешь, но это было как-то… В общем, кеды стоят, а человека в них нет. Я не очень трепался, что Кошев сильно хотел этой встречи с тобой, но мне все это показалось особенно странным. И то, что ты чуть не утонул, мне тоже показалось странным. Я даже подумал, что тебя нарочно хотели утопить.

Моргот покачал головой:

– Я не помню. Я пьяный был. Что потом на берегу было – помню, а до этого – нет. Я даже не помню, зачем в воду полез.

– Мы сеть доставали, только ты от меня уплыл, я и не заметил. В общем, первое, что я подумал, что они тебя все же утопили. А что на самом деле случилось-то?

Врал Моргот виртуозно, но с осторожностью, и прекрасно знал, какие его слова можно проверить, а какие нет.

– Да я их девку трахнул, они скандал устроили. А я пьяный был, психанул, развернулся и ушел. Кеды забыл. Опомнился где-то в лесу, босиком… Долго искал хоть какую-нибудь дорогу. В общем, смысла уже не было возвращаться, да еще и пешком, – поехал домой.

– Мог бы позвонить, – укоризненно сказал Сенко.

– Мне и в голову не пришло, что вы меня будете искать. Я думал, Кошев вам расскажет утром.

– Слушай, а ты не врешь? – Сенко прищурился и наполнил стопки.

Моргот не боялся таких провокаций: его честный взгляд заставлял собеседника испытывать неловкость за столь глупый вопрос. Но тут он слегка просчитался – Сенко имел в виду совсем другое.

– Я не верю в совпадения. А тут их целых три: и звонок Кошева, и то, что ты чуть не утонул, и то, что ты исчез. Сдается мне, ты чего-то не договариваешь…

– Кошев меня не любит, а я не люблю его. Мы посидели в одной забегаловке, повздорили, как обычно, и после этого он решил, что я угнал его машину. Я не угонял его машины, и, думаю, мне удалось его в этом убедить, – Моргот вдруг подумал, что соврал напрасно. Если бы он прямо сказал, что сбежал, не желая связываться с четырьмя противниками, то угнанный кабриолет не бросился бы Сенко в глаза, и его бегство не стало бы третьим совпадением. А это – гораздо важней, с этим не шутят. Моргот не столько понимал, сколько чувствовал: одно лишнее слово – и его убьют за этот розовый блокнот. И, возможно, это будут люди посерьезней Кошева. А после полученной от Игора Поспелова тетради трудно не сложить два и два, если сестра-хозяйка оставила кому надо его описание. И хорошо, если просто убьют. А если сначала спросят, куда он дел эту тетрадь? Военная полиция – не гестапо, но когда речь идет о Сопротивлении, они перестают деликатничать.

Подобные мысли нагоняли на Моргота тоску и страх: он начинал нервничать и терял здравый ум. Как тогда, убегая из больницы, он не смог сдержаться и идти спокойным шагом.

Они выпили, и Моргот сказал:

– На самом деле, я от них сбежал. Очень не хотелось, чтоб они вчетвером из-за своей девки пинали меня ногами, а к этому все шло. Кошев-то таких разборок не любит, но эти три мордоворота нажрались и хотели почесать кулаки.

– Знаешь, лучше бы ты нас позвал, – Сенко поморщился – то ли от виски, то ли от внутренних переживаний. – У меня, если честно, тоже кулаки чесались весь вечер. Я не знаю, почему ребята этого не увидели, а мне это показательное выступление Кошева с шашлыками и ящиком закуски напомнило гуманитарную помощь малоимущим…

Антон, уже задремавший, неожиданно поднял голову, огляделся и произнес вполне осмысленно:

– Я чувствовал себя абсолютным дерьмом. Я пыжился и изображал непринужденность. И зажигалку Кошев у меня упер.

Он снова закрыл глаза, и голова его упала на руки.

