Y. Какие книги переводили толковникиПо всей видимости, «Письму Аристея» следует доверять не только в вопросе о том, кем и когда был осуществлен перевод книг Ветхого Завета в Александрии – но и в том, каким образом и в какие сроки был выполнен перевод. Как известно, Аристей, не говорит, что перевод всех книг выполнялся каждым толковником в отдельности, как не упоминает и о том, что переводчики были изолированы друг от друга. Наоборот, он сообщает, что толковники имели возможность согласовывать переведенный каждым текст, и только после этого перевод переписывался набело. Однако, свидетельство Аристея не содержит противоречий и с более поздними дополнениями/уточнениями Аристовула, Иосифа Флавия, Филона Александрийского, Епифания Кипрского, касающимися того, что весь текст был переведен каждым из толковников полностью, и даже с тем, что переводчики были разделены на 36 пар, независимо друг от друга производя перевод. По всей вероятности, царский телохранитель Аристей был прекрасно осведомлен о внешней стороне предприятия, в котором он принимал самое активное участие, а именно о том, когда и кем был подано письменное прошение, каковы были дары царя первосвященнику Елеазару, когда и в каком составе было направлено посольство, как были встречены и о чем беседовали с царем на пиру толковники, чем питались, и как был организован быт переводчиков на острове Фарос. Что же касается методов осуществления перевода, технологии вопросов творческих – они не были ему близки, да и вряд ли представляли большой интерес для неспециалиста. Эти вопросы были целиком в ведении Деметрия Фалерского, который в годы руководства Библиотекой не только разрабатывал методологию перевода, но и занимался практической работой по выявлению подлинных и подложных текстов среди книг, поступавших в Александрию. Профессиональный процесс, видимо, строился таким образом, что вначале каждый из 72 толковников (либо каждая из 36 пар) переводили свою часть текста независимо друг от друга, после чего результат ежедневной работы сверялся, корректировался, и после одобрения внесенных изменений текст переписывался набело. При этом разбиение всей группы толковников на 36 пар представляется более правильным и рациональным, нежели перевод в одиночку – поскольку при этом многие разногласия и сомнения относительно правильности переведенного текста снимаются уже на этапе чернового перевода. Возможно также, что первоначально текст начинал переводится каждым толковником, но через весьма непродолжительное время более рациональным было признано осуществлять перевод 36 группами. Исследования, настаивающие на том, что Септуагинта являлась на самом деле никаким не переводом, но только профанацией исходного еврейского текста, указывают на следующие трудности, делающими якобы невозможным адекватный перевод, особенно – в достаточно сжатые сроки, сложного религиозно-философского текста, созданного на языке иного языкового семейства: – отсутствие в лексиконе разных языковых групп значительной части слов адекватно передающих смысл исходного слова с передачей всего возможного богатства оттенков и ассоциаций; – отсутствие в языке перевода некоторых понятий, связанных со спецификой происхождения и образа жизни народа-носителя языка оригинала, в том числе специфических наименований флоры и фауны; – невозможность точной передачи ассоциаций и идиоматических выражений; – высокие требования к квалификации переводчика религиозно-философского текста, а также наличие и разработанность соответствующих религиозно-философских понятий в языке, на который осуществляется перевод. Все это, конечно, верно. Однако если бы перевод с языка на язык, в том числе и сложных религиозно-философских текстов, был невозможен – следовало бы, наверное, говорить и о принципиальной невозможности выучить язык иного народа и, как следствии этого, – о невозможности людей различных народов, даже и выучивших чужой язык, понимать друг друга. Но это, как мы знаем, при определенных условиях достижимо. Кроме того, запись божественного откровения на иврите также следует признать своего рода переводом с ангельского на человеческий, который едва ли приспособлен для безупречной передачи божественных смыслов – иначе никаких споров и толкований относительно полученных наставлений не существовало бы и в среде избранного народа. Что касается квалификации переводчиков Септуагинты, то, как известно, «Елеазар выбрал лучших мужей, отличающихся образованием и знатностью рода, которые приобрели навык не только в иудейской литературе, но тщательно позаботились и об изучении греческой. Поэтому они были пригодны для посольства и в необходимых случаях исполняли его; они обладали большими дарованиями к беседам и исследованию в области Закона, стремясь к среднему положению (ибо оно прекраснее всего); они оставили грубость и неотделанность мысли, а также пренебрегли самомнением и своим превосходством над другими; в беседах они были примером для других, как своим умением слушать, так и отвечать каждому должное; все они соблюдают это, желая в этом более всего превосходить друг друга, все быть достойными своего начальника и его добродетели». Если даже таких представителей еврейского народа считать не имеющими способностей к религиозно-философским занятиям – то следует всерьез задуматься о возможности адекватного восприятия иудейским народом данного им откровения. Относительно языка перевода можно сказать, что, пожалуй, именно греческий в III столетии до н.