Радбрух Густав 11 страница

⁶ Cm. Hollenberg. Jurist ohne Eignung,1931

⁷ Противоположную точку зрения высказывает hay. Rechtsnorm u. Entscheidung,
1929, S. 90. Правовое и нравственное чувство как одна сущность. Rumehn.
Rechtsgefuhl u. Rechtsbewubtsein, 1915, S. 30. Правовое чувство как однокорен-
ное с «Совестью». Оба, однако, имеют в виду «чувство собственного права».

§ 13. Психология юриста

связывают волю, другие, наоборот, ее освобождают; одни - альтруи­стичны и сдерживают собственные эгоистические побуждения, дру­гие оправдывают собственную заинтересованность и заключают союз с эгоизмом. Прислушаемся на мгновение к их диалогу.

Совесть говорит: «Тебя ударили по правой щеке, подставь левую. С тобой хотят поспорить и отнять платье, отдай также пальто». Но пра­вовое чувство возражает: «Не давай другим безнаказанно попирать свои права. Кто превращает себя в червя, не может после этого жало­ваться, если его топчут ногами» (Кант). «Но я говорю вам, - вновь всту­пает совесть, - вы не должны противостоять злу!». Однако правовое чувство настаивает: «Лучше быть собакой, если меня должны пинать ногами, чем человеком!» (Кляйст). И вновь совесть: «Да возлюбите врагов своих, благословите проклинающих вас». И правовое чувство в ответ: «Борьба за право - моральный долг самосохранения» (Иеринг). «Блаженны миролюбивые», - говорит совесть. И тут же пра­вовое чувство: «На чьей стороне право, тот должен вести себя грубо. Вежливое право ничего не значит» (Гёте). Эти слова не заставят со­весть замолкнуть. Подобный диалог может длиться бесконечно. Но и мы, в свою очередь, не хотим дать последнее слово той или иной стороне. Мы сами, каждый из нас, представляем собой место действия двух эти­ческих систем, противоречия между которыми кажутся непреодоли­мыми: одна система - система долга и любви, мира и покорности, другая - система права и чести, борьбы и гордости. С принятием хри­стианства трещина пролегла через нравственный мир и нравственную жизнь каждого индивида: рядом с нашей христианской совестью не­разделимо стоит дохристианское правовое чувство. Мы - набожные христиане и одновременно убежденные дуэлянты, или в одинаковой мере верим в бога любви и в право войны. Ибсен силой своего таланта вскрыл весь драматизм этической казуистики наших противоречивых душ. В его драмах подавляемые жизненные права Фру Альвинг, Рос-мера, строителя Сольнеса протестуют в этическом плане против тира­нии обязанностей, враждебной жизни. Вновь и вновь древние боги «тролли», которых христианство превратило в уродливых гномов, восстают против деспотии христианской совести.

Канту впервые удалось примирить и систематизировать эти два эти­ческих мира, враждующих между собой. Позднее Иеринг вновь вос­пламенил ход его мыслей огнем своего красноречия: для него борьба ^За право была борьбой за возможность исполнять моральный долг, борьбой за этическое самоутверждение. И тем самым он вкладывал в право содержание моральной обязанности. Равновесие между пра­вовым чувством и совестью, как его представляли себе Кант и Иеринг,

Философия права

выражающееся в практически всегда осознанной «нерешительности права» в отношении обязанности и решительности совести, которая под бременем обязанностей не разучилась требовать своего права, -это лишь этический идеал, но не реальность духовного мира. Предпо­сылки правового чувства и совести столь различны и несовместимы (подобно тому, как различны и несовместимы в патологически чис­том виде воображение сутяги, уверенного в своей правоте, и вообра­жение меланхолика, убежденного в своей греховности), что едва ли они проявляются в равной мере у одного человека. Правовое чувство и совесть характеризуют как центры двух принципиально различных человеческих типов - гневливого и пугливого⁸. Читатель с первого взгляда обнаружит в своем окружении людей преимущественно сове­стливых и людей с более развитым правовым чувством, явно расхо­дящихся между собой: кротких и гневливых, добрых и жестких по характеру, святых и героев, трусов и буянов, овец и коз. Поэтому согласно Канту, философы, которые чувствуют, что более способны к нравоу­чениям, чем к всесторонней систематизации, призывают восхвалять одну односторонность посредством противопоставления ее другой. В своих этических построениях они исходят или исключительно из правового чувства, или, наоборот, исключительно из совести, иногда ставят право как благороднейшую из обязанностей, иногда не призна­ют за правом права на существование. Сторонником первого взгляда в наши дни был Ницше, второго - Толстой. «Знати, - утверждает Ниц­ше, - следовало бы рассматривать свои привилегии и пользование ими как собственную обязанность». Не сопротивляться злу, безропотно терпеть несправедливость - вот, согласно Толстому, наша участь.

