Глава 10. Даже по понедельникам в баре «Грамерси» было людно

Даже по понедельникам в баре «Грамерси» было людно. Начиная с семи вечера сюда тянулись одинокие клерки, готовые завязать новые знакомства. Этот бар давно стал местом встреч.

Риццоли устроилась за столиком недалеко от входа, и каждый раз, когда двери распахивались, чтобы впустить еще одного офисного клона или Барби на трехдюймовых каблуках, ее обдавало горячим воздухом с улицы. Риццоли, как всегда, в своем мешковатом брючном костюме и туфлях на плоской подошве, чувствовала себя школьной надзирательницей. Она увидела, как в бар зашли две дамы, холеные, как кошки, благоухающие сложным ароматом духов. Риццоли никогда не пользовалась духами. Ее запас косметики исчерпывался единственным тюбиком губной помады, который хранился где-то в глубине шкафчика в ванной вместе с засохшей тушью для ресниц и флакончиком жидкой пудры. Все это она купила в универмаге лет пять назад, поддавшись иллюзии, будто с помощью правильно подобранного макияжа даже она сможет выглядеть, как Элизабет Херли. Продавщица долго втирала в нее кремы и пудры, накладывала бесконечные оттенки век и румян и, когда все было кончено, с торжествующим видом вручила Риццоли зеркало и с улыбкой спросила: «Ну, как вам ваш новый образ?»

Уставившись на свой новый образ, Риццоли в первую очередь подумала о том, что ненавидит Элизабет Херли за то, что та давала женщинам напрасную надежду. Жестокая правда заключалась в том, что некоторым женщинам не суждено стать красавицами, и Риццоли как раз принадлежала к их числу.

Вот и сейчас она сидела серой мышкой в углу, потягивая имбирный эль и наблюдая за тем, как бар постепенно наполнялся посетителями. Вскоре здесь стало шумно от разноголосицы, звона стаканов и кубиков льда, от смеха — излишне громкого и натужного, чтобы казаться естественным.

Риццоли встала из-за столика и направилась к стойке бара. Показав бармену свое удостоверение, она сказала:

— У меня есть пара вопросов.

Он едва взглянул на ее бейдж и, пробив в кассе сумму напитка, процедил:

— Валяйте, спрашивайте.

— Вы видели когда-нибудь здесь эту женщину? — Риццоли положила перед ним фотографию Нины Пейтон.

— Да, и вы не первый полицейский, который интересуется ею. Здесь была еще одна женщина из полиции примерно месяц тому назад.

— Из отдела по сексуальным преступлениям? — уточнила она.

— Наверное. Спрашивала, видел ли я кого-нибудь, кто пытался подцепить эту женщину с фотографии.

— Так вы видели?

Он пожал плечами.

— Сюда за тем и приходят, чтобы найти себе пару. Я не слежу, кто с кем уходит.

— Но вы помните эту женщину? Ее зовут Нина Пейтон.

— Я видел ее здесь несколько раз, обычно с подругой. Но имени ее я не знаю. И она уже давно не появляется.

— А знаете, почему?

— Не-а. — Он схватил тряпку и принялся протирать прилавок, потеряв к ней всякий интерес.

— Я вам скажу, почему, — произнесла Риццоли, начиная злиться. — Потому что какой-то ублюдок решил поразвлечься. И пришел сюда, чтобы найти себе добычу. Осмотрелся, увидел Нину Пейтон и подумал: «Какая кошечка». Разумеется, глядя на нее, он не видел перед собой человека. Она для него была всего лишь вещью, которой можно попользоваться и выбросить.

— Послушайте, зря вы мне все это рассказываете.

— Нет, не зря. И вам необходимо меня выслушать, потому что все это происходило у вас под носом, а вы предпочитали ничего не замечать. Какой-то негодяй подсыпает наркотик в ее стакан. Вскоре ей становится плохо, и она плетется в туалет. Тот самый негодяй подхватывает ее под руку и выводит на улицу. И вы ничего этого не видели?