э. был наиболее благоприятен для перевода сложного религиозно-философского текста, ибо, помимо глубокой разработанности религиозно-философских понятий, имел богатую философскую культуру и огромный опыт общения с иными цивилизациями, включая и изучение их религиозно-философских традиций. Кроме того греки уделяли должное внимание и внутренним законам самого языка, семантике и этимологии слова, идиоматике – посвящая этому целые произведения. Александрийская же библиотека, под руководством и при участии сотрудников которой этот перевод осуществлялся, являлась первым в истории научным учреждением, профессионально занимающимся словом. Что же до профанации текста из-за невозможности передать многочисленные смыслы и ассоциации первоисточника и связанных с этим существенных смысловых искажений при переводе, то, во-первых, следует напомнить тезис митрополита Филарета о том, что масоретский текст, представляемый ныне как образцовый, хотя «и является текстом на языке оригинала», «вовсе не является оригинальным, т.е. изначальным текстом Ветхого Завета». Ибо в III в. до н.э. у евреев просто-напросто не существовало единого текста священных книг, о чем помимо всем известных источников, свидетельствует и текст самого «Письма…», говоря, что избранные толковники в исследовании закона стремились «к среднему положению». Во-вторых, мы знаем о довольно продолжительном времени, когда Закон был вовсе утерян. В-третьих, следует признать, что именно выполненная масоретами работа по огласовке древнего текста существенно сузила круг присутствовавших в тексте ассоциаций, делая многие из них вовсе невозможными. Александрийский же перевод, несмотря на все несомненные сложности чужого языка, опирался на неогласованный, гораздо более богатый смыслами и ассоциациями, – в конечном счете, более аутентичный текст, который в настоящее время существует лишь в сохранившихся фрагментах древних свитков. Наконец, следует сказать и о том, что перевод, конечно, же не был выполнен в течение 72-х дней. В течение 72-х дней была выполнена лишь явная часть переводческой работы, которой предшествовала длительная и сложная подготовка, в период которой толковники заранее могли обсуждать сложности и проблемы перевода хорошо знакомых им текстов. Под временем подготовки к переводу разумеется достаточно длительный период от даты получения первосвященником Елеазаром письма царя Филадельфа до фактического начала перевода, который включал в себя следующие события: – время доставки письменного ответа Елеазара Филадельфу; – время подготовки царских даров; – время путешествия посольства Аристея в Иерусалим; – время нахождения египетских посланников в Иерусалиме, в период которого полностью или отчасти производилось изготовление свитков древнееврейских книг, запись которых производилась на пергаменте золотыми буквами; – время путешествия толковников из Иерусалима в Александрию; – семидневный пир у Птолемея Филадельфа; – трехдневный отдых до начала перевода. Помимо перечисленных выше событий, временем подготовки толковников возможно считать и всю их предшествующую дням перевода жизнь. Последний фактор обусловлен тем, что текст, записанный без огласовок в системе консонантного письма, имеет чрезвычайно высокую смысловую вариативность, и для правильного прочтения и понимания требует фактического заучивания наизусть; при этом запись имеет почти что вспомогательные функции подобно шпаргалке студента-отличника или подсказке суфлера. Относительно же перевода ровно за 72 дня по числу переводчиков могла существовать предварительная договоренность как с первосвященником Елеазаром, так и с библиотекарем Деметрием, которые, конечно же, в какой-то степени прогнозировали и планировали продолжительность перевода – возможно, и с целью обоснования его боговдохновенности. И хотя о боговдохновенности перевода едва ли можно говорить в большей степени, чем о писательском вдохновении, то есть сосредоточенности, подготовленности, интуиции, способности расслышать, предназначенности этому делу и т.д. Но, вне всякого сомнения, перевод был высоко профессионален, грамотен и в подавляющем большинстве случаев адекватен тексту оригинала. Хотелось бы, однако, привести и еще один довод в пользу того, что перевод вполне мог быть выполнить за 72 дня. Если исходить из того, что толковники вовсе не переводили пророков и не могли переводить текстов, которых к тому времени просто не существовало, то первоначальный состав Септуагинты выглядел, скорее всего, так: Пятикнижие, книги Иисуса Навина, Судей, Руфь, Царств, Песнь песней и Екклесиаст. Возможно, к этому списку следует добавить обе книги Паралипоменон и Иова. В любом случае, объем перевода при этом составляет не более 40 – 45 процентов общего объема нынешнего канона. Иероним же, как известно, перевел и составил толкование на все книги Ветхого Завета в течение 15 – 20 лет. Если же вычесть из этого размер комментариев, то, с учетом фактического объема работы толковников, окажется, что перевод в Александрии вполне по силам было выполнить за 72 дня 16 – 24 толковникам при условии разбиения текста на соответствующее количество фрагментов для параллельного перевода_ 1. Поэтому, вероятнее всего, перевод осуществлялся в 36-ти фрагментах группами по 2 человека. Возможно, по окончании перевода делался повторный перевод каждой из частей другой группой толковников – после