Евразийство и структурализм

Когда сегодня говорят о философии структурализма, как правило, упускают тот факт, что одним из основателей этого метода, столь значительно повлиявшего на всю современную мысль, был князь Ни­колай Сергеевич Трубецкой, чьи филологические идеи стали фунда­ментом " функциональной лингвистики" т.н. " Пражской Школы", которая наряду с Копенгагенской и Американской школами является одним из трех китов структуралистской философии. Те, кто анализи­руют филологические идеи Трубецкого и его капитальный труд, по­священный " Основам Фонологии" (Прага, 1938), никак не связывают их с евразийским мировоззрением автора, которое остается за кадром в большинстве научных исследований, посвященных Трубецкому-лин­гвисту. С другой стороны, историки евразийства как мировоззрения мало обращают'внимания на лингвистические исследования Трубецко­го, считая их частным делом мыслителя, совершенно обособленным от его идеологической активности. Однако это не верно. Филология и философия связаны между собой теснейшим образом, как явствует уже из работы самого проницательного современного философа Фрид­риха Ницше " Мы филологи".

Как утверждает знаменитая гипотеза американских структуралис­тов Уорфа и Сэйпера, " язык, на котором мы говорим, выковывает наше восприятие реальности". Язык есть идеальная парадигма реаль­ности, предшествующая материальности вещей, предопределяющая и организующая эту материальность. Для структурной лингвистики в целом характерно стремление избавиться от поступательной, эволю-тивной, логически-рациональной интерпретации языка, от языка, лишь тождественного логическим последовательностям атомарных слов. Вместо этого необходимо увидеть язык " холистически", весь цели­ком, как общую функциональную протоструктуру, которая своими донными очертаниями предопределяет слова и послания, исходя из общего контекста, а не наоборот, т.е. не как сложение готовых раци­ональных элементов.

Школа антрополога и психолога Грегори Бэйтсона (1904-1980), работавшая в том же направлении, вскрыла так называемый " аналого­вый уровень" языка, состоящий из " шумов", интонаций, оговорок, функционального фона, предшествующего рациональному дискурсу, выстроенному по законам аристотелевой логики. Князь Трубецкой работал именно в этом направлении, которое в своем мировоззренчес­ком истоке идеально гармонирует с фундаментальным для евразнйства стремлением преодолеть одномерный романо-германский рационализм, выйти за пределы формальной логики.

Показательно, что структуралистский метод в самых общих чер­тах сводится к приоритетному выделению пространственной парадигмы. Это так называемый синхронический метод, противопоставля­емый диахроническому. Такой выбор методологического приоритета в области лингвистического (шире, гносеологического, философско­го) анализа, на самом деле, есть не что иное как проекция основной идеи евразийства — идеи плюрального, многополярного параллель­ного и разнообразного развития национальных культур в " цвету­щей сложности". Евразийцы противопоставляли плюральное челове­чество одномерному универсализму Европы и именно на этом базо­вом цивилизационном, геополитическом дуализме основывали все остальные теории. В рамках лингвистики этой унитарной, классичес­ки " романо-германской" одномерной логике соответствует диахрони­ческий подход, представление о слове-концепте и логической конст­рукции как о сущностной основе языка. Синхронический подход, на­против, позволяет частное вывести из общего, причем это общее схва­тывается одновременно как цельный и живой организм, а не как мер­твая механическая конструкция, целиком предопределенная функцио­нированием своих частей.

" Функциональная лингвистика" Пражского Лингвистического Круж­ка, активным участником которого был князь Трубецкой, оказывает­ся, таким образом, своего рода проекцией пространственной парадиг­мы, характеризующей суть евразийского мировоззрения на сферу на­уки о языке. Синхронический метод, лежащий в основе структурализ­ма, является тем же самым ходом мысли (воспроизведенном на ином уровне и применительно к иным реальностям), что и базовая установ­ка евразийской философии.

Развитие этого замечания и продолжение отслеживания аналогич­ных соответствий между различными научными дисциплинами и миро­воззренческими установками могло бы привести нас к совершенно новой, неожиданной трактовке основных тенденций современной фи­лософии, где сквозь сложнейшие терминологические напластования проступила бы скрытая матрица глубинного диалога между двумя фо­новыми протоидеологиями, предопределяющими на уровне изначаль­ного импульса все дальнейшие построения тех или иных научных и философских школ. Но если аналогичный прием у марксистов заклю­чался в том, чтобы выяснить классовый характер теории того или иного философа и ученого (что подчас приводило к весьма остроум­ным и продуктивным гносеологическим классификациям), то в данном случае мы имели бы иную дуальность — нескончаемый тайный спор между гносеологией Европы и гносеологией Человечества, между мышлением атлантистов и евразийцев. А такие фигуры, как князь Трубецкой, явились бы для нас важнейшими пунктами, в которых воедино сходятся отвлеченное политико-идеологическое мировоззре­ние и профессиональное занятие конкретным научным направлением. Сколько неожиданных и ревелятивных соответствий обнаружилось бы в том случае-! если бы историю современного структурализма со­поставить с основными мировоззренческими установками евразий­ства... Но это отдельная тема.