I. ДОКУМЕНТЫ. 1. ГАЙ ЮЛИЙ ЦЕЗАРЬ «ЗАПИСКИ О ГАЛЛЬСКОЙ ВОЙНЕ»

 

1. ГАЙ ЮЛИЙ ЦЕЗАРЬ «ЗАПИСКИ О ГАЛЛЬСКОЙ ВОЙНЕ»

Гай Юлий Цезарь (100-44 гг. до н.э.), знаменитый римский полководец и государственный деятель, столк­нулся с германцами во время завоевания Галлии в 50-е годы I в. до н.э. Особенно важны у Цезаря главы 1-3 книги IV и главы 21-23 книги VI, или так называе­мые «германские экскурсы», из которых, по мнению ис­следователей, второй является более поздним и досто­верным. Впрочем, у Цезаря не было возможности основательно познакомиться с внутренней жизнью германских племен, его сведения нуждаются в критической проверке, а объ­яснения некоторых явлений, например причин частой смены полей у германцев, вообще ошибочны.

 

Книга 1. Глава 48. <...> На следующий день он [Ариовист] провел свое войско мимо лагеря Цезаря и устроил свой в двух тысячах шагов за ним с тем умыслом, чтобы отрезать Цезаря от хлеба и продовольствия, которые доставляли ему эдуи и секваны[9]. С этого дня в течение пяти дней кряду Цезарь выводил свои войска и ставил их перед лагерем в боевом порядке для того, чтобы, если Ариовист захочет помериться силой в сражении, у него была возмож­ность к этому. Однако Ариовист все эти дни удерживал свою пехоту в лагере, но ежедневно состязался в кавалерийском бою. Это был тот род сражения, в котором германцы усовер­шенствовались. Их было 6 тысяч всадников и столько же пехотинцев, самых храбрых и про­ворных, которых каждый всадник выбирал себе по одному из всего войска для своей защи­ты. Они сопровождали всадников во время сражений; под их прикрытием всадники отступа­ли; они сбегались [на их защиту], когда всадникам приходилось туго; если кто-нибудь падал с лошади, получивши тяжелую рану, они его окружали. В случаях продвижения на необычно далекое расстояние или особенно быстрого отступления их скорость благодаря упражнению оказывалась такой большой, что, держась за гриву лошадей, они не отставали от всадников.

Глава 49. Видя, что Ариовист все время держится в своем лагере, и не желая, чтобы он продолжал мешать подвозу припасов, Цезарь выбрал удобную позицию на расстоянии 600 шагов[10] от лагеря германцев и вывел на нее свое войско, построенное в три линии; первым двум он велел оставаться в боевой готовности, а третьей - строить укрепленный лагерь. Это место, как выше сказано, находилось на расстоянии 600 шагов от неприятеля. Ариовист вы­слал против римлян туда же 16 000 легковооруженных воинов и всю свою конницу, чтобы они устрашали римлян и мешали им возводить укрепления; несмотря на это. Цезарь прика­зал, согласно своему прежнему решению, двум боевым линиям отбиваться от неприятеля, а третьей - заканчивать работу <...>

Глава 50. <...> Когда Цезарь стал расспрашивать пленных, почему Ариовист не вступал в сражение, он узнал, что причиной этого был существующий у германцев обычай, [а имен­но: ] матери семейств на основании гаданий по жеребьевым палочкам и прорицаний провозглашают, целесообразно ли вступать в битву или нет, и они сказали так: «Не дозволено гер­манцам победить, если они вступят в сражение до наступления новолуния».

Глава 51. <...> [Германцы] вывели из лагеря свое войско и построили его по племенам так, что все племена - гаруды, маркоманны, трибоки, вангионы, неметы, седузии, свевы - на­ходились на равном расстоянии друг от друга; они окружили всю свою боевую линию до­рожными повозками и телегами, чтобы не оставалось никакой надежды на бегство. На них они посадили женщин, которые, простирая к ним руки, со слезами умоляли идущих в битву воинов не отдавать их в рабство римлянам.

Книга IV. Глава 1. Следующей зимой, в год консульства Гнея Помпея и Марка Красса[11], германские племена узипетов и тенктеров большими массами перешли Рейн недалеко от впадения его в море. Причиной перехода было то обстоятельство, что их в течение многих лет тревожили свевы, которые теснили их войной и мешали им возделывать поля.