чего тексты сверялись, уточнялись и переписывались набело. Конечно, это уже в значительной степени домысел. Но если учесть перечисленные выше обстоятельства чрезвычайной компетентности и предварительной подготовки переводчиков к своей деятельности, а также и то, что в Александрии они занимались исключительно переводческой работой, не заботясь ни о хлебе насущном, ни о близких своих, ни даже о записи перевода – то окажется, что их деятельность сводилось почти что к диктовке заученного заранее текста приданным им профессиональным переписчикам Александрийской библиотеки. Кроме того, этот во многом упрощенный взгляд позволяет показать в реальных временных величинах, что Перевод семидесяти при известном напряжении сил вполне мог быть выполнен за 72 дня – в том числе, и каждой из 36 пар переводчиков от начала и до конца. Вот, собственно, и все. «Письмо…», как выясняется, самим своим текстом в состоянии отстоять историчность описанных в нем событий, если эти события не переносить произвольно в иные исторические эпохи. Как известно, новые времена рождают новые взгляды и мировоззрения – канон установливается лишь со временем. И очень часто возникает желание не согласится с историческим документом, свидетельствующим об иных ветвях традиции, которая развилась со временем в несколько другом направлении. Собственно, письмо уязвимо только в одном – в отсутствии другого независимого источника того времени, который сообщал бы о событиях известных нам из «Письма Аристея». Такое нередко случается с фактами общеизвестными – удостоверять истинность которых современникам нет никакой необходимости и даже кажется глупым. Лучшим и неопровержимым доказательством в этом случае могли бы служить архивы Птолемеев – но они не сохранились. Впрочем, есть еще один документ, подтверждающий, хотя и несколько с иной точки зрения, историю александрийского перевода, и который содержится в тексте самой Библии – «Книга Екклесиаста». Но об это я уже писал ранее. 1 Расчет, конечно, очень грубый и приблизительный. Если один человек выполняет перевод всего Ветхого Завета с комментариями за 15 – 20 лет, то без комментариев (допустим, половина объема работы) – за 8 – 10 лет. С учетом фактического объема Александрийского перевода в 40 – 45 % от общего объема текста переводимого Иеронимом, эта работа могла быть выполнена одним переводчиком за 3 – 4,5 года. Эту же работу за 72 дня (0,2 года) вполне могла выполнить группа переводчиков из 16 – 24 человек при условии разбиения всего текста менее чем на 16 частей для параллельного перевода. Если каждая переводческая группа состояла из 2 человек, то достаточное для перевода число толковников, понятно, 32 – 48. Дополнительные копии текста могли быть составлены во время 7-ми дневного пира у Птолемея Филадельфа. Но переводчики могли пользоваться и оригинальным текстом, который состоял из отдельных свитков. В другом варианте это могло быть две группы по 36 человек, выполнявшие перевод от начала до конца при условии разбиения текста на фрагменты. * * * |
В.Е. Крылов Кумран и Иисус, или прорыв к Абсолюту ("Вопросы истории", 2005, № 2, с. 116 – 123). Кто же он? Сравнительно недавно в одном из российских журналов была опубликована повесть Д.С. Мережковского "Иисус Неизвестный", в которой он весьма ярко нарисовал Иисуса как личность крайне загадочную из-за ее многоликости. С этим нельзя не согласиться, ибо какими эпитетами Иисуса только ни награждали! Для Цельса - он обманщик и трус, для Тацита - творец "пагубных заблуждений", для Юстина Мученика - христианский Сократ и больше, для Б. Бауера - не более чем миф, для Э. Ренана - защитник обездоленных, для Барбары Тиринг1 - нестандартный политический деятель, для А. Немировского - убедительно доказанная историческая личность "и более чем революционер". Понятно, что ярый поборник церковных традиций и казуистики Пюэш не мог признать такое вольнодумие богодухновенным, и когда Доресс, переводчик этого сборника речений с коптского языка, на котором тот был найден в 1945 г. в Египте, показал ему свой перевод этого текста на французский, он классифицировал его как "крайне гностическое евангелие". Уже в самом этом причислении данного документа к разряду евангелий заключалась очевидная подсказка для будущих исследователей квалифицировать его, конечно же, как компиляцию, сфабрикованную на основе канонических евангелий. Именно так и поступил упомянутый Р. Грант, опубликовавший свою явно тенденциозную книгу о евангелии от Фомы3. Верный и послушный ученик Пюэша даже не счел нужным разобраться, является ли этот нестандартный документ действительно евангелием, а без раздумий встал в ряды бойцов за "святое" дело Иринея и Тертуллиана. Неспроста, видно, некоторые современные антитертуллианцы высказывали предположение, что "L'ecole Biblique" напрямую связана с папской "Конгрегацией Веры". Ведь даже тот факт, что Грант делит евангелия на "наши", то бишь канонические, и "не наши", вызывающе вопиет о его боевой церковной тенденциозности. Но если все-таки поверить Гранту и согласиться, что это "еретическое" евангелие написал некий нечестивый враг "наших" евангелий, чтобы от имени Иисуса навязать нам свои антицерковные идеи, то неизбежно возникает вопрос, кто именно мог его написать и как раз в тот ранний период, о котором свидетельствует текстологический анализ, произведенный Гельмутом Кестером4. Ведь время, к которому Кестер его относит, значительно опережает