Тамдинг Цетен. Моя история: из Тибета в Индию
TAMDING TSETEN
Моя история: из Тибета в Индию Я родился в Цонунг | Tsonung, Амдо, Тибет. Название моей деревни Винду | Vindu, это та же деревня, в которой был обнаружен 10-й Панчен-лама. В детстве я не знал своего отца, я не видел его, пока мне не исполнилось 16 лет. У него была другая семья, и он не заботился обо мне. Когда мне исполнилось 10 лет - моя мама очень заболела. Никто не знал, что с ней, рядом не было больницы, куда она могла бы обратиться. Она умерла через год. Мой 2-летний младший брат был отправлен жить с сестрой-близнецом моей матери, а мне пришлось жить в доме моего дяди, работая у него кочевником. Позже, когда брат подрос, у него появилась болезнь, которая сделала его инвалидом обеих ног из-за того, что он не смог получить лечение. Когда ему было тринадцать, он неожиданно скончался. Хотя я и трудился у дяди, но в действительности мой дедушка помог мне стать таким, какой я есть. Мой дедушка был известным художником и плотником, помимо всего прочего. Он всегда говорил мне, что сначала нужно самостоятельно приложить все усилия, прежде чем искать помощи у других. Вот почему он так хорошо разбирался в самых разных вещах. Он изобрел машину, которая отделяла траву и пшеницу, и перемалывала пшеницу одновременно. Это сделало его известным на местном уровне. Он рассказывал мне истории о нашем селе, и о том дне, когда китайцы пришли и убили в один день 6000 человек. Мой дедушка, также, рассказал мне истории о великом голоде и других трудных временах. Как маленькие дети, мы задавались вопросом, почему так много женщин и детей, но нет мужчин в нашем селе и окрестных деревнях. А все потому, что все они были убиты. Мой дед и его рассказы, позже, стали вдохновением для большей части моего творчества и политической активности. Когда я подрастал, сначала я был избран стать нгакпой (тибетский шаман / йогин). И для этого я был коротко острижен со всех сторон, только на макушке был оставлен длинный конский хвост. От этого я был несчастлив, я не хотел быть нгакпой, и я, в действительности, хотел иметь длинные волосы, как у музыкантов, играющих на даньен, которых я видел. Во время игр, детям все время удавалось поймать меня, хватая меня за мой хвост из длинных волос. Позже, мой дедушка решил, что я должен стать монахом, поэтому он сбрил все мои волосы. Я очень боялся бритвы и плакал каждый раз, когда он делал это. Я не хотел стать монахом. Я все еще хотел длинные волосы. Позже, когда я стал кочевником, я три или четыре месяца был вдали от дома - приглядывал за стадом, а затем, вернулся обратно. За это время мои волосы отрасли, но жена моего дяди, пока я спал, отрезала их (она сказала, что я похож на девчонку!), так что я проснулся уже ни с чем. Но подстригла она меня безобразным способом - большими ножницами и неровно. Не было никакого парикмахера, чтобы это исправить для меня! Когда мне исполнилось 16, люди прекратили пытаться отстричь мои волосы. В тот год я стал очень большим, очень сильным и высоким. И мои волосы также стали очень длинными. В тот Лосар я участвовал в соревнованиях по стрельбе, где нужно было стрелять по мишени из ружья верхом. При этом, делая подношение богам, мы состязались на скорости, кто быстрее достигнет вершины горы. Все смотрели на меня - я очень хорошо стрелял и был одет в цару чупу | tsaru chupa (чупа, выделанная овчиной молодых ягнят - действительно чупа высокого качества!), которую для меня сделал мой дед. Все спрашивали, кто я такой? В тот момент, я был очень горд, я пел, был быстрее всех верхом и хорошо стрелял, да еще и мой дедушка испытывал гордость за меня. И потом никто никогда не говорил мне, чтобы я снова отрезал свои волосы! На самом деле, я никогда больше не брил голову до 2008 года, тогда я отрезал все мои волосы в знак солидарности с писателями и музыкантами в Тибете, чтобы продемонстрировать солидарность с теми, кто лишен свободы и заключен в китайских тюрьмах, где их головы обривают охранники. Мне тогда было примерно около 17, когда я впервые посетил свой местный город. До этого я был кочевником в сельской местности. Я любил животных, с собаками я присматривал за стадами овец. До поездки в город, я не думал, что хочу чего-то большего. Но во время того посещения, я заблудился и был растерян от того, что не в состоянии спросить у кого либо про дорогу домой, так