– Он хорошо сказал, – Сенко снова поморщился. – Абсолютным дерьмом, которое пыжится. Громин, иногда мне хочется выброситься из окна. Какого черта это чмо с купленным дипломом считает себя лучше меня? Какого черта каждый норовит спросить меня: если ты такой умный, то почему ты такой бедный? И на любое мое оправдание, а тем более – на мою злость есть готовый ответ: неудачников всегда бесит чужой успех! А я не неудачник!

Сенко вдруг хлопнул кулаком по столу, как это недавно делал Антон. Только в руке у него была стопка: Моргот вздрогнул и прикрыл глаза, представив, как осколки толстого стекла впиваются Сенко в руку и на клеенчатую скатерть льется кровь. Чужая боль Моргота не волновала – он боялся крови. Стопка осталась целой, только ребром пробила клеенку. Антон не пошевелился.

– Ты-то чего стучишь? – Моргот посмотрел на Сенко исподлобья. – Расслабься. Все мы неудачники, что за пьяные истерики-то? Сидим тут и пьем шотландский виски. Я еще и закуски принес, между прочим. И скажи еще, что мы сегодня плохо живем.

– Громин, ты же понимаешь, о чем я говорю. Не прикидывайся. Мы – дерьмо, которое пыжится. Мы находим себе оправдания, мы презираем кошевых, мы делаем вид, что мы выше этого, но мы – дерьмо. А Кошев – умник, каких мало. Добрый и демократичный. Он не брезгует друзьями, у которых нет денег. Особенно если ему позарез надо встретиться с кем-то из них.

Моргот потянулся к пакету с закуской, который Сенко бросил возле холодильника, и вытащил на свет стеклянную банку.

– Расслабься, скушай лучше креветку.

– Да пошел ты… со своей креветкой… – Сенко скрипнул зубами. – Ты-то знаешь, о чем я говорю. Ты просто не хочешь об этом думать. Потому что ты не хочешь чувствовать себя дерьмом. Тебе ведь страшно чувствовать себя дерьмом!

– Я слишком мало выпил для таких рассуждений. Сенко, ты трезвомыслящий человек. Что ты устраиваешь? Или это Антон тебя вдохновил? Ищете образ врага? Одному миротворцы дорогу перешли, другому Кошев жить мешает. Я живу и радуюсь жизни, чего и вам желаю.

– Хорошо тебе, – Сенко снова налил себе одному, и, не успел Моргот что-то сказать, выпил в одиночестве, – а я в последнее время стал слишком много и слишком трезво думать. Ты считаешь, Антон не прав? Ты думаешь, у меня внутри не болит ничего, когда я на миротворцев любуюсь сверху вниз, когда на улице их встречаю?

– Ага. Не может сын глядеть спокойно на горе матери родной…

– Не может, Громин! – шепотом выговорил Сенко. – Веришь? Не может, как выяснилось! Нас обобрали. Нас до нитки обобрали и продолжают обирать. Все продали, все, что можно, продали! Во, смотри: едет покупатель! Его тачка стоит столько же, сколько три моих квартиры. Чего я только не слышал: и технологий у нас нет, и работать мы не умеем, и безработица-то нам полезна, и тупые мы, как валенки, и разруха у нас, и переход на мирные рельсы, и цивилизованное государство в один день не построишь… А на деле – вот они, ползают там внизу, как муравьи. Все в свой муравейник тащат. А наши рады стараться!

– Так за чем дело стало, Сенко? Бери автомат – и вперед! Назад к коммунизму.

– Ты можешь смеяться. Ты всегда смеешься, и я тебя понимаю. Лучше смеяться, чем плакать. Но знаешь… Я в последнее время на полном серьезе думаю: а не взять ли мне автомат?.. Я устал быть неудачником и дерьмом. Я устал пыжиться. Неудачник отличается от победителя тем, что свои неудачи валит на обстоятельства. А наши «победители» приходят и берут. То, что плохо лежит. И это мародерство называется успех. Почему бы мне им не уподобиться? Взять то, что я по праву считаю своим? С автоматом мне будет гораздо проще доказать им, что часть проданного на самом деле принадлежала мне.