время датирования "наших" евангелий (начиная с 1-го века н. э.). Да иначе и быть не может, ведь некоторые тексты этого сборника ясно указывают на антиправительственную, а значит, антиримскую деятельность Иисуса, которая, конечно же, могла происходить только до 70 г., когда иудейское восстание было полностью подавлено. Например, логий (речение) 28 свидетельствует о миссионерской деятельности Иисуса: "Я выберу вас одного на тысячу и двоих на десять тысяч, и они будут стоять как одно", то есть очевидно имеется в виду, что они будут стоять сплоченно, как один. В логии 102 ясно говорится об оборонительных намерениях так называемого Царства Отца: "Царство Отца подобно человеку, который хочет убить сильного человека. Он извлек меч в своем доме, он вонзил его в стену, дабы узнать, будет ли рука его крепка. Тогда он убил сильного". Логий 25 призывает: "Вы же бодрствуйте пред миром, препояшьте ваши чресла с большой силой, чтобы разбойники не нашли пути пройти к вам, ибо нужное, что вы ожидаете, будет найдено". Все это отсылает нас ко времени, когда еще антиримское сопротивление мыслилось как довольно возможное. И хотя пропаганда борьбы не могла выражаться открытым текстом, она, конечно, была понятна как патриотам Кумрана, так и тем более сторонникам Иисуса, если он действовал обособленно от Кумранской общины, что маловероятно, по крайней мере, на ранней стадии его деятельности. В дальнейшем будет приведено еще одно весьма весомое доказательство его связи с общиной. Ессеи или садокиты. Как известно, затянувшийся на несколько десятилетий мучительный поиск "Учителя праведности" и его врагов, начатый кумрановедами и подхваченный многими добровольными энтузиастами, закончился полнейшей неудачей, что впрочем, нетрудно было предвидеть в самом начале этой далеко не всеми одобряемой акции. Ведь совершенно очевидно, что Ватикану и другим христианским церквам не очень-то хотелось знать, что некогда существовал какой-то "Учитель праведности", "которому Бог открыл все тайны своих рабов пророков" и который, согласно "Дамасскому документу", обнаруженному С. Шехтером в Каире еще в 1910 г., "будет учить в последние дни". Блюстители мифологического христианства явно не горели желанием перестраивать свои мифы под нового "сына Божия". Они стремились поскорее закрыть этот вопрос или, по крайней мере, затянуть его решение, пока не ослабеет ажиотаж. Поскольку закрыть его не удалось, издатель материалов четвертой пещеры отец Р. де Во героически тянул канитель с изданием этих материалов (из более чем 500 текстов, найденных в 1952 г. в Кумранской пещере № 4, только приблизительно 100 были опубликованы по истечении 40 лет; к оставшимся 400-м текстам посторонние исследователи не допускались). Так он сам и ушел в лучший мир, может быть, прихватив с собой некоторые тайны Кумрана, да и Ватикана заодно. Нечто подобное по крайней мере предполагали широко известные на Западе авторы книги "The Dead Sea Scroll Deception"5. Впрочем, благочестивый отец де Во (он же археолог Кумрана) вряд ли очень сильно погрешил в этом нелегком деле. Больше грехов допустила сама Община, с первых же своих дней установившая режим строжайшей секретности касательно всех своих деятелей и их деяний. Ведь за всю историю существования Общины не нашлось ни одного кумранского деятеля, который был бы назван писцами Кумрана по имени (а не под псевдонимом!) и о котором было бы сказано, кто он родом, каковы его убеждения, заслуги и ошибки. Это было вызвано, конечно, не только конспиративными соображениями (оглядкой на "киттим", то есть на все враждебные иудеям народы), но коренилось в самой аскетической догматике Кумрана: воздержании от всего мирского, в том числе от всякого тщеславия. Ведь главенствовал принцип: человек для общины, а не община для человека. Что касается убеждений, то они должны были быть одними для всех: закон от Моисея в интерпретации "Учителя праведности", как его понимал совет Общины. Всякого рода иные истины и эмоциональные проявления, не одобренные Уставом, осуждались как идолопоклонство, то есть как служение так называемым "идолам сердца". Сердце же понималось как некая клоака всяческих пороков, что нашло, например, весьма яркое отражение в Евангелии от Марка, крохотные фрагменты которого были обнаружены в Кумране: "Ибо извнутрь, из сердца человеческого, исходят злые помыслы, прелюбодеяния, любодеяния, убийства, кражи, лихоимство, злоба, коварство, непотребство, завистливое око, богохульство, гордость, безумство, все это зло извнутрь исходит и оскверняет человека" (Марк, 7: 21-23). Борьбе с этим "злом" был посвящен практически весь дисциплинарный кодекс Общины, причем карательные меры сводились главным образом к ущемлениям провинившегося в рационе питания - с разными сроками действия. За особо тяжелые преступления (с точки зрения Совета общины), к которым относились главным образом проявления бунтарского духа, провинившийся мог быть исключен из Общины, причем, как сообщил Иосиф Флавий6, в этом случае строжайше пресекались всяческие попытки поддерживать его пищей, что иногда приводило к смерти. Хотя Флавий сообщает нам об этой зверской мере наказания, он умалчивает, за какие именно "гнусные грехи" она применялась, отмечая, впрочем, что за хулу на Моисея кодексом предусматривалась смертная казнь. Из этого следует, что секта, именуемая им ессейской (сама она никогда так себя не называла), была на деле сектой крайнего