От автора 19 страница

Я посмеиваюсь, представляя себе эту сцену.

– Моргот остановился и вернулся за столик. После этого и был разработан план, как мне познакомиться со Стасей. Что же до обольщения, Моргот сказал, что ничего из себя изображать не надо, кролики любят таких вот добрых молодцев, которые в присутствии девушки не могут связать двух слов. В итоге мы договорились, что я буду страховкой на случай, если Стася окончательно разорвет с Морготом отношения. Он будет ей звонить, а я познакомлюсь с ней и попробую подружиться. Моргот на это сказал: «Во-во. Подружиться. Это ей подходит больше. А я с девочками не дружу». Он смеялся над ней и надо мной. Я даже не предполагал тогда…

Макс вздыхает, сцепляет руки замком и опускает голову. На его лице застывает улыбка, немного застенчивая, счастливая и горькая одновременно.

– Я нравился женщинам, чего греха таить… – говорит он, – но они быстро понимали, что́ я из себя представляю, и вертели мной, как им нравится. Я был для них чем-то вроде игрушки, эффектного трофея, которым не стыдно похвастаться перед подругами. И только. Скромные девушки, которые мне всегда нравились, никогда не смотрели в мою сторону, я не знаю, почему… Меня обычно подцепляли девушки энергичные… Когда я увидел Ее, я… я растерялся. Я не предполагал, что она такая маленькая, такая хрупкая… Я не думал, что собью ее с ног. Я испугался. Я никогда не забуду этого мгновения, когда я в первый раз увидел ее глаза, ее лицо… Моргот показал мне ее из-за угла, со спины, и я, пока не помог ей подняться, ее лица не видел. Она показалась мне очень красивой. Не той красотой, которую лепят на рекламные плакаты, нет. Таких, как она, любят всю жизнь.

Я киваю. Стася – очень милая девушка. Я бы не назвал ее красивой или некрасивой. Она именно мила. Она… очаровательна, хотя формально черты ее лица можно назвать неправильными.

Их банальные слова, тысячи раз повторенные человечеством, их взгляды, неотличимые от миллионов взглядов их предшественников, их вздохи, описанные сотнями книг, остаются необыкновенными для них самих. Все влюбленные одинаковы. Смешны и прекрасны.

 

«Сегодня мы провожаем в последний путь нашего коллегу, выдающегося журналиста-международника Анджея Хитрова. Двадцать лет он проработал на нашем канале, двадцать лет, каждое воскресенье, выходила в свет его “Международная жизнь”, собирая у экранов миллионы зрителей. И смерть его, внезапная и загадочная, не оставила равнодушными его коллег. Смотрите на нашем канале журналистское расследование: “Анджей Хитров – последний репортаж”.

(На экране – отрывки документального фильма, сменяют друг друга лица коллег известного журналиста).

– Анджей ненавидел коммунизм, он боролся с ним по мере сил и возможностей.

– Его фильмы только кажутся лояльными к режиму Лунича, на самом деле их насквозь пронизывает тонкая ирония человека, в совершенстве владеющего эзоповым языком.

– Лишь в последние несколько лет он получил возможность говорить правду открыто, но годы, проведенные в застенке, каким являлась наша страна до демократических перемен, сделали свое дело.

– Его последний фильм обещал стать настоящей бомбой, развенчивающей Лунича и его международную политику. Но ему не позволили говорить. Кто до сих пор боится правды? Кому помешал журналист-международник? Пока банды вооруженных фанатиков не будут полностью уничтожены, пока правительство не посмотрит правде в глаза и не скажет: с этим пора покончить, мы, журналисты, говоря правду, остаемся под прицелом!»

 

Макс пришел к нам вечером и застал Моргота перед телевизором, что случалось очень редко.

– Непобедимы! – гаркнули мы и даже построились в шеренгу, увидев, как он входит в подвал, пригибая голову.

– Садись, – Моргот подвинулся в широком кресле и предложил Максу бутылку пива.

– Ты что это, изучаешь пропаганду Плещука с целью ее анализа?

– Нет, мне интересно, как они будут превращать Хитрова в героя, павшего в бою против коммунистов.