– А ты глобально мыслишь, – усмехнулся Моргот. – Экспроприация экспроприаторов? Где-то я это уже слышал. Всё это давно заклеймили, как ту же самую психологию жадных неудачников.

– А мне плевать! Лучше я буду жалким неудачником с автоматом, чем жалким неудачником без него. Посмотри! Они же обнаглели! Раньше вот этот кент, – Сенко показал пальцем вниз, – прежде, чем сесть в машину, обходил ее со всех сторон, под колеса заглядывал, а теперь просто садится и едет. Они еще два года назад боялись после заката на улицу выйти, а теперь пикники устраивают по пятницам! Я бы взорвал к чертям собачьим весь авиагородок, лишь бы вместе с ними!

– А знаешь, Сенко: этих ребят из Сопротивления – их иногда убивают. Ты не боишься, что и тебя убьют? – Моргот издевательски улыбнулся.

– Нет, Громин. Уже не боюсь. Что мне светит в этой жизни? Ничего мне не светит. Твоих родителей они убили, а моих превратили в нищих. Их родители на старости лет начнут путешествовать, а мои – собирать жратву по помойкам! И меня ждет то же самое. Я, молодой и здоровый, еле-еле свожу концы с концами. Что же будет дальше?

Моргот открыл банку с креветками, достал нарезку колбасы и потянулся.

– Как вы мне надоели. Съешь креветку.

На этот раз Сенко налил им обоим и от креветки не отказался.

– Слушай, Громин, – он занюхал виски рукавом, – а на самом деле: у тебя нет никого, кто может свести меня с этими людьми?

– Какими?

– С теми, кто с автоматами…

– С миротворцами, что ли? – Моргот рассмеялся.

– Кончай издеваться. Как люди выходят на Сопротивление?

– Понятия не имею. Ни разу не думал об этом. Вербовочных пунктов в городе тоже не встречал. Может быть, их надо искать в лесах? О! Дай объявление в газету: хочу вступить в Сопротивление!

– Громин, я уже сказал, ты можешь смеяться.

– Что-то Кошев со своим ящиком закуски произвел на вас с Антоном слишком сильное впечатление. Я вот тоже привез закуски – и никакой реакции. Надеюсь, это тебе не напомнило гуманитарную помощь малоимущим?

– А то я не знаю, чем ты занимаешься… – хмыкнул Сенко. – Могу поставить десять против одного, ты угоняешь машины.

– Я? – Моргот приложил руки к груди и изобразил притворное возмущение. – Никогда в жизни.

– Слушай, угони машину у того гада, который прямо под моими окнами живет, а?

– Щас, разбегусь только, – кивнул Моргот. – Я профессионал, я такой ерундой не занимаюсь. Зачем угонять машину из авиагородка, где полно вооруженных солдат и офицеров, если можно угнать ее у того же Кошева, которого никто не охраняет? Впрочем, я бы и у Кошева машину угонять не стал – его папаша высоко летает. Проворовавшиеся чиновники лучше. Или банковские работники помельче.

– Экспроприация экспроприаторов?

– Нет, Сенко. Добыча средств к существованию, никакой идеологической подоплеки.

Зачем скрывать то, что практически очевидно?

 

Сенко заснул рано, только начинало темнеть. Моргот сначала как следует рассмотрел маленький двор миротворца сверху, потом спустился вниз и прошелся вдоль редкой железной решетки, разглядывая, как закрывается гараж, где идет провод, подводящий к нему электричество, на какой замок запирают ворота и нет ли на них сигнализации: у Моргота был «полицейский ключ», с сигнализациями он расправлялся без особого труда – «высокие технологии», которые везли с собой миротворцы, создавали вору гораздо меньше проблем, чем кондовые висячие замки.