как я не говорил по-китайски. Я вдруг понял, что мне нужно учиться. Именно тогда мне в голову пришла идея сбежать в Лхасу. У моего дяди не было никаких планов дать мне образование - он только хотел использовать меня в качестве работника. Кроме того, у меня больше не было семьи, чтобы быть ответственным за нее, все скончались. Так, в Лосар (Тибетский Новый год), я с моим другом, который имел немного денег, собрали вещи и направились в сторону столицы. Сначала мы направились в Синин, наш местный город, где мы купили то, что мы считали, было билетом на автобус в Лхасу. Однако позднее, мы узнали, что этот билет позволяет проделать только половину пути. Мы продали все наши вещи, одежду и ценности, чтобы купить вторую половину нашего билета. Так как мы не могли заплатить за билет в полном объеме, в течение одной ночи нам пришлось удерживаться на верхней части автобуса. К тому времени, когда мы прибыли в Лхасу, мы были полностью в копоти с головы до ног и ужасно замерзшие. Но мы были счастливы. Мы провели всю ночь, пытаясь отыскать дворец Потала (историческая резиденция Далай-лам), но не могли понять ни одно из указаний, данных нам тибетскими жителями, которые говорили с другим акцентом. И мы не понимали по-китайски. Однако утром обнаружить дворец Поталы, возвышавшегося над городом, не составило труда. Мы были настолько взволнованы от увиденного. Это была обитель Далай-лам, о которых я знал все. Мы плакали, так мы были счастливы. Но на этом наши трудности не закончились. Мы приехали в Лхасу без гроша и выглядели, как бродяги - мы были все в саже от выхлопных газов автобуса и продали всю нашу хорошую одежду. После того, как я оказался в Лхасе, у меня не было ничего, чтобы купить еду, и, следовательно, я не ел в течение трех дней. После третьего дня у меня началось сильное головокружение, и начало двоится в глазах. Наконец, мне удалось устроиться мойщиком в ресторан (мой друг оставил меня, чтобы работать с другим другом). Жизнь была трудной - я зарабатывал только 150 юаней в месяц, и я испытывал много проблем с языком. Для того чтобы выжить, я пел по ночам в клубах, но так как я мог петь только на тибетском, я очень мало зарабатывал. Пение на китайском позволило бы мне зарабатывать больше, но тогда я не мог говорить на их языке.
Однажды, я ехал на велосипеде моего друга по Лхасе. Полиция остановила меня и потребовала мои документы. Существовало правило, что все тибетцы из других регионов должны иметь при себе документ, позволяющий им находиться в Лхасе. Я не знал об этом, и поэтому полицейские избили меня, отобрали велосипед, и бросили в тюрьму. Я провел пять дней в маленькой камере с тремя другими людьми. Не было окон, только небольшое отверстие в двери, чтобы охранники могли говорить с нами. Там не было никакого туалета, лишь небольшое ведро. Меня били неоднократно. Полицейские требовали вплотную стоять у стены пока меня избивали. У одного парня были родственники, которые присылали ему еду, ее передавали через отверстие в двери. Остальных из нас не кормили. На третий день я почувствовал себя очень больным, и этот человек разделил со мной свою еду. Потом я был перемещен в другую камеру, где я был избит и допрошен полицией. Мои руки все время были связаны веревками за спиной. Когда полицейские ушли, одного полицейского, тибетца, оставили наблюдать за мной. Он заметил у меня ожерелье с изображением Его Святейшества Далай-ламы. Он сказал мне, чтобы я спрятал его, чтобы не было проблем с полицией, и поделился со мной своей едой. Той ночью я смог развязать веревки за спиной. Я хотел бежать и попытаться скрыться, но тогда я подумал о тибетце полицейском. Он, как полагается, должен был сторожить меня и мог бы быть наказан, если б я убежал. Так что я повторно связал веревки. Утром они выпустили меня из тюрьмы. Мне всегда были очень интересны англоязычные туристы, которые приходили в ресторан, и это усилило мой интерес к английскому языку. В то время, сын моего босса изучал английский язык. Однажды, он написал на моей руке 'Таши Делек' на английском языке, и я переписывал и переписывал эти слова до тех пор, пока не смог написать их также. С тех пор, я всегда с изумлением слушал, как он говорил по-английски. Однажды, в мой ресторан зашел тибетец, приехавший из Индии. Он сказал мне, что если я хочу хорошей жизни, и управлять выгодным бизнесом, то Лхаса