— Нет, — выпалил он в ответ. — Не видел.

В баре вдруг стало тихо. Риццоли заметила, что на нее уставились десятки любопытных глаз. Не сказав больше ни слова, она отошла от стойки бара и вернулась за свой столик.

Через мгновение привычный гул голосов возобновился.

Она видела, как бармен подвинул два стакана с виски мужчине, и тот передал один из них своей спутнице. Видела, как тянутся к губам коктейли, как языки слизывают соль с краев бокалов с «Маргаритой», как запрокидываются головы, опорожняя стаканы с водкой, текилой и пивом.

И еще она видела, как мужчины смотрят на женщин. Она потягивала свой имбирный эль и не чувствовала ни хмеля, ни опьянения — только злость. Она, одинокая женщина, сидящая в углу, единственная из всех присутствующих отчетливо сознавала, чем на самом деле является эта пивная. Это было место, где встречались хищник и добыча.

У нее запищал пейджер. Это Барри Фрост пытался связаться с ней.

— Что там за гвалт? — спросил Фрост, чей голос был еле слышен по сотовому телефону.

— Я в баре. — Она гневно обернулась к столику, который взорвался от хохота. — Что ты сказал?

—... доктора на Марлборо-стрит. Я достал копию ее медицинской карты.

— Чьей карты?

— Дианы Стерлинг.

Риццоли тут же напряглась, вслушиваясь в далекий голос Фроста.

— Еще раз. Что это за доктор и почему к нему обращалась Стерлинг?

— Во-первых, доктор — это она. Доктор Бонни Джилспай. Гинеколог с Марлборо-стрит.

Последние слова утонули в очередном взрыве хохота. Риццоли прикрыла свободное ухо рукой, чтобы дослушать Фроста.

— Зачем к ней приходила Стерлинг? — прокричала она.

Но она и без того знала ответ; она буквально видела его перед собой, у стойки бара, где двое мужчин окружили женщину, словно львы, подкравшиеся к зебре.

— Изнасилование, — ответил Фрост. — Диана Стерлинг тоже была изнасилована.

— Итак, все трое были жертвами изнасилования, — заключил Мур. — Но ни Елена Ортис, ни Диана Стерлинг не заявляли об этом в полицию. Мы узнали о факте изнасилования Стерлинг только потому, что навели справки во всех близлежащих женских клиниках и гинекологических кабинетах, куда она могла обращаться. Стерлинг даже родителям не говорила об изнасиловании. Когда я позвонил им сегодня утром, они были в шоке, узнав об этом.

Было утро, но лица тех, кто его слушал, сидя за столом в зале совещаний, уже выглядели усталыми. Детективы явно недосыпали, и сейчас им предстоял очередной рабочий день после бессонной ночи.

Лейтенант Маркетт уточнил:

— Выходит, кроме этого гинеколога с Марлборо-стрит, никто и не знал об изнасиловании Стерлинг?

— Да. Это доктор Бонни Джилспай. Диана Стерлинг была у нее на приеме в первый и последний раз. А обратилась она к врачу потому, что боялась подцепить СПИД.

— А что доктору Джилспай известно об изнасиловании?

На вопрос ответил Фрост, который встречался с врачом. Он раскрыл папку, в которой лежала медицинская карта Дианы Стерлинг.

— Вот что записала доктор Джилспай: «Тридцатилетняя белая женщина просит сделать анализ на ВИЧ-инфекцию. Пять дней тому назад имела незащищенное половое сношение с партнером, ВИЧ-статус которого неизвестен. На мой вопрос, принадлежит ли партнер к группе риска, пациентка не ответила и разрыдалась. Выяснилось, что половой акт был принудительным, и она не знает имени насильника. Заявлять об изнасиловании не хочет. Отказывается обратиться в службу помощи жертвам насилия». — Фрост оторвал взгляд от бумаги. — Это вся информация, которую удалось получить доктору Джилспай. Она провела осмотр, взяла анализ на сифилис, гонорею, ВИЧ-инфекцию и попросила пациентку прийти на повторный анализ крови на ВИЧ. Пациентка так и не пришла. Потому что уже была мертва.