иудаистско-теократического толка и уж никоим образом не могла быть пифагорейской, как также утверждал Флавий, ибо пифагорейцы, скорее всего, были космополитами. Следует также отметить, что Иосиф ничего не говорит об Общине Кумрана, а только о ессеях вообще, которые, похоже, повсюду имели свои колонии. Однако из его описаний сильно проглядывают многие черты типично кумранского быта. Ни словом он не обмолвился и об "Учителе праведности", хотя об Иоанне Баптисте (Крестителе) сообщил достаточно подробно, никак не связывая его с какой-нибудь более или менее крупной религиозной группировкой. При всех этих умолчаниях и неясностях ясно одно: в описании Флавия ессейское движение в Израиле предстает как движение, в сущности, совершенно неподвижное, не двигавшееся к определенной цели и не располагавшее вождем, им управляющим. Думается, Флавий здесь больше скрыл, чем открыл. Логический вывод отсюда может быть, по-видимому, только таким: Флавий не сказал о Кумране, потому что в условиях оккупации Израиля Римом правда эта была опасной для так называемых ессеев и привела бы к новым жертвам. Истина же состояла в том, что Община и теоретически и фактически была душой и цитаделью иудейского национализма, искусно законспирированной под монастырь. Частично в ней, возможно, были и ессеи, но тон задавали садокиты, духовные наследники иудейского жреца Садока, поставленного Соломоном – первосвященником построенного им Иерусалимского храма. Священной целью садокитов была, конечно, реставрация прав духовенства времен Садока, когда первосвященник фактически являлся высшим лицом в государстве, а царь - лицом ему подчиненным. Цари хасмонейской династии объединили свои царские полномочия с полномочиями первосвященника, нарушив тем самым освященную древностью традицию и лишив духовенство его приоритетного права. Это и привело к возникновению секты, отделившейся от иерусалимского Храма, сохранившего лояльность хасмонеям, и секта эта по праву должна быть названа "садокитской". Так ее, похоже, и понимал С. Шехтер. Кумранские старейшины и их молодые питомцы не питались только душеспасительными молитвами и мечтами о будущем Новом Иерусалиме и новом Израиле. Они творили желанное будущее, сидя в Кумранском скриптории. Так возник шедевр ультраиудаизма, так называемый свиток "Война сынов Света с сынами Тьмы", то есть иудеев с враждебным им киттим. Война будет происходить в течение сорока лет, по истечении которых Иегова примет решение уничтожить всех сынов Тьмы и установить всемирное вечное царство Сынов Света. Книгу эту, как полагает Б. Тиринг, написал Иуда Искариот, крупный деятель Кумрана, суливший Иисусу все царства мира, если тот поклонится ему, то есть согласится принять его предложение возглавить восстание против Рима, о чем робко говорится как в Евангелии от Иоанна, так и в древнеславянском переводе "Иудейской войны" И. Флавия. Как происходило выковывание полноценных "сынов Света"? Посредством принятия присяги. Во время этого мистериозного действа левиты торжественно возглашали проклятия в адрес различных "идолов сердца", самым страшным из которых, конечно, была измена законам Моисея, то есть Кумрана. Присягающие изъявляли свое согласие выкриками "Аминь!". Говоря об исключенных из Общины, Флавий прямо утверждает: "будучи связанными принесенной клятвой и обычаями, по которым они жили, они не в силах были питаться той пищей, которую могли найти на стороне, и вынуждены были есть траву... пока не умрут"7. По непонятной причине Флавий и здесь оставляет пробел в информации, не разъяснив, имел ли провинившийся право покинуть пределы Кумрана. По-видимому, не имел, ведь он давал клятву верности закону Моисея. Если это так, то становится понятным, почему "ессеи" даже под пытками не открывали римлянам своих - кумранских тайн. Разрыв, согласно Матфею. Как показано выше, полная обезличенность деятелей Кумранской общины не оставляет никакой возможности отличать их друг от друга. Конкретными чертами обладают только две (или три) личности: это "Учитель праведности" и его антипод "Нечестивый священник", возможно, называвшийся также "Человеком лжи". Из контекста кумранических писаний совершенно невозможно выяснить, был ли "Человек лжи" третьей самостоятельной личностью или вторым эпитетом "Нечестивого священника". Б. Тиринг, исходя из некоторых принятых ею правил, считает, что это одна и та же личность. Таким образом, получается, что своими лицами в Кумране обладали только два человека: один - праведник, другой - нечестивец. Но в чем конкретно заключалась праведность первого? Из кумранского толкования на пророка Аввакума следует, что "Учителю праведности" Бог дал способность "знать тайны Его рабов пророков", то есть толковать слова пророков. Отсюда вытекает, что праведность его была не общечеловеческой, а сугубо иудейской, то есть не абсолютной. У "Человека лжи" ("Нечестивого священника"), очевидно, тоже была своя праведность, также не абсолютная. Ведь он смело выступил против "Учителя праведности" в день Искупления, не побоявшись Божьей кары. Полагаю, что взвешивать, чья праведность более праведна, дело безысходное, поскольку на весах Абсолюта они обе не абсолютны, а, значит, их праведность "не от Бога". Очевидно, что выход из этой дилеммы один: надо обрести Абсолют. Такое обретение мы находим в пятой главе Евангелия от Матфея, где Иисус, процитировав однобокое решение Кумраном данной дилеммы, дает ее абсолютное