это место для меня. Но, если я хочу выучить английский и стать образованным, я должен бежать в Индию. Он был тем, кто убедил меня отправиться туда, и он объяснил мне, как это сделать. Так что я пересмотрел свои планы и начал экономить деньги. Вначале моего пути из Лхасы в Тибетский центр приема беженцев в Непале - нас было 49 человек. Все мы встретились однажды ночью с нашими двумя проводниками, и каждый заплатил им по 2500 юаней. Нас везли в больших, битком набитых, грузовиках. Хотя все мы были из разных слоев общества, вскоре мы узнали, насколько мы похожи в этом грузовике. После того, как мы проехали часть пути, нам пришлось выйти из машин и идти дальше пешком. Наш проводник шел с нами в течение 3 дней и показывал нам путь через горы. Это был очень трудный путь. Как и другие, мы выбрали идти зимой, так как в это время китайские блюстители не так бдительны - в основном они остаются в своих палатках. Но, приняв решение идти зимой, разумеется, все усложняется. Если вы прекращаете идти и охлаждаетесь, то можно замерзнуть насмерть. Мы всегда шли в ночное время, когда было еще холоднее (таким образом, мы двигались), в это время китайцы нас не искали. В таких условиях многие люди пострадали от обморожения, впоследствии это привело к ампутации конечностей. Было так холодно, что моя кожа на лице потрескалась и покраснела. У меня до сих пор остались шрамы. На четвертую ночь, проходя особо опасный горный перевал, мы увидели фонари, направленные в нашу сторону. Мы решили, что нас заметили китайские военные, поэтому многие разбежались. На следующее утро, нас осталось только 24. Мы не знали, что случилось с остальными. Мы пытались их искать, но не смогли нигде найти. Проводник тоже исчез, и мы знали, что если китайские военные поймали его, он уже мертв. Сейчас мы испытывали нехватку в продовольствии, которое было утрачено с другими людьми. Мы видели снежную линию гор, и мы знали, что мы должны продолжать идти через горные перевалы. У нас не было карты или идеи, куда и как мы должны идти, так что мы решили подняться на гору, чтобы определить, куда идти, осмотревшись вокруг с вершины. Именно поэтому наш путь получился таким долгим. На нашем пути мы наткнулись на китайские армейские палатки, но нам повезло, было так холодно, что военные так и не вышли. Тем не менее, путешествие было не из легких. Мы решили не брать с собой деньги – ведь если китайцы поймают нас, они заберут все, так или иначе. Так что я потратил деньги, которые сэкономил на новые ботинки, новый мешок и новый даньен (тибетская лютня), который, как я думал, смогу использовать, как только достигну Индии. Однажды, когда мы шли - я застрял в сугробе. Пытаясь выбраться, мой даньен выпал из мешка и скатился вниз по склону. Все вокруг меня говорили: «Не понимаю, это только даньен, это того не стоит». Сначала я хотел оставить его, но затем я подумал: этот даньен был новый, со всеми струнами, это особенная покупка, и, возможно, в Индии нет даньенов. Так что - я пошел за ним. Но только 4 друга остались меня ждать, а остальные решили продолжить путь. Но это уже не имело никакого значения – ведь, ни у кого не было еды. 4 дня мы шли без пищи. И без воды, повсюду был лед, снег не таял. Однажды, мы наткнулись на мертвого яка, вмерзшего в лед. Мы были так счастливы - мясо! Но когда добрались до него, выяснилось, что тело насквозь промерзло. Наш нож не смог справиться с ним, и не было никаких камней, достаточно острых, чтобы разрубить его. Мы должны были оставить его там, где он был. (Позже, мы узнали, что другие группы, которые проходили перед нами, также пытались немного срезать у яка, но имели такой же успех). Мы были на грани. Дни без еды и воды. И этот адский холод. Мы прошли всего лишь полпути в нашем путешествии, а мне было досадно. Всю дорогу я думал, зачем я пошел? Я был так голоден, и так хотелось пить. Сначала я скучал по mo-thuk (суп момо). На второй день я мечтал о свинине. И не переставая, каждый день, я хотел что-то новое. И чувство тоски по всей еде, которую я оставил в Лхасе. Хотя потом это была только вода, о которой я мечтал. Через некоторое время, вы начинаете думать только о воде. Через 2 дня без пищи и воды мы столкнулись с бутылкой чего-то. Мы не знали, что это, но оно было полуоткрыто, и несмотря, ни на что, мы выпили, а оно жгло и щипало. Я переживал, что, возможно, выпив это, мы