— И доктор Джилспай так и не заявила в полицию? Даже после убийства? — спросил лейтенант Маркетт.

— Доктор не знала о том, что ее пациентку убили. Она не следила за новостями.

— А что с уликами? Взяты образцы спермы?

— Нет. Пациентка... м-м... — Фрост покраснел от смущения. Были темы, обсуждать которые семьянину вроде Фроста было непросто. — Она спринцевалась несколько раз, сразу после изнасилования.

— Вы что, осуждаете ее? — возмутилась Риццоли. — Черт возьми, я бы тоже прибегла к спринцеванию лизолом.

— Три жертвы изнасилования, — подытожил Маркетт. — Это не простое совпадение.

— Если вы найдете насильника, — сказал Цукер, — думаю, вы найдете и убийцу. Что с ДНК, анализ которой взяли у Нины Пейтон?

— Ее сейчас исследуют в срочном порядке, — ответила Риццоли. — В лаборатории образец спермы пролежал два месяца, и они так и не удосужились исследовать его. Так что мне пришлось, мягко говоря, надавить на них. Нам остается только надеяться, что убийца фигурирует в банке данных КОДИС.

КОДИС представлял собой банк данных ФБР, составленный по образцам ДНК. Система еще только внедрялась, и в нее до сих пор не были внесены генетические паспорта полумиллиона осужденных преступников. Вероятность того, что убийца окажется в числе тех, чьи ДНК уже имелись в базе данных, была ничтожно мала.

Маркетт взглянул на доктора Цукера.

— Наш неизвестный сначала насилует жертву, а спустя несколько недель возвращается, чтобы убить ее. Вы видите в этом какой-то смысл?

— Для нас в этом может и не быть никакого смысла, — сказал Цукер. — Только для него. Нельзя сказать, что это противоестественно для насильника — возвращаться и нападать на жертву во второй раз. Таким способом он предъявляет права на свою собственность. Ведь между жертвой и насильником устанавливаются отношения, пусть и патологические.

— Вы называете это отношениями? — фыркнула Риццоли.

— Да. Звучит отвратительно, но это так. Отношения, основанные на превосходстве. Сначала он морально уничтожает ее. Она становится уже не человеком, а вещью. Самое главное, что теперь об этом знает не только насильник, но и она сама. Сознание того, что женщина унижена, осквернена, возбуждает его, заставляя вернуться. В первый раз он метит свою жертву насилием. Потом приходит, чтобы предъявить права на полное господство.

Искалеченные души, подумал Мур. Вот что объединяло всех этих женщин. Ему вдруг пришло в голову, что и Кэтрин тоже среди них.

— Он не насиловал Кэтрин Корделл, — заметил Мур.

— Но она ведь тоже жертва насилия.

— Ее насильник вот уже два года как мертв. Как мог Хирург узнать в ней жертву? Как вообще она оказалась в поле его зрения? Она никому и никогда не рассказывала о том, что с ней произошло.

— Да, но она выходила в чат-рум, не так ли? Этот приватный сайт... — Цукер сделал паузу. — Господи! А что если он находит своих жертв в Интернете?

— Мы рассматривали такую возможность, — сказал Мур. — У Нины Пейтон вообще нет компьютера. Да и Корделл всегда сохраняла анонимность, выходя на сайт. Так что мы вновь возвращаемся к вопросу: почему Хирург зациклился на Корделл?

