От автора 22 страница

Салех пролез через дыру в заборе, заметил Моргота и направился к подвалу гордой походкой пьяницы, притворяющегося трезвым. Он был так сосредоточен на этом нелегком деле, что забыл поздороваться.

– Салех! – окликнул его Моргот, когда тот хотел спуститься в подвал.

– А! Здоро́во! Ну как жизнь? – Салех упорно делал вид, что происходящее воспринимается им здраво и трезво.

– У тебя водка есть?

– Откуда? Ты чего?

Может, водка у него и была, но делиться ею он не собирался.

– Сбегай, возьми литруху, – Моргот привстал и достал из заднего кармана две сотни.

Салех обладал удивительной способностью мгновенно преодолевать расстояния, если видел деньги. Даже если только чувствовал их появление.

– Мы не гордые, – подмигнул он, выхватывая сотни из рук Моргота, – мы сбегаем.

– Только один литр нормальной водки, а не три литра жидкости для обезжиривания поверхностей, понял?

– А то я не знаю, какая ты цаца! – Салех захихикал счастливым смехом.

Пока он бегал в магазин, Моргот убрал тетрадь Игора Поспелова в полиэтиленовый пакет, завязал его крепким узлом и спрятал на развалинах соседнего корпуса, здраво рассудив, что ощупать каждый кирпич на всей территории инженерно-механического института никому не удастся.

 

Мы возили Первуню к ушному врачу уже без Моргота, а когда вернулись в подвал, они с Салехом успели набраться так, что оба едва не падали со стульев и орали друг на друга, продолжая философскую беседу.

– Слушай, ты, философ! – Салех лег грудью на стол, пытаясь заглянуть Морготу в глаза. – Ты слишком много думаешь! Тоже мне, рефлексирующий интеллигент!

– И где ты это вычитал?

– Я тоже книжки читал, не надо песен! Не надо думать, что Салех – полное дерьмо. Я в армии политинформации вел.

– Что-то не помогли тебе эти политинформации. Наверное, без души их готовил, а? – Моргот рассмеялся.

– Я? Без души? Я все делаю с душой, если хочешь знать! Только кому она нужна, моя душа? Вот и пропиваю теперь душу… Потому что никому она не нужна.

– А, так вот оно что! А я-то думал, чего это Салех пьет? А он, оказывается, душу пропивает!

– А ты не издевайся. На себя посмотри. Ты-то кому нужен?

– Слушай, Салех, а мою душу хочешь пропить? – Моргот достал из пачки сигарету, хотя в пепельнице еще дымился большой окурок.

– Пошел ты к черту, – Салех мотнул головой.

– Хорошая идея. Год пить можно, если захочешь. Ты сходи в военную полицию, спроси, сколько тебе заплатят, если ты им расскажешь, где живет Моргот Громин… – Моргот щелкнул зажигалкой, но Салех, перегнувшись через стол, вцепился рукой ему в рубашку и ненароком выбил сигарету из рук.

– Ты думаешь, я сволочь? Да? – прошипел он, брызгая слюной. – Думаешь, я такая сволочь? Думаешь, я уже все мозги пропил?

– А еще скажи, что нет, – невозмутимо усмехнулся Моргот, отрывая цепкую руку Салеха от рубашки.

– Нет. Я друзей не продаю, ты понял? Ни за деньги, ни за водку, ни за собственную жизнь.

– Ух ты! – Моргот хохотнул. – Как это пафосно. Ты только их шмотки продаешь, а самих друзей – ни-ни, правильно я понял?

– Шмотки – это дерьмо, – Салех убрал руку от Моргота.

– Ну да, водка значительно полезней золотых часов.

– Да ладно, вспомнил! Подумаешь – часы! Хочешь, я тебе завтра новые принесу? Золотые?

– Спасибо, не надо. Будем считать, это мой вклад в покупку твоей души, – Моргот машинально забрал горящий окурок из пепельницы и затянулся.