отравили себя, и что это заставит нас чувствовать себя еще хуже. Но когда вы хотите пить, вы пьёте все. Также, нас поджидали и другие опасности - лед, по которому невозможно идти, и ледник, по которому мы передвигались, имел глубокие расселины. Я почти в одну угодил - я так был близок к смерти. Я был очень напуган и зол, но чувствовал огромное облегчение, что смог избежать смерти. Позже, мы достигли перевала, где были тибетские флаги и хадаки (ритуальные шарфы), оставленные тибетцами, которые прошли этот путь. Я сбросил штаны и сходил по-большому там, где стоял. Мои друзья заорали на меня: "это особенное место, священное, ты не можешь здесь гадить!" "Безусловно, могу" - крикнул я вслед. "Я никогда не приду сюда снова, оно - не особенное для меня, и я буду гадить прямо здесь, на этом пути, если мне, черт побери, так хочется!" А хотя было несколько хороших моментов. Я помню одну ночь, когда мы спали прямо на льду. Луна была яркой, и, касаясь вершины горы, она ловила брызги снега, слетавшие с верхушки горы. Это было очень красиво. А мы были уже в Непале. Мы были почти у цели. Все же, прибытие в Непал не означало, что мы в безопасности. Мы только знали, что должны добраться до Катманду, но не знали, как это сделать, поэтому пришлось расспрашивать людей. Мы не говорили на непали, а они не понимали тибетский, много раз мы сталкивались с тем, что шли не в ту сторону, и приходилось возвращаться. Мы снова оказались без еды. Некоторое время назад, тибетская кочевая семья дала нам немного еды, но она закончилась. Попрошайничество здесь не работало - люди сразу захлопывали двери перед твоим лицом. Мы должны были украсть. Я был тем, кто отвлекал - создал большую суету с лавочником, спрашивая цену за множество различных товаров, в то время как мой друг, за моей спиной, стащил со стойки печенье и сухое молоко. И таким образом мы сумели выжить. Мы продолжали идти. Наконец, мы увидели полицейский участок. Мы слышали, что непальская полиция задерживает тибетцев и отвозит их в центр для беженцев в Катманду. Мы думали, что, наконец, мы в безопасности - мы выжили, мы сделали это. Поэтому, мы доели всю еду, которую сумели украсть и вошли в полицейский участок и создавая много шума, мы требовали, чтобы нас арестовали. Но нет. Они вытолкали нас, указав на главную дорогу в направлении Катманду, но не раньше, чем забрали всю оставшуюся часть наших вещей, которые хоть что-нибудь стоили. И так, мы должны были продолжать свой путь. Но мы больше не могли идти. Мы старались поймать машину, направляющуюся в Катманду, но мы не могли найти такую, которая взяла бы нас всех четверых. Таким образом, мы придумали новый план. Мы решили останавливать каждый проходящий автобус, стоя на дороге, один за другим. Мы должны были войти в автобус и сесть отдельно, по всему автобусу. Так что, когда билетёр подойдет получать деньги за билет, мы начнем шарить по карманам, делая вид, что ищем деньги, которых у нас не было на самом деле. К тому времени, как он достигнет конца автобуса, и продаст все остальные билеты, мы будем находиться в нескольких милях дальше по дороге, от того места, где сели в автобус. Именно таким образом, мы, наконец, достигли Катманду. Когда мы добрались на автобусе, мы были так счастливы! Хотя даже сейчас, мы все еще не были в безопасности. Мы видели, как к нам направлялись непальские полицейские, стремясь первыми добраться до нас. Полиция, как мы слышали, разыскивала нас и явно заберет что-нибудь ценное. И они попытались. Но мы были подготовлены. Мои друзья поместили все свои ценности в свою обувь. Я, однако, купил специальное белье в Лхасе. Оно имело карманы и молнии с внутренней стороны, и там я скрывал свои последние секретные 300 юаней и свой кастет. Там они были в полной сохранности. В течение четырех дней мы отдохнули в полицейском участке. Мы не знали, что думать - мы волновались по поводу того, что может случиться с нами, но, в то же время, мы с облегчением понимали, что наше путешествие подходит к концу. Кроме того, еда в полицейском участке была хороша. Нас регулярно кормили, но это не помешало нам - просить больше. Мы быстро выучили слово роти | roti (плоский непальский хлеб) и кричали его из наших камер. Но нам не давали добавки. Мы, также, быстро выучили слово "нет" - tsaina. На четвертый день мы уже действительно заволновались. Прибыл кто-то важный - люди