– И как? – Макс присел рядом с ним на широкий подлокотник и открыл бутылку.

– Пока топорно. Он, оказывается, всю жизнь говорил эзоповым языком, – Моргот захихикал.

– Между прочим, последний фильм он снимал о вывозе наших технологий за рубеж.

– Откуда ты знаешь?

– Он получил разрешение делать съемки на АЭС, якобы для проверки соблюдения техники безопасности, и отснял скрытой камерой, как миротворцы грузят и вывозят отработанное топливо. Часть отснятого материала попала к нам, а честь пропала безвозвратно. Что он еще успел снять, я не знаю.

– Они забирают у нас плутоний, – сказал Моргот, – на этом же построена вся эта катавасия с ядерным оружием в руках Лунича. Из-за того, что у нас есть плутоний.

– Кстати, миротворцы брали и пробы графита из реактора…

– Я думаю, они их брали не в первый раз… Ты заметил, как быстро они провели журналистское расследование? Сегодня день похорон, трех дней не прошло… Я думаю, фильм начали снимать примерно за месяц до его смерти, – Моргот смотрел в экран.

– Не думаю. Хитров, конечно, сильно мешал, но никто не ожидал от него никаких разоблачений.

– Ты не выяснял у своих, пригодилась ли тетрадка Игора Поспелова?

– Выяснял. Говорят, наши нашли эксперта. Через пару дней мне что-нибудь ответят. Если посчитают нужным.

– А если не посчитают? – хмыкнул Моргот.

– Тогда не ответят, – пожал плечами Макс с улыбкой.

– В шпионов играете? Детский сад это все, Макс. Детский сад. Кнопки на стуле учителя. Вы уже вывезли контейнеры с юго-западной площадки? Я тебе план нарисовал – вы их вывезли?

– Не смеши меня! Как мы их вывезем? Сколько машин потребуется, ты представляешь?

– Вот я об этом и говорю. Зачем это все? Старший Кошев может в сотни раз больше, чем все ваше Сопротивление, вместе взятое! Я не удивлюсь, если контейнеров там уже нет.

– Перестань, – махнул рукой Макс, – я устал это слушать. Возьми и вывези контейнеры, что тебе мешает?

– Это вы – пламенные борцы, а я так, погулять вышел… – Моргот хмыкнул. – Кстати, как прошла встреча с агентом «Кролик»?

– Сам ты… Кролик… – Макс отвернулся и скрипнул зубами.

– Что-то я не понял, неужели ты не сумел продолжить столь блестяще начатого знакомства?

– Это не твое дело, – Макс продолжал смотреть в сторону, и лицо его сделалось каменным.

– Да ну? Товарищ командир не желает отчитываться перед подчиненными?

– Отвяжись, сказал.

– Макс, я не понял, – Моргот слегка смягчился. – Ну, не вышло, что ж теперь... Я же должен знать, что мне делать.

– Ничего, – сухо ответил Макс, сжимая губы. – Продолжай ей звонить.

– Да ладно, рассказывай. Неужели добрый молодец, кудрявый блондин двухметрового роста, да еще и герой Сопротивления не впечатлил тонкую натуру художницы?

– Послушай… – Макс наконец повернулся к Морготу лицом, – заткнись, а?

– Да иди ты к черту! Ты еще вчера учил меня, как ее надо правильно трахать, а сегодня это все «не мое дело» и мне надо заткнуться?

Макс неожиданно схватил Моргота за грудки:.

– Не смей даже заикаться о ней, ты понял?

– Убери руки, придурок… – спокойно ответил Моргот.

– Если бы ты только знал, какая ты сволочь… – Макс скрипнул зубами напоследок и толкнул Моргота обратно в кресло, – ты… такая сволочь…

– А ты не знал? – довольно ухмыльнулся Моргот.

– Я всегда знал, – Макс снова отвернулся. – Она же… Она чистая, понимаешь? А ты… ты что, по-человечески с ней не мог?

– Ты чокнулся, – Моргот рассмеялся. – Ты чокнулся, Макс! Ты впал в детство!