Мы с Бубликом собрались разогревать макароны и жарить колбасу, пока Силя укладывал Первуню в постель: доктор велел ему лежать под одеялом и пить теплый чай. Конечно, Моргот с Салехом нам мешали, но мы привыкли не обращать на них внимания, когда они напиваются вдвоем. Правда, от этого они оба делались очень приставучими и не давали нам покоя. И на этот раз Моргот пристал ко мне с вопросом, прочитал ли я книжки вслух, и заставил Бублика и Силю что-то ему пересказать, но его педагогический порыв быстро сошел на нет, потому что Бублик и Силя на самом деле стали наперебой пересказывать книжку про разведчика, во всех подробностях, да еще и в лицах. Разумеется, слушать это Морготу было неинтересно.

– Силя! – Моргот оборвал темпераментный пересказ, развернул Силю лицом к себе и встряхнул за плечи. – Ну-ка быстро отвечай, ты Родину любишь?

– Чего? – у того вытянулось лицо.

– Я спрашиваю, ты Родину любишь?

– Моргот, отстань от него, – вмешался Бублик, – я Родину люблю, и чего?

– А тебя не спрашивают! – Моргот щелкнул Бублика по лбу. – Ты соврешь – недорого возьмешь. За что тебе Родину любить, скажи мне? Что ты от нее видел, от этой Родины, а? Воровские притоны?

– Чего надо, то и видел, – проворчал Бублик, – вот тебя, например.

– Ничего ты не видел, – фыркнул Моргот. – И ничего ты в этом не понимаешь.

Он вдруг поднялся рывком и, сильно шатаясь, быстро пошел к выходу. Он всегда ходил быстро, даже когда плохо стоял на ногах.

– Давай дальше рассказывай! – неловко махнул рукой Салех. – Про разведчиков.

Силя с Бубликом переглянулись: Моргот своими дурацкими вопросами сломал им азарт и вдохновение. Бублик промямлил что-то, стараясь вспомнить, на чем они остановились, но Моргот вернулся очень скоро, подошел к столу и швырнул на него горсть земли. Комья разлетелись по стопкам и тарелкам, перепачкали столешницу с ободранным лаком и просыпались на пол; развести на столе такую грязь за одну секунду не удавалось даже нам.

– Ну и какого черта ты свинишь-то? – обиженно пробормотал Салех, пристально всматриваясь в дно своей стопки с налитой водкой: неколько комков земли осели на дно, а сверху плавала тонкая пыльная пленка и волосатый корешок какой-то травинки.

Моргот не обратил на Салеха внимания и рявкнул, брезгливо показывая пальцем на стол:

– А ну-ка быстро все на это посмотрели!

Мы замялись и пожали плечами: ничего интересного в этом безобразии не было.

– Ну? – Моргот обвел нас пьяным взглядом и вытер руку об штаны. – Видели? Знаете, что это такое?

– Земля, – ответил Бублик.

– Точно. Мать сыра земля, мать ее... Нравится? А? Вот эта грязища на столе вам нравится?

Я не всегда мог угадать, какой ответ хочет услышать пьяный Моргот, верней – после какого ответа он успокоится и от нас отстанет. Бублик же неизменно оставался невозмутимым и не пытался ничего угадывать.

– Ты б еще в кастрюлю с макаронами ее вывалил, – проворчал он.

– Вот и объясните мне, за что это любить, а? Ну за что? Что в этой грязи такого хорошего, что я должен ее любить?

– Тебя что, кто-то заставляет? – Бублик намочил тряпку и начал потихоньку вытирать стол, собирая землю в ладонь.

– Никто меня не заставляет! – оскалился Моргот. – Попробовал бы кто-нибудь меня заставить! А ее, понимаешь, в узелки завязывали и на шею вешали!

– Моргот, это только когда уезжали куда-нибудь, – проявил я знание народных сказок, – а когда никуда не уезжаешь, то не нужно.

– Да я и не собираюсь! – выплюнул Моргот, повернувшись ко мне. – Я что, похож на ненормального?