решение: "Вы слышали, что сказано: "люби ближнего твоего и ненавидь врага твоего. А я говорю вам: любите врагов ваших, благословляйте проклинающих вас, благотворите ненавидящих вас и молитесь за обижающих вас и гонящих вас, да будете сынами Отца вашего Небесного; ибо Он повелевает солнцу Своему восходить над злыми и добрыми и посылает дождь на праведных и неправедных" (Мат. 5: 43--48). Это краткое изложение абсолютного этического кредо одновременно является и заявлением о разрыве с прежней идеологией, а значит и с идеологами Кумрана, деятелем которого Иисус, несомненно, являлся, в чем не сомневается и Б. Тиринг. Разрыв этот очевиден не для всех, а только тем, кому известно этическое ядро кумранской идеологии. А ядро это заключалось в формуле, выражавшей этическую стратегию Кумранской общины: "люби ближнего твоего и ненавидь врага твоего". По утверждению Ядина, кумранолога и библеиста, в Ветхом завете отсутствует столь категорически выраженная идея ненависти к врагу. С этим трудно не согласиться, хотя нельзя скрыть и того, что и там имеется немало описаний зверских расправ с врагом, например, в книге Иисуса Навина. Следует отметить, что противопоставление двух этик (кумранской и мессианской - христовой) имеется только в Евангелии от Матфея. У Луки этого нет, но есть призыв любить врагов, выраженный в умеренно-эмоциональном тоне. У Марка доминирует идея любви к Богу и к ближнему, но отсутствует идея ненависти к врагу. Отсюда можно заключить, что это евангелие создавалось после разрыва с Кумраном, но автор не торопился переходить на позиции вселенского миролюбия. Нет вселенского миролюбия и в Евангелии от Иоанна. Диапазон любви здесь предельно сужен: до любви к друзьям. "Нет больше той любви, как если кто положит душу свою за друзей своих. Вы, друзья мои, если исполняете то, что Я заповедую вам" (Иоанн 15:13-14). В Евангелии звучит великая скорбь Иисуса и подчеркивается не только неприятие Кумрана, но и, похоже, самого иудаизма: "Ненавидящих меня без вины больше, нежели волос на голове моей. Враги мои, преследующие меня несправедливо, усилились; чего я не отнимал, то должен отдать" (Псал. 68, 5). Такое дистанцирование от иудейства в Евангелии от Иоанна - явление не единичное. Вообще напрашивается впечатление, что Евангелие от Иоанна -летопись деятельности Иисуса в Кумране, правда, без хронологии. То, что Фома нигде ни словом не обмолвился о Кумранской общине, доказывает, по-видимому, что община эта была надежным убежищем и местом отдыха для патриотов Израиля, и он не хотел ее демаскировать, впрочем, также и потому, что боялся привлечь к ней внимание римских властей. Однако некоторые места в более поздних евангелиях вопреки желанию авторов побуждают предполагать, что Кумран отнюдь не был далеким от жизни монастырем, в особенности, когда там появился такой активный и смелый деятель, как Иисус. Мог ли, например, Иисус в Иерусалимском храме, который, конечно же, надежно охранялся, разгонять торговцев, продающих волов, овец и голубей, и опрокидывать столы менял? В Кумране же такое самоуправство в принципе было возможно, тем более, если предположить, что Иисус пользовался там на первых порах внушительным авторитетом. Следует также обратить внимание и на бесконечные диспуты Иисуса со своими идейными противниками, зачастую носившие для него угрожающий характер и все-таки завершившиеся мирным исходом, за исключением тайной вечери, когда Иисус, видимо, по предварительному сговору с Иудой сам дал ему знак действовать. Как ярко показано в Евангелии от Иоанна, в дискуссиях этих Иисус позволял себе крайне еретические отступления от закона Моисея, как его понимали иудейские книжники и фарисеи, эти непререкаемые вершители ортодоксии. Например, он говорил: "Я и Отец", то есть Бог, - "одно" (10: 30), "всякий живущий и верующий в Меня не умрет вовек"; "не Моисей дал вам хлеб с неба, а Отец Мой дает вам истинный хлеб с небес"; "хлеб Божий есть тот, который сходит с небес и дает жизнь миру" и "Я есмь хлеб, сшедший с небес" и так далее (6: 32, 41). Как уже было сказано, за одну хулу на Моисея предусматривалась смертная казнь - как по общеиудейскому, так и по кумранскому закону. Если бы подобные слова были произнесены в Иерусалимском храме, Иисус не избежал бы ареста, как это с ним случилось, по сообщению Луки, в Назарете, где разъяренная толпа чуть не сбросила его в бездну (Лука 4: 28-30). Кроме этих косвенных доказательств того, что полемика главным образом происходила в Кумране, можно сослаться на указание Иоанна, что после одного из таких его "богохульств", он покинул своих оппонентов, "и пошел опять за Иордан, на то место, где прежде крестил Иоанн, и остался там". (Иоанн 10: 40). Если эта полемическая схватка происходила в Иерусалиме, он, очевидно, не мог бы туда "пойти", так как Иерусалим находится от "места, где крестил Иоанн" на расстоянии полуторачасовой езды на лошади, как указала Тиринг. Следовательно, полемика происходила на территории Общины, которая располагалась недалеко от места, где Иоанн крестил. Впрочем, если слово "пошел" употребляется здесь в смысле "направился", то тогда придется допустить, что полемика все-таки происходила не на территории Общины, и в этом случае Иисус "направился" в Кумран, то есть место для него безопасное. Тайна становится явью. В ранний период кумранской деятельности Иисуса критика его в адрес Общины носила более сдержанный и сокрытый характер, чем та, что