Возвращаться к Сенко Моргот не стал, поехал домой.

 

Все утро мы играли на задворках вокзала – это было одно из наших любимых мест. Я успел прочитать остальным книгу про подвиги партизан, и в тот раз нам кружило голову желание пускать поезда под откос. Притаившись на куче угля, мы изображали диверсантов, заложивших мину на рельсах, а при приближении кого-нибудь из взрослых зарывались в этот уголь, оставляя на поверхности носы. Потом мы – снова неудачно – пробовали делать ножички из гвоздей, но ни один гвоздь, положенный на рельсы, наших ожиданий не оправдал: колесо поезда почему-то отталкивало гвоздь, а не расплющивало.

Домой мы явились к обеду. С вечера мы наварили гречки дня на три – это вышло случайно, мы не рассчитали, что крупа настолько увеличится в объеме, и получили в результате две полных кастрюли вместо одной.

Моргот сидел за столом и ел нашу гречку с сосисками, но стоило нам войти, он замер и так и не донес ложку до рта, лицо его изменилось, я бы сказал – оно вытянулось. Он поперхнулся и несколько секунд молча смотрел на нас, а потом швырнул ложку в тарелку. Честно скажу, мы не сразу поняли, в чем дело и чем его так взволновало наше появление.

– Вы чего, обалдели? – спросил он чересчур тихо и обиженно.

– А почему мы обалдели, Моргот? – Первуня, не ощущая за собой никакой вины, посмотрел на Моргота открыто и с любопытством.

– Вы вообще думаете, когда что-то делаете? – рявкнул Моргот, приподнимаясь. – На месте стойте!

– Да чего такое-то? – недовольно поинтересовался Бублик.

– Чего такое? – заорал Моргот. – Ты сам не видишь? Сбрендили совсем, ублюдки малолетние! На себя посмотрите! Где вы шлялись?

Обычно Моргот не интересовался, где мы играем: ему было на это наплевать. Да, конечно, нам приходило в голову, что мы немного перепачкались на куче угля, но мы не видели в этом ничего особенного.

– Быстро! – продолжал орать Моргот. – Все вот это дерьмо, которое на вас надето, – быстро в ванну! Будете стирать, пока все не отстираете, мля!

– Да подумаешь, Моргот… – вздохнул Силя. – Ну испачкались немножко.

– Подумаешь? Я тебе щас подумаю! Быстро разделись, я сказал! И не здесь, не посреди дороги! К ванне идите! Ну?

Мы, конечно, не боялись Моргота, хотя он мог нам и поддать, и находили его гнев не вполне оправданным, но что-то похожее на чувство вины у меня внутри зашевелилось. Одежда наша действительно была слишком черной, и угольная пыль полетела в стороны, когда мы начали стаскивать ее с себя и бросать в ванну.

– Трусы что, тоже снимать? – мрачно и обиженно пробормотал Бублик.

– Я не понял, ты еще и не доволен чем-то? – Моргот смерил его взглядом. – Ублюдки, мля… Только попробуйте это не отстирать, вы у меня без трусов до осени ходить будете! Ну куда, придурок? Куда ты чистые трусы в эту грязь пихаешь, а?

– Ты же сам сказал… – проворчал Бублик.

– Чего я сказал? Наверх давай! На колонку, мыться!

Только при попытке отмыть угольную пыль холодной водой мне в голову впервые закралась мысль, что одежду нашу теперь будет не отстирать. Если уж с рук грязь не сходит, даже если очень сильно тереть, то как же она сойдет с футболок и джинсов? Моргот поднялся наверх минут через пять, когда мы отчаялись и стучали зубами от ледяной воды.

– Навязались на мою шею, – проворчал он вполне миролюбиво, выдавая нам мыло и мочалку, – черти полосатые…

– Моргот, а оно не отмывается, – заныл Первуня.