приветствовали его, а он говорил по телефону. Мы могли понять, что он говорил о нас, и мы предполагали, что он торговался. Мы слышали цены, меняемые взад вперёд. Таким образом, мы думали, что он продавал нас назад китайцам. Мы не могли вернуться, нам необходимо было выработать план. Мы решили, что скорее умрем в Непале, чем попадем к китайским военным, чем вновь претерпевать все пытки, повторно пересекая горы, и любые другие пытки, ожидавшие нас на другом конце. Тем не менее, через некоторое время мы были связаны и заперты в джипе. Что они собираются делать с нами? Мы попытались придумать больше планов - мы сделаем что-то дикое, мы попробуем бороться, лучше умереть здесь, чем вернуться. Спустя какое-то время, из джипа мы увидели тибетскую женщину, переходившую дорогу. Что происходит? В конце концов, разве нас не продадут обратно китайцам? Она подошла к нашей машине и заговорила с нами. "Теперь вы в безопасности", - сказала она. Мы были там. Мы сделали это. Слава богам. Мы были так рады, растеряны и счастливы. Позже мы выяснили, что Центр тибетских беженцев заплатил по 2000 рупий за каждого из нас. Начальник полиции, действуя таким образом, гордился тем, что спас нас, но на самом деле был щедро подкуплен. В первый день я был так счастлив. Я принял душ и ел, ел и ел. Позже, мы встретили оставшуюся часть нашей основной группы, а точнее тех, кто пережил путешествие. По дороге эта группа из 17 человек встретила каких-то туристов, которые были в походе. Туристам удалось спасти 7 детей - они вызвали вертолет и отправили их в безопасное место. Однако остальные вынуждены были идти пешком. Этим десяти не повезло. Они встретили непальских солдат, как только попали в страну, они сразу были арестованы и проданы назад китайцам. Когда их в китайском фургоне везли обратно в Лхасу, один человек решил выпрыгнуть из машины. Он спрыгнул в реку и переплыл на другую сторону. Он вырос в Амдо и был невероятно сильным пловцом. Его другу-монаху, однако, не повезло. Он тоже спрыгнул, но приземлился на скалу, а не в воду. Он не выжил. Мы также узнали, что другая девушка попала в ту же самую расселину в леднике, в которую я чуть было не провалился. Мне сильно повезло, что все обошлось. Они попытались вытащить ее, связав хадаки, взяв их с пирамиды из камней, но в последний момент они порвались, и она упала еще глубже. Они должны были оставить ее там, они не могли добраться до ее тела. В нашей культуре тело очень важно. Если Вы не можете похоронить тело, или сжечь его, поместить его в воду или накормить им стервятников, намши | namshi (дух) останется, и не сможет уйти и найти другое тело. Но эта группа не могла сделать ничего из этого. Они должны были оставить ее там, где она была, или сами умереть. Однажды я пошел молиться - каждый день проходили молитвы, которые мы посещали. Я увидел на стене красивую картину в ярких тонах. Я спросил кого-то, что это. Тибетский флаг, мне сказали. Вы не знаете? Нет, я не знал. Я никогда не видел его. Внезапно я понял, что китайцы сделали для нас, как они из нас сделали дураков. Я слышал истории, когда был ребенком, какие были трудные времена во время голода, и как много было опасностей. Но никто мне не рассказывал, почему мы страдали, и кто заставил нас страдать. Я понял, что моя семья пыталась защитить меня - они не хотели, чтобы я протестовал и подвергал свою жизнь опасности. В приемном центре нам показали документальный фильм под названием «Крик Снежного льва». Это было началом, когда я узнал о том, что китайцы сделали моему народу. Я начал помогать на кухне в центре для беженцев. Я был счастлив – мне нравилось готовить. Однажды, очень рано утром, к нам пришла тибетская женщина. Она была в ужасном состоянии - на ней был только один тапок, а другая ее нога была вся в порезах. Вокруг талии у нее был только тонкий кусок ткани, выше очень старая, грязная футболка, ее волосы были спутаны. Она была очень смущена. Она приехала из Тибета, чтобы повидать своего сына, который находился в школе в Индии. У нее был пропуск, разрешающий пересечь границу Непала. В Тибете у нее хороший бизнес и она носила богатую одежду и ожерелья. Когда она достигла тибетско-непальской границы, на нее напала группа бандитов. Они отобрали все ее вещи и изнасиловали ее. Оставшись без одежды и еды, ей некуда было идти. Она попала к нам в Катманду без средств к