Редкость хорошо развитого правового чувства объясняется не только тем, что оно требует рядом с собой равной ему совести. К этому следу­ет также добавить, что правовое чувство в отличие от совести предпо­лагает наличие живого и деятельного интеллекта. Наша обязанность редко взывает к совести без предварительного обращения к всеобще­му принципу, который должен был бы служить обоснованием этой обязанности в нашем сознании. О нашем праве мы, наоборот, узнаем, вспоминая об общей норме, которая является его источником. Так как моральная норма применяется индивидуально к каждому в отдельно­сти, а правовая действует в отношениях между людьми и так как мо­ральный долг требует от меня признания независимо от того, требует ли он того же от других, находящихся в таком же, как и я, положении,

См. Kornfeld: Das Rechtsgefiihl. Zeitschrift f. Rechtsphilosophie, Bd. 1, 19H> S. 135 ff.

§13. Психология юриста

то я соответственно могу приписать моральной норме характер права лишь в том случае, если готов признать такое же право за другими в подобном положении. Без подобного обобщения претензии можно предъявлять только к чувству произвола, но никак не к правовому чувству. Правовое чувство требует также живости ума, способного быстро обобщить единичное и затем из обобщенного выделить еди­ничное. Борца за право характеризует «особая смесь» интеллектуаль­ных способностей - ибо только они позволяют ему единичное возвысить до всеобщего и на этом основании вынести ценностное суждение о справедливости - и увлеченности, единственно благодаря которой становится возможным вселить животворный огонь инди­видуальной жизни в абстрактную идею справедливости.

Шпрангер противопоставлял юристу борца за право как «тип силы». «Тип бессилия», то есть тип борца, безнадежно сражающегося с силой права непреложного приговора, также оказывается в этом смысле «ти­пом сдерживаемой силы» (gehemmter Machttypus), пассивной формой «типа силы». Но этого недостаточно для характеристики «борца за право». Особенность этого типа силы заключается в том, что борьба за этическую ценность связана с силой, действующей во имя материально­го интереса. Этот интерес и ценность, всегда диаметрально противо­положные друг другу, в данном случае представляют неразделимое единство. Именно на этом, на объединении в единую силу двух про­тивоположных сил человека, его ценностного сознания и влечения, зиждется взрывная сила воздействия правового чувства. Из сказанно­го следует, что в правовом чувстве в большей степени, чем каком-либо другом, подчеркивают его надценностный характер (uberwertige Betonung), что оказывает на него отрицательное, болезнетворное вли­яние. Так что, согласно проведенным исследованиям, «пенсионные неврозы» (Rentenneurosen) нашего времени оказываются на поверку «правовыми неврозами», «заболеваниями правового чувства»⁹. Одна­ко правовое чувство способно легко деградировать не только в связи с его чрезмерной эксплуатацией, но и по причине его «запятнанно-сти». Зависть, которая хотела бы иметь то, что имеет другой, недобро­желательство, которое не желает терпеть, чтобы другой обладал тем, чего нет у него самого, жажда мести, которая стремится заставить выстрадать другого то, что выстрадал он сам, - все эти качества лице­мерно или поддавшись самообману рядят в тогу равенства или спра­ведливости свои низменные претензии, и содержащаяся в праве праведная сила деградирует в неправедное вожделение силы, которое,

См. V. Weizsacker. Der Nervenarzt, Jhrg. 2, 1929, S. 569 ff.