– Да мне плевать! Отдирайте, как хотите! Хватило же ума перевозиться!

Стирка полностью подтвердила мои опасения: уголь не отстирывался. Вода в ванне почернела, и мы поменяли ее три раза, но черные пятна только расползлись по джинсам и футболкам густым темно-серым налетом.

– Как же теперь в таком грязном ходить? – сокрушенно покачал головой Первуня, выуживая из горячей пенящейся воды некогда белую футболку с нарисованным на ней жирным котом.

– Никак, – зло ответил ему Бублик. – Нас в таком виде точно за беспризорников примут, так что стирай.

Моргот одевал нас аккуратно и заставлял следить за собой, мы действительно не выглядели беспризорниками, напротив, могли дать фору многим ребятам, живущим с родителями.

Конечно, у нас была смена одежды: майки, рубашки, свитеры и спортивные штаны. Но в спортивных штанах мы ходили дома, а рубашка заменить футболку не могла. Мне было очень жаль моей футболки – голубой, со смешным мультяшным волком на груди. Но совсем плохо мне стало, когда я подумал, что Морготу придется купить нам новые футболки и джинсы: я не разделял той легкости, с которой он относился к деньгам. Не то чтобы я стеснялся жить за его счет – мне как-то не приходило это в голову, и обузой я себя, как ни странно, не считал. Мы как будто заключили негласный договор о том, что Моргот дает нам деньги на еду и покупает нам одежду по мере того, как мы вырастаем из старой. Но тут мне стало стыдно: ведь из футболки я еще не вырос! Это прибавило мне желания непременно вещи отстирать, и я принялся за дело с удвоенной силой.

Первым захныкал и захлюпал носом Первуня, в чем не было ничего удивительного. Однако к тому времени и у меня пощипывало в носу: никакие усилия не помогали! Я стер костяшки пальцев, их разъедал порошок, а футболка так и оставалась темно-серой. Моргот давно ушел в свою каморку, вода постепенно остывала, и хныканье Первуни превратилось в горькие и искренние слезы, когда я заметил, что и Силя украдкой протирает глаза. Мрачный Бублик, закусив губу, с остервенением тер джинсы и как-то странно время от времени запрокидывал лицо вверх. Признаюсь честно, я не выдержал, и слезы сами закапали из глаз, как я ни старался их удержать: мне было жалко мультяшного волка, Моргота, который, я знал, купит нам новую одежду, но больше всего – самого себя, потому что бросить стирку я не мог, а сил на нее не осталось.

В общем, когда к нам пришел Макс, мы все вчетвером ревели самым позорным образом, роняя слезы в грязную, остывшую воду, воняющую стиральным порошком. Нам даже не хватило сил хором крикнуть «Непобедимы», мы лишь вяло вскинули кулаки в ответ на его приветствие.

– У… – протянул Макс. – Целую ванну наплакали? А я пирожков принес, с черникой, но вам, похоже, не до пирожков.

Видимо, все остальные, как и я, тоже вспомнили о том, что так и не пообедали, потому что вой наш тут же стал гораздо громче.

Макс заглянул в ванну, двумя пальцами приподнял над водой футболку Бублика, покачал головой и позвал:

– Моргот!

– Ну чего? – Моргот появился на пороге каморки, зевая и потягиваясь.

– Ты издеваешься над детьми, я правильно понял? – усмехнулся Макс и плюхнул футболку обратно в воду.

– Это дети издеваются надо мной, – прошипел Моргот, включая чайник.

– Моргот, у меня пальцы все ободрались… – громко взвыл Первуня, ощущая рядом надежное плечо доброго Макса. – Вот, смотри!

– Да плевать мне на ваши пальцы, – фыркнул Моргот, усаживаясь за стол.

– Моргот, это несерьезно, – Макс посмотрел в ванну еще раз, – надо было хотя бы прокипятить, что ли.

– Кипятите, кто вам мешает? – Моргот пожал плечами.