— Похоже, она стала для него навязчивой идеей, — высказал свои соображения Цукер. — Ему безумно нравится дразнить ее. Он даже идет на риск, лишь бы отправить ей по электронной почте фотографию Нины Пейтон. И этот шаг оборачивается для него катастрофой. Фотография приводит полицию к Нине. Он торопится, не может завершить убийство, не получает удовлетворения. Хуже того, он оставляет живого свидетеля. И это его самая большая ошибка.

— Это не было ошибкой, — не согласилась Риццоли. — Он изначально собирался оставить ее в живых.

Ее реплика вызвала скепсис у окружающих.

— А как же еще можно объяснить такой финт? — продолжила она. — Фотография, которую он отправил Корделл по электронной почте, была предназначена для того, чтобы мы зашевелились. Он послал ее и ждал нашей реакции. Ждал до тех пор, пока мы не позвонили на квартиру жертвы. Тогда он понял, что мы едем. И после этого полоснул ее по горлу, не доводя удар до смертельного, потому что хотел, чтобы мы нашли ее живой.

— О да, — скривился Кроу. — Все это было частью его плана.

— А какую цель он преследовал в таком случае? — спросил у Риццоли Цукер.

— Цель была обозначена надписью на бедре жертвы. Нина Пейтон была его подарком Корделл. Подарком, который должен был напугать ее до смерти.

Повисла пауза.

— Если так, то это сработало, — сказал Мур. — Корделл в шоке.

Цукер откинулся на спинку кресла и стал размышлять над теорией Риццоли:

— Слишком большой риск только для того, чтобы напугать одну женщину. Это признак мании величия. И может свидетельствовать о его неуравновешенности. Когда-то нечто подобное произошло с Джеффри Дамером и Тедом Банди. Они попросту утратили контроль над своими фантазиями. И стали беспечными. В итоге совершили массу ошибок.

Цукер поднялся и подошел к диаграмме, висевшей на стене. На ней уже были обозначены имена трех жертв. Внизу, под именем Нины Пейтон, он написал четвертое: Кэтрин Корделл.

— Она не одна из жертв — во всяком случае, пока. Но в каком-то смысле он определил ее как объект своего интереса. Как он вышел на нее? — Цукер оглядел собравшихся. — Вы беседовали с ее коллегами? Никто не вызвал у вас подозрений?

— Мы исключили Кеннета Кимбалла, врача пункта скорой помощи, — ответила Риццоли. — Он дежурил в ночь нападения на Нину Пейтон. Кроме того, мы опросили большинство мужского персонала хирургического отделения, а также врачей клиники.

— А как насчет партнера Корделл, доктора Фалко?

— Доктора Фалко мы не стали исключать.

Внимание Цукера сосредоточилось на Риццоли, и он уставился на нее странным взглядом. Взглядом «шизофреника», как называли его между собой полицейские из отдела убийств.

— Расскажите поподробнее, — тихо произнес он.

— У доктора Фалко безупречная репутация. Имеет диплом инженера по аэронавтике Массачусетского технического университета. Доктор медицины, выпускник Гарварда. Проходил хирургическую практику в клинике Питера Бента Бригхэма. Воспитывался матерью-одиночкой, работал, пока учился и в колледже, и в медицинской школе. Летает на собственном самолете. Обаятелен. Конечно, не Мел Гибсон, но может вскружить голову.

Даррен Кроу расхохотался.

— Ха, Риццоли оценивает подозреваемых по степени их внешней привлекательности. Это что, стиль всех женщин-полицейских?

Риццоли смерила его ненавидящим взглядом.

— Я хочу сказать, — продолжила она, — что этот мужчина мог бы без труда очаровать любую женщину. Но, насколько мне известно от медсестер, единственная женщина, которая его интересует, — это Корделл. Ни для кого не секрет, что он постоянно приглашает ее на свидания. А она упорно отказывается. Возможно, это ему порядком надоело.