Философия права

порвав связь с практическим интересом, воздействует на противника. Такие действия принято называть уловкой, особенно когда стремятся реализовать право ради права, независимо от его моральных или ути­литарных целей. Но знаменитый пример «Венецианского купца», который уже был однажды использован (Иерингом. - Пер.) для дока­зательства вышесказанного с позиций философии права, свидетель­ствует равным образом и о другой стороне данной истории, показывая, как мудрый судья хитростью вовлек право в противоречие с самим собой, и оно встречной хитростью вновь себя восстановило. Столь ве­лика сила его нравственной целеустремленности!

«Юридический человек», описанный выше, вновь показал нам всем многообразием вызываемых его деятельностью последствий, что пра­во в своем неустойчивом, постоянно теряемом и вновь обретаемом равновесии функционирует между двумя полюсами напряжения.

Ты, кому музы бюрократии охотно протягивают свои руки, уви­тые розами, ты, слуга двух господ, твоими злейшими врагами яв­ляются враги Маммоны и Христа.

Гете Х.П. Шлоссеру, 1774

§14. Эстетика права

Право может служить искусству и искусство - праву. Подобно любому явлению культуры, право требует материальных средств выражения: языка, жестов, одежды, символов, зданий. Как и любое материальное средство выражения, материальное выражение права подлежит эсте­тической оценке. И как и любое явление, право также может служить материалом для искусства, оцениваться с эстетической точки зрения. Можно уже говорить и об эстетике права¹, которая, правда, лишь на­чинает формироваться и проявления которой отрывочны и редки.

У древних народов, которые не разделяли искусств и закономерностей развития культуры, право тесно переплеталось не только с обычаями, моралью и религией, но и с культурой. В том, что касается того време­ни, то по работам Якоба Гримма (Поэзия права), Отто Гирке (Юмор в праве) или Хирцеля можно составить себе представление о мифоло­гических образах идеи права, правосудия, справедливости. С обособ­лением области культуры право и искусство"⁰" все еще связаны между собой, но нередко и противостоят друг другу. У поэзии не находится добрых слов для права. Право - наиболее консервативный образ культуры, а искусство - наиболее гибкая и наиболее восприимчивая к изменениям форма выражения быстротекущего духа времени. Их разделяет естественная вражда, которая проявляется в многочис­ленных высказываниях поэтов о праве^(,од, в отказе молодых поэтов от юридических профессий².

<""> Wohlhaupter, Musik и. Jus, N Hetdelb. Jahrb. 1941 (о Тибо и Шумане) "^02> Высказывания поэтов о правовой науке: Julius Rodenberg, «Der Betruebte Jurist» (Kneschke. Dt. Lyriker sett 1850, 1868, S. 450 f.): «Что меня постоянно мучило и возмущало, так это прежде всего - право». Никто так страстно не проклинал свою профессию, как Шлоссер (Beutler. Essays um Gothe. S. 145: то же о Петрарке), см. также Sternberg. Der Witz im Recht. Tokio, 1938.

См прежде всего Th Sternberg. Einfuhrung in die RW. 1, 2 Auft 1912, S. 178 ff.: G. Mutter. Recht u. Staat in Dichtung, 1924, H Fehr. Das Recht im Bilde, 1923, Das Recht in der Dichtung, 1931. ² Cm. Radbruch. Einfuhrung in die RW, 7. u. 8. Aufl 1928, S. 207 ff.

Философия права

Но, может быть, именно благодаря выделению права из искусства его специфическая ценность, которую теперь не заменяла примесь из чуждой праву области искусства, проявлялась в более явном виде. Прямым доказательством этому может служить юридический язык. Он получил возможность для своего самостоятельного развития лишь после выделения из других областей культуры и соответственно при­обрел особое эстетическое своеобразие. Оно основано на отказе от многочисленных эстетических ценностей языка. Язык права"^ю; холо­ден: он отказался от языка чувств.

Язык права суров и резок: он отказался от обоснований и мотивировок. Язык права лаконичен: он отказался от намерения стать обучающим языком. Так осознанно вырабатывается обедненная лапидарность стиля, который блестяще выражает властное самосознание повелева­ющего государства, а своей утонченностью и точностью может слу­жить образцом для писателей уровня Стендаля³.