Мы с радостью уцепились за новую идею, Макс помог нам поменять воду, включил кипятильники, вытер наши слезы, заклеил пальцы пластырем и усадил за стол – есть пирожки с черникой. Мне еще не исполнилось одиннадцати лет, но я отчетливо помню свою мысль: если вещи не отстираются, то отнюдь не Макс, каким бы он ни был добрым, будет покупать нам новые. Это была довольно злая мысль, мне стало обидно, что пожалел нас вовсе не Моргот. Впрочем, он никогда нас не жалел; наверное, поэтому мы и были так привязаны к нему: каждому из нас довелось столкнуться с жалостью к бедным сироткам, так же как и с безжалостностью мира к нам, поэтому мы острее чувствовали и лучше других ценили не жалость, а нечто совсем другое, настоящее, осязаемое, то, для чего мне трудно подобрать правильное слово. Моргот мог называть нас ублюдками, которые навязались на его шею, но мы-то отлично понимали: за этими словами ничего не стоит. Он относился к нам, как к данности, перед ним словно не стояло выбора – жить с нами или жить без нас, он не предполагал благодарности за свою заботу, напротив, делал все, чтобы мы этой благодарности не ощущали. И наше отношение к нему не отягощалось чувством долга, мы просто любили его.

 

– Ну? Как дела у «лесных братьев»? Фронт уже развернули? – издевательски начал Моргот, когда они с Максом вышли из подвала и расположились на лавочке, сколоченной Салехом у южной стены. Салех называл ее завалинкой.

– Надеешься, что я буду оправдываться? – улыбнулся Макс. – Не буду. Я передал твои материалы куда надо, и сегодня утром мне прислали записку. Знаешь, от кого?

– Не иначе от вечно живого Лунича, – хмыкнул Моргот. – С чего бы ты так светился!

– Ну, не от самого Лунича, конечно, но Лунич заинтересован в этом деле, сильно заинтересован. Нам поручают три конкретные задачи: найти представителя покупателя, с которым Кошев ведет переговоры, забрать с завода все чертежи, пока их не успели передать покупателю, и найти место, где находится оборудование цеха.

– Нам – это, простите, кому? – осклабился Моргот.

– Нам – это тебе и мне, – кивнул Макс.

– Макс, ты же знаешь, я не люблю поручений. И с каких это пор Лунич отдает мне распоряжения?

Моргот искренне полагал, что на передаче информации о продаже цеха его миссия закончится, что младшим Кошевым заинтересуются люди посерьезней Макса, и этого будет вполне достаточно, чтобы прищемить Виталису хвост.

– Не передергивай.

– Нет, Макс, я чего-то не понял… Я что, уже состою на службе? И давно?

– Погоди. Не ерепенься. Я передал твое предупреждение о привлечении войск к борьбе с Сопротивлением, и тобой на самом деле заинтересовались в качестве аналитика.

– Ты чё, с ума сошел? – Моргот даже привстал. – Да катись ты подальше со своим Сопротивлением! Заинтересовались, мля! В список включили, досье составили?

– Морготище, прекрати истерику, – Макс сжал губы, – списков не существует. Никто тебя не принуждает. Если придет в голову что-нибудь подобное, просто скажи мне, и больше ничего не нужно.

– А я не хочу, чтобы мной кто-то интересовался! Мне дорого стоило жить так, чтобы меня никто не трогал, чтобы никто не знал, где я живу и чем занимаюсь. И тут, понимаешь, мной заинтересовались!

– Да прекрати ты орать! Я даже фамилии твоей не называл! Подумай лучше, как мы будем доставать чертежи и искать цех!

– «Мы»? – Моргот скривился еще сильней. – А кроме нас с тобой, в Сопротивлении есть кто-нибудь еще? Или ты у товарища Лунича один остался? Кстати, у меня есть два чудика, которые спрашивали, нет ли у меня знакомых вербовщиков, которые выдадут им автоматы и покажут, в кого стрелять.