— За доктором Фалко, конечно, стоит понаблюдать, — сказал Цукер. — Но давайте не будем торопиться и сужать круг подозреваемых. Попробуем оттолкнуться от личности самой Корделл. Могут ли быть иные причины, по которым Хирург выбрал ее на роль жертвы?

Мур был единственный, кто решился поставить вопрос по-другому.

— А что если она не просто очередная жертва в цепочке? Что если она всегда была объектом его внимания? Каждое из этих трех нападений в точности копировало прежние преступления в Джорджии. И очень похоже на то, что произошло с Корделл. Мы так и не попытались объяснить, почему он подражает Эндрю Капре. Как и то, почему он сосредоточился на единственной выжившей жертве Капры. — Мур ткнул пальцем в список имен. — Эти женщины — Стерлинг, Ортис, Пейтон — что если они всего лишь суррогат основной жертвы?

— Теория репрессивной мишени, — пояснил Цукер. — Вы не можете убить женщину, которую по-настоящему ненавидите, потому что она слишком сильна. Она внушает вам страх. Поэтому вы убиваете субститут — женщину, которая заменяет вам изначальную мишень.

— Вы хотите сказать, что реальной мишенью для него всегда была Корделл? — спросил Фрост. — Но он ее боится?

— По той же самой причине Эдмунд Кемпер смог убить свою мать только на закате своей преступной карьеры, — проговорил Цукер. — Все это время она была реальной мишенью — женщина, которую он ненавидел. Но вместо нее он направил свою ярость на других. Каждым убийством он символически уничтожал свою мать. Он не мог убить ее, во всяком случае, поначалу, поскольку она имела большую власть над ним. В каком-то смысле он боялся ее. Но с каждым злодеянием он обретал все большую уверенность в себе. Силу. И в итоге совершил то, что составляло смысл его жизни. Он размозжил матери череп, изнасиловал ее и расчленил. И в качестве последнего оскорбления разорвал ей глотку и выбросил ее на помойку. Настоящий объект его злобы был уничтожен. Вот на этом Эдмунд Кемпер и закончил свои кровавые похождения и сдался властям.

Барри Фросту, который отличался тем, что обычно блевал на месте преступления, явно стало не по себе при мысли о зверском финале в исполнении Кемпера.

— Выходит, первые три нападения, — заметил он, — могут оказаться лишь разминкой перед главным событием?

Цукер кивнул:

— Да, перед убийством Кэтрин Корделл.

* * *

Муру стало больно, когда он увидел улыбку на лице Кэтрин, которая вышла в приемную клиники встретить его. Он знал, что его вопросы мигом разрушат ее душевный покой. Глядя на нее сейчас, он видел перед собой вовсе не жертву, а красивую, полную сил женщину, которая сразу же взяла его за руку и, казалось, неохотно отпустила ее после рукопожатия.

— Надеюсь, я не помешал, — сказал он.

— У меня для вас всегда найдется время. — Она вновь мило улыбнулась. — Может, чашку кофе?

— Нет, спасибо. Не стоит.

— Тогда пойдемте ко мне в кабинет.

Кэтрин села за стол и приготовилась выслушать от него новости, За последние несколько дней она научилась доверять ему, и в ее взгляде уже не было прежней настороженности. Ранимости. Он сумел убедить ее в том, что он друг.

И вот теперь ему предстояло разрушить эту дружбу.

— Ни у кого не осталось сомнений в том, — начал он, — что Хирург охотится за вами.

Она кивнула.

— Нам непонятно только одно: почему. Почему он копирует почерк Эндрю Капры? Почему именно вы оказались в центре его внимания? Вы можете найти этому объяснение?

В ее глазах промелькнуло удивление.

— Понятия не имею.

— А нам кажется, что вам это известно.

— Откуда я могу знать, что у него на уме?