– На неврастеника ты похож, – выдал Салех. – Сядь на место! Думаешь там чего-то про себя, думаешь… Смотри, додумаешься! Проще надо быть! Выпей лучше, глядишь, думать перестанешь. Насвинил тут…

– Салех, ты не понял? Вот это свинство – это и есть твоя гребаная Родина!

– И чё ты тут передо мной распинаешься-то? Мне эта Родина до лампочки! Выпей и уймись!

Моргот, вместо того чтобы разозлиться на Салеха, сел за стол, ссутулился и молча опрокинул в рот стопку водки.

 

– Через час после появления налоговой инспекции, когда стало ясно, что документов в управлении нет, к нам пожаловала военная полиция, – Лео Кошев покашливает в кулак. – Виталис присутствовал при обыске, его якобы пригласили как представителя завода, и об исчезновении папок они узнали сразу. Я не ожидал, что военная полиция вступит в игру так быстро: у них не было никаких оснований ни для обыска, ни для обвинений. Но, когда надо, фабриковать дела они умели. Ярлык «международный терроризм», да приправленный поисками ядерного оружия, развязывал им руки. Я вызвал адвокатов заранее, но они только развели руками: военная полиция имела широчайшие полномочия, почти любые их действия были санкционированы заблаговременно, в законодательном порядке. По их сведениям, источник которых они не намерены были раскрывать, в управлении завода хранились документы, указывающие места хранения ядерных боеприпасов. Я думаю, этим источником послужил какой-нибудь алкоголик, подписавший необходимое заявление, но для открытия дела этого оказалось достаточно. Ни один человек по этому делу не предстал перед судом, никому не было предъявлено вразумительного обвинения, зато допрошенных и задержанных оказалось достаточно. Они легко получили санкции на прослушку телефонов, на слежку, на установление видеокамер, на обыски, на контроль личных счетов и прочее, и ни один адвокат не мог доказать противоправности их действий. Они имели право на задержание человека без предъявления обвинения до двадцати восьми суток! При подозрении в любом другом преступлении этот срок измеряется часами! Впрочем, я думаю, если бы это право не закрепили для них законодательно, они бы нашли способ обойти закон. Сначала все списывалось на военное время, потом – на борьбу с терроризмом. Они запугали весь мир сказкой о ядерных боеприпасах в руках фанатиков!

– Скажите, а вы сами были задержаны?

– Я был приглашен для беседы, – Кошев не опускает глаз, – и отказаться от этого приглашения не мог.

– Каким образом подозрение упало на Стасю Серпенку? Почему она оказалась первой подозреваемой?

– Она опоздала с обеда на полтора часа и приехала в управление, когда там уже была налоговая инспекция. Налоговики тоже не отличались деликатностью, разгуливали по управлению, как у себя дома, и первое, что Стасе сказал развязный майор милиции: «Вы, небось, черную бухгалтерию вывозили, а не обедали!» Он так шутил, понимаете? Но люди, которые принимали участие в обыске с другими целями, – их было трое – едва не подпрыгнули, услышав это. Она не умела врать и не знала, как и когда можно врать. На проходной тут же выяснили, когда она вышла из управления и сколько времени отсутствовала. Для предъявления обвинения – очень мало, но для логических предположений – вполне достаточно. А когда приехала военная полиция, была изъята запись с видеокамеры на проходной. Их ни в чем не убедило то, что она выходила с пустыми руками. С двери сейфа, с ключа, с ящиков моего стола были сняты все отпечатки пальцев, на следующий день для дачи показаний вызывали уборщицу, выясняя, когда и с какой тщательностью она протирает мебель. Они работали быстро и профессионально, у них хватало людей, денег и времени. Ни один рабочий не покинул площадки, пока они не закончили, а закончили они вскоре после полуночи. Вы же понимаете: люди, которые не имели к руководству завода никакого отношения, работники арендаторов в том числе, и сами арендаторы – все они в это время едва не штурмовали проходную! Пятнадцать человек было задержано при попытке уйти за территорию через дыры в заборе, одним из них оказался наш сантехник. Всех задержанных собрали в вестибюле у проходной, все они ругались и грозили солдатам, которые их охраняли, с каждым часом все громче. И кричали они что-то про чертовы папки, которые полиция никогда не найдет, а они из-за этого ночевать здесь не обязаны. Ну, вы, наверное, можете представить себе, как выглядят подобные протесты…

Я киваю.