Племя свевов[12] - самое большое и воинственное из всех германских племен. Говорят, что у них сто округов, и каждый [округ] ежегодно высылает из своих пределов на войну по тысяче вооруженных воинов. Остальные, оставаясь дома, кормят себя и их; через год эти [последние] в свою очередь отправляются на войну, а те остаются дома. Благодаря этому не прерываются ни земледельческие работы, ни военное дело. Но земля у них не разделена и не находится в частной собственности, и им нельзя более года оставаться на одном и том же месте для возделывания земли.

Они питаются не столько хлебом, сколько - и главным образом - молоком, и за счет скота, они много охотятся. Все это, вместе взятое, а также свойства пищи, ежедневные во­енные упражнения, свободный образ жизни, в силу которого они, не приучаясь с самого детства ни к повиновению, ни к порядку, ничего не делают против своей воли, - [все это] ук­репляет их силы и порождает людей столь огромного роста. Кроме того, они приучили себя, [живя] в странах с очень холодным [климатом], не носить никакой другой одежды, кроме звериных шкур, которые вследствие их небольших размеров оставляют значительную часть тела открытой, а также привыкли купаться в реках.

Глава 2. Купцам они открывают доступ к себе больше для того, чтобы иметь кому про­дать захваченное на войне, чем потому, что они сами нуждаются в каком бы то ни было вво­зе. Германцы не пользуются даже привозными лошадьми, которыми галлы так дорожат и которых они приобретают за высокую цену, а используют своих туземных лошадей, низко­рослых и невзрачных, и доводят их ежедневными упражнениями до величайшей выносливо­сти. Во время конных боев они часто соскакивают с коней и сражаются пешие; коней же они приучили оставаться на том же месте, а в случае надобности они быстро вновь садятся на них; по их понятиям нет ничего более постыдного и малодушного, как пользоваться седла­ми. Поэтому они осмеливаются - даже будучи в незначительном количестве - делать на­падения на какое угодно число всадников, употребляющих седла. Вино они вовсе не позво­ляют к себе ввозить, так как полагают, что оно изнеживает людей и делает их неспособными к труду.

Глава 3. Они видят самую большую славу для народа в том, чтобы как можно более об­ширные территории вокруг его границ оставались ненаселенными и невозделанными: это обозначает, по их мнению, что многие племена не смогли противостоять силе этого народа. Так, в одном направлении от границ области свевов пустует, как говорят, территория шири­ной около 600 тысяч шагов [900 км][13]. С другой стороны к ним примыкают убии; их страна была, по понятиям германцев, обширной и цветущей, а народ несколько более культурным, чем прочие германцы, так как убии живут на берегу Рейна, к ним заходит много купцов и благодаря близости к галлам они усвоили их нравы. Свевы часто мерялись с ними силами в многочисленных войнах; и хотя они благодаря значительности и могуществу [убиев] не смогли изгнать [этих последних] из их страны, они превратили их, однако, в своих данников и сделали их гораздо более слабыми и малосильными.

Книга VI. Глава 21. <...> [Быт] германцев сильно отличается от <...> образа жизни [галлов]. Ибо у них [германцев] нет друидов[14], руководящих обрядами богослужения, и они не особенно усердствуют в жертвоприношениях. В качестве богов они почитают лишь солнце, огонь и луну, т.е. только те [силы Природы], которые они видят [собственными глазами] и в благо­приятном влиянии которых имеют возможность воочию убедиться; об остальных богах они даже не слышали. Вся их жизнь проходит в охоте и военных занятиях: с раннего детства они [закаляются], приучаясь к тяготам их сурового образа жизни <...>

Глава 22. Они не особенно усердно занимаются, земледелием и питаются главным обра­зом молоком, сыром и мясом. И ни кто из них не имеет точно отмеренного земельного уча­стка, или владений в частной собственности[15]; но должностные лица и старейшины ежегодно отводят родам и группам живущих вместе родственников, где и сколько они найдут нужным земли, а через год принуждают их перейти на другое место. Приводят многочисленные ос­нования [для объяснения] такого порядка: [по их словам], он не дает им прельститься осед­лым образом жизни и променять войну на земледельческую работу; благодаря ему никто не стремится к расширению своих владений, более могущественные не сгоняют [с земли] более слабых, и никто не посвящает слишком много забот постройке жилищ для защиты от холода и зноя; [наконец, этот порядок] препятствует возникновению жадности до денег, из-за которой происходят партийные распри и раздоры, и [помогает] поддерживать спокойствие в про­стом народе ощущением имущественного равенства его с самыми могущественными людь­ми.