описана в Евангелии от Иоанна. В самом раннем произведении, сборнике речений, возможно, записанных его братом Иудой по прозвищу Фома (Близнец), Иисус божественно невозмутим и бесстрастен. В качестве примера этой его невозмутимости можно привести вариант так называемой притчи о сеятеле, как ее записал Иуда Фома: "Вот, сеятель вышел" он наполнил свою руку, он бросил семена. Но иные упали на дорогу, прилетели птицы, поклевали их. Иные упали на камень и не пустили корня в землю и не послали колоса в небо. А иные упали в терния, они заглушили семя, и червь съел их. А иные упали на добрую землю и дали добрый плод в небо. Это принесло шестьдесят мер на одну и сто двадцать мер на одну"8. Но где же здесь критика? Ее здесь действительно нет, но есть критические факты. Так ли сеет опытный земледелец? Одни семена упали на дорогу, другие - на камень, а некоторые - в терния, три четверти семян погибло, и лишь одна четвертая часть принесла добрый плод - все получилось именно так, как должно получиться по закону энтропии. Иисус предельно доступно описал этот закон. Тайна сеяния и сеятеля хранилась, по всей видимости, в течение почти всего периода существования Кумрана, пока нужно было опасаться, что его политические цели могут быть раскрыты. После разгрома Общины, совершенного римлянами в 68 г. еще до уничтожения Иерусалима, отпала необходимость хранить кумранские секреты, и евангелисты прямым текстом заговорили о сеятеле и сеянии. Марк разъясняет: "Сеятель слово сеет. Посеянное при дороге означает тех, в которых сеется слово..." (Марк 4:15). Еще большую ясность, как разукрашивали мифологией реальные факты, вносит Матфей: "Ко всякому, слушающему слово о Царствии и не разумеющему, приходит лукавый и похищает посеянное в сердце его; вот кого означает посеянное при дороге" (Матф. 13. 19). Итак, "сеяние" есть не что иное, как миссионерская деятельность, которая во времена Кумрана, по утверждению Б. Тиринг, носила сугубо националистический характер, и конечной целью которой являлось создание многотысячной армии "Сынов Света", способных одержать победу в сорокалетней войне с "Сынами Тьмы". Это и есть тайна, которая была скрыта в сборнике Фомы за безобидной картинкой беспечного земледельца, не потрудившегося взглянуть на почву, в которую он сеял. Картинку эту можно также назвать дружеским шаржем, преподнесенным Иисусом беззаботным деятелям, или сухим отчетом в адрес Совета Общины. В нем, как видим, критика осуществляется фактами, а не эмоциями. То, что это была критика, хотя и изложенная столь деликатно и незлобиво, доказывает тот факт, что в этом же сборнике его речений Иисус предупреждает близких ему миссионеров "не давать того, что свято собакам, чтобы они не бросили это в навоз, не бросать жемчуга свиньям..." (Фома 97). Так, видимо, Иисус воспринимал плоды беззаботных миссионеров. Таковы некоторые мои наблюдения и выводы, вытекающие из новых сведений, полученных в результате открытия кумранских документов. Самый же главный вывод общетеоретического характера состоит в том, что политика засекречивания Кумраном своей деятельности и деятелей не могла не сказаться как на количестве, так и на содержании той информации, какую два видных историка иудейства И. Флавий и Филон Александрийский предоставили своим современникам и потомкам. Оба они были евреями, оба высоко чтили "Закон Моисея" и оба, несомненно, всем сердцем желали, чтобы этот "Закон" восторжествовал во всем мире. Вполне естественно поэтому, что в их цели не входило навлекать опасность на таких выдающихся деятелей, как "Учитель праведности" и Иисус, законный претендент на царство, происходивший из рода царя Давида, как показала опять-таки Тиринг, ссылаясь на родословную от Луки. Поэтому Филон Александрийский не обмолвился о них ни единым словом, Иосиф же, хоть и сказал об Иисусе, но отнюдь не как о деятеле Кумрана, а как о "мудром" и "добродетельном человеке", который, согласно версии Агапия, "возможно, и был Мессия". Этим, скорее всего, и объясняется, почему до обнаружения версии архиепископа Агапия об Иисусе практически не было никаких свидетельств во внецерковных источниках, кроме известного фальсифицированного, так называемого, "флавиева свидетельства". Такое состояние информации на сегодняшний день дает полное право заключить, что так называемая мифологическая теория христианства полностью доказала свою несостоятельность. Иисус, конечно же, существовал как реальная, уникально одаренная, мыслящая личность, преодолевшая в своей деятельности все эмоциональные и ментальные трафареты и подарившая человечеству образец божественного Человека. Уникальность его, по его же словам, не в том, что он "рожденный" (от Бога), "несотворенный", а в том, что он, как познавший себя, познал, что он, "сын Бога Живого", что впрочем, как он утверждает, может сделать каждый: "Когда вы познаете себя, тогда вы будете познаны, и вы узнаете, что вы - дети Отца Живого..." (Фома 3). А поэтому, если, Иисус в споре со своими противниками постоянно употребляет выражения "мой Отец", он просто этим показывает, что именно такого "Отца" он обрел в самопознании, и он не может отречься от него в угоду иного "Отца" который "есть дьявол, не устоявший в истине". По сути дела, в этих случаях Иисус выступает как диссидент, твердо отстаивающий свое право на инакомыслие и не отнимающий у своих оппонентов такого же права, хотя его убежденность в правоте не позволяет ему