– Разумеется, источник сведений о папках был найден за пятнадцать минут. Я думаю, сантехник испугался. Люди в камуфляже с автоматами наперевес не страшны, когда знаешь, что они не будут стрелять, и когда за твоей спиной в прямом смысле стоит четыре юриста, защищающих твои права. А когда ты не имеешь представления о законах, зато помнишь уличные бои, люди с автоматами не кажутся тебе безопасными. В общем, он сразу признался в том, что помог моей секретарше вынести документы. Его задержали, но, насколько я знаю, отпустили под подписку о невыезде через сутки. Его показания, отпечатки пальцев на двери сейфа, время выхода за территорию – этого было достаточно для задержания моей секретарши по подозрению в «пособничестве международному терроризму». И, самое удивительное, она верила в то, что эти документы на самом деле имели отношение к хранению и производству ядерных боеприпасов! Она этого не отрицала, вы понимаете? – рука Кошева отрывается от подлокотника. Он не любитель жестикулировать, но взмахивает рукой, то ли от отчаянья, то ли от возмущения. – Она призналась во всем тут же, в моем кабинете, в присутствии моих адвокатов. И ни слова не сказала о том, что сделала это по моему распоряжению, сказала, что подслушала телефонный разговор. На вопрос, куда она дела документы, она отвечать отказалась. Знаете, она была очень спокойна, очень уверенна…

– Почему вы не дали ей адвоката? Как случилось, что Стася оказалась там совсем одна?

– Я, разумеется, на следующее же утро отправил к ней адвоката. Но ему было сказано, что адвокат у нее уже есть, защитник предоставлен ей в соответствии с законом и вполне ее устраивает. Я думаю, если бы я сам оказался там в качестве задержанного, мне бы ничего не оставалось, как согласиться на их защитника. Вы же понимаете, что права человека – это миф. Даже когда доказательства злоупотреблений доходят до общественности, в виде фотографий или видеозаписей, общественность оправдывает их действия. Потому что речь идет о террористах, о фанатиках с ядерными бомбами в руках! Однажды я услышал фразу, сказанную на самом высоком международном уровне: «Воздействия на людей, подозреваемых в терроризме, жестоки, но совершенно безопасны». Я не уверен в их безопасности, но в жестокости не сомневаюсь.

– Как они узнали о Морготе Громине?

– От моего сына, разумеется. Тогда я услышал его фамилию во второй раз. В первый раз Виталис говорил о нем, когда у него угнали машину, но я не сопоставил между собой человека, который отдал мне его блокнот, и угонщика. Я попросту забыл об этом угоне, мне показалось, что это какие-то личные и давние счеты моего сына с однокурсником. Тем более что машину нашли и угонщиками оказались какие-то подростки. Теперь я думаю, что Виталис был прав и блокнот попал к Громину именно этим путем. Но Виталис не вспоминал об угоне: я думаю, существование блокнота он хотел сохранить в тайне от военной полиции. Кстати, это сыграло Громину на руку: факт обвинения Громина в угоне всплыл через пару дней, и полицейские посчитали заявление моего сына о причастности Громина к Сопротивлению очередной попыткой свести старые счеты. Они нашли немало подтверждений этой версии: заявление в милицию многолетней давности, показания однокурсников.

– Вы знали, где он живет, почему вы не сказали об этом полицейским?

Тонкая улыбка трогает губы Лео Кошева:

– Они меня не спрашивали. Им не могло прийти в голову, что я могу об этом знать.

– А откуда вы столько знаете об этом деле? Военная полиция отчитывалась перед вами? – я понимаю, что превращаю беседу в допрос. Но Лео Кошев согласен с моим правом на ведение допроса, он пришел сюда отвечать и оправдываться. И не пригласил адвокатов.