Если язык права - холодный лапидарный стиль, то в противополож­ность ему, как редкое исключение, язык борца за право, то есть воин­ствующего правового чувства, - яркая, пламенная риторика. Правовое чувство соединяет в себе два диаметрально противоположных момен­та: чувство, которое обыкновенно запечатлевает конкретно-наглядное с абстрактной всеобщностью правовой нормы. Для борца за право ха­рактерна своеобразная смесь «льда и пламени», то есть из обобщаю­щего интеллектуализма, который подводит конкретное, единичное под свои принципы, и индивидуализирующей увлеченности, для ко­торой борьба с несправедливостью становится единственной в своем роде всепоглощающей страстью. Адекватной формой выражения борьбы за право является также риторика, суть которой заключается в том, чтобы всеобщему придать наглядность и эффективность осо­бенного. В поэзии же наоборот, особенное служит для выражения все­общности.

Другими эстетическими ценностями обладают судебные решения и правовая наука. Нас удовлетворит правильное решение правового вопроса, но радость принесет нам лишь «элегантное» решение. Когда Рудольф Зом хвалит способность Цельса «исходя из конкретного ка­зуса сформулировать общее правило, которое лаконично, в форме

(юз/ Стендаль читал каждое утро несколько параграфов Кодекса Наполеона «чтобы взять тон» (pour prendre le ton). Среди его бумаг в Гренобле целые страницы выписок из ГК Франции, сделанные им собственноручно.

³ См. Radbruch. a.a.O., S. 35 ff.

§14. Эстетика права

крылатого выражения, подобно молнии, озаряет весь ландшафт», _то тем самым он выражает свою эстетическую радость по поводу на­учного своеобразия, присущего несравненному учителю. Элегант­ность юридических решений можно свести к следующей формуле: simplex sigillum veri. Но она означает, что красота как критерий истины рассматривается в качестве эстетической меры логической ценности.

Радость, доставляемая элегантной развязкой, казалось бы, безнадежно запутанных юридических хитросплетений, породила у всех народов множество теорий о «мудрых судьях». Эти истории полны парадоксов, ибо позволяют увидеть, как из неочевидных слов или фактов неожи­данно, как по волшебству, появляется простое, ясное и убедительное решение.

Сказанное свидетельствует о том, что мы уже сделали переход от эсте­тического воздействия права как искусства к праву как материалу для искусства. Свойство, которое право должно сделать привлекательным для искусства, присуще его внутренней природе и заключается в его, так сказать, многогранной «антитезности»: противоположность сущ-ного и должного, позитивного и естественного, легитимного и рево­люционного права, свободы и порядка, правосудия и справедливости, права и милости и т.д. Формы искусства, суть которых заключается в том, чтобы представлять конфликт противоречий, особенно охотно возьмут на вооружение право. Прежде всего, это касается драмы: от «Антигоны» Софокла до «Венецианского купца» и «Меры за меру» Шекспира. Г. Еллинек⁴ показал, как драма античной древности про­славляет святость и нерушимость объективного права, в то время как симпатии современной драмы на стороне субъективного правового чувства, протестующего против правопорядка. Позитивное право для нынешнего искусства - или трудная судьба, о которую разбивается «лодка жизни» индивида, или бездушное насилие, против которого поднимает знамя борьбы высшая справедливость, а может быть, даже просто бюрократическая тупость, которой остроумная шутка с удо­вольствием щелкнет по носу.

Наряду с драмой заслуживает упоминания и другая форма, которой особенно подходит воспользоваться «антитезностью» права: в литера­туре - сатира, а в изобразительном искусстве - карикатура. Хороший юрист перестал бы быть хорошим юристом, если он в каждый момент своей деятельности не осознавал бы необходимость задаваться вопро-

Ausgew. Schnften u Reden. Bd. 1, 1911, S. 208 ff. См. также Radbruch MaB fur MaB, Lubeckische Blatter. V. 6 Sept. 1931 (Festschnff fur der Lubecker Junstentag).

Философия права ^!

