Розділ 2

Дата добавления: 2015-10-12; просмотров: 627

Геннадий Львович ОБОЛЕНСКИЙ

ИМПЕРАТОР ПАВЕЛ I

ОГЛАВЛЕНИЕ:

ВМЕСТО ПРЕДИСЛОВИЯ

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

Глава первая. РОДИТЕЛИ

Глава вторая. НАСЛЕДНИК И ЕГО ВОСПИТАТЕЛИ

Глава третья. ДНЕВНИК ПОРОШИНА

Глава четвертая. ПЕТР III

Глава пятая. 28 ИЮНЯ 1762 ГОДА

Глава шестая. КОНСТИТУЦИЯ ПАНИНА-ФОНВИЗИНА

Глава седьмая. ВЕЛИКИЙ КНЯЗЬ

Глава восьмая. ГАТЧИНА

Глава девятая. В ПЕРВЫЕ ДНИ

ЧАСТЬ ВТОРАЯ

Глава десятая. "РОМАНТИЧЕСКИЙ ИМПЕРАТОР"

Глава одиннадцатая. АЛЕКСАНДР ВАСИЛЬЕВИЧ СУВОРОВ

Глава двенадцатая. ФРАНКО-РУССКИЙ СОЮЗ

Глава тринадцатая. НИКИТА ПЕТРОВИЧ ПАНИН

Глава четырнадцатая. СЫН

Глава пятнадцатая. ФОН ПАЛЕН ДЕЙСТВУЕТ

Глава шестнадцатая. В МИХАЙЛОВСКИЙ ЗАМОК

Глава семнадцатая. 11 МАРТА

Глава восемнадцатая. ЦАРЕУБИЙСТВО

Глава девятнадцатая. НА СЛЕДУЮЩИЙ ДЕНЬ

ВОЗМЕЗДИЕ. Вместо заключения

________________________________________________________________

ВМЕСТО ПРЕДИСЛОВИЯ

Я не разделяю довольно обычного

пренебрежения к значению этого

царствования.

В. Ключевский

А. С. Пушкин назвал его "романтическим императором", "врагом коварства и невежд" и собирался написать историю его царствования. Л. Н. Толстой считал, что "характер, особенно политический, Павла I был благородный, рыцарский характер". В письме к историку Бартеневу в 1867 году он писал: "Я нашел своего исторического героя. И ежели бы Бог дал жизни, досуга и сил, я бы попробовал написать его историю". Речь шла о Павле I.

Интерес к нему двух русских гениев был неслучаен. Жизнь Павла Петровича отличалась такими трагическими чертами, "подобных которым не встречается в жизни ни одного из венценосцев не только русской, но и всемирной истории".

По этому поводу журнал "Русская старина" писал в 1897 году: "Не подлежит малейшему сомнению, что личность Павла Петровича возбуждает у нас не только большой интерес, но и какое-то странное сочувствие к себе, не охлаждаемое самыми мрачными картинами его времени, набрасываемыми современниками. Сочувствие это не может быть объяснено недостаточным знакомством с характером и действиями Павла I; напротив, для запечатления в умах читателей неблагоприятного представления о нем, подчас краски сгущены слишком сильно. Характер Павла Петровича весь состоял из контрастов света и тени, в нем пробивались какие-то чисто гамлетовские черты, а такие характеры везде и всегда возбуждали и возбуждают к себе невольное сочувствие. Люди любят натуры порывистые, страстные и легко прощают им их заблуждения..."

Современники отмечают его высокие душевные качества и называют его тираном. Говорят "о громадности переворота, совершившегося со вступлением его на престол", и пишут, что император "поврежден". Ходят легенды о том, как он ссылал в Сибирь целыми полками, а солдаты любили его, и герой Отечественной войны генерал А. П. Ермолов утверждает, что "у покойного императора были великие черты, и исторический его характер еще не определен у нас".

Присягу новому царю принимают и крепостные, значит, они подданные, люди. Впервые с высоты престола барщина ограничивается тремя днями в неделю с предоставлением крепостным выходных по праздникам и воскресным дням. Царь - деспот, а народ говорит о нем: "Наш-то Пугач!"

О нем сохранилось множество анекдотов, но не меньше и о Петре Великом. На вопрос, кто будет иметь доступ к государю с просьбами, последовал его ответ: "Все-все подданные и мне равны, и всем равно я государь". Прошения принимаются ежедневно им лично на вахт-парадах. А вскоре удивленные жители столицы узнают, что в одном из окон Зимнего дворца установлен желтый ящик и каждый может бросить в него письмо или прошение на имя государя. Ключ от комнаты хранился у самого Павла, который каждое утро сам читал просьбы подданных и ответы печатал в газетах.

Образованнейший И. М. Муравьев-Апостол не раз говорил своим детям, Матвею, Сергею и Ипполиту, будущим декабристам, "о громадности переворота, совершившегося со вступлением Павла I на престол, - переворота столь резкого, что его не поймут потомки". Никогда еще, даже при Петре I, законодательство не шло таким ускоренным темпом: перемены, новые уставы, положения, на всё новые точные правила, "всюду строгая отчетность".

Наводится порядок в армии и в управлении, "всюду стеснение власти отдельных начальников". По всем направлениям идет ломка старого, отжившего. Декабрист В. И. Штейнгель: "Это кратковременное царствование вообще ожидает наблюдательного и беспристрастного историка, и тогда узнает свет, что оно было необходимо для блага и будущего величия России после роскошного царствования Екатерины II".

Павел I - враг сословных привилегий и социальной несправедливости. "Закон один для всех, и все равны перед ним", - говорил он, "гонитель всякого злоупотребления власти, особенно лихоимства и взяточничества". И поэтому едут в Сибирь в одной кибитке генерал и унтер-офицер, купец и сенатор.

Первым противодворянским самодержцем назвал его В. О. Ключевский. "Чувство порядка, дисциплины и равенства было руководящим побуждением его деятельности, борьба с сословными привилегиями - его главной задачей".

Судя по быстрым и решительным действиям императора, программа реформ была им подготовлена заранее. В ее основе лежали централизация власти, строгая государственная экономия и стремление облегчить тяготы простого народа.

"Император Павел имел искреннее и твердое желание делать добро, вспоминал его собеседник писатель А. Коцебу. - Перед ним, как пред добрейшим государем, бедняк и богач, вельможа и крестьянин, все были равны. Горе сильному, который с высокомерием притеснял убогого! Дорога к императору была открыта каждому, звание его любимца никого перед ним не защищало..."

Он крайне раздражителен и требует безусловного повиновения: "Малейшее колебание в исполнении его приказаний, малейшая неисправность по службе влекли строжайший выговор и даже наказание без всякого различия лиц". Но он же справедлив, добр, великодушен: "доброжелательный, склонный прощать обиды, готовый каяться в ошибках".

"Обнаружились многие вопиющие несправедливости, и в таковых случаях Павел был непреклонен, - пишет один из образованнейших и принципиальнейших современников Павла полковник Н. А. Саблуков. - Никакие личные или сословные соображения не могли спасти виновного от наказания, и остается только сожалеть, что его величество иногда действовал слишком стремительно и не предоставлял наказания самим законам, которые покарали бы виновного гораздо строже, чем это делал император, а между тем он не подвергался бы зачастую тем нареканиям, которые влечет за собой личная расправа".

Именной указ городничему, уличенному в клевете на офицера: "Во время утреннего развода гвардии встать на колени перед обиженным и просить прощения".