– Я имел осведомителей. И не только я. Насколько мне известно, Сопротивление тоже получало оттуда сведения через своих агентов, только мои осведомители сидели немного выше и получали от меня гораздо больше. В военной полиции, несомненно, было немало представителей иностранных спецслужб, в качестве консультантов, разумеется, но и наших продажных полицейских хватало. Не удивлюсь, если Сопротивление внедряло туда и преданных делу людей, но в деньгах оно не нуждалось.

– Вы считаете, Сопротивление имело какое-то финансирование?

– Вне всяких сомнений! Если бы Сопротивление его не имело, миротворцам следовало бы самим об этом позаботиться. Иначе чем бы они оправдали наличие военных баз на нашей территории?

 

На следующее утро Моргот проснулся с диким похмельем, он даже глаз открыть не мог, а попытка пошевелить пальцами тут же волной прокатывалась по всему телу, вызывая приступ тошноты и адской головной боли – не иначе, Салех брал водку не в магазине, а в каком-нибудь подвале, где подешевле.

Моргот сразу вспомнил события прошедшего дня, и к страданиям его добавились раскаянье и стыд: почему-то похмелье всегда обостряло в нем недовольство собой, до острой боли, до нежелания жить. И опасность оказаться в руках военной полиции уже не казалась ему столь серьезной, чтобы выставлять себя подлецом и последней дрянью. А также напиваться и изливать душу Салеху, пропившему и без того скудные мозги. Он перебирал в голове слова, которые успел сказать Стасе, и обмирал от мысли, как это было отвратительно, отчего головная боль билась в виски тупой тошнотворной зыбью. Тогда он не вполне представлял себе технологий допроса и способов отличить правду от лжи, и ему казалось, что этот разговор ничего не менял. Нет, его чувства мало походили на муки совести: его не беспокоило, что он сделал, – его волновало, как он выглядел и что о нем думают.

Было довольно рано, за длинным узким окном под потолком пересвистывались пташки, и сырой ветерок нес в каморку запах земли и мокрой травы. Звуки и запахи летнего утра – безмятежного и свежего – еще сильней притупляли ощущение опасности. За перегородкой сопели пацаны и храпел Салех. Моргот очень хотел заснуть снова, чтобы проснуться без головной боли и тошноты, но стоило ему расслабиться, как в голову снова лезли мысли о происшедшем накануне, и сон слетал с него в один миг.

Он не мог слышать шагов возле спуска в подвал (его окно выходило на противоположную сторону), но ему показалось, что он их услышал. Ему показалось, что он вскочил на ноги за миг до того, как открылась дверь в подвал. Кровь отхлынула от головы, и пустота в черепной коробке сдавила виски стальным обручем, едва не ломая кости. Моргот еще секунду стоял, размышляя о бегстве через окно, но в глазах у него потемнело, пространство вокруг закружилось, словно лопасти пропеллера, и он навзничь рухнул обратно на кровать, обхватив виски руками.

Дверь в каморку деликатно скрипнула, и через порог переступил Макс: как он ни пригибал голову, все равно задел макушкой притолоку.

– Ну что ты еще мог сделать, как не нажраться… – сказал он безо всякого дружеского участия и сел на стул.

Моргот хотел послать его к черту, но выдавил из себя только что-то короткое и нечленораздельное.

– Ее арестовали, – Макс вздохнул, скрипнул зубами, но лицо его осталось спокойным и деловым. – Я пришел предупредить. Лучше бы тебе уехать на время…

Моргот подтянул ноги на кровать и перевернулся на бок, продолжая держаться за голову. Ему хотелось спрятаться под подушку, он не был готов обсуждать это в таком состоянии. Куда, интересно, он мог уехать? Здесь, в огромном городе, он как муравей в муравейнике, а появись он в любом другом месте, не столь густо населенном, он тут же окажется на виду, как любой новый человек. Снять жилье без паспорта слишком сложно и еще более рискованно, чем тихо отсиживаться в подвале. Родственники, конечно, паспорта не спросят, но у родственников будут искать в первую очередь, как и у старых знакомых, вроде Сенко или Макса.

