ОСИП МАНДЕЛЬШТАМ. · Туроператор оставляет за собой право менять программу и последовательность экскурсий без изменения количества услуг.

· Туроператор оставляет за собой право менять программу и последовательность экскурсий без изменения количества услуг.

· Для групповых заказчиков возможен заказ тура в любые дни. Цена зависит от согласованной программы, отеля, количества человек в группе.

· Входные билеты на посещаемые объекты, дегустации, факультативные мероприятия, горнолыжное снаряжение и подъемники оплачиваются дополнительно.

· Входные билеты (по состоянию на 1.09.2014) со взрослого/ребенка: Ужгородский замок - 20/5 грн., Мукачевский замок «Паланок» - 10/5 грн., бассейн с термальной минеральной водой “Жаворонок” – 80/50 грн, бассейн УСБ "Закарпатье" - 60/30 грн., дегустация вина - 50 грн., заповедник "Синевирское озеро" - 10/5 грн, водопад Шипот - 7/5 грн.

· Факультативные экскурсии состоятся при условии наличия в группе не менее 20 чел. Аттракция «Закарпатский вечер в Замке Любви» - 3 часа, 180 грн./чел., выезды на горнолыжную трассу - 180 грн./чел., экскурсия на Синевир - 200 грн./чел.

· Дополнительные платные услуги в отеле - бассейн + сауна (150 гр./час), бильярд (40 гр/час).

· В связи с возможными изменениями в расписании железной дороги маршрут, номер поезда и время следования могут быть изменены.

· В связи с ограниченным количеством железнодорожных билетов купейный проезд может быть заменен плацкартным с компенсацией разницы в стоимости билетов.

 

 

ОСИП МАНДЕЛЬШТАМ

 

 

Когда Психея-жизнь ¹ спускается к теням
В полупрозрачный лес вослед за Персефоной ²,
Слепая ласточка бросается к ногам
С стигийской ³ нежностью и веткою зеленой.

Навстречу беженке спешит толпа теней,
Товарку новую встречая причитаньем,
И руки слабые ломают перед ней
С недоумением и робким упованьем.

Кто держит зеркальце, кто баночку духов, —
Душа ведь женщина, ей нравятся безделки,
И лес безлиственный прозрачных голосов
Сухие жалобы кропят, как дождик мелкий.

И в нежной сутолке не зная, что начать,
Душа не узнает прозрачные дубравы,
Дохнет на зеркало и медлит передать
Лепешку медную с туманной переправы.

 

 

***

Я слово позабыл, что я хотел сказать.
Слепая ласточка в чертог теней вернется,
На крыльях срезанных, с прозрачными играть.
B беспамятстве ночная песнь поется.

Не слышно птиц. Бессмертник не цветет.
Прозрачны гривы табуна ночного.
B сухой реке пустой челнок плывет.
Среди кузнечиков беспамятствует слово.

И медленно растет, как бы шатер иль храм,
То вдруг прикинется безумной Антигоной,
То мертвой ласточкой бросается к ногам,
С стигийской нежностью и веткою зеленой.

О, если бы вернуть и зрячих пальцев стыд,
И выпуклую радость узнаванья.
Я так боюсь рыданья аонид,
Тумана, звона и зиянья!

А смертным власть дана любить и узнавать,
Для них и звук в персты прольется,
Но я забыл, что я хочу сказать, -
И мысль бесплотная в чертог теней вернется.

Bсе не о том прозрачная твердит,
Все ласточка, подружка, Антигона...
И на губах, как черный лед, горит
Стигийского воспоминанье звона.

АРМЕНИЯ ^[1]

Ты розу Гафиза колышешь
И нянчишь зверушек-детей,
Плечьми осьмигранными дышишь
Мужицких бычачьих церквей.

Окрашена охрою хриплой,
Ты вся далеко за горой,
А здесь лишь картинка налипла
Из чайного блюдца с водой.

 

2 ^[1]

Ты красок себе пожелала —
И выхватил лапой своей
Рисующий лев из пенала
С полдюжины карандашей.

Страна москательных пожаров
И мертвых гончарных равнин,
Ты рыжебородых сардаров
Терпела средь камней и глин.

Вдали якорей и трезубцев,
Где жухлый почил материк,
Ты видела всех жизнелюбцев,
Всех казнелюбивых владык.

И, крови моей не волнуя,
Как детский рисунок просты,
Здесь жены проходят, даруя
От львиной своей красоты.