По улице идет офицер, а за ним солдат, который несет его шубу и шпагу: "Государь, миновав сего офицера, возвращается назад, подходит к помянутому солдату и спрашивает, чью несет он шубу и шпагу. "Офицера моего, - сказал солдат, - вот самого сего, который идет впереди". "Офицера? - сказал государь, удивившись. - Так поэтому ему стало слишком трудно носить свою шпагу и она ему, видно, наскучила. Так надень-ка ты ее на себя, а ему отдай с портупеею штык свой: оно ему будет покойнее". Сим словом вдруг пожаловал государь солдата сего в офицеры, а офицера разжаловал в солдаты; и пример сей, сделав ужасное впечатление во всем войске, произвел великое действие: всем солдатам было сие крайне приятно, а офицеры перестали нежиться, а стали лучше помнить свой сан и уважать свое достоинство".

Историк Е. С. Шумигорский утверждает, что, "масса простого народа, в несколько месяцев получившая большее облегчение в тягостной своей доле, чем за все царствование Екатерины, и солдаты, освободившиеся от гнета произвольной командирской власти и почувствовавшие себя на государевой службе, с надеждой смотрели на будущее; их мало трогали "господския" и "командирския" тревоги".

Приходится лишь глубоко сожалеть, что лучшие порывы и благие начинания царя разбивались о каменную стену равнодушия и даже явного недоброжелательства его ближайших сотрудников, наружно преданных и раболепных. Многие его распоряжения перетолковывались совершенно невозможным и предательским образом. Росло скрытое недовольство против государя, который был совершенно неповинен. Подобных фактов множество. Так, губернатор Архаров отдал приказ перекрасить дома и заборы в "цвет шлагбаумов" и переменить русскую упряжь лошадей на немецкую, якобы на основании личного желания императора.

"Вы знаете, какое у меня сердце, но не знаете, что это за люди", - с горечью писал Павел Петрович в одном из писем по этому поводу.

"Об императоре Павле принято обыкновенно говорить как о человеке, чуждом всяких любезных качеств, всегда мрачном, раздражительном и суровом, - вспоминал полковник Н. А. Саблуков, близко знавший императора. - На деле же характер его вовсе был не таков. Остроумную шутку он понимал и ценил не хуже всякого другого, лишь бы только в ней не видно было недоброжелательства или злобы...

Павел, по природе человек великодушный, проницательный и умный, по взглядам своим был совершенный джентльмен, который знал, как надо обращаться с истинно порядочными людьми, хотя бы они и не принадлежали к родовой или служебной аристократии; он знал в совершенстве языки: славянский, немецкий и французский, был хорошо знаком с историей, географией и математикой.

Павел Петрович был полон жизни, остроумия и юмора, был добродетелен и ненавидел распутство; был весьма строг относительно всего, что касалось государственной экономии, стремясь облегчить тягости, лежащие на народе; в преследовании лихоимства, несправедливости, неправосудия был непреклонен; был весьма щедр при раздаче пенсий и наград. Глубоко религиозный Павел высоко ценил правду, ненавидел ложь и обман.

В основе характера этого императора лежало истинное великодушие и благородство, и, несмотря на то что он был ревнив к власти, он презирал тех, кто раболепно подчинились его воле в ущерб правде и справедливости, и, наоборот, уважал людей, которые бесстрашно противились вспышкам его гнева, чтобы защитить невинного".

А вот свидетельство приближенной ко двору княгини Д. Х. Ливен: "Он обладал прекрасными манерами и был очень любезен с женщинами; он обладал литературною начитанностью и умом бойким и открытым, склонен был к шутке и веселию, любил искусство; французский язык и литературу знал в совершенстве; его шутки никогда не носили дурного вкуса, и трудно себе представить что-либо более изящное, чем краткие милостивые слова, с которыми он обращался к окружающим в минуты благодушия".

Не правда ли, все сказанное не соответствует тому представлению, которое сложилось у нас об императоре Павле I. Как тут не вспомнить слова П. Чаадаева: "Переоценка прошлого необходима не для одной совести. Переоценка истории есть единственная возможность пути..."

Павел I был человеком талантливым, хорошо знал и понимал живопись, неплохо рисовал. Учился архитектуре у известного архитектора Бренны и был автором проекта любимого им Михайловского замка.

О его первоначальном плане дают представление карандашные наброски Павла, хранившиеся когда-то в бумагах Марии Федоровны и обнаруженные ленинградским искусствоведом и историком архитектуры Б. Л. Васильевым еще в 1930-х годах... Хорошо понимая профессиональное несовершенство проекта Павла I, Бренна творчески переработал его, сохранив основной замысел. Он изготовил более двадцати чертежей большого формата, снабдив их соответственно оформленным титульным листом с обращением к патрону, начинавшимся словами: "Ваше Величество. Спроектируемые Вашим Императорским Величеством планы и чертежи Михайловского дворца я привел в порядок согласно основам и правилам искусства, и начавшееся их исполнение продолжается в настоящее время"...

В обращении к патрону Бренна явно завысил его роль в работе, но этот уникальный документ является прямым доказательством того, что Павел и Бренна были соавторами в создании проекта Михайловского замка.

Внешняя политика, проводимая Павлом I, была целиком подчинена национальным интересам России.

Вступив на престол, он сказал канцлеру Безбородко: "Теперь нет ни малейшей нужды России помышлять о распространении своих границ, посему она и без того довольно уже и предовольно обширна... а удержать свои границы постараемся и обидеть себя никому не дадим; всходствие этого все содержать будем на военной ноге, но при всем том жить в мире и спокойствии". Его внешняя политика - политика мира, политического равновесия и защиты слабых.

Измена союзников по коалиции против Франции, использовавших беспримерный успех Суворова в Италии в своих корыстных целях, а также восстановление сильной власти во Франции в лице первого консула Бонапарта послужили причиной резкого изменения курса внешней политики. И хотя цели ее остаются прежними - прочный мир и политическое равновесие, - их осуществление Павел I видит теперь в союзе с революционной Францией.

Нужно было обладать государственным умом и мужеством, чтобы вопреки установившимся традициям и мнению ближайших советников так круто повернуть внешнеполитический курс страны. Интересы России были поставлены новым императором выше отвлеченных принципов легитимизма, - революционная Франция становится союзником России. По словам В. О. Ключевского, "две наиболее разобщенные географией страны - революция и крайний абсолютизм, встали во главе и на страже европейского порядка".

Сближение между великими державами идет быстрыми темпами. Уже строятся совместные грандиозные планы: высадки войск в Ирландии, военных действий в Средиземном море, похода в Индию. Англия оказывается в одиночестве: Франция, Россия, Пруссия, Дания, Испания, Португалия, Швеция, Голландия, Италия - все против нее. В Лондоне царит паника, нет хлеба, закрыты европейские порты. Дания занимает Гамбург, Пруссия - Ганновер, казачьи полки устремляются в предгорьям Индии. Правительство всемогущего Питта пало. Со дня на день ожидали объявления войны.

Укоренилось мнение, что поход в Индию - плод фантазии полубезумного царя. Оказалось, что это далеко не так. По плану, составленному самим Наполеоном, русский корпус в составе 35 тысяч человек должен был в июне сосредоточиться в Астрахани. Из Франции по Дунаю, Черному морю к Царицыну на соединение с ним двигался 35-тысячный корпус во главе с талантливым и бесстрашным генералом Масеной, который по настоянию Павла I должен был возглавить франко-русские войска. Через Астрабад, Герат, Кандагар по пути, проложенному фалангами Александра Македонского, уже в сентябре они рассчитывали войти в главные области Индии.

Бонапарт спрашивал Павла: "Хватит ли судов? Пропустит ли султан?" А тот гарантировал суда, свое воздействие на Турцию и писал в ответ: "Французская и русская армии жаждут славы; они храбры, терпеливы, неутомимы; их мужество, постоянство и благоразумие военачальников победят любые препятствия".

Никогда раньше Россия не имела такого могущества и авторитета в международных делах: "Этому царствованию принадлежит самый блестящий выход России на европейской сцене", - утверждает В. О. Ключевский.