сом о пользе выбранной им профессии. Поэтому серьезный юрист охотно воспринимает всех «пересмешников» (Spotter), которые на по­лях его сводов законов рисуют иронические вопросительные и вос­клицательные знаки, например Анатоля Франса. Но еще интереснее для них критика среди писателей, мыслителей, таких как Толстой и Достоевский, которые вместе с сомневающимся человечеством дошли до самых сокровенных глубин справедливости, или такого великого карикатуриста, как Домье, пересмешника и мыслителя одновременно. Лишь ограниченный человек безапелляционно ощущает себя в каж­дый момент своего существования полезным членом человеческого общества. Мастер, изготовлявший обувь для Сократа, знал, для чего он существует на белом свете: делать ее для Сократа и других. Сократ же знал лишь, что он не знает, для чего существует. Юристы ставят перед собой наиболее трудную задачу: верить в свое жизненное пред­назначение и одновременно в глубине души постоянно сомневаться в себе.

 

Какую правду скрывают эти горы - ложь в мире, что лежит перед ними?

Монтень

§15. Логика правовой науки

Итак, бросив беглый взгляд на понимаемую в узком смысле фило­софию права, мы установили связь права с философией истории, с философией религии, с психологией и эстетикой. Взаимоотношения между правом и этикой были проанализированы с точки зрения цели права. Осталось рассмотреть вопрос о праве как о предмете логики. Иными словами - вопрос о методологии правовой науки.

Науки, которые имеют своим предметом право, мы будем называть науками о праве. Однако правовой наукой в узком смысле является та из них, которая исследует право посредством юридического метода. Эту правовую науку в собственном смысле слова, систематизирован­ную, догматическую правовую науку можно определить как науку об объективном смысле позитивного права._Ее особое положение среди других наук о праве характеризуется следующим:

1. Предметом ее исследования служит позитивный правопорядок. Эта наука о действующем, а не о правильном праве, о праве, как оно есть, а не о том, каким оно должно было бы быть. Именно это отлича­ет данную правовую науку от других наук о праве, предметом кото­рых является идеальное право, право - каким оно должно быть (das seinsollende Recht), а именно от философии права, от науки о цели права, от правовой политики, от науки о средствах реализации этой задачи.

2. В правовой науке в узком смысле речь идет о правопорядках, а не о правовой жизни, не о правовых нормах и не о правовых фактах. Это отграничивает ее от последствий, связанных с установлением право­вых фактов - от папирологии до криминологии. Правопорядок, пра­вовые нормы - понятия, прямо относящиеся к ценности, данности, которые по сути своей призваны служить справедливости. Правовая жизнь, правовые факты - понятия, опосредованно относящиеся к цен­ности, данности, которые по своему смыслу должны соответствовать правопорядку, правовым нормам. Последние же, в свою очередь, ори­ентированы на идею справедливости.

Философия права

3. Правовая наука - наука об объективном смысле, а не о субъектив­ном смысле права. Она устанавливает, как следует понимать право, и не обязательно, что под этим имелось в виду. О существе права, об идеях, которые хотели в него вложить, об идеях, которые из него реаль­но почерпнут толкователи, о каузальности права трактует не правовая наука в узком смысле, а «социальная теория права» (Г. Еллинек)': исто­рия права², сравнительное правоведение, социология права.

Исследования в рамках догматической, систематической правовой на­уки в собственном смысле осуществляются в три этапа: толкование - построение - система.

Суть юридического толкования проявляется наиболее наглядно при сравнении с филологической интерпретацией ^<104). Филологическую интерпретацию Август Бек (Boeckh) характеризует как «познание по­знанного» - как «переосмысление задуманного» (Nachdenken des Vorgedachten). Филологическая интерпретация направлена на уста­новление факта, субъективно подразумеваемого смысла, реальных идей и замыслов реального человека, лежащих в основе мыслитель­ной деятельности. Предметом такой интерпретации является эмпири­ческий метод. Юридическое же толкование направлено на раскрытие объективного смысла действующей правовой нормы³. Оно же ограни­чивается установлением того смысла, который имел в виду законодатель не в последнюю очередь по причине большого числа разработчиков каждого закона и как следствие этого - возможного расхождения их во мнениях относительно смысла закона. Правоприменительное же толкование требует однозначности закона. Но даже если бы все раз­работчики были едины в отношении смысла закона, то и тогда нельзя было бы с полной уверенностью утверждать, что должный смысл закона установлен. Законодатель - не разработчик законов. Его воля -не коллективная воля участников законотворческого процесса, а воля государства. Государство же говорит не от имени разработчиков закона, а лишь от имени самого закона. Воля законодателя совпадает с волей закона. В нем персонифицируется общее содержание законодатель­ства, содержание закона, отраженное в некоем воображаемом едином правосознании. Воля законодателя является не средством толкования,