– В этом нет ничего смешного. Неужели ты не видел, кто перед тобой? Тоже мне, милый друг…

– Я должен был поразить ее тонкостью душевных качеств и глубиной мыслей? Я выбрал другой путь. Заметь, мне это было совершенно не нужно, это только ради тебя и твоего Сопротивления.

– Иногда я действительно тебя не понимаю… – Макс покачал головой, – я не понимаю, как у тебя рука поднялась? Ну как можно было?..

– Рука? Макс, ты что-то путаешь, – Моргот снова расхохотался, откидываясь в кресло.

– Сейчас я точно дам тебе в зубы. Если ты не заткнешься.

– Между прочим, она была в меня влюблена. Не веришь? – продолжал глумиться Моргот, заливаясь смехом.

– Громин, заткнись! Я мастер спорта, я не промахнусь!

– Макс, ты не представляешь, как это смешно!

Макс поднялся с подлокотника, но не рассчитал и стукнулся головой о низкий полоток, вызвав у Моргота новый приступ хохота. Я думал, Макс обидится, но он, напротив, сначала усмехнулся, а потом неуверенно хохотнул, потирая макушку.

– Конспиратор, мля, – смеялся Моргот, – подпольщик!

– Иди к черту, – проворчал Макс, начиная нерешительно смеяться.

– Непременно, – кивнул Моргот со смехом и смахнул слезу. – Макс, какой у тебя глупый вид! Сними уже с лица выражение восторженного идиота!

Макс не выдержал и расхохотался вместе с Морготом, плюхнулся в кресло рядом с ним и толкнул кулаком в плечо.

Они смеялись и возились, выплескивая пиво на засаленную обивку. Мы даже притихли, недоумевая, чего это взрослые серьезные дядьки резвятся, как маленькие. Это сейчас я понимаю, что они оба были очень молоды. В два раза моложе меня… Та сцена перед телевизором почему-то обведена у меня в голове траурной рамкой, и за кадром я слышу нежную, печальную музыку. Реквием. По телевизору в это время показывали похороны журналиста Анджея Хитрова.

– Все равно ты сволочь и циник, – Макс в последний раз пихнул Моргота в бок, – я никогда тебе этого не прощу.

– Ага, – Моргот потянулся за сигаретами, – а я – тебе.

 

На следующее утро Макс пришел к нам чуть свет, мы еще не вставали, а Моргот и подавно. Мы никогда не запирали дверь на ночь, поэтому он вошел и разбудил нас громким возгласом:

– Подъем, ребята! У меня для вас радостная новость!

Радостные новости мы любили, поэтому сон слетел со всех, кроме Первуни, в один миг.

– Мы едем ко мне на дачу, купаться, – сообщил Макс.

Такая весть разбудила и Первуню. Подпрыгнув на кроватях, мы заорали «ура» и наперегонки кинулись к умывальнику, не надевая тапочек. Кто-то с грохотом опрокинул стул, Первуня верещал, что он тоже хочет купаться и пусть его пустят умыться первым, мы с Силей разодрались из-за полотенца, но не всерьез, а так, помутузить друг дружку, Бублик ставил чайник и случайно пролил воду нам под ноги, на резиновый коврик, а потом сам же на нем и поскользнулся, едва не свернув раковину, отчего чайник упал и вся вода из него вылилась на пол. Макс, посмеиваясь, наблюдал за нашей суетой. Я не знаю, почему мы всегда производили столько шума, особенно когда спешили, поэтому, конечно, разбудили Моргота: вскоре он выглянул из каморки, сонный и с сигаретой в зубах.

– Охренели? – начал он, но тут увидел Макса и поморщился.

– Моргот, Моргот, мы едем купаться! – крикнул Первуня.

– Да, мы с Максом едем к нему на дачу! – подтвердил Силя.

– Да ну? – Моргот мрачно осмотрелся и уставился на Макса. Взгляд его не обещал Максу ничего хорошего.

– Правда! – сказал я. – Мы уже почти собрались.

– Моргот, хочешь с нами? – спросил Силя.

– Нисколько, – Моргот брезгливо приподнял губу.

– Собирайся, – с улыбкой кивнул ему Макс, – моя мама нас ждет. На пироги с капустой и на клубнику. Детям нужен свежий воздух.