— Кэтрин, он может напасть на любую женщину в Бостоне. Может выбрать женщину совершенно неподготовленную, даже не подозревающую, что за ней охотятся. Это было бы вполне логично — найти самую легкую жертву. Вы же наиболее сложный вариант добычи, поскольку все время начеку. И он еще больше усложняет себе задачу, посылая вам предупреждение. Он как будто дразнит вас. Почему?

Взгляд ее утратил недавнюю приветливость. Она вдруг расправила плечи и, сжав руки в кулаки, тяжело опустила их на стол.

— Я вам еще раз повторяю: я не знаю.

— Вы — единственная физическая связь между Эндрю Капрой и Хирургом, — продолжил Мур. — Их общая жертва. Все складывается так, будто Капра до сих пор жив и пытается продолжить начатое дело, двигаясь от точки, на которой остановился, — от вас, жертвы, которой удалось остаться в живых.

Кэтрин уставилась на свой стол, на аккуратно сложенные папки. На медицинскую карту, которую заполняла своим четким почерком. Хотя она и казалась спокойной, костяшки ее пальцев побелели, словно выточенные из слоновой кости.

— Что вы не рассказали мне об Эндрю Капре? — тихо спросил он.

— Я ничего от вас не утаила.

— В ночь нападения — почему он пришел к вам домой?

— Это так важно для следствия?

— Вы были единственной жертвой, с которой Капра был лично знаком. Другие — случайные женщины, которых он подбирал в барах. Вы были не такой. И он выбрал вас.

— Он был... возможно, он разозлился на меня, — неуверенно проговорила она.

— Он пришел к вам, чтобы поговорить о чем-то, связанном с работой. О допущенной им ошибке. Так вы сказали детективу Сингеру.

Она кивнула.

— Это была не просто случайная ошибка. Их было слишком много, врачебных ошибок. Он совершенно не следил за результатами анализов крови. Это было верхом беспечности. Я поругалась с ним в тот день в больнице.

— Что вы ему сказали?

— Я сказала, что ему нужно подыскать себе другую специальность. Потому что я не собираюсь рекомендовать его на второй год стажировки.

— Он угрожал вам? Как-то выражал свою злость?

— Нет. Это было очень странно. Он смиренно принял мои упреки. И... улыбнулся мне.

— Улыбнулся?

Она снова кивнула.

— Да, как будто все это не имело для него никакого значения.

Мур содрогнулся, представив себе эту картину. Ей тогда и в голову не могло прийти, что улыбка Капры была всего лишь прикрытием его беспредельной ярости.

— А потом, вечером, у вас дома, — произнес Мур, — когда он напал на вас...

— Я уже все подробно рассказала. Вы можете прочитать это в моем заявлении.

Мур сделал паузу. И неохотно продолжил:

— Есть вещи, о которых вы не рассказали Сингеру, умолчали.

Она вскинула голову, и ее щеки запылали от гнева.

— Я ни о чем не умалчивала!

Ему было невмоготу продолжать этот допрос, но выбора не было.

— Я еще раз просмотрел протокол вскрытия Капры, — сказал он. — Кое-что не совпадает с теми показаниями, которые вы дали полиции Саванны.

— Я рассказала детективу Сингеру в точности все, как было.

— Вы сказали, что лежали, свесившись с кровати. Потом перегнулись, чтобы достать пистолет. С этой позиции вы целились в Капру и затем выстрелили. — Мур пристально посмотрел на нее.

— Так и есть. Клянусь.

— Согласно протоколу вскрытия пуля прошла через живот и далее через грудной отдел позвоночника, парализовав его. Это совпадает с вашими показаниями.

— Тогда почему вы говорите, что я лгу?

Мур опять выдержал паузу и, преодолев жесточайшее внутреннее сопротивление, заставил себя продолжить. Чтобы вновь сделать ей больно.

— Проблема со вторым выстрелом, — сказал он. — Он был сделан с близкого расстояния, прямо в его левый глаз. А ведь вы в это время лежали на полу.

— Должно быть, он нагнулся, тогда я и выстрелила...