– Кто-нибудь знает, где ты живешь? – спросил Макс.

– Нет, – слабо выдохнул Моргот.

– Я считаю, для них это дело времени, дней четырех-пяти. Я придумаю что-нибудь за три дня.

– Придумай, – Моргот хотел, чтобы Макс ушел и оставил его в покое.

Но Макс в покое его не оставил, вышел из каморки и поставил чайник, а через минуту принес Морготу шипучего аспирина в чашке.

– Лучше бы пива принес, – проворчал Моргот: единственное, в чем он увидел пользу от прихода Макса в этот час, – это появление пары бутылок холодного пивка.

– От пива тебя развезет, – ответил Макс, и лицо его стало каменным. Да, наверное, ему было больше нечего делать как бегать за пивом. – Поднимайся и пей. И чем скорей ты оклемаешься, тем лучше.

Моргот пошевелился, попытался приподнять голову, но тут же со стоном уронил ее обратно на подушку.

– Кончай притворяться, – недовольно сказал Макс, – мне некогда сейчас с тобой возиться, как ты не понимаешь?

– И чего ты тогда приперся? – огрызнулся Моргот. – Я, что ли, виноват в том, что она такая идиотка?

Макс поставил чашку на стол, ухватил Моргота под мышки, приподнял и швырнул на спинку кровати.

– Лучше молчи, – он сунул чашку в трясущиеся руки Моргота. – Для нее я уже ничего сделать не могу, мне остается только вытащить тебя.

– Спасибо, конечно, – Моргот кашлянул и поморщился от боли в затылке. – Заметь, это была твоя идея.

– А я с себя вины не снимаю, – Макс вскинул глаза. – Поэтому не жру водку и не бьюсь башкой об стену.

– Ну еще придумай причину, по которой мне нельзя водку жрать! Я ее не заставлял забирать эти папки! Она что, не понимала, как подставляется?

– Не смей… Она сделала то, что ни ты, ни я сделать бы не смогли. Даже не попытались бы.

– Ага! Родина ее не забудет! – Моргот скривился.

– Я не готов сейчас к твоему сарказму. Поэтому лучше помолчи, – лицо Макса оставалось серьезным и непроницаемым.

– Какого черта ты ее не увез из города, ты мне можешь сказать? Как она у них оказалась? Ты что, бросил ее там одну?

– Я не могу быть в двух местах одновременно. И я очень жалел, что ты меня не дождался.

– Ну да, конечно! – фыркнул Моргот. – Я во всем виноват!

– Ты ни в чем не виноват, успокойся. И тебя бы начали искать независимо от того, арестована она или нет. А я… я должен был сначала вывезти документы. Это было правильно, разумно, понимаешь? – Макс посмотрел на Моргота жалобно, словно искал подтверждения своим словам.

– Макс, разумеется, – на полном серьезе ответил Моргот, – я бы даже думать не стал на твоем месте.

– Я дал ей ключи от своей квартиры и велел ждать меня там. А когда вернулся, ее там не было… Я вернулся ночью, поздно…

– Кто тебе сказал, что ее арестовали?

– У меня есть осведомители, – ответил Макс уклончиво.

И тут Моргота прошиб пот:

– Ты что, сказал ей, где живешь?

– Она знала, – спокойно пожал плечами Макс, – она давно знала.

– И ты уверен, что пришел сюда один? Ты уверен, что за твоей квартирой еще не установили наблюдение? Ты сумасшедший… – жаркий пот сменился ледяным ознобом, и Моргот потянул на себя одеяло.

– Она ничего не скажет обо мне, – ответил Макс невозмутимо.

– Да ну? Ты в этом уверен?