Павел I пал жертвой худшей части гвардии и придворных, недовольных проводимыми им реформами. Немалую роль здесь сыграл посол сэр Уитворт и "английское золото". Екатерина II была "милостива" к дворянству, и к концу ее царствования крайняя распущенность, злоупотребления и лихоимство поразили армию, суды и канцелярии. По меткому выражению А. С. Пушкина, "развратная государыня развратила свое государство. От канцлера до последнего протоколиста все крало и все было продажно".

Павел I положил этому конец. В значительной мере ему удалось исцелить империю от этих "глубоких язв и злоупотреблений, внеся больший порядок в гвардию и армию, сократив роскошь и беспутство, облегчив тягости народа, упорядочив финансы, улучшив правосудие". Его кратковременное царствование стало переходным - именно в нем были заложены основы политической, военной систем для двух последующих царствований. "Это царствование органически связано как протест с прошедшим, а как первый неудачный опыт новой политики, как назидательный урок для преемников - с будущим".

Убийцы Павла I были бесконечно ниже его умом и характером, но они ославили свою жертву "полубезумным тираном", и никто им не возражал. Слухи о его "странностях" и "жестокостях" в большинстве своем исходили из уст людей, стремившихся или оправдать убийство императора, или хотя бы с ним примириться. "Он осужден своими убийцами - осуждая его, они оправдывали себя!" А правительство целое столетие ревниво оберегало память императора Александра I в ущерб памяти его отца. И только снятие цензурных ограничений в конце прошлого и в начале нашего века позволило удовлетворить огромный интерес общественности к жизни и деятельности этого государя, занявшего особое место в истории царствования дома Романовых. Но слухи о его "жестокостях" и "тиранстве" продолжали жить в обществе, и особенно усилились в советское время. Это и послужило причиной появления на свет данной книги.

Россия не хотела и не требовала гибели "романтического императора". Декабрист Н. М. Муравьев спустя двадцать лет приходит к выводу, что "в 1801 году заговор под руководством Александра I лишает Павла I престола и жизни без пользы для России. А эпитафией ему могут служить слова, сказанные об императоре Павле Петровиче П. Вяземским: "Его беда заключалась прежде всего в том, что он был слишком честен, слишком искренен, слишком благороден, то есть обладал рыцарскими качествами, которые противопоказаны успешной политической деятельности. "Верность", "долг", "честь" были для него абсолютными ценностями.

Ч А С Т Ь П Е Р В А Я

________________________

Глава первая

РОДИТЕЛИ

Родителей не выбирают.

Афоризм

25 апреля 1742 года в Москве начались коронационные торжества по случаю вступления на престол Елизаветы Петровны. Свергнутое в результате переворота Брауншвейгское семейство с малолетним императором Иоанном Антоновичем, правнучатым племянником Петра I, "чтобы отплатить добром за зло", с почетом отправляется на родину.

В 1739 году императрица Анна Иоанновна, средняя дочь царя Ивана, выдает удочеренную ею племянницу Анну, которой исполнился 21 год, замуж за герцога Брауншвейгского Антона Ульриха.

12 августа 1740 года у Анны Леопольдовны и Антона Ульриха родился сын, которого в честь прадеда назвали Иоанном. Умирая, Анна Иоанновна объявила двухмесячного Иоанна императором, а своего фаворита Бирона регентом при нем.

8 ноября 1740 года фельдмаршал Миних и восемьдесят гренадеров совершили переворот в пользу Анны Леопольдовны. Ненавистный Бирон был арестован, а Анна объявлена правительницей при своем сыне. Фактически же правили страной сначала Миних, потом компания - Остерман, Черкасский, Головкин, сумевшие устранить честолюбивого и храброго фельдмаршала. Антон Ульрих довольствовался чином генералиссимуса российских войск, а его миловидная недалекая жена проводила время в ожидании ребенка и в бесконечных разговорах со своей любимицей фрейлиной Менгден.

..."После долгих раздумий и колебаний Елизавета Петровна наконец-то решилась. Поздно вечером 24 ноября 1741 года послали за гренадерами любимого Преображенского полка.

Был уже второй час ночи по полуночи 25 ноября, когда она, надев кирасу на свое обыкновенное платье, села в сани и отправилась в казармы Преображенского полка в сопровождении Воронцова, Лестока и Шварца, своего старого учителя музыки. Приехав в гренадерскую роту, извещенную уже заранее о ее прибытии, она нашла ее в сборе и сказала: "Ребята, вы знаете, чья я дочь, ступайте за мною!" Солдаты и офицеры закричали в ответ: "Матушка! Мы готовы, мы их всех перебьем".

Озадаченная таким диким выражением усердия, Елизавета сказала: "Если вы будете так делать, то я с вами не пойду". Умерив этими словами излишнее усердие, Елизавета велела разломать барабаны, чтоб нельзя было произвести тревоги, потом взяла крест, стала на колени, а за нею все присутствующие, и сказала: "Клянусь умереть за вас; клянетесь ли умереть за меня?" "Клянемся!" - прогремела толпа. "Так пойдемте же, - сказала Елизавета, - и будем только думать о том, чтобы сделать наше отечество счастливым во что бы то ни стало..." Войдя в комнату правительницы, которая спала вместе с фрейлиной Менгден, Елизавета сказала ей: "Сестрица, пора вставать!" Правительница, проснувшись, отвечала ей: "Как! Это вы, сударыня?" Увидавши за Елизаветою гренадер, Анна Леопольдовна догадалась, в чем дело, и стала умолять цесаревну не делать зла ни ее детям, ни девице Менгден, с которой бы ей не хотелось разлучаться. Елизавета обещала ей это, посадила ее в свои сани и отвезла в свой дворец; за ними в двух других санях отвезли туда же маленького Иоанна Антоновича с новорожденной сестрой его Екатериною. Рассказывали, что Елизавета, взявши свергнутого ею императора на руки, целовала его и говорила: "Бедное дитя, ты вовсе невинно, твои родители виноваты". Так началось это царствование, продолжавшееся двадцать лет, "не без славы, даже не без пользы" для России. Брауншвейгское семейство, с почетом отправленное на родину, было задержано в Риге: императрица испугалась, что ее племянника, герцога Голштинского, могут не выпустить из Киля.

* * *

Судьба уготовила ему две короны

- шведскую, по линии отца, и русскую,

по линии матери; но она не баловала

его, а люди хорошо постарались, чтобы

помочь ей в этом.

В. Ключевский

Единственный сын старшей дочери Петра, Анны, и герцога Карла Фридриха Голштейн-Готторпского Петр Ульрих был внуком сестры Карла XII. Он лишился матери, скончавшейся от родовой горячки, когда ему было несколько недель. В одиннадцать лет он остался без отца. Воспитывался грубыми, невежественными людьми в прусской казарме. Его жестоко наказывали за малейшую провинность, научили пить и сквернословить. "Униженный и стесняемый во всем, - писал В. Ключевский, - он усвоил себе дурные вкусы и привычки, стал раздражителен, вздорен, упрям".

Его готовили в наследники шведского престола, учили латинской грамматике и лютеранскому катехизису. Когда племяннику императрицы учинили в Петербурге экзамен, "все были удивлены скудностью его знаний", а он в отчаянье заявил, что к наукам неспособен. К нему приставили лучших учителей во главе с академиком Штелиным, и была составлена программа его образования. Но дело далеко не продвинулось: Петр часто хворал, а будучи здоровым, предпочитал придворные празднества и увеселения серьезным занятиям.

"Великий князь забывает все, что учил, - читаем в записках Штелина, проводит время в забавах с невеждами... Все употребляется на забавы, на пригонку прусских гренадерских касок, на экзерцию с служителями и пажами, а вечером на игру". Петр любит играть в солдатики и кукольные комедии, занимается дрессировкой собак и с удовольствием играет на скрипке в обществе придворных лакеев. Добрый от природы, он был робок, горяч, но отходчив, памятлив и остроумен. По-детски доверчивый и бесхитростный, он был не в состоянии хранить ни одной тайны. В нем было чрезвычайно развито воображение, отсюда "печальная наклонность лгать с простодушным увлечением, веруя в свои собственные вымыслы". Он подчинялся первому чувству, первой чужой мысли, это уживалось с капризами и упрямством. "Он походил на ребенка, вообразившего себя взрослым, на самом деле это был взрослый человек, навсегда оставшийся ребенком".