— Должно быть? — повторил он.

— Я не знаю. Не помню.

— Вы не помните, как сделали второй выстрел?

— Нет. Да...

— Где правда, Кэтрин? — Он произнес это тихо, но его слова все равно больно жалили.

Она вскочила с кресла.

— Со мной нельзя так разговаривать. Не забывайте, что я — жертва.

— Я и пытаюсь уберечь вас от гибели. Для этого мне необходимо знать правду.

— Я уже сказала всю правду! А теперь, думаю, вам пора уйти. — Она подошла к двери, широко распахнула ее и опешила, издав изумленный возглас.

Прямо за дверью стоял Питер Фалко, застигнутый как раз в тот момент, когда он хотел постучать.

— С тобой все в порядке, Кэтрин? — спросил Питер.

— Все прекрасно, — выпалила она.

Взгляд Питера заметно посуровел, когда он увидел Мура.

— Это что, домогательство со стороны полиции?

— Я просто беседую с доктором Корделл, вот и все.

— Из коридора это слышится несколько иначе. — Питер перевел взгляд на Кэтрин. — Хочешь, я выставлю его отсюда?

— Я сама справлюсь.

— Ты не обязана отвечать ни на какие вопросы.

— Я хорошо это знаю, спасибо.

— Ладно. Но, если я тебе понадоблюсь, я здесь, рядом. — Питер бросил на Мура еще один угрожающий взгляд, потом развернулся и направился в свой кабинет. Из приемной на нее изумленно смотрели Хелен и бухгалтер. Разозлившись еще больше, она шумно захлопнула дверь. Какое-то мгновение она стояла там, спиной к Муру. Потом спина ее выпрямилась, и она обернулась. Даже если бы она ответила ему — сейчас или позже, вопросы все равно бы остались.

— Я ничего от вас не утаила, — сказала она. — Если даже я что-то и не рассказала, так только потому, что не помню.

— Значит, ваше заявление, сделанное для полиции Саванны, нельзя считать полностью правдивым.

— Я находилась в больнице, когда делала заявление. Детектив Сингер подсказывал мне, что случилось, помогая воссоздать картину. Я рассказала ему все, что считала правдой на тот момент.

— А теперь вы в этом не уверены.

Она покачала головой.

— Трудно сказать, какие воспоминания реальны. Я слишком многого не могу вспомнить из-за того лекарства, которое мне подсыпал Капра. Рогипнола. Раньше меня часто мучили видения. Но я не знаю какие из них считать правдой.

— У вас до сих пор бывают такие видения?

— Последнее было этой ночью. Причем впервые за несколько месяцев. Мне казалось, я уже избавилась от них. — Она подошла к окну и выглянула на улицу. Вид из окна портила нависавшая бетонная конструкция. Окна ее кабинета выходили на больничный корпус, и перед глазами рядами тянулись окна палат. Отсюда можно было украдкой заглянуть в мир больных и умирающих.

— Два года казались большим сроком, — проговорила она. — Достаточным, чтобы все забыть. Но на самом деле два года — это ничто. Ничто. После той ночи я не смогла вернуться в собственный дом. Не могла ступить туда, где все это произошло. Отец собрал мои вещи и помог переехать в другое место. Представляете, я, опытный врач-хирург, привыкший к виду крови и смерти. И при этом меня бросало в холодный пот от одной только мысли, что я переступлю порог своей спальни. Отец пытался понять меня, но он старый вояка. Он не признает слабости. Он смотрит на случившееся как на очередную рану, полученную в бою, считая, что она затянется и можно будет вернуться к привычной жизни. Он уговаривал меня повзрослеть и справиться с этим. — Она покачала головой и рассмеялась. — «Справиться». Как будто это так легко. Он даже не представлял себе, насколько мне тяжело вообще выходить утром на улицу. Идти к своей машине. На виду у всех. Вскоре я перестала говорить с ним на эту тему, зная, что он презирает мою слабость. Я месяцами не звонила ему...