Глава 23. Величайшей славой пользуется у них то племя, которое, разорив ряд соседних областей, окружает себя как можно более обширными пустырями. [Германцы] считают от­личительным признаком доблести [данного племени] то обстоятельство, что изгнанные из своих владений соседи его отступают и никто не осмеливается поселиться вблизи этого пле­мени; вместе с тем оно может считать себя [благодаря этому] в большей безопасности на бу­дущее время и не бояться внезапных неприятельских вторжений. Когда племя ведет насту­пательную или оборонительную войну, то избираются должностные лица, несущие обязан­ности военачальников и имеющие право распоряжаться жизнью и смертью [членов племе­ни]. В мирное время у племени нет общего правительства; старейшины отдельных областей и округов творят там суд и улаживают споры. Разбойничьи набеги, если только они ведутся вне территории данного племени, не считаются позором; [германцы] выставляют на вид их необходимость как упражнения для юношества и как средства против праздности. И вот, ко­гда кто-либо из первых лиц в племени заявляет в народном собрании о своем намерении предводительствовать [в военном предприятии] и призывает тех, кто хочет следовать за ним, изъявить свою готовность к этому, - тогда подымаются те, кто одобряет и предприятие и вождя, и, приветствуемые собравшимися, обещают ему свою помощь; те из обещавших, ко­торые не последовали [за вождем], считаются беглецами и изменниками и лишаются впо­следствии всякого доверия.

Оскорбить гостя [германцы] считают грехом; по какой бы причине ни явились к ним [гости], они защищают их от обиды, считают их личность как бы священной и не­прикосновенной, предоставляют в их распоряжение свой дом и разделяют с ними свою пи­щу.

 

2. ПУБЛИЙ КОРНЕЛИЙ ТАЦИТ «ГЕРМАНИЯ»

Публий Корнелий Тацит (ок. 54 г. - ок. 120 г.), римский историк, сообщает сведения о древнегерманских племенах, почерпнутые из бесед с купцами и солдатами, побывавшими в Германии, из отчетов начальников пограничной стражи.

 

Глава I. Германия отделена от галлов, ретов и паннонцев реками Рейном и Дунаем, от сарматов и даков — обоюдной боязнью и горами; все прочие ее части охватывает Океан, омывающий обширные выступы суши и огромной протяженности острова с некоторыми, недавно узнанными нами народами и царями, которых нам открыла война. Рейн берет начало на неприступном и крутом кряже Ретийских Альп и, отклонившись на небольшое расстояние к Западу, впадает в Северный Океан. Дунай, изливаясь с отлогой и постепенно повышающейся горной цепи Абнобы, протекает по землям многих народов, пока не прорывается шестью рукавами в Понтийское море; седьмой проток поглощается топями.

Глава II. Я думаю, что сами германцы являются коренными жителями [своей страны], со­всем не смешанными с другими народами вследствие ли переселения [их] или мирных сноше­ний [с ними], так как в прежние времена те, кто хотел переселяться, прибывали не сухим путем, а на кораблях. Океан же, простирающийся по ту сторону Германии на огромное пространство и, так сказать, противоположный нам, редко посещается кораблями с нашей стороны. Притом, не говоря уж об опасностях плавания по страшному и неизвестному морю, кто же оставит Азию, Африку или Италию для того, чтобы устремиться в Германию с ее некрасивыми ланд­шафтами, суровым климатом и наводящим тоску видом вследствие невозделанности, если только она не его родина?

В своих старинных песнях, являющихся у германцев единственным видом исторических преданий и летописей, они славят рожденного землей бога Туискона и его сына Манна как ос­нователей своего племени, от которых оно происходит. Они приписывают Манну трех сыновей, по имени которых ближайшие к Океану[16] германцы называются ингевонами; живущие внутри страны - герминонами, а остальные - истевонами. Впрочем, как это бывает, когда дело каса­ется очень давних времен, некоторые утверждают, что у бога было больше сыновей, от которых произошло больше названий племен, - марсы, гамбривии, свевы, вандилии, - и что все это действительно подлинные и древние имена. Имя же «Германия» новое и недавно вошедшее в употребление <...>