* * *

Выбор невесты - вопрос

государственный.

Мардефельд, прусский посол

В декабре 1741 года четырнадцатилетний Петр Ульрих прибыл в далекую суровую страну. 7 ноября следующего года он объявляется наследником престола, "яко по крови нам ближайший", с титулом великого князя. В декабре 1743 года Петр опасно заболел, императрица была в отчаянии. Вспомнили об Иоанне Антоновиче, томившемся в крепости Дюнамюнде под Ригой. Петр выздоровел, но состояние его здоровья и страх перед Иоанном заставляют срочно заняться поисками невесты. А пока на всякий случай свергнутое Брауншвейгское семейство переводят в Ранненбург, а оттуда в Холмогоры под Архангельск. В марте 1745 года Анна Леопольдовна родила сына Петра, через год - Алексея и скончалась от родовой горячки. Она была похоронена в Александро-Невской лавре, рядом с матерью Екатериной Ивановной. Антон Ульрих с четырьмя детьми остался в Холмогорах. В начале 1756 года пятнадцатилетнего императора Иоанна Антоновича переводят в Шлиссельбургскую крепость.

В те времена брачные союзы выражали и союзы политические, вот почему выбор невесты наследнику российского престола вызвал такую борьбу. Еще в конце 1742 года английский посол Флич предложил в невесты одну из дочерей английского короля, того же добивается и Франция. Однако канцлер Бестужев хлопочет за саксонскую принцессу Марианну, чтобы противопоставить Франции и Пруссии союз с Австрией и Саксонией. Елизавета Петровна склоняется в пользу Ульрики, сестры Фридриха II. Но прусский король под благовидным предлогом отказывает, рассчитывая выдать свою сестру за наследника шведского престола. А чтобы иметь влияние и в России, тонкий политик и дипломат предпринимает энергичные меры и через своего посла Мардефельда и воспитателя наследника Брюммера Фридрих II хлопочет в пользу молоденькой дочери Иоганны Елизаветы, принцессы Голштинской, тем более что ее брат Карл, епископ Любский, когда-то был женихом Елизаветы Петровны. Их брак был уже решен, но неожиданно 19 мая 1729 года жених скончался от оспы. Елизавета Петровна сохранила привязанность к семейству своего жениха и даже переписывалась с Иоганной Елизаветой.

Из дневника Фридриха II: "...ничего не могло быть противнее прусскому интересу, как позволить образоваться союзу между Россией и Саксонией, и ничего хуже, как пожертвовать принцессою королевской крови, чтобы оттеснить саксонку. Придумали другое средство. Из немецких принцесс, могших быть невестами, принцесса Цербстская более всех годилась для России и соответствовала прусским интересам. Ее отец был фельдмаршалом королевской службы, ее мать, принцесса Голштинская, сестра наследника шведского престола и тетка великого князя русского..."

План удался, и Мардефельд получает горячую признательность короля, который считает его "виновником своего счастья". 1 января 1744 года в Цербсте получили предложение отправиться в далекую Россию; в тот же день подобное предложение поступило и от прусского короля. Сборы были недолгими, Иоганна Елизавета и ее четырнадцатилетняя дочь Софья Августа выехали в Берлин, а на другой день, "окутанные глубокой тайной, под чужим именем, точно собравшись на недоброе дело, спешно пустились в Россию".

* * *

Корона мне больше нравилась, чем

особа жениха.

Екатерина II

По матери Софья Фредерика Августа принадлежала к Голштейн-Готторпскому княжескому роду, по отцу - к еще более мелкому Ангальт-Цербстскому. Ее отец Христиан Август верой и правдой служил прусскому королю: был командиром полка, комендантом Штеттина и дослужился до фельдмаршала. Дед, Фридрих Карл, женатый на сестре Карла XII, погиб в одном из сражений, а его сын женился на Анне, старшей дочери Петра I. Их сын Петр Ульрих, ставший Петром Федоровичем, наследником российского престола, и был теперь ее женихом.

Софья Августа родилась 21 апреля 1729 года в Штеттине. Детство ее прошло в семье прусского генерала. Родители не отягощали ее своими заботами. Отец - усердный служака, а мать - "непоседливая и неуживчивая, которую так и тянуло на ссору и кляузу, ходячая интрига, воплощенное приключение: ей было везде хорошо, только не дома". На своем веку она исколесила чуть не всю Европу, "выполняя поручения Фридриха II, за которые стыдились браться настоящие дипломаты".

Воспитанием девочки занималась мадемуазель Кардель, женщина умная и хорошо знакомая с литературой. Она была строга со своей воспитанницей, но справедлива. Учили Софи языкам, литературе, музыке и танцам, а мсье Лоранс, "хотя и был дурак, недаром брал деньги за уроки каллиграфии". Она росла "резвой, шаловливой, даже бедовой девочкой, любившей попроказничать над старшими, щегольнуть отвагой перед мальчишками и умевшей не моргнуть глазом, когда трусила". Статс-дама крошечного двора в Штеттине баронесса фон Фринцен, пользовавшаяся доверием молоденькой принцессы, рассказывала: "В пору ее юности я только заметила в ней ум серьезный, расчетливый и холодный, столь же далекий от всего выдающегося, яркого, как и от всего, что считается заблуждением, причудливостью или легкомыслием..."

Об одной черте своего характера сама Софи впоследствии писала: "Самым унизительным положением мне всегда казалось быть обманутой: быв ребенком, я горько плакала, когда меня обманывали, а между тем я поспешно исполняла все, что от меня требовали, и даже не нравившееся мне, когда мне объясняли причины..."

Софи часто бывала в Гамбурге у бабушки и в Берлине, где видела двор прусского короля. "Все это, - пишет Ключевский, - помогло ей собрать обильный запас наблюдений и опытов, развило в ней житейскую сноровку, привычку распознавать людей, будило размышление. Может быть, эти житейские наблюдения и вдумчивость при ее природной живости были причиной и ее ранней зрелости: в 14 лет она казалась уже взрослой девушкой, поражала всех высоким ростом и развитостью не по летам. Екатерина получила воспитание, которое рано освободило ее от излишних предрассудков, мешающих житейским успехам".

В детстве гадалки обещали ей три короны и, по ее собственному признанию, "еще в семь лет у нее в голове начала бродить мысль о короне". Чтобы добиться осуществления столь глубоко запавшей в душу честолюбивой мечты, она делает вывод, что ей необходимо всем нравиться. "Все, что я ни делала, всегда клонилось к этому, - признавалась она, - и вся моя жизнь была изысканием средств, как этого достигнуть... Одно честолюбие меня поддерживало; в глубине души моей было я не знаю что такое, что ни на минуту не оставляло во мне сомнения: что рано или поздно я добьюсь своего, сделаюсь самодержавной русской императрицей...

21 августа 1745 года состоялась пышная свадьба, продолжавшаяся целых десять дней. Гремела музыка, палили пушки, сверкали фейерверки; на улицах и площадях веселился народ, славя молодых возле бочек с вином и туш жареных быков.

Закончились веселые праздники, наступили серые, однообразные будни. Шестнадцатилетней мечтательнице предстояло пройти долгую и трудную школу испытаний. Екатерина Алексеевна, так ее теперь называли после принятия православия, превосходила мужа умом и характером, умением общаться с людьми. Судьба не обещала ей счастливого брака - отношения с мужем становились все хуже и хуже. Он предпочитал ей общество лакеев и горничных, в котором чувствовал себя лучше, чем с умной женой. Признавая ее превосходство, он иногда просит ее советов и рассказывает о своих похождениях. "Я хорошо чувствовала, как ему мало было до меня, но я была слишком горда, чтоб горевать о том, - вспоминала Екатерина. - Я сочла бы для себя унижением, если кто-нибудь смел изъявить мне сострадание"...