Кэтрин перевела дыхание и заставила себя продолжить:

— Прошло два года, прежде чем мне наконец удалось взять себя в руки и зажить нормальной жизнью, расслабиться, чтобы уже не шарахаться от каждого куста. Я вернулась к жизни. — Она смахнула что-то невидимое с глаз. Скорее всего, это были слезы. Голос ее опустился до шепота. — А сейчас я вновь утратила ее...

Она еле сдерживалась, чтобы не разрыдаться, и стояла, обхватив себя руками, впиваясь пальцами в рукава халата. Мур поднялся со стула и подошел к ней. Встал у нее за спиной, думая о том, что будет, если он прикоснется к ней. Отстранится ли она? Не оскорбит ли ее одно лишь прикосновение мужской руки? Он беспомощно смотрел на то, как она в одиночку борется с собой, и ему казалось, что она вот-вот рассыплется у него на глазах.

Мур нежно тронул ее за плечо. Она не поморщилась, не отстранилась. Он повернул ее к себе, обнял и прижал к груди. Глубина ее боли потрясла его. Он чувствовал, как вибрирует ее тело. Хотя она не издавала ни звука, он слышал ее судорожное дыхание, сдавленные всхлипы. Он прижался губами к ее волосам. Он уже не мог сдерживаться; ее беззащитность пробудила в нем желание. Взяв ее лицо в ладони, он поцеловал ее в лоб, в брови.

Она замерла в его объятиях, и он подумал: «Я переступил грань». И тут же выпустил ее.

— Извините, — сказал он. — Этого нельзя было делать.

— Да, наверное.

— Вы сможете забыть о том, что это было?

— А вы? — тихо спросила она.

— Да. — Он выпрямился. И произнес это снова, уже твердым голосом, словно пытаясь убедить самого себя. — Да.

Кэтрин посмотрела на его руку, и он сразу догадался, что привлекло ее внимание. Обручальное кольцо.

— Надеюсь, ради своей жены вы сможете забыть это, — произнесла она. Ее слова призваны были пробудить в нем чувство вины; так оно и произошло.

Он взглянул на свое кольцо — скромное золотое кольцо, которое он носил так давно, что оно, казалось, уже вросло в палец.

— Ее звали Мэри, — сказал он. Нетрудно было догадаться, о чем подумала Кэтрин: он предает свою жену. И у него возникло отчаянное желание объясниться, реабилитировать себя в ее глазах. — Это случилось два года назад. Кровоизлияние в мозг. Оно не убило ее, вернее, убило не сразу. В течение шести месяцев я все надеялся, ждал, что она очнется... — Он покачал головой. — Хроническое вегетативное состояние, как назвали это врачи. Господи, как же я возненавидел это слово: «вегетативное». Как будто она была растением или деревом. Это казалось насмешкой над той женщиной, какой она была когда-то. К тому времени, когда она умерла, я с трудом узнавал ее. В ней не осталось ничего от прежней Мэри.

Ее прикосновение удивило его, он вздрогнул от живого контакта Молча они смотрели друг на друга, и он думал: «Ни поцелуи, ни объятия не могут сделать людей ближе, чем мы есть сейчас. Самое глубокое чувство, которое могут разделить друг с другом люди, не любовь и не страсть, а боль».

Зуммер телефона внутренней связи разрушил очарование момента. Кэтрин моргнула, как будто вдруг вспомнив, где находится. Она вернулась к столу и нажала на кнопку телефона.

— Да.

— Доктор Корделл, только что позвонили из бокса. Вам нужно срочно подняться наверх.

По выражению лица Кэтрин Мур догадался, что им обоим пришла в голову одна и та же мысль: «Что-то случилось с Ниной Пейтон».

— Речь идет о койке номер двенадцать? — спросила Кэтрин.

— Да. Пациентка только что очнулась.