– Серьезно?

– Совершенно. Два моих однокурсника, – Моргот отвел глаза.

– Потом скажешь мне фамилии и адреса, мы их проверим по своим каналам, – Макс кивнул так серьезно, что Морготу захотелось рассмеяться.

– Объявление в газету подайте: производится дополнительный набор в коммунистическое подполье на конкурсной основе. Набор производится по адресу… Засланных казачков просят не беспокоиться.

– Тебе смешно, а люди к нам идут, – вспыхнул Макс.

– Что-то не заметно. Расскажи мне, как я буду узнавать, с кем Кошев ведет переговоры? Я должен раздобыть приборчик, читающий мысли Кошева, или притащить его сюда, поставить утюг ему на брюхо и спросить, кому он собрался продавать цех?

– Моргот, ты же вор, – Макс сказал это так смущенно, как будто боялся Моргота оскорбить, – придумай что-нибудь.

– Я не медвежатник, а угонщик. Я умею быстро бегать, лучше всех в этом городе вожу машину и знаю много проходных дворов и проездов. И как мне это поможет раздобыть чертежи?

– Ты спишь с секретаршей Кошева, этого мало? – Макс вздохнул.

– Ну я же сплю с секретаршей, а не с Кошевым, правда? Она ничего толком не знает, она про этот цех вообще не слышала! И потом, она мне надоела хуже горькой редьки! Она такая правильная, что меня тошнит! Ее даже ущипнуть не за что, она даже целоваться толком не умеет!

– Укради у нее ключи. Она же наверняка имеет ключи от приемной и от кабинета шефа.

– Ну? – Моргот посмотрел на Макса, как на дурачка. – И что дальше? Украсть у нее пропуск, загримироваться под ее фото и пройти через вертушку? Как-нибудь ночью, когда на заводе никого не будет? Не говори чушь. Так дела не делаются, это тебе не дешевый боевичок, а я не суперагент.

– Суперагенты занимаются вещами поинтересней, а это для нас – рядовая операция. У нас таких операций несколько десятков в разработке, так что не надо… Не боги горшки обжигают.

– Да ну? Несколько десятков! – Моргот сдвинул брови, покачал головой и прищелкнул языком. – И сколько человек искало опоры виадука, прежде чем его взорвать?

– Виадук был взорван, когда на сортировке стоял состав с пусковыми установками для ракет. И диспетчер, который устроил для нас задержку этого состава, арестован. Возможно, его уже нет в живых. И это не повод для шуток, честное слово! Он знал, что его вычислят сразу же, он знал – и все равно на это пошел!

– Да ну? Ты думаешь, меня вдохновит его пример? – усмехнулся Моргот. – Не вдохновит! Я не понимаю этой жертвенности, я не вижу в ней смысла. Через неделю сюда придет новый состав с точно такими же пусковыми установками, миротворцы от этого не обеднеют, уверяю тебя!

– Ты… Ты не понимаешь главного, Моргот, – Макс посмотрел на него с жалостью. – У нас есть только один способ победить. Нам нечего им противопоставить, кроме наших жизней. И это единственное, чего они не понимают и с чем не умеют бороться: с жертвенностью, с нашей готовностью умереть, если надо. Они сами умирать не готовы, поэтому мы их сильней.

– А я умирать не собираюсь, Макс. И противопоставлять им свою готовность умереть не стану. Так что считай, что я их слабей, и таких, как я, – миллионы. А таких чокнутых, как вы, – единицы. Поэтому они и ставят свои ракеты где хотят, и вывозят отсюда все, что им заблагорассудится.

Макс опустил голову и сцепил руки в замок.

– Да, Морготище, ты прав… Именно поэтому. И я ничего не могу с этим сделать. Я не могу уговорить человека умереть, собственно, я и права такого не имею. Каждый решает сам.