С детства одинокий и заброшенный, Петр поначалу ощущал к Екатерине если не любовь, то симпатию и родственное доверие. Напрасно, ей нужен был не он, а императорская корона. Этого она не скрывала ни в позднейших "Записках", ни тогда, после свадьбы. При всей своей ребячливой открытости Петр почувствовал это довольно скоро. Вот, например, случайно дошедшая до нас интимная записка, которую Петр Федорович адресовал своей жене: "Мадам, я прошу Вас не беспокоиться, что эту ночь Вам придется провести со мной, потому что время обманывать меня прошло. Кровать была слишком тесной. После двухнедельного разрыва с Вами сегодня после полудня Ваш несчастный супруг, которого Вы никогда не удостаивали этим именем".

Эти написанные по-французски строки, в которых упреки сплетались с грустной иронией, относились к 1746 году - со дня свадьбы минул только один год! В последующем, особенно после рождения в 1754 году Павла Петровича, их брак все более становится номинальным.

Размолвки первых же лет супружества, порождавшие внутреннюю неуверенность, что сказывалось и на его поведении при дворе, не могли не наложить отпечатка на характер Петра. Позерство, зачастую переходившее в браваду, было оборотной стороной духовной неудовлетворенности, своего рода защитной реакцией. Неудивительно, что любимейшим местом время проведения Петра был Ораниенбаум. Здесь он ощущал себя свободным от недоброжелательных сплетен, интриг и условностей "большого света". В записке фавориту императрицы И. И. Шувалову, относящейся к 1750 году, великий князь писал: "Убедительно прошу, сделайте мне удовольствие, устройте так, чтобы нам оставаться в Ораниенбауме. Когда я буду нужен, пусть только пришлют конюха; потому что жизнь в Петергофе для меня невыносима".

Читая эту записку, по-иному воспринимаешь многократно осмеянную в литературе склонность великого князя в юности проводить время не в придворной среде, а в компании приставленных к нему слуг и лакеев. Императрица гневалась, но племянник во многом повторял ее поведение. Известно, что она охотно водилась с певчими, горничными, лакеями и солдатами. Немалое пристрастие питала Елизавета Петровна и к английскому пиву, за что так резко осуждали ее племянника.

В великосветских кругах поведение наследника встречало неодобрение, которое породило мнение о нем как о грубом солдафоне. С нескрываемым злорадством писала об этом в своих "Записках" Екатерина. Но многое она утрировала, а о многом умалчивала. Например, о том, что довольно рано Петр увлекся чтением и музыкой, неплохо играл на скрипке, имел прекрасную библиотеку, любил живопись, историю, военное дело.

Их первая встреча состоялась в Эйтене в 1739 году. В ранней редакции воспоминаний, еще до вступления на престол, Екатерина так писала о ней: "Тогда я впервые увидела великого князя, который был действительно красив, любезен и хорошо воспитан. Про одиннадцатилетнего мальчика рассказывали прямо-таки чудеса". И вот описание той же сцены в последней редакции "Записок": "Тут я услыхала, как собравшиеся родственники толковали между собой, что молодой герцог наклонен к пьянству, что приближенные не дают ему напиваться за столом". Тенденциозность воспоминаний слишком очевидна.

Вопреки позднейшим уверениям Екатерины духовный мир ее супруга не ограничивался и не исчерпывался забавами и развлечениями, хотя и то и другое составляло нормальную часть уклада придворной жизни. Но Петр Федорович жаждал большего - он стремился заявить о себе на политическом поприще.

Став в 1745 году правящим герцогом Голштинии, он решил всецело заняться его делами: упорядочить судопроизводство, налоги, систему управления. Особое внимание он уделял вопросам просвещения и, в частности, Кильскому университету.

В феврале 1759 года наследник престола назначается "Главнокомандующим над Сухопутным кадетским корпусом", и Петр Федорович всецело отдается новым заботам. Не было ни одной "мелочи", которой бы не занимался великий князь!

* * *

Настоящую надежную союзницу в

своей борьбе с людьми и скукой она

встретила в книге.

В. Ключевский

Не сразу нашла она свою литературу. В Германии и по приезде в Россию она читала мало, пока по совету одного умного человека не познакомилась с "Жизнью Цицерона" и с "Причинами величия и упадка Римской империи". Чтение захватило ее, она научилась читать и разбираться в книгах. Сочинения Вольтера, "Дух законов" Монтескье, "Анналы" Тацита, "Философский словарь" Бейля и "История Германии" в десяти томах "произвели необходимый переворот в ее голове, заставив не видеть многие вещи в черном свете". Огромное влияние на нее оказал Вольтер; в письме к нему она признавалась: "Могу вас уверить, что с 46 года, когда я стала располагать своим временем, я чрезвычайно многим вам обязна. До того я читала одни романы, но случайно мне попались ваши сочинения; с тех пор я не переставала их читать и не хотела никаких книг, писанных не так хорошо и из которых нельзя извлечь столько же пользы. Конечно, если у меня есть какие-нибудь сведения, то ими я обязана вам".

С картой на столе изучает она пять томов путешествий, штудирует сочинения просветителей. "Никогда без книги и никогда без горя, но всегда без развлечений", - скажет она потом об этом периоде "скуки и уединения", продлившемся целых 18 лет!

Привычка работать над книгой осталась у нее на всю жизнь. "Читать и писать становится удовольствием, коль скоро к этому привыкнешь, - говорила она, - не пописавши, нельзя и единого дня прожить". За свою жизнь она прочитала огромное количество книг, собрание всего ею написанного составило бы целую библиотеку. Количество ее писем огромно, а сочинения сказки, повести, мемуары, комедии, драмы, либретто, переводы, учебники составляют двенадцать увесистых томов. "Обойтись без книги и пера ей было так же трудно, как Петру I без топора и токарного станка. Она часто говорила, что не понимает, как можно провести день, не "измарав хотя бы единого листа бумаги", - замечает Ключевский.

Современники отмечали ее трудолюбие и огромную работоспособность. Она хотела все знать, за всем следить сама. Считая, что человек только тогда счастлив, когда занят, она любила, "чтобы ее тормошили, и признавалась, что от природы любит суетиться, и чем более работы, тем ей бывает веселей". Ее рабочий день длился с 6 утра до 10 вечера. Фридрих II удивлялся этой неутомимости и спрашивал русского посла: "Неужели императрица в самом деле так много занимается, как говорят? Мне сказывали, что она работает больше меня?" Она обладала умением заниматься, не теряя ни минуты, с усидчивостью и сосредоточенностью ума: "Я с некоторого времени работаю как лошадь; мои четыре секретаря не успевают справляться с делами, - писала она в марте 1788 года, - я должна буду увеличить число секретарей". Летом 1794 года она жаловалась философу Гримму: "Почта и курьеры за несколько дней доставили столько бумаг, что не менее девяти столов покрыто ими". В последние годы она любила заниматься историей России и по праву может считаться родоначальницей нашей исторической науки: при ней архивы стали достоянием ученых. Для нее делаются выписки из монастырских книг, над которыми она просиживает многие часы. В письме к Гримму от 9 мая 1792 года она сообщала: "Ничего не читаю, кроме относящегося к XIII веку Российской истории. Около сотни старых летописей составляют мою подручную библиотеку, приятно рыться в старом хламе..."

В письме ему же полтора года спустя: "Дошедши до 1321 года, я остановилась и отдала переписывать около восьмисот страниц, нацарапанных мною. Представляете, какая страсть писать о старине, до которой никому нет дела и про которую, я уверена, никто не будет читать, кроме двух педантов: один из них мой переводчик Фолькнер, другой библиотекарь Академии Буссе... Я люблю эту историю до безумия".