чо4) р Torm (Prof. In Kopenhagen). Hermaneutik des Neuen Testaments (1930).

¹ Cm. Kantorowicz. i.d. Erinnerungsgabe f. M. Weber I, 1923, S. 93 ff.

² О соотношении истории права и догматики права F. Sommer, Kritischer
Realismus u. positive RW. Bd. I, 1929, S. 216 ff.

³ Marck, Substanz - u. Funktionsbegriff in der RPh. 1925, S. 77 видит в противопо­
ставлении субъективного и объективного смысла лишь «степени различия»-

§ 15. Логика правовой науки

а его целью и результатом, выражением априорной необходимости систематизированного толкования всего правопорядка в целом. По­этому не исключается возможность усматривать в воле законодателя даже то, чего никогда не было в воле разработчиков закона. Толкова­тель может лучше понять закон, чем его поняли его создатели. Закон может быть мудрее своих разработчиков. Их идеи неизбежно имеют лакуны, не всегда возможно избежать неясностей и противоречий. Толкователь же должен быть в состоянии принять на основании зако­на ясное и непротиворечивое решение для каждого возможного дела, поскольку, как гласит ГК Франции и вместе с ним молчаливо кодексы других стран, «судья, который отказывается принять решение под тем предлогом, что данный случай не подпадает под закон, что закон неясен и недостаточен, может быть привлечен к судебной ответствен­ности за отказ отправлять правосудие». Так что юридическое толкова­ние - не переосмысление задуманного, а окончательное осмысление продуманного (Zuendedenken eines Gedachten). Оно отталкивается от филологической интерпретации закона, чтобы быстрее обрести само­стоятельность - подобно кораблю, уходящему в плаванье, который лоцман проводит по предписанному маршруту через портовые воды, а затем капитан «кладет» на собственный курс в открытом море. Оно исподволь трансформирует умозрения законодателя в нормы, кото­рые толкователь установил, «как если бы он сам был законодателем», следуя формуле знаменитого вводного параграфа Швейцарского ГК. Оно - не разлагаемая на элементы смесь теоретического и практичес­кого, познаваемого и творческого, репродуктивного и продуктивного, научного и интуитивного, объективного и субъективного. Сколь бы ни было толкование практическим, творческим, продуктивным и ин­туитивным, оно, тем не менее, обусловлено меняющимися потребно­стями права. Поэтому содержание воли законодателя, установление которой является целью и результатом толкования, не закрепляется им на вечные времена, а способно отвечать на меняющиеся с течением времени правовые потребности и вопросы обретением нового значе­ния. Не следует думать, что воля законодателя - одноразовое волеизъ­явление, воплотившееся в законе. Она - «долговечная, закононосная воля», способная к постоянным изменениям. «Законодатель, - говорит Гоббс, - это не тот, властью которого закон обретает жизнь, а тот, вла­стью которого закон продолжает оставаться законом». Символически смысл этого высказывания нашел отражение в следующей легенде, ^олон, закончив разработку своего законодательства, удалился в доб­ровольную ссылку: законодатель-эмпирик уступает место идеально­му* живущему в самом законе.

⁵~301

Философия права

Если хотят правильно оценить эту особенность юридического тол­кования, то о нем должны судить не по эмпирическому образцу филологической интерпретации. Необходимо всегда помнить, что филологическая интерпретация стала достоянием науки на более по­здних этапах ее развития. Что же касается юридического толкования, то оно сродни несравненно более древним формам толкования, чем филологическая интерпретация. В древние времена слово наделяли магической силой⁴, независимо"⁰^ от тех мыслей, которые оно выра­жало. Их постоянный смысл"^од был сокрыт в прорицании оракула и открывался непосвященным неожиданно, как от удара молнии, только после того, как оно сбудется.