Как люб мне язык твой зловещий,
Твои молодые гроба,
Где буквы — кузнечные клещи
И каждое слово — скоба...

 

Ах, ничего я не вижу, и бедное ухо оглохло,
Всех-то цветов мне осталось лишь сурик да хриплая охра.

И почему-то мне начало утро армянское сниться;
Думал — возьму посмотрю, как живет в Эривани синица,

Как нагибается булочник, с хлебом играющий в жмурки,
Из очага вынимает лавашные влажные шкурки...^[1]

Ах, Эривань, Эривань! Иль птица тебя рисовала,
Или раскрашивал лев, как дитя, из цветного пенала?

Ах, Эривань, Эривань! Не город — орешек каленый,
Улиц твоих большеротых кривые люблю вавилоны.

Я бестолковую жизнь, как мулла свой коран, замусолил,
Время свое заморозил и крови горячей не пролил.

Ах, Эривань, Эривань, ничего мне больше не надо.
Я не хочу твоего замороженного винограда!

 

 

Закутав рот, как влажную розу,
Держа в руках осьмигранные соты,
Всё утро дней на окраине мира
Ты простояла, глотая слезы.

И отвернулась со стыдом и скорбью
От городов бородатых востока;
И вот лежишь на москательном ложе
И с тебя снимают посмертную маску.

 

11 ^[1]

Я тебя никогда не увижу,
Близорукое армянское небо,
И уже не взгляну прищурясь
На дорожный шатер Арарата,
И уже никогда не раскрою
В библиотеке авторов гончарных
Прекрасной земли пустотелую книгу,
По которой учились первые люди.

 

 

Фаэтонщик

На высоком перевале
В мусульманской стороне
Мы со смертью пировали -
Было страшно, как во сне.

Нам попался фаэтонщик,
Пропеченный, как изюм,
Словно дьявола погонщик,
Односложен и угрюм.

То гортанный крик араба,
То бессмысленное "цо",-
Словно розу или жабу,
Он берег свое лицо:

Под кожевенною маской
Скрыв ужасные черты,
Он куда-то гнал коляску
До последней хрипоты.

И пошли толчки, разгоны,
И не слезть было с горы -
Закружились фаэтоны,
Постоялые дворы...

Я очнулся: стой, приятель!
Я припомнил - черт возьми!
Это чумный председатель
Заблудился с лошадьми!

Он безносой канителью
Правит, душу веселя,
Чтоб вертелась каруселью
Кисло-сладкая земля...

Так, в Нагорном Карабахе,
В хищном городе Шуше
Я изведал эти страхи,
Соприродные душе.

Сорок тысяч мертвых окон
Там видны со всех сторон
И труда бездушный кокон
На горах похоронен.

И бесстыдно розовеют
Обнаженные дома,
А над ними неба мреет
Темно-синяя чума.

 

ВААН ТЕКЭЯН

 

ПАДУЧИЕ ЗВЕЗДЫ

Мои глаза падучих звезд полны.
Я собирал их летними ночами,
Когда, скользя средь сонной тишины,
Они сверкали кроткими лучами.

Я их собрал в полночном летнем храме,
Пока они, в паденье с вышины,
Цвели еще над вольными холмами
И, взрыв любовь, не умерли, как сны.

Моя душа отсель всегда светла.
Мои глаза – ларцы с лучистым кладом.
И в день, когда мне слишком тяжела

Скорбь нищего и горестным разладом
Тревога мрака входит в жизнь мою, –
Из этих звезд я солнце создаю.

 

ОВАНЕС ТУМАНЯН * * * С горных высей стремится ручей; Ниспадая, о камни он бьется, И журчит, и ворчит, и смеется, И звенит под сияньем лучей. Сочетанию радостных звуков Лес кругом слабый отзвук дает; Так старик еле внятно поет, Слыша звонкое пение внуков. Но безмолвствует вечный утес; Наклонившись громадой угрюмой, Он охвачен загадочной думой, Он исполнен неведомых грез...

Эпилог (из поэмы Ануш)

 

В ночь Вознесенья есть мгновенье

Неизреченной тишины:

Безмолвно дольнее творенье,

Врата небес отворены,

И дышит благостью Господней

Вселенная до преисподней.

 

Душ разлученные четы,

Любившие без утоленья,

В тот миг блаженной полноты,

Покинув звездные селенья,

Целуют, духа дух, в уста, —

И замыкаются Врата.