– Детям, может, и нужен, а я тут при чем?

– Собирайся, говорю. У меня сегодня свободный день. Попьем пивка, погреемся на солнышке…

– В гробу я видал твое солнышко, – проворчал Моргот и захлопнул двери.

Макс нисколько не изменился в лице, продолжая улыбаться. Нам же было не до того: мы слишком торопились.

Моргот появился из каморки через несколько минут, в брюках и в майке, по дороге к умывальнику щелкнул Макса по лбу и выругался.

– Макс, ты будешь с нами завтракать? – вежливо осведомился практичный Бублик.

– Мы не будем завтракать: я набрал бутербродов, купим лимонад и в электричке поедим.

Это нас тоже порадовало – путешествие обещало стать настоящим праздником.

– Макс, мля, – Моргот, не дочистив зубы, вынул щетку изо рта и сплюнул в раковину. – Ты больной, честное слово…

– Ты здоровый, – улыбнулся Макс.

 

На вокзале Моргот купил нам по мороженому, да не простому, а самому дорогому – с кокосом и в шоколаде. Сами мы такого себе не покупали. Но он наотрез отказался брать колу и купил лимонад «Дюшес» с грушей на картинке. Кола казалась нам вкусней и слаще, и мы никак не могли взять в толк, отчего и Макс, и Моргот так хвалят желтый лимонад и вспоминают детство. В электричку мы садились, с ног до головы перепачкавшись в шоколаде и в мороженом.

Масло на бутербродах растаяло, но жевать их в электричке было здорово. Вагон оставался полупустым, и мы успели побегать по нему немного. Какой-то дядя в очках и с корзинкой попытался сделать нам замечание, но Моргот не был расположен к нам цепляться и не обращал на нас внимания. Мы же обнаружили чудесную дверь в тамбур, на которой можно было кататься. Дядя в пятый раз не добился от нас послушания и желчно обратился к Морготу:

– Если мальчики с вами, будьте добры, усадите их на место. Они портят государственное имущество! Это называется вандализм!

– Бублик! Быстро сели все! – рыкнул на нас Моргот и повернулся к дяде: – Это давно не государственное имущество. Я бы на твоем месте жалел детей, а не вагоны.

– Когда я был мальчиком, мы не позволяли себе таких шалостей! – назидательно ответил дядя. – И обращались к старшим на «вы».

Моргот ничего не сказал и отвернулся к Максу. Мы уселись на другой стороне и прилипли носами к окну, за которым мелькали окраины города – мертвые заводы за полуразрушенными заборами, тонувшие в зелени крапивы и низкого кустарника. Изредка ландшафт разнообразили яркие бензоколонки и дорожные кафе, а потом их сменили пустые поля, заросшие лебедой. Разумеется, нам стало скучно, и мы галдели все громче, скакали по скамейкам и попытались воспользоваться полкой для багажа как турником. Меня полка выдержала.

– Ну что вы творите! Что творите! – на весь вагон запричитал дядя с корзинкой. – Это же уму непостижимо!

– Килька, мля… Щас я кому-то врежу! – отреагировал Моргот.

Я разжал пальцы, но в эту секунду электричка стала тормозить, и, вместо того чтобы приземлиться на пол, я упал на скамейку и больно разбил бок. Просто до слез. Упал я с грохотом, да еще и скатился на пол, все пассажиры повернулись в нашу сторону, а дядя с корзинкой назидательно произнес:

– Так и надо! Нечего хулиганить!

От его слов мне почему-то стало очень обидно, я и так еле держался, чтоб не разреветься, а тут слезы сами потекли из глаз.

С пола меня поднял Моргот. Я молча ревел и держался рукой за ушибленные ребра.

– Доигрался? – тихо спросил он.

Я только всхлипнул в ответ.

– Не слушай этого старого ублюдка, – Моргот усмехнулся и подмигнул мне, – ему скучно жить.

Мне стало смешно оттого, что он так сказал про взрослого, и я улыбнулся сквозь слезы. Моргот хлопнул меня по плечу и вернулся к Максу.