– Я в этом, к сожалению, уверен. Лучше бы она рассказала им про меня. Меня бы они не нашли, а ее бы со временем отпустили. Это дело не тянет на международный терроризм, им было бы проще ее отпустить.

– А твоя мама, Макс? Куда бы ты ее дел? Отправил в лес, прятаться в землянке?

– Не знаю. Я бы придумал что-нибудь. Я хотел пойти сдаться, но мне никто этого не позволит. Я слишком много знаю.

– Ты же у нас герой, – Моргот скрипнул зубами, – ты никому ничего не расскажешь!

– Я не знаю, что будет, если мне уколоть наркотик. Это очень рискованно.

– Ага. А Стася ничего про тебя не расскажет даже под наркотиками!

– Не расскажет. Ты не понимаешь. Она любит меня.

– Какую чушь ты городишь! – Моргот покачал головой – от аспирина в ней кое-что стало проясняться.

– Я говорил об этом со спецами. Они сказали, что человека нельзя заставить делать то, чего он подсознательно делать не хочет. Ни наркотиками, ни гипнозом.

– Чушь! Утюг на брюхо, и через три минуты ты подсознательно захочешь сделать то, чего только что не хотел.

– Не надо! – вскрикнул Макс. – Моргот, не надо, слышишь? Не говори мне… Я и так еле держусь…

– Да ладно, – пробормотал Моргот, – держись себе.

– Думаешь, мне не хочется напиться? – Макс опустил плечи и провел рукой по лбу. – Еще как хочется.

– И что тебе мешает?

– Ты! Тебя здесь найдут! Рано или поздно, но найдут. У тебя что-нибудь осталось из того, что может быть связано с цехом? Хотя бы косвенно? Книги у тебя были, выписки какие-то…

– Я все сжег. Вчера, – вздохнул Моргот, вспомнив о тетради Игора Поспелова.

– Точно все? Ты только мне не ври. Ты не видел, как они умеют искать, а я видел. В буквальном смысле: землю роют.

– Я точно все сжег, – повторил Моргот.

– Ты хочешь уехать за границу? Это можно было бы устроить.

Моргот покачал головой. Куда? Кем? А главное – зачем? Мирок, с таким тщанием выстроенный им на развалинах собственной жизни, оказывается, был ему дорог. Он не хотел его терять, он не хотел строить его заново!

– Я понимаю, – кивнул Макс.

– А пацаны? – спросил Моргот.

– Пацаны пойдут в интернат, как и положено. Ты и сам понимаешь, что это не дело. Дети должны учиться. Это же не игрушки, это дети.

– Макс, я что, должен уехать отсюда насовсем, что ли?

– Нет, я думаю, двух месяцев достаточно.

– Два месяца они без меня перекантуются. Они же у меня самостоятельные.

– А если кто-то из них заболеет? Ногу сломает? Отравится чем-нибудь? К ним даже скорая не приедет!

– Перекантуются, – махнул рукой Моргот.

– Короче, я готовлю тебе деньги и документы, мне нужно дня три. Может, четыре.

– Какая заграница, Макс? Меня возьмут в аэропорту или на вокзале!

– Никаких вокзалов не будет. Пойдешь пешком.

– С ума сошел?

– Хорошо, поедешь на машине.

– Мля, что я там буду делать? На кой черт мне это сдалось?

– Будешь, точно так же как здесь, валяться на кровати и читать книжки в какой-нибудь гостинице. Или тебе больше нравятся наркотики и электрошок? Сигарет там выдают десять штук в день, но тебе и этого может не обломиться.

– Я бы съездил куда-нибудь. На море… – примирительно согласился Моргот.

– Разбежался. На море! Я попробую найти что-то поприличней… Да, понадобятся твои фотографии на документы. Я завтра все тебе скажу. Только…

– Что?

– Ты мне пока не звони. На всякий случай. Да и дома меня не будет. Звони Сенко, хорошо? Я ему все передам.

– Чего? Кому?

– Сенко. Однокурснику твоему, – Макс невесело усмехнулся. – И никогда не звони ему с ближайшего автомата, и никогда не говори больше минуты, понял?