существованию и полностью раздавленной. До этого момента мне казалось, что это у меня было самое худшее, самое трудное время при пересечении границы в Гималаях. Но здесь был кто-то еще - с еще более ужасной историей. Я понял, как мне повезло. Позже, в Центре для беженцев нам оказали помощь для путешествия в Индию. Они организовали все - мы только должны были выбрать, где мы хотели пойти в школу, а они организовали разрешения и автобусы и заплатили за это. Нам сказали, что если нам нет 16 лет, то мы могли бы учиться в Бир, в школе Тибетской Детской Деревни | Tibetan Children’s Village (TCV), где мы получили бы все доступное образование, но если мы старше 16-ти, то мы должны были бы пойти в Тибетскую Транзитную школу | Tibetan Transit School (TTS), в Дхарамсале. Мы все хотели учиться в школе в Бир - мы знали, что, если мы попадем в Бир, мы получим более длительное образование, и может быть, шанс поступить в колледж и, закончив его, получить хорошую работу. Однако, в TTS, вы посещаете школу только в течение 5 лет. И учебная программа в основном состоит из тибетского и английского языков. После 5 лет вы действуете по своему усмотрению. Мне было 20 лет, но я просился в школу в Бир, сказав, что мне только 16, так же как и все мои друзья (многие люди пытались изменить свой возраст в центре приема, чтобы они могли попасть в школу TCV). Но после того как мы узнали, что школа Бир очень переполнена (около 3000 учеников), и, что там не хватает еды на всех - только один тингмо (тибетский хлеб, приготовленный на пару) на завтрак каждому - мы решили пойти в TTS, снова изменив наш возраст. Мы прибыли в Непал за семь дней до того, как Его Святейшество Далай-лама должен был даровать посвящение Калачакры в Бодхгае, Индии. Нам очень повезло - обычно тибетцам приходилось ждать около трех месяцев в Непальском Центре Приема прежде, чем поехать в любое другое место, а так как мы прибыли в это время, нас повезли прямо в Бодхгаю, чтобы увидеть Его Святейшество. Хотя, когда мы прибыли, мы узнали, что Его Святейшество болен (некоторые люди говорили, что его отравили) и не мог дать учение. Помню, что, тем не менее, он пришел, чтобы сказать нам всем, что ему очень жаль, что не удалось завершить посвящение Калачакры. Мы должны были сидеть впереди, потому что были новичками. Затем, он дал нам свое благословение, сказав, что мы получили точно такое же благо через это благословение, как, если бы мы участвовали в посвящении Калачакры. После этого, я, мои друзья, и остальная часть группы отправились в TTS в Дхарамсалу на поезде. Там я выучил английский язык в течение одного года. Я узнал, что у них были классы обучения тибетского традиционного искусства живописи тханка, так что я решил записаться. В Тибете я был хорош в резьбе по дереву и всегда рисовал на скалах и делал маленькие ступы из земли. Я быстро освоил живопись тханка, выиграв второе место в моем классе, но мне начало не нравиться, потому что там было много правил, которым нужно было следовать, и не было никакой свободы в художественной форме. Например, при написании тханки, важно пребывать в состоянии духовной чистоты - в то время, когда вы работаете над тханкой, важно не вступать в половые отношения. Для прорисовки более тонких деталей в изображении, нельзя смачивать кисть ртом. Сами божества должны быть выписаны весьма определенным образом согласно канонам иконометрии, таким образом, там неуместно использовать свой собственный стиль. Я также не согласен с практикой, что художники тханки не подписывают свои работы. Это потому, что в традициях тибетской культуры - тханка, как только проявлена, становится домом божества (бог проявляется в живописи), и художник вторичен на фоне верховного творца. Таким образом, из уважения, мы не можем утверждать что изображение "наше". Тем не менее, я все еще считаю, что противоречиво не присваивать тханке имена художников – если бы художники могли добавлять имя к своей работе, то потенциальный заказчик смог бы иметь возможность узнать его и выбрать этого художника для дополнительной работы в будущем. Если бы заказчик знал, кто художник, то они знали бы, что получат подобное хорошее качество при написании тханки от того же самого художника. Конечно, и на духовном плане, высокое качество - также важно при написании тханки. Подписанные работы, также, облегчили заказчикам различать работу