 

Дача Макса была крошечным домиком в садоводстве с крошечным же участком, на котором росли картошка, морковка и клубника. Малина вдоль забора из сетки-рабицы немного прикрывала участок от соседских взглядов. По дороге со станции Моргот шипел, что мы идем в приличный дом и вести себя надо прилично, и мы немного робели, ступив за калитку: по тропинке между грядок шли гуськом, низко пригнув головы.

– Как на эшафот, – посмеялся Макс. – Напугал детей.

– Щас тебе эти дети устроят! Хорошо, если дом не снесут… – процедил Моргот сквозь зубы, подталкивая замыкающего Силю в спину. – Грядки точно вытопчут.

Мама Макса – крупная белокурая женщина – вышла встретить нас на крыльцо. Она мне сразу понравилась, потому что хорошо улыбалась, – я не сомневался в том, что нам здесь рады по-настоящему.

– В дом этих чудовищ не пускайте, – вместо приветствия предупредил Моргот, – разнесут по досточке.

Мама Макса улыбнулась, поцеловала Моргота в лоб и ответила:

– Ничего, не разнесут. Проходите, мальчики, я купила молока и клубники собрала. Детям нужны витамины. А ты, оболтус, – она повернулась к Морготу, – об этом не думаешь.

Мы заржали, услышав, как Моргота назвали оболтусом.

Нас усадили за круглый стол на веранде, накрытый клеенчатой скатертью, посреди которого стоял эмалированный тазик с клубникой; Макс принес кружки и трехлитровую банку с молоком. Моргот за стол садиться не хотел, предлагал Максу попить пивка – они на станции купили целый ящик.

– Поешь ягодок-то, – мама Макса едва не силой усадила его рядом с нами; она вообще относилась к Морготу с нежностью, даже с жалостью, хотя и ругала его. – Максу я в город привожу, а ты-то где клубники возьмешь?

Мы макали спелые ягоды в сахарный песок на широкой тарелке, отчего он слипался и делался розовым. На веранде было солнечно, и от тюлевых занавесок на стол ложились кружевные тени. Эти минуты я тоже вспоминаю как одни из самых счастливых в моей жизни. Я не знаю, откуда у меня появилось ощущение счастья, и дело не в том, что ягоды были вкусными, особенно с молоком. Мне было уютно и хорошо, меня любили здесь, мне здесь радовались, обо мне заботились. Я отвык от этого, и я очень это ценил. Я не сопоставлял тогда эту веранду со своим домом, с родителями, со своим прошлым, поэтому счастье мое ничем не омрачалось.

Моргот же был мрачен, как ноябрьская полночь, и угрюм, как медведь зимой. Лицо его кривилось, когда он клал ягоду в рот, а глаза вперились в рисунок на скатерти.

– Ты взял мальчикам полотенца? – спросила его мама Макса.

– Какие полотенца? – Моргот чуть скосил глаза в ее сторону.

– Вы же купаться пойдете, ты полотенца взял?

– Обсохнут как-нибудь, – проворчал Моргот.

– Ну что это за безалаберность! – мама Макса остановилась в дверях на веранду, взявшись рукой за косяк. – Это же дети! А плавки на смену у них есть?

– Чего? – Моргот поднял брови. – Какие плавки?

– Моргот, дети иногда простужаются. Это с ними случается чаще, чем со взрослыми. Ты должен понимать, что дети – это ответственность.

– Бублик! – Моргот едва не стукнул кулаком по столу. – Вы взяли полотенца?

– Неа, – Бублик уплетал ягоды, и вопрос его не смутил.

– А плавки?

– Да брось, Моргот, высохнем, – махнул рукой Бублик, – чего мы, в первый раз, что ли?

– Они высохнут, – кивнул Моргот маме Макса.

Она недовольно покачала головой.

– Полотенца я найду, а плавок у меня нет. Купай их голышом, если не хочешь простудить. И не вздумайте заплывать далеко, когда дети в воде! За ними надо следить каждую секунду!

– Мам, перестань, – Макс улыбнулся, – я в их возрасте купался один и ни разу не утонул.

– Только мне не хватало, чтобы ты утонул!