Обширен круг ее интересов: государственное устройство и философия, история и педагогика, дипломатия и право, политика и экономика. Она неплохо разбиралась в живописи, скульптуре и архитектуре, гордилась своей коллекцией произведений искусства, положившей начало знаменитому Эрмитажу.

Многие известные художники и скульпторы приглашаются ею в Россию, и среди них Гудон и Фальконе, создатель выдающегося памятника Петру I. Переписка с ним Екатерины составила целый том!

* * *

Супружеский раздор помог

разъединению политической судьбы

супругов: жена пошла своей дорогой.

В. Ключевский

Она не выносила уныния. "Для людей моего характера, - признавалась она, - ничего нет в мире мучительнее сомнения". Ее всегда выручало самообладание, недаром она хвалилась, что никогда в жизни не падала в обморок. "В минуту опасности умела она поднимать дух в лицах ее окружающих, вселяя в них твердость и мужество. Несмотря на живой темперамент и некоторую склонность к увлечению, она всегда владела собой".

Отличительной чертой ее характера были веселость, юмор, склонность к шутке и забавам. Она была убеждена, что веселость присуща великим людям, и однажды заметила, что веселость Фридриха II проистекает от его превосходства. В своих записках она задает вопрос: "Был ли когда великий человек, который бы не отличался веселостью и не имел в себе неисчислимый запас его?"

Недаром существовало неписаное правило: если ты направляешься во дворец, то бери с собой шутку и хорошее настроение, а уныние и грусть оставь за дверью.

"Мешая дело с бездельем", она когда-то для себя сочинила надгробную надпись такого содержания: "Здесь лежит Екатерина Вторая, родившаяся в Штеттине 21 апреля 1729 года. Она прибыла в Россию в 1744 году, чтобы выйти замуж за Петра III. Четырнадцати лет от роду она возымела тройное намерение - понравиться своему мужу, Елизавете и народу. Она ничего не забывала, чтобы успеть в этом. В течение 18 лет скуки и уединения она поневоле прочла много книг. Вступив на Российский престол, она желала добра и старалась доставить своим подданным счастие, свободу и собственность. Она легко прощала, не питая ни к кому ненависти. Пощадливая, обходительная, от природы веселонравная с душою республиканской и с добрым сердцем, она имела друзей, работа ей легко давалась, она любила искусство и быть на людях".

У женщины с таким богатым содержанием не было ничего общего с мужем. Пришло время решать, как дальше жить. "Я увидела, - писала Екатерина, что мне остаются на выбор три равно опасные и трудные пути: первое разделить судьбу великого князя, какая она ни будет; второе - находиться в постоянной зависимости от него и ждать, что ему угодно будет делать со мною; третье - действовать так, чтобы не быть в зависимости ни от какого события... Сказать яснее, я должна была либо погибнуть с ним или от него, либо спасти самое себя, моих детей и, может быть, все государство от тех гибельных опасностей, в которые, несомненно, ввергли бы их и меня нравственные и физические качества этого государя. Последний путь казался мне наиболее надежным, поэтому я решила по-прежнему, сколько могла и умела, давать ему благие советы, но не упорствовать, когда он мне не следовал, и не сердить его, как прежде..."

Но это была ложь! Недаром А. С. Пушкин называл ее "Тартюф в юбке". А знаток екатерининской эпохи Я. Л. Барсков был еще более выразителен: "Ложь была главным орудием царицы; всю жизнь, с раннего детства до глубокой старости, она пользовалась этим орудием, владея им как виртуоз, и обманывала родителей, гувернантку, мужа, любовников, подданных, иностранцев, современников и потомков".

Петр Федорович был слишком добр, откровенен, прост для той среды, которая его окружала. И слишком зависим от мнения этой среды! Если бы Екатерина поддержала мужа, среди пустой и мелочной обстановки, которая их окружала, то принесла бы ему много добра. Но она была слишком занята собой и своими планами. "Корона мне больше нравилась, чем особа жениха", откровенно писала она. Они живут рядом, их положение одинаково - оба находятся под постоянной опекой императрицы, но далеки друг от друга. Ни во что не вмешиваясь, она предупредительна и вежлива со всеми, всегда в сборе, всегда "себе на уме". Он, открытый, с душой нараспашку, употребляет время на обыкновенные развлечения и забавы, не думая о своем предназначении.

Глава вторая

НАСЛЕДНИК И ЕГО ВОСПИТАТЕЛИ

Люди не рождаются глупыми или

умными, а становятся теми или

другими в зависимости от воспитания,

то есть от окружающей среды.

Гельвеций

В ночь на 20 сентября 1754 года Екатерина Алексеевна почувствовала себя плохо. Доложили императрице - ее покои находились рядом. Роды были долгими, тяжелыми. Глубокой ночью пожаловала сама государыня. Только к полудню Екатерина разрешилась от бремени. Узнав о рождении внука, обрадованная Елизавета Петровна приказала тотчас же принести его к ней, и с этого дня колыбель мальчика находилась в спальне императрицы. Мать увидела сына лишь на восьмой день. Императрица никому не доверяла внука, даже матери, которую ребенок видел редко, да и то в присутствии Елизаветы Петровны или ее приближенных. Мальчик часто хворал - в комнатах было жарко натоплено, а его колыбель, обшитую изнутри мехом чернобурой лисицы, накрывали еще и одеялами, боясь простуды.

Общество мам и нянек, окружавших ребенка, оказало на него плохое влияние: рассказы о домовых и привидениях сильно действовали на воображение впечатлительного мальчика - иногда от страха он прятался под стол и всю жизнь боялся грозы.

Детство Павла прошло в заботах одинокой и любвеобильной бабки, без материнской ласки и тепла. Мать оставалась для него малознакомой женщиной и со временем все более и более отдалялась. Когда наследнику исполнилось шесть лет, ему отвели крыло Летнего дворца, где он жил со своим двором вместе с воспитателями. Обер-гофмейстером при нем был назначен Никита Иванович Панин - один из знаменитейших государственных мужей своего времени.

В роду Паниных, выходцев из Италии, были военачальники, стольники, думные дворяне. Все они служили верой и правдой новому отечеству - Василий Панин сложил голову в Казанском походе Ивана IV, а Андрей и Иван отличились при Петре Великом: первый стал генерал-майором, второй генерал-поручиком и сенатором при Анне Иоанновне.

У Ивана Васильевича Панина было двое сыновей - Петр и Никита. Оба прославили Отечество. Никита Иванович родился в 1718 году в Данциге. Детство провел в Пернове (Пярну). Хорошо воспитанный и образованный, приятной наружности камер-юнкер чуть было не угодил в фавориты самой императрицы. Но, то ли он зачитался, то ли заснул, а может быть, забыл о свидании. Нашлись люди, которые испугались, что в следующий раз такая оплошность может не повториться, и Панин едет послом в Данию. Но уже в следующем, 1748 году по представлении канцлера Бестужева Панин отправляется в Стокгольм - Швеция грозила порвать союз с Россией. "Он не только отвратил войну, но еще и приобрел многих России доброжелателей, писал его друг Д. И. Фонвизин. - Он через добродетели свои приобрел почтение от тамошнего Двора и всего народа, ни один швед не произносит даже и поднесь имени его без некоего к нему благоговения".

Панин был награжден орденами Анны и Александра Невского и в 1755 году пожалован в генерал-поручики. Воспитанник Бестужева, он почти 12 лет проводил его политику. Но после опалы канцлера молодой фаворит императрицы И. И. Шувалов выступает за сближение с Францией: Панину велят переменить политику, "действовать заодно с недавними противниками". Он сопротивляется и оказывается не у дел, в Петербурге.