Глава III. Рассказывают, что у них был и Геркулес[17], которого они, идя в битву, воспевают прежде всех героев. С ним связаны и существующие у них песни, исполнением которых, назы­ваемым «бардит», они воспламеняют свои сердца; по самому же звуку они гадают об исходе предстоящей битвы: в зависимости от того, как бардит прозвучит в рядах войска, они или уст­рашают [неприятеля], или сами пугаются; при этом обращается внимание не столько на строй­ность голосов, сколько на единодушие в выражении мужества. Особая свирепость придается звуку [этого клича], имеющего характер прерывистого гула, тем, что ко рту прикладывается щит, отчего голос делается сильнее и глуше <...>

Глава IV. Сам я присоединяюсь к мнению тех, кто думает, что народы Германии не смеши­вались посредством браков ни с какими другими народами и представляют собой особое, чис­тое и только на себя похожее племя: вследствие этого у них у всех одинаковый внешний вид, насколько это возможно в таком большом количестве людей: свирепые темно-голубые глаза, золотистого цвета волосы, большое тело, но сильное только при нападении, а для напряженной деятельности, и трудов недостаточно выносливое; жажды и зноя они совсем не могут перено­сить, к холоду же и голоду они приучены своим климатом и почвой.

Глава V. Хотя [их] страна и различна до некоторой степени по своему виду, но в общем она представляет собой или страшный лес, или отвратительное болото. Та часть ее, которая обра­щена к Галлии, - более сырая, а в части, примыкающей к Норику и Паннонин, больше ветров; для посевов она плодородна, но не годится для разведения фруктовых деревьев; скотом изо­бильна, но он большей частью малорослый; даже рабочий скот не имеет внушительного вида и не может похвастаться рогами. Германцы любят, чтобы скота было много: в этом единственный и самый приятный для них вид богатства. В золоте и серебре боги им отказали, не знаю уж по благосклонности к ним или же потому, что разгневались на них. Я, однако, не утверждаю, что в Германии совсем нег месторождений серебра и золота; но кто их разведывал? Впрочем, гер­манцы и не одержимы такой страстью к обладанию [драгоценными металлами] и к пользова­нию ими [как другие народы]; у них можно видеть подаренные их послам и старейшинам се­ребряные сосуды не в меньшем пренебрежении, чем глиняные. Впрочем, ближайшие [к Рейну и Дунаю племена] ценят золото и серебро для употребления в торговле: они ценят некоторые виды наших монет и отдают им предпочтение; живущие же внутри страны пользуются более простой и древней формой торговли, а именно - меновой. Из монет они больше всего одобряют старинные и давно известные - серраты и бигаты[18]; вообще они домогаются больше серебра, чем золота, не из любви к нему, а потому, что при торговле обыкновенными и дешевыми пред­метами удобнее иметь запас серебряных монет.

Глава VI. Железа у них тоже немного, как это можно заключить по характеру их наступа­тельного оружия. Они редко пользуются мечами или длинными копьями, а действуют дроти­ком, или, как они его называют, фрамеей, с узким и коротким железным наконечником, оружи­ем настолько острым и удобным, что одним и тем же дротиком они, смотря по обстоятельст­вам, сражаются и в рукопашную и издали. Даже всадники довольствуются фрамеей и щитом, пехотинцы же пускают и метательные копья, каждый по несколько штук, причем они, голые или в коротком плаще, мечут их на огромное расстояние. У германцев совсем нет хвастовства роскошью [оружия], только щиты они расцвечивают изысканнейшими красками. У немногих [имеется] панцирь, а шлем, металлический или кожаный, едва [найдется] у одного или двух. Их лошади не отличаются ни внешней красотой, ни быстротой; да германцы и не научились делать разные эволюции по нашему обычаю: они гонят [своих лошадей] или прямо, или вправо таким сомкнутым кругом, чтобы никто не оставался последним.

Вообще они считают, что пехота сильнее [конницы], и поэтому сражаются смешанными отрядами, вводя в кавалерийское сражение и пехоту, быстротой своей приспособленную к этому и согласованную с конницей; таких пехотинцев выбирают из всей молодежи и ставят их впереди боевой линии. Число их определенное - по сотне из каждого округа; они так и называются у германцев [«сотнями»]; а то, что раньше действительно обозначало количество, теперь стало названием [отряда] и почетным именем.

Боевой строй [германцев] составляется из клиньев. Отступить, но с тем, чтобы вновь на­ступать, [у них] считается не трусостью, а благоразумием. Тела своих [убитых и раненых] они