После этого мама Макса начала выяснять, кто из нас умеет плавать, и, узнав, что плаваем только мы с Силей, пошла на чердак – поискать что-нибудь для Бублика и Первуни.

Она долго собирала нас в дорогу, разыскивая полотенца, подстилки, на которых можно сидеть – и все переживала, что земля холодная, – наливала воду с вареньем в пластиковые бутылки, складывала в пакет сушки и мармелад – чтобы мы не проголодались. Мы же, умяв весь тазик с клубникой, спешили скорей отправиться на речку, но торопить ее показалось нам неудобным. Мы только иногда спрашивали у Моргота шепотом, на ухо:

– Моргот, ну когда мы пойдем?

Он рыкал на нас и посмеивался.

Для Бублика на чердаке нашлась старая, обглоданная пенопластовая доска, а для Первуни – надувной круг с корабликами. Еще некоторое время потратили на заклеивание круга пластырем – в нем обнаружилась здоровая дыра.

Всю дорогу до речки мы бегали вокруг Моргота с Максом, только Первуня, напялив круг на пояс, вышагивал рядом с ними, гордо поднимая голову и придерживая круг обеими руками. Макс знал, где можно расположиться так, чтобы нас никто не потревожил: за ольховыми кустами, на крошечной полянке, сразу за которой начинался довольно пологий песчаный спуск к воде.

Мы не стали ждать, когда Моргот и Макс разместятся на берегу основательно, разденутся и соберутся купаться: нам стоило только увидеть воду, чтобы не затягивать далее канитель с подстилками, полотенцами и мармеладом. И уж тем более нас не волновало, где они спрячут пиво от солнца.

Мы резвились, как морские котики, оглашая широкую реку визгом и хохотом. Мы затащили в воду ревевшего Первуню, и он быстро перестал плакать; мы высмеивали Бублика, показывая на него пальцем, когда он плескался у берега вместе со своей пенопластовой доской; мы ныряли и брызгались, хватали друг друга за ноги и прыгали с высоких скользких мостков.

Когда же к нам присоединились Макс и Моргот, по очереди красиво нырнув с мостков в воду (там было глубоко), мы с Силей попытались сплавать с ними на другой берег, но быстро отстали. После этого мы учились нырять «ласточкой», но только отбили животы: у нас был не такой богатый опыт в плаванье, как у большинства мальчишек. Потом Макс учил Бублика плавать с доской, а Моргот показывал нам, как правильно входить в воду, чтобы не ударяться животом. Первуня прыгал вместе с нами, поднимая тучу брызг и едва не выскальзывая вниз из круга.

Вытащить нас из воды возможным не представлялось, да Моргот и не видел в этом надобности, поэтому они с Максом ушли на травку пить пиво и сохнуть, а мы продолжали беситься.

Первуня совсем осмелел, заплывая вместе с нами на глубину; Бублик же старался держаться поближе к берегу. Собственно, ради происшедшего я и решил рассказать об этой поездке: тот случай сильно повлиял на меня и на мое отношение к Морготу, хотя в том происшествии, по зрелом размышлении, не было ничего особенного или удивительного.

Как Силе пришло в голову оторвать пластырь, заклеивавший дыру в круге Первуни, я так и не понял. Силе частенько приходили в голову странные идеи, и он не мог объяснить нам, зачем сделал ту или иную гадость. Я думаю, его способ познания мира немного отличался от нашего: каждый раз, когда он говорил: «Я хотел посмотреть, что будет», мне кажется, он хотел посмотреть, «как оно будет». Ведь нетрудно предугадать, что будет, если из стопки тарелок вытащить нижнюю, но что начнется после того, как все тарелки разобьются, представить действительно тяжело.

И на этот раз Силя наверняка не сомневался, что воздух из круга выйдет и Первуня начнет тонуть. Мы плавали метрах в пятнадцати от берега, на глубине, когда Силя это сделал – потихоньку, подплыв к Первуне сзади и сбоку. Я видел, как он, хихикая, отщипнул размокший пластырь от мачты нарисованного кораблика. Первуня даже не понял, что произошло. И не заревел как обычно – онемел от испуга. Воздух выходил из круга быстро, круг опадал на глазах, пока не перестал держать Первуню на воде. Он не пытался барахтаться, а медленно, но уверенно пошел на дно. Я, признаться, растерялся. Я только и смог, что заорать во все горло, повернувшись лицом к берегу. Силя же кинулся спасать Первуню, но лучше бы он этого не делал!