Хорошо образованный, поклонник передовых европейских идей, Панин стал убежденным сторонником конституционной монархии по шведскому образцу.

Елизавета Петровна, высоко ценя ум и образованность Панина, в июне 1760 года назначает его обер-гофмейстером великого князя. Холостяк Панин искренне привязался, а потом и полюбил смышленого, доверчивого мальчика, лишенного родительской любви и отзывчивого на ласку. В свою очередь, впечатлительный, чуткий Павел сохранил на всю жизнь любовь и благодарность к наставнику, который был предан ему и принимал участие в его нелегкой судьбе, хотя и сыграл в ней роковую роль. Нет, ни дурных принципов, ни дурных наклонностей Павел не вынес из панинского гнезда. Но он вынес оттуда нечто более гибельное: свои политические воззрения и свое отношение к матери. Сделай Панин из своего воспитанника ловкого придворного льстеца, тихоню себе на уме, умеющего скрывать свои мысли и исподтишка составлять заговоры - судьба Павла была бы иная. Возможно, она была бы лучше.

С 1763 года, почти 20 лет, Н. И. Панин стоял у руля внешней политики России - самой яркой страницы этого царствования. Вот как изобразил он, знаток политической истории Европы, международное положение России со времени Петра I до Екатерины II: "Международная улица России по-прежнему оставалась тесна, ограниченная шведскими и польскими тревогами да турецко-татарскими опасностями: Швеция помышляла об отмщении и находилась недалеко от Петербурга, Польша стояла на Днепре. Ни одного русского корабля не было на Черном море, по северному побережью его господствовали турки и татары, отнимая у России южную степь и грозя ей разбойничьими набегами". Прошло 34 года царствования Екатерины, и "Польши не существовало. Южная степь превратилась в Новороссийскую, Крым стал русской областью. Между Днепром и Днестром не осталось и пяди турецкой земли... Черное море стало Русским".

Безбородко, самый видный дипломат после Панина, имел все основания сказать молодым коллегам: "Не знаю, как будет при вас, а при нас ни одна пушка в Европе без позволения нашего выпалить не смела".

Создатель Северного союза, в который кроме России входили Англия, Пруссия, Швеция, Дания, Панин сумел изменить традиционный курс внешней политики России, когда ее союзниками были то Австрия, то Франция. Во время войны с Англией северо-американских колоний за независимость их поддерживала Франция; в ответ "владычица морей" объявила блокаду ее портов. Панин предупредил, что торговые суда России и ее союзников, охраняемые военными кораблями, будут заходить в порты Франции, и "поверг ее противницу в немалое смущение". Англия была вынуждена уступить. Политика Панина, получившая название "вооруженный нейтралитет", принесла ему признательность и уважение всей Европы. "Правила его при управлении политическими делами состояли главнейше в том, чтобы: 1) Государство сохраняло свое истинное достоинство, без предосуждения других. 2) Что великая империя, какова Россия, не имеет нужды притворствовать и что одно чистосердечие должно быть основанием поведения ее министерства. В твердом сохранении сего правила графом Паниным все чужестранные кабинеты были так уверены, что одно слово его равнялось со всеми священнейшими обязательствами заключенного трактата... Все рескрипты к военачальникам и к министрам, все сообщения и отзывы к Дворам чужестранным примышляемы были им самим".

Д. И. Фонвизин: "Муж истинного разума и честности превыше нравов сего века! Твои отечеству заслуги не могут быть забвенны... Титло честного человека дано было ему гласом целой нации. Ум его был чистым и проницание глубокое. Он знал человека и знал людей. Искусство его привлекать к себе сердца людские было неизреченное... В обществе был прелюбезен. Разговор его был почти всегда весел; шутки приятны, образны и без всякой желчи. Доброта сердца его была беспримерная; к несчастьям сострадателен, гонимым заступник, к требующим совета искренен. Сердце его никогда мщения не знало. Самые неприятели его всегда устыжаемы были кротким и ласковым его взором. Бескорыстие было в нем соразмерно щедрости..."

Один из современников, отмечая удивительное обаяние Панина, писал о нем: "Он был с большими достоинствами, и что его более всего отличало какая-то благородностъ во всех его поступках и в обращении ко всему внимательность, так что его нельзя было не любить и не почитать: он как будто к себе притягивал".

Панин стал единственным из подданных Екатерины II, кто не только добился независимого положения, но и возглавил оппозицию, как негласный опекун ее сына, до конца отстаивавший его интересы. Панин не только не забыл торжественных обещаний Екатерины править от имени сына до его совершеннолетия, но и не позволял ей делать вид, что таких обещаний не было. Сила Панина - в его близости к Павлу и в том влиянии, какое он оказывал на наследника. Охранять жизнь Великого князя - вот в чем совершенно справедливо полагал он свою первейшую обязанность.

Об авторитете Панина говорит тот факт, что много лет спустя Екатерина II в беседе с любимым внуком Александром, говоря о сыне, вынуждена была признать: "Там не было мне воли сначала, а после по политическим причинам не брала от Панина. Все думали, что ежели не у Панина, так он пропал". В Панине она видит самого сильного соперника ее власти, и в этом проявляется двойственность его положения: верный соратник и преданный слуга императрицы в качестве первого министра, и ее непримиримый враг, когда дело касается интересов Павла: "Наставник Павла и министр Екатерины взаимно стесняли и мешали друг другу, - замечает проницательный современник, - отсюда раздвоенность, нерешительность Панина".

Среди воспитателей наследника были еще два замечательных человека: отец Платон и Семен Андреевич Порошин. Законоучитель великого князя, иеромонах Троице-Сергиевой лавры Левшин был ректором тамошней семинарии. Отец Платон обладал обширными знаниями и богатым жизненным опытом; был справедлив, беспристрастен и пользовался большим авторитетом. Обладал ораторским даром. "Отец Платон делает из нас все, что хочет, - говорила о нем Екатерина II, - хочет он, чтоб мы плакали, мы плачем; хочет, чтоб мы смеялись, мы смеемся". Он в совершенстве знал Священное писание и сам писал проповеди.

Отец Платон во многом способствовал воспитанию в наследнике высоких нравственных качеств: великодушия, щедрости, справедливости. Благодарный Павел сохранил к своему духовному наставнику глубокую привязанность на долгие годы. Отец Платон сумел поселить в душе наследника живое религиозное чувство. Павел Петрович был глубоко верующим человеком - в Гатчине указывали на место, где он молился по ночам, здесь был выбит паркет.

Но больше всех любил наследник престола своего кавалера Семена Андреевича Порошина, учившего мальчика арифметике и геометрии. Образованным русским человеком, горячим патриотом, имевшим прежде всего в виду пользу и славу России, назвал его крупнейший русский историк С. М. Соловьев.

Отец Порошина, Андрей Иванович, происходил из небогатых дворян Московской губернии. Он родился в 1707 году, пятнадцати лет окончил артиллерийское училище и в чине унтер-офицера был направлен на Екатеринбургские горные заводы. Проявил себя дельным, толковым человеком и на несколько лет был послан в Швецию на учебу. Вернувшись, Андрей Иванович несколько лет работает на Урале, находит золото на реке Ширташ и основывает Шилово-Исетский рудник. В 1753 году он назначается главным командиром Колывано-Воскресенских заводов, а через восемь лет едет на Алтай, где строит Павловский сереброплавильный и Сузунский медеплавильный заводы. Имя трудолюбивого, скромного и талантливого горного генерала пользуется доброй славой и хорошо известно в Петербурге.

Его сын Семен восемь лет обучался в сухопутном шляхетском корпусе; в марте 1759 года с отличием закончил его и был оставлен при корпусе преподавателем математики. Добросовестного и способного юношу заметил начальник корпуса Мельгунов и рекомендовал его в адъютанты к Петру III. Исполнительный, честный поручик пришелся по душе и государю. Личные достоинства и познания открыли ему путь к воспитанию наследника российского престола. С 28 июня 1762 года Порошин становится кавалером великого князя, т. е. находится при нем постоянно, и преподавателем математики.