Жаль, что сюжет многих сказок не строится на двойном смысле слов, о чем произносящий их даже не догадывается! Если мы игру природных сил называем природным явлением, которому случай придал смысл, если воображаемую каменную пещеру на сцене изображает колоннада, две скалы, монах и монашка, то для древних времен слово - также игра природы, наполненное своим естественным бессознательным и непро­извольным смыслом. Отсюда следует, что для того времени природа, лишенная сознания и воли, - носитель смысла и значения, а природные явления - символы ^<W7), их выражающие, что в то время не только про­дукты человеческого ума, но и явления природы становятся предметом антропоморфного толкования. Так, Августин говорит, что «сила пред­сказания распространяется по всему миру». Ему вторит Гёте: «Человек справедливо радуется в тех случаях, когда бездушная природа рождает в наших душах метафорический образ, который мы любим и чтим».

Схоластика возвела этот способ толкования, направленного на выяв­ление метафизического смысла, в научный метод исследования. Изве­стен четырехчленный постулат схоластической доктрины:

«Littera gesta docet; quid credas, allegoria; Moralis, quid agas; quod tendas, anagogia».

(Буква учит действительности, ее аллегорический смысл в том, чтобы верить, моральный - в руководстве к действию, внутренний - в дости-

(Ю5) jo, _что слово изреченное, а тем более писаное, ведет собственную жизнь, однажды войдя в мир, - одна из форм проявления анимизма.

am Novalis, Fragmente № 2057, «Die Sprache ist Delphi».

(Ю7) прекрасно о сути образного восприятия всех вещей в природе см. Emerson. Natur. Inselbuch, 72, pp. 28 ff; 34, 36.

" «Столь важно слово было потому, что было это слово изреченным» (Goethe, Divan) [Buch des Sangers, Hegire].

§ 15 Логика правовой науки

жении цели), в котором под буквальным смыслом кроется аллегори­ческий, моральный и потаенный, внутренний (anagogisch) смысл''⁰⁸*¹. Схоласты надеялись с помощью доктрины вдохновения прозреть ис­тинные помыслы не человеческих создателей священных писаний, _а самого Бога⁵.

Вне науки этому виду толкования суждено было дожить до наших дней Духовные речи, произносимые по случаю каких-либо событий, содержат отдельные слова священных текстов, в которые все время вкладывают новый смысл в зависимости от ситуации, не обращая внимания на их первоначальный смысл. В этом смысловом богатстве и разнообразии заключена неизбежная жизненность библейских слов Но размышление даже в простых словах способно отыскать под об­щепринятым смыслом более глубокий смысл. В «Диване» Гете рас­крывает многозначный смысл"⁰⁹-¹ одного прелестного образа: «Слово -веер' Меж стержней букв взирают два прекрасных глаза И веер сам - цветок Шираза». А в журнале «Die Jugend» (1899, № 6) помещено следующее высказывание: «Мне всегда доставляло несказанную ра­дость открывать для себя, как на первый взгляд необдуманные слова обнаруживали всю глубинную суть вещей, а бессмыслица служила лишь внешним обрамлением смысла, о котором даже не подозрева ешь. Это не нарочито скрываемое в душе высокомерие, а скромность, так как здесь заложено нечто такое, подобное утешению и надежде, что и нашей мудрости, в мудрости которой мы должны сомневаться, оставляет место для сокрытого от смысла⁰¹⁰" ^ы, который более высо-

(108) ц_еру_Салим g буквальном (или историческом) смысле - истинный город, ал легорическии смысл церковь, моральный (или топологический) - идеальное государство, внутренний, потаенный - вечная жизнь См } Sauer Symbohk des Kirchengebaeudes 2 A 1924, S 50 ff (Die H L Schnft и d Symbohk) Данте описывает исход израильтян из Египта - буквально, аллегорически -как избавление с помощью Христа, морально - как освобождение души от греха и обретение милости Божьей, внутренне - избавление от рабства раз­вращенности и переход в царство вечной свободы