Я не знаю, как Моргот догадался о том, что произошло, но когда я закричал, он был уже на ногах. Он бежал очень быстро, я никогда не видел, чтобы люди бегали так быстро… Сначала по песку – и песок брызгал из-под его ног во все стороны, – а потом по мокрым, скользким мосткам. Я не понимаю, как он не поскользнулся, – наверное потому, что преодолел их в два прыжка. У него было такое лицо – совсем белое, белей, чем белки глаз, – я надолго его запомнил. Я не знаю, как назвать это выражение лица: не страх, не испуг, не злость – оно словно искажалось сильной болью. Он вошел в воду «ласточкой», с разбегу, в прыжке преодолев едва ли не половину расстояния до нас, через секунду вынырнул на миг в двух метрах от меня и ушел под воду снова. Это произошло так быстро, что Макс за это время едва успел подняться на ноги.

Силя, надеясь спасти Первуню, только навредил делу: Первуня, почувствовав помощь, обхватил Силю руками и ногами, испуг сделал его гораздо сильней, чем можно было предположить, Силя не мог шевельнуться, и они пошли на дно вместе.

Морготу стоило определенного труда выдернуть их на поверхность и разжать мощный Первунин захват. Он буквально отдирал Первуню от Сили, подталкивая их снизу коленками, чтобы не дать снова уйти под воду, фыркал, кашлял и коротко матерился. Когда на помощь подоспел Макс, Первуня уже камнем висел на шее Моргота, вцепившись в волосы у него на затылке и наглядно доказывая, что хватательный рефлекс не исчезает в младенчестве. Моргот дотащил его до берега, повернувшись на спину, но и когда он поднялся на ноги, Первуня все еще висел на нем, как маленькая обезьянка на спине у матери. Глаза у Первуни были широко открытые и сумасшедшие, а сдутый круг юбочкой висел на поясе. Силя плелся сзади, опустив голову, время от времени покашливал и шмыгал носом. Я остановился рядом с Бубликом, застывшим по колено в воде с доской в руках.

– Хватит купаться, выходите, – подтолкнул нас сзади Макс.

Моргот отнес Первуню на траву, с трудом разжал его руки и завернул в полотенце. А потом, усадив Первуню на подстилку, повернулся и наотмашь ударил Силю в ухо, так что тот не просто упал, а прокатился по траве.

– Ну ты чего делаешь-то, с ума сошел? – Макс схватил Моргота за руку. – Мозги вышибешь парню.

Силя разревелся, а Моргот вырвал руку и ничего не ответил. Я не знаю, как на это смотрят педагоги, но до сих пор считаю, что Моргот был прав. И если бы за подобную выходку он ударил меня, я бы своего мнения не изменил. Для меня очень серьезной и очень пафосной была тогда мысль о том, что Моргот спас Первуне жизнь. И Силе заодно, потому что утонули бы они вдвоем. Я уже знал, что такое смерть, и спасение чьей-то жизни виделось мне настоящим подвигом.

Силя ревел и ревел, негромко, но очень горько, пока Моргот не сжалился и не спросил:

– Чего ревешь?

– Я… я больше не буду, Моргот, я больше никогда не буду… – захлебываясь выговорил тот. Ухо у него на глазах распухало и оттопыривалось.

– Верится с трудом, – задумчиво изрек Моргот и сел на траву.

 

– Он вышел из тени, и сначала я испугался. Это было неожиданно, и мой шофер загородил меня своим телом. Это входило в его обязанности. И из ворот тут же появились два охранника, на бегу доставая оружие. Он не поднял рук, только чуть развел их в стороны, показывая, что они пустые. И сказал: «Уберите охрану. Я без оружия. Мне нужно сказать вам пару слов наедине».

Лео Кошев кладет ногу на ногу и откидывается в кресле, все так же нервно сжимая подлокотники. И его деланно расслабленная, непринужденная поза не помогает ему уверить меня в том, что он спокоен.