– Да ты с ума сошел! Сенко – их единственная зацепка!

– Не верю я, что они ему поставят прослушку. А если и поставят, то тебя не вычислят. Только звони обязательно, каждый день. Часов в семь вечера.

– Ладно, – пожал плечами Моргот.

– Тогда я пошел, – Макс поднялся, пригибая голову.

– Погоди… – Моргот попытался встать.

– Что-то важное?

– Погоди, говорю, – Моргот несколько секунд сидел на кровати, схватившись за голову. – Ну не могу я так быстро встать!

– Руку давай.

– Да толку от твоей руки, если башка раскалывается…

Он вышел из подвала вместе с Максом, босиком и в трусах, и, кряхтя и пошатываясь, направился к соседнему корпусу. Роса на малиновых кустах еще не высохла и обжигала тело бодрящей прохладой, мелкие обломки кирпичей под ногами кололи пятки; Макс молча шел сзади. Моргот вытащил спрятанную тетрадь, оглянулся и протянул ее Максу.

– Вот, возьми.

Макс узнал тетрадку и сквозь полиэтиленовый пакет и легонько толкнул Моргота ладонью в лоб:

– Чего не сжег-то?

– Не захотел, – ответил Моргот. – Верни мне ее потом.

– Зачем она тебе?

– Не твое дело.

– Морготище… Мне больше делать нечего, как прятать тетрадки, – Макс усмехнулся. – Имею я право хотя бы знать, для чего это делаю?

– Если эта технология действительно обгоняла западную, как ты говоришь, Игора Поспелова убили люди Лунича, ты это понимаешь?

– Это чушь, Моргот! Зачем? Если все равно существовали чертежи?

– Чертежи в результате ушли к Луничу.

– Да это же мелочь, это не тот масштаб! Ты представляешь себе, что такое операция по ликвидации человека?

– Во время уличных боев? Как видишь, технология стоила миллионов, миллионов в валюте. И, уверяю тебя, она миротворцам досталась очень дешево, можно сказать – за бесценок.

– Но мы бы ничего не потеряли, от нас не убудет, если кто-то еще начнет использовать эту технологию! – Макс покачал головой.

– У нас – не убудет, зато прибудет у них. Возможно, это была единственная наша технология, которая чего-то стоила. Лунич – политик. Где он взял этого эксперта в такой короткий срок? Я тебе скажу: эксперт у него был, давно был, еще когда Лунич законсервировал цех. Возможно, этим экспертом являлся кто-то из ученых, работавших в цехе, тот же Ганев, например. Лунич уже тогда знал, что это такое и насколько это дорого стоит. Он – знал, а ученые не знали. И смерть ученых никому выгодна не была, кроме Кошева, конечно. Но когда убили большинство из них, Кошев об этом еще не подозревал.

– Ты поэтому хочешь сохранить тетрадь? Чтобы это было не только у Лунича?

– Нет, – ответил Моргот. – Если я когда-нибудь умру, мне бы хотелось, чтобы от меня тоже хоть что-то осталось.

 

Тетрадь с пожелтевшими, хрупкими страницами лежит передо мной на журнальном столике. Ее мне отдал Первуня. Когда мать Макса нашла нас – а мы тогда держались в подвале из последних сил, – она забрала его к себе. Она не могла взять всех четверых и взяла только Первуню. Но мы часто бывали у нее по выходным и ездили к ней на дачу, есть клубнику с молоком. И когда стали взрослыми – тоже.

Теперь содержание этой тетради ничего не стоит. Но я все равно храню ее, потому что так хотел Моргот. Потому что это след человека на земле. Рядом с тетрадью лежит его записная книжка. Не думаю, что его стихи и заметки чего-то стоят для человечества, равно как и моя книга о нем. Но это – его след. След Сенко – библиотека НИИ «Электроаппарат». След Стаси – картина «Эпилог». Кто знает, сколько следов еще они могли бы оставить? Я храню их следы, но когда меня не станет, они исчезнут.