– Да ладно, Макс! – Моргот подтолкнул его в бок. – Кончай. Вот скоро вы развернете фронт…

– Перестань издеваться! Я не вижу в этом ничего смешного!

– А я разве говорю, что это смешно? Я говорю, что это бесполезно, – Моргот пожал плечами.

– Вот именно. И все же… Даже если это бесполезно, даже если это ничего не меняет, я все равно готов умереть, понимаешь? Я ненавижу их так сильно, что готов умереть только для того, чтобы они поняли, насколько сильно я их ненавижу! И я не понимаю, почему ты не испытываешь такой же ненависти.

– Я опираюсь на здравый смысл. Я не пытаюсь изменить того, чего не могу изменить. И тебе того же желаю.

– О каком здравом смысле ты говоришь? – Макс вскинул голову. – Ты что, вообще ничего не желаешь чувствовать? Я ведь… Я ведь твою маму вспоминаю всегда, твоего отца… Они бы…

Моргот чуть повернул голову в сторону Макса и тихо сказал:

– Заткнись.

Он бы не ответил так никому, он бы сыграл что-нибудь, но Макс много раз видел его без маски: Моргот ничего не терял, появляясь перед другом детства таким, каким был на самом деле.

 

– Скажите, вы хоть немного гордитесь своим сыном? – спрашиваю я этого угрюмого человека в военной форме. Он прямой, как и положено военному, у него узкое лицо и тонкая кость, и это не вяжется с его выправкой. Взгляд его тяжел, он долго не смаргивает, и кажется, что он пытается увидеть тебя насквозь.

– Я не могу ответить на этот вопрос. Я любил своего старшего сына, несмотря ни на что.

– На что? – я ревную к этому человеку его жену, и я не могу быть к нему объективен. Мне хочется быть вызывающим и наглым.

– Какая разница? – усмехается полковник в отставке. – Я не мог простить ему того, что он не такой, как я. Но со временем я понял, верней, моя жена сумела меня убедить: дети могут быть не похожими на нас, но от этого они не перестают быть нашим продолжением. Да, я хотел видеть его офицером, но ему еще не исполнилось и пяти лет, когда я понял, что офицера из него не получится. Офицера в том смысле, в котором его понимаю я, а не такого, которыми кишела наша армия накануне моей отставки. Моя жена хотела девочку, она и второго ребенка родила в надежде, что родится девочка… Перед рождением Моргота у нее и имя для девочки было заготовлено: Маргарита. Так и появилось это несуразное имя. Она чуть было не записала его Марготом, но я ее остановил. Ей было тогда чуть больше двадцати…

– Расскажите, каким он был?

– Я не стану отвечать на этот вопрос. Я, собственно, ничего о нем не знал. Я видел внешнюю сторону, которая ровным счетом ничего не значит, как выяснилось. Я передал ему эстафету, и это главное. Я сумел сделать это, хотя мне казалось, что это невозможно.

Он знает, что произошло. Он знает, чем закончилась эта история, и я очень хочу спросить, откуда мертвые узнают, что происходит после их ухода, но я не могу спросить об этом. Хотя… Единственный человек, который не побоится ответить мне на этот вопрос, единственный человек, который может посмотреть в лицо своей смерти без страха, отметая иллюзии, – это сидящий передо мной полковник в отставке. Его тяжелый взгляд безжалостен не только ко мне: полковник не знает жалости и к себе самому. И я постепенно понимаю, что он достоин своей жены и моя ревность смешна. Впрочем, она смешна сама по себе, вне личности счастливого «соперника».

А еще, глядя в его лицо, я думаю о том, что Моргот не мог быть его сыном; я, витая в выдуманных мною мирах, понимаю: Моргот скорей демон, запертый на земле, случайно оказавшийся воплощенным в телесной оболочке сына этого человека, но совсем другой сущности, совсем другого происхождения. Слишком велика разница.