– Он был одет в черное и от этого казался еще выше и тоньше, чем был на самом деле. Пока он не вышел на свет, он чем-то напоминал человека-невидимку наоборот: сначала я видел только лицо и подошвы, на нем были какие-то белые спортивные туфли.

– Он носил кеды, обычные кеды, – улыбаюсь я.

– Не исключено, – кивает Кошев. – Он не вызывал доверия, по понятным причинам. Время давно перешагнуло за полночь, да и добиться встречи со мной можно было менее оригинальным способом. Мне показалось, я участвую в каком-то спектакле, маскараде. Охрана обыскала его, и пока его обыскивали, я размышлял, стоит ли с ним говорить. Он не был похож на сумасшедшего, напротив, казался чересчур здравомыслящим, несмотря на экстравагантное появление. Мне показалось, я его где-то видел, я стал вспоминать – и вспомнил: он встречал иногда мою секретаршу, я видел его в окно и несколько раз из машины. Стася редко уходила раньше меня, обычно мы спускались по лестнице вместе: я – в гараж, она – на улицу.

Когда он говорит о Стасе, руки его сжимают подлокотники сильней обычного. Так, что белеют пальцы и на ногтях появляется светлый ободок. Но лицо его при этом не меняется.

– Я отослал охрану. Может быть, это было неосторожно с моей стороны. Я никогда не был любопытен, и в тот раз вовсе не любопытство двигало мной. Я деловой человек. Парень был примерно ровесником моего сына. И даже чем-то Виталиса напоминал. Как негатив напоминает позитив. И я предположил, что вовсе не любовь к моей секретарше толкает его на встречу со мной: он может владеть нужной мне информацией и хочет ее продать. Повода для серьезного шантажа я не давал, и опасаться мне было нечего. Но я ошибся, хотя ошибался нечасто. Я думаю, вы догадываетесь, что он мне сказал. Но тогда это удивило меня.

Кошев замолкает и мнет подлокотники руками, словно это эспандеры.

– И что же он сказал? – подталкиваю я.

– Это не просто удивило меня… Это… Мне трудно сказать, что я почувствовал. А сначала я именно почувствовал, а не подумал. Думать я стал потом. Он сообщил мне два факта. Во-первых, что кредит Виталису дал тот, кто хочет купить только один цех, принадлежащий заводу, – цех по производству графита. А во-вторых, что покупатель вовсе не хочет лишить нас технологии: это побочный, так сказать, эффект от сделки. Дело в том, что наша технология производства особо чистого графита в корне отличается от мировой и, возможно, обгоняет технологию вероятного противника примерно на пятнадцать-двадцать лет. Он так и сказал: «вероятного противника». Он говорил очень тихо, подойдя ко мне вплотную. И говорил без эмоций, спокойно и коротко. Он не производил впечатления человека, которому поручили это передать.

– После этого он ушел?

– Сначала я сказал ему, что это невозможно. Наши технологии не способны обгонять Запад такими темпами. На что он ответил, что к такому заключению пришли эксперты, и он не может оценить вероятность этого лучше них. Я потребовал доказательств того, что Виталис действительно знает об этой технологии, и он показал мне этот глупейший блокнот в розовый цветочек. Я решил было, что он издевается надо мной. Он не сказал мне, где его взял. Но несколько строк, написанных почерком Виталиса, вполне убедили меня в том, что это серьезно. Я спросил, сколько он за это хочет. Он рассмеялся. Я бы хотел когда-нибудь услышать такой смех от своего сына. Мой сын тоже много смеялся… Меня поразило в тот миг их сходство. Виталис тоже смеялся надо мной с презрением. Я уже говорил, этот парень был похож на его негатив. И его смех тогда тоже показался мне чем-то вроде негатива. Он презирал меня. Возможно, я излишне драматизирую, но те минуты стали для меня чем-то наподобие перелома, и мои чувства были обострены до предела. Его смех поразил меня и взволновал. После этого он отдал мне блокнот и ушел, а я послал охрану проследить за ним, узнать, кто он такой и где живет.