Свои обязанности "быть товарищем игр и наставником великого князя" Порошин исполняет с радостью и с присущей ему добросовестностью. В его дневнике появляется короткая запись программы воспитания наследника: "Вскормить любовь к русскому народу; поселить в нем почтение к истинным достоинствам людей; научить снисходительно относиться к человеческим слабостям, но строго следовать добродетели; сколько можно обогатить разум полезными знаниями и сведениями". "Образованным русским человеком, горячим патриотом, имевшим прежде всего в виду пользу и славу России", назовет Порошина крупнейший русский историк С. М. Соловьев.

Они сразу же понравились друг другу - доброжелательный поручик привлекательной внешности и живой худенький мальчик с выразительным лицом и умными озорными глазами. Взаимная симпатия вскоре перешла в горячую дружбу и в сердечную привязанность. Порошин любил Павла. Он сумел соединить строгость педагога с какой-то материнской нежностью к своему возлюбленному питомцу. Его отеческая забота о ребенке, желание оградить его от дурных влияний и соблазнов, тревоги о его здоровье, беседы с ним все говорит об этом.

И чуткий, отзывчивый Павел платил учителю такой же любовью. Он ласкался к нему с такой доверчивостью, какой уже в детские годы не питал ко многим из окружающих. Провинившись, плакал и просил прощения, звал его "братцем", "голубчиком", "Сенюшкой".

"После стола очень весел был Его Высочество. Бегаючи по комнате, неоднократно на канапе вспрыгивать изволил и говорил: "Ох ты, мой Сенюшка! Как я тебя люблю!" В другой раз вздумалось Его Высочеству "уверение мне делать, сколько он меня изволит жаловать; что он видит, как много я его люблю, и что со своей стороны, конечно, любить меня не перестанет и все мне поверить в состоянии", - пишет Порошин в своих "Записках", которые он начал вести в тот день, когда Павлу исполнилось десять лет.

До нас дошли "драгоценные", по выражению С. М. Соловьева, записки Порошина, которые он вел в 1764 - 1765 годах. Они были изданы его внучатым племянником В. С. Порошиным в 1844 году по особому разрешению императора Николая I и превратились в исторический и литературный памятник эпохи. Написанные живо, искренне, хорошим литературным языком, они рассказывают о дворцовом быте и событиях, волновавших общество, но главным образом о наследнике и его окружении. В них рисуются разом два образа равно привлекательных: умного, честного и доброжелательного наставника и прекрасного, не по летам развитого ребенка, каким был Павел. Порошин любил его и был неразлучен с мальчиком. В одном месте он признается: "Если бы я Государя Цесаревича сильно не любил, то не знаю, мог ли бы продолжать их ("Записки". - Авт.) так беспрерывно". В записках наследник - главный постоянный предмет внимания, о нем подробно, о других говорится только по отношению к нему; односторонность, произвольная и суду не повинная, потому что источник ее есть любовь, и взаимная, ибо наградою была искренняя привязанность и расположение Великого Князя.

Записки не только важный исторический и литературный памятник, но и "одна из самых очаровательных книг, какие нам доводилось читать". К сожалению, начаты они были только в 1764 году с воспитательной целью. Порошин ведет их ежедневно с редким старанием и постоянством. "В штиле нечего здесь искать великой красоты и точности, - писал он. - Всяк вечер записывал я, что днем произойдет, и не мог на то употребить более часа или полутора часов времени за другими моими упражнениями и делами. Впрочем, это и не настоящая Его Высочества история, а только записки, служащие к его истории... Справедливость и беспристрастие, украшающие Историю, соблюдены здесь с наисовершенной точностию".

Учился Павел отлично. День за днем Порошин повторяет: "У меня очень хорошо занимался". Особенные способности проявлял Павел к математике, это дало возможность Порошину записать: "Если бы Его Высочество был партикулярный и мог совсем только предаться одному только математическому учению, то б по остроте своей весьма удобно быть мог нашим российским Паскалем".

Воспитание в обширном смысле слова - есть всякое влияние людей на нас в хорошую или плохую сторону. В окружении наследника было немало выдающихся людей, прославивших Россию. Они относились к категории тех "исполинов-чудаков, которые рисуются перед глазами нашими озаренными лучами какой-то чудесности, баснословности, напоминающими нам действующие лица гомеровские". К таким людям относился Петр Иванович Панин, братья Чернышевы, Александр Сергеевич Строганов.

Младший брат Никиты Ивановича, генерал-аншеф Петр Иванович, отличился в Семилетней войне в битвах при Гросс-Егерсдорфе и Кунерсдорфе, "явив опыты мужества и искусства своего". "Правил всей завоеванной частью Пруссии, предводительствовал потом армией против турок, взял приступом крепость Бендеры, споспешествовал независимости крымских татар".

"Вижу перед собою в Петре Ивановиче Панине именитого некоего из тех мужей, которых великим и отменным дарованиям, описанных Плутархом, толь много мы дивимся", - писал о нем Н. А. Порошин.

Павел высоко ценил Петра Ивановича, особенно в военных вопросах, часто советовался с ним и вел оживленную переписку.

Граф Захар Григорьевич Чернышев также отличился в Семилетней войне. Сводный отряд под его руководством 27 сентября 1760 года взял Берлин. Вице-президент, а затем и президент Военной коллегии, генерал-фельдмаршал Чернышев был смел, независим, самолюбив. Однажды, после столкновения с Григорием Потемкиным, его подчиненных обошли наградой - он тут же разорвал жемчужное ожерелье, подаренное его жене, и разделил между пострадавшими.

Чернышев хорошо образован, интересуется искусством и театром, дружен с известным актером Дмитриевским и поэтом В. И. Майковым. Жена Чернышева Анна Родионовна, была родной сестрой жены П. И. Панина.

Иван Григорьевич Чернышев, младший брат фельдмаршала, был обер-прокурором Сената, затем послом в Англии. По возвращении из Лондона он становится вице-президентом Адмиралтейской коллегии. В записках Порошин отзывается об Иване Григорьевиче как о человеке, доставившем ему "много счастливых минут" в воспитании наследника.

Граф Александр Сергеевич Строганов, обер-камергер и член Иностранной коллегии, был образованнейшим человеком своего времени. Он превосходно знал европейские языки, бывал во Франции, Германии, Швейцарии, Италии. Коллекционер, меценат Строганов обладал богатейшей библиотекой и многими произведениями искусства. Его дворец, построенный знаменитым Растрелли на углу Невского и набережной Мойки, славился картинной галереей и "кабинетом", занимавшим шесть комнат, соединенных арками без дверей.

Поэт К. Н. Батюшков, после кончины Александра Сергеевича Строганова в 1811 году, писал о нем: "Был русский вельможа, остряк, чудак, но все это было приправлено редкой вещью - добрым сердцем".

...Наследника престола держали в строгости. Его режим напряженностью и однообразием напоминал армейский: в шесть часов подъем, туалет, завтрак и занятия до часу дня; потом обед, небольшой отдых и опять занятия. По вечерам придворные обязанности: театр, маскарад или куртаг. В десять часов по команде дежурного офицера Павел отправлялся спать. Если к этому добавить обязанности генерал-адмирала, которые он выполнял с присущей всем детям добросовестностью и серьезностью с девятилетнего возраста, то времени на прогулки или игры со сверстниками совсем не оставалось, да и не было у него сверстников. Он жил в окружении взрослых, неся на своих худеньких плечах тяжелую ношу придворного церемониала и интриг, один, без участия родителей, не интересовавшихся сыном. "Мать не любила сына. У нее всегда для него вид государыни, холодность, невнимательность - никогда матерью не являлась", - замечает Ключевский. Впрочем, она не была матерью и другим детям, от Григория Орлова.