тибетцев от других (например, непальцев). И тем самым, во мне все больше и больше росла неудовлетворенность от написания тханки, что и развернуло меня к современному искусству. Здесь, больше было свободы для самовыражения и техник. Я, по-прежнему, создаю свои собственные современные произведения. Пока я был в TTS, я также научился играть на гитаре - неформально. По воскресеньям, один из учителей, который играл на гитаре, помогал мне осваивать азы, а ночью я самостоятельно практиковался. В том же TTS, я также начал делать стрижки. Поскольку очень немного людей в TTS могли говорить на хинди, им было трудно общаться с местными парикмахерами, и они возвращались с действительно ужасными стрижками. Я обратился к главе TTS, предложив стричь волосы людям бесплатно. Он выделил мне место для этого и купил оборудование, которое мне было нужно, чтобы начать. Практикуясь на моих сокурсниках, я становился все более и более опытным, пока я только не использовал лезвия, чтобы подстригать волосы, больше ножницы. После окончания TTS, я присоединился к группе Akupema, группе тибетских исполнительских искусств, которая гастролировала по всей Индии. В Akupema я выступал как певец, танцор и музыкант. Будучи в Akupema, я все больше и больше приобретал навыков игры на моих инструментах. Тем не менее, Akupema существовала недолго. Из-за неудовлетворительного управления группой, ее участники стали уходить, пока я не оказался единственным, кто остался, и группа прекратила свое существование. И тогда я обратился в Институт Норбулинка в качестве современного художника. Я работал в качестве современного художника и рельефной живописи, а также, учителем музыки. Живя там, я открыл парикмахерскую. Это была первая современная парикмахерская, открытая тибетцем. Также, пока я был в Норбулинка, я открыл свой первый тату-салон. Навыки, необходимые для художника по рельефу - например, умение устойчиво нарисовать длинную линию - похожи на те, которые требуются при нанесении татуировки, так что эти два занятия хорошо сочетались вместе. На самом деле я начал татуировать, пока был участником группы Akupema. Друг из группы наколол мне на руку татуировку, усердно используя иглу, и у меня возникла мысль, что было бы гораздо лучше, если бы была машинка для нанесения татуировки. Итак, я начал работать над машинкой. В итоге, я сотворил ее из частей аудиокассеты и шариковой ручки, аккумуляторной батарейки от клавиатуры и игл, которые я мог менять. И много изоленты. С помощью этой самодельной машинки, я начал татуировать на стороне, пока я был в Норбулинка. Я работал в Норбулинка в течение двух с половиной лет. К тому времени, когда я решил переехать, я вырос там до главного учителя музыки, и в 2006 году выступал с моими учениками перед Его Святейшеством Далай-ламой на посвящении Калачакры, в Амаравати. После этого выступления я оставил Норбулинка и переехал в Маклеод Гандж. Это было в июле. Какое-то время я не делал татуировки, но с помощью друга из США, Серены, я купил профессиональное оборудование и открыл салон. Вначале, я не знал, как использовать современное оборудование для татуировки, которое Серена помогла мне купить. И поэтому я должен был узнать. Я учился у Филиппа, татуировщика из Чикаго (США), который в то время находился в Дхарамсале, а также, у Клаудии Фанти, другого татуировщика из Бразилии. Именно в это время я также купил свой первый компьютер - за 3000 рупий! Я никогда не пользовался компьютером раньше. После некоторого времени я заработал достаточно денег, разрабатывая и продавая футболки, и вложил весь капитал в более дорогое и более качественное оборудование для татуировки, которое я использую и сегодня. (Теперь все наоборот - деньги от татуировок позволяют мне создавать лучшие и более качественные футболки!). Мой тату-бизнес сейчас очень популярен, и я хорошо известен как татуировщик-активист. Я использую свои татуировки, чтобы делать политические заявления о тибетской ситуации. Благодаря моим татуировкам я встретил людей со всего мира. Моя работа была недавно опубликована в лондонском журнале Total Tattoo (выпуск Май 2012) и в немецком журнале Tätowier (выпуск март 2012 года). Я также отмечен в Нью-Йоркском журнале Ink. Я был активистом в течение многих лет, добровольно предлагая свои услуги в качестве художника для различных тибетских неправительственных организаций. Однако моя деятельность изменилась в 2008 году. После убийств 14-ого марта в Тибете - я стал очень активным и начал продавать политические футболки и участвовать в каждом протесте. В ответ на эти убийства я разработал коллекцию футболок и с тех пор, продолжал выпускать новые коллекции политических футболок каждый год на 10 марта - в годовщину восстания 1959 года в Лхасе. Я по-прежнему работаю со многими НПО в области, такими как Тибетский центр Надежда | Tibet Hope Center (THC) и Обучение и идеи для Тибета | Learning and Ideas for Tibet (LIT), которые работают, чтобы улучшить языковые навыки и жизнь тибетцев в изгнании. Каждый четверг я участвую в традиционном тибетском вечере THC и LIT, где играю музыку и продаю футболки. Я также член организаций Студенты за свободный Тибет | Students for a Free Tibet (SFT) и Демократическая партия Тибета | Democracy Party of Tibet. В октябре 2011 года, я впервые выступил в качестве актера в фильме «Побег из Тибета», который был снят в Ладакхе, Кашмир. Я играл сельского тибетского фермера, который посылает своих детей через Гималаи в безопасное место в Индии. Хотя это принесло болезненные воспоминания из моего прошлого, я был очень счастлив и горд стать частью этой работы. Я оставался активным музыкантом со времен Норбулинка. В 2012 году я, наконец, смог выпустить свой первый альбом «Open Road». Этот альбом содержит целый ряд песен различных жанров, в том числе, стиль metal - я первый тибетский музыкант, сочиняющий в жанре метал. Вдохновение для музыки пришло после восстания 2008 года в Тибете, а также, недавних трагических самосожжений. Альбом был создан как дань этим героям. Этот альбом имеет особое значение для меня. Я впервые за 15 лет встретился со своей сестрой. Она смогла приехать в Индию на посвящение Калачакры в Бодхгае 2012 году, дарованное Его Святейшеством. Когда я встретил ее в Непале, сначала я не узнал ее. Моя сестра - монахиня в Тибете. Я искал ее в монашеской одежде, но она, конечно, не носила ее. Монахиням и монахам больше не разрешают носить свою одежду в столице Тибета, Лхасе, и она купила новую китайскую одежду, чтобы поехать в Непал. Когда я увидел ее, одетую по китайской моде, я подумал, что это очень странно. Она все еще выглядела, как монахиня, шла очень медленно и осторожно, как обычно ходят монахини в монашеских одеяниях. Она была одета в рваные джинсы - они очень модные в Лхасе, сказала она! Но я не хотел видеть их на ней. Она выглядела очень странно. Так что я отвел ее сразу в магазин, и мы купили для нее одежду монахини. Позже мы записали трек для моего альбома. Я записал мантру, в ее исполнении, для песни Калачакра. Мы много пели вместе, когда были маленькими детьми, но так как она стала монахиней – до этого момента у нее не было возможности петь. Менеджер в студии звукозаписи был очень удивлен тем, насколько красивым было ее пение – сказал, что он у нее голос как запах цампы (тибетская жареная ячменная мука)! Мы записали ее голос с первого раза, больше не было нужды. Позже, во время той же Калачакры, у меня была возможность исполнить эту песню перед Его Святейшеством Далай-ламой. Слова этой песни говорили о жизни Далай-ламы, Калачакре и изгнании. Я был так счастлив иметь возможность исполнить эту песню - это было самое прекрасное место и время для нее. Я помню, как Его Святейшество аплодировал, улыбался и наслаждался ею - это было таким особенным переживанием для меня. Вся моя музыка политическая - я использую ее для борьбы за свободу тибетцев. Мой первый альбом вышел под названием "Open Road" (Открытая дорога). Все мои будущие альбомы также будут называться Open Road, вплоть до того дня, пока Тибет не обретет свою свободу. Недавно я создал группу с другими тибетскими музыкантами, и мы дали наш первый концерт 20 октября 2012 года. Мы надеемся собрать деньги, чтобы возвести мемориал памяти для тех, кто совершил самосожжение во имя Тибета. В будущем, мы надеемся дать концерты по всей Индии и дальше работать ради дела Тибета. Я верю, что музыка является важным средством для тибетской политики - музыка это то, что занимает человека каждый день, она звучит в нашей голове. Через тибетскую музыку я пытаюсь напомнить тибетцам, что они, по-прежнему, беженцы, и должны стараться и работать каждый день во имя дела Тибета. Böd Rangzen! བོད་རང་བཙན། http://tamdingarts.wordpress.com/about/
|