одобрять их позицию. Поскольку данный источник, из которого я здесь цитировал, рассматривается церковными апологетами как апокриф, автором которого якобы является некий самозваный Фома, а не брат Иисуса, и поскольку синоптические сборники (Евангелия) признаны богодухновенными, несмотря на всю их сборность и спорность, то приходится сделать вывод, что Иисус Живой был и остается диссидентом, как для атеистов, так и для верующих. Это куда более страшное распятие, чем то, после которого ему удалось "воскреснуть" с помощью друзей, лекарств и силы воли. В чем же причина того, что ученый мир никак не желает воскреснуть от своих застаревших заблуждений относительно многогранной мудрости Иисуса, многие перлы которого далеко не всем понятны даже и в наше хитроумное время? И еще - буквально несколько слов об "Учителе праведности" и его антиподе (или антиподах). Поскольку из свитков высвечивается идея, возможно, принадлежащая самому "Учителю", что лишь заслуженные деятели имеют право быть названными по имени, и поскольку об этой идее евангелисты и апостол Павел не могли не знать, то нам придется довольствоваться только двумя именами: Иоанном Крестителем и "пошедшим за ним", но ушедшим дальше его - "Иисусом из Назарета", то есть из Кумрана (города Назарета в те годы еще не существовало, но была Кумранская община, прибежище назореев и садокитов). И к тому и к другому, в зависимости от наших взглядов на них и наших понятий о праведности и нечестии, могут быть приложимы эпитеты "Учитель праведности" и "Нечестивый священник". Если рассматривать их с точки зрения узкого иудаизма, то "Учителем праведности" будет Иоанн, Иисус - его противником, а если рассматривать их в "духе и истине", то Учителем праведности будет Иисус, а Креститель - его антиподом. Уникальный эксперимент Иисуса. По поводу Кумрана как главной арены агитационной деятельности Иисуса необходимо добавить следующее: община эта, являвшаяся своеобразным бастионом иудейского инакомыслия, прельщала нестандартно мыслящего Иисуса своим открытым противостоянием казенному иудаизму, хотя противостояние это носило узкосектантский и довольно реакционный характер: это был упрямый бунт политических мертвецов. Иисус, согласно его родословной, приводимой Лукой, происходил из рода царя Давида, который был сыном некого Иессея. После падения династии Давида вера в ее возрождение в широких кругах патриотически-настроенных иудеев никогда не иссякала и нашла в частности своих активных и тактически изощренных последователей в так называемом движении ессеев, широко практиковавших весьма хитроумный поведенческий и идейный камуфляж. Примером такого камуфляжа является ничего не говорящее прозвище Искариот, которое ученые после многовекового недоумения все-таки раскамуфлировали и получили многоговорящее обозначение "сикариот", то есть боец, вооруженный сикой - коротким мечем. Что касается этимологически пустого слова "ессей" то, как мне кажется, оно получит смысл, если прочитать его как "Иессей", что, очевидно, означает "отец Давида". Таким образом наши непонятные "ессеи" превращаются в довольно понятных "отцов новых Давидов", сражающихся за Бога Иудеи с Голиафом новых филистимлян. Как указывают авторитетные исследователи кумранских свитков, сами кумраниты никогда не употребляли эти слова в качестве самоназвания, по-видимому, опасаясь таким образом содействовать разгадке их значения. Такая сверхосторожность лишний раз доказывает, что намерения служителей "Бога праведности", как определил Бога почитаемый Кумраном пророк Исайя, были далеки от праведности вселенской, как впрочем, и у самого Исайи. А какова была тактика Иисуса? Как следует из его речений, а также из канонических евангелий, Иисус не дозволял ученикам прибегать ко лжи: "ибо все открыто перед небом" (Фома 6). Из ожесточенной полемики Иисуса, описанной у Иоанна, наглядно следует, что он всегда предпочитал опасную для себя правду самой выгодной лжи. Ведь он даже не побоялся дистанцироваться от закона Моисея, назвав его "вашим законом", а ведь ему было известно, что хула на закон каралась смертной казнью. Согласно Евангелию от Матфея, на вопрос первосвященника, он ли сын Благословенного, он отвечает утвердительно, тем самым, обрекая себя на смерть. Согласно евангелию от Иоанна, он бесстрашно разговаривает с Пилатом, который явно ему симпатизирует, однако Иисус не пытается этим воспользоваться. Чем объяснить это его бесстрашие? Для того, чтобы разобраться в доктрине бессмертия, преподанной Иисусом своим ученикам, необходимо знание следующих фактов. В апокрифе Иакова Иисус настойчиво рекомендует ученикам не бояться смерти, а скорее искать ее, как это сделал он сам. В логии 11 (перевод на англ. О. Ламбдина) сказано: "Это небо прейдет и то, что над ним, прейдет. Мертвые не живут и живые не умирают. В те дни, когда вы ели мертвое, вы его оживляли. Когда вы будете пребывать в свете (то есть в самопознании - Лог. 3 по Лембдину. - В.К.), что вы будете делать? Вы были одним и стали двумя. Что вы будете делать?" Логически отсюда следует, что надо стать пищей света; то есть растворить себя в свете, который будет светить до тех пор, пока есть способные его воспринимать. Но растворить себя в свете значит умереть во плоти. Впрочем, в случае Иисуса, плоть его, похоже, выдержала его сверхчеловеческий эксперимент, как это весьма убедительно показала Барбара Тиринг в своей смелой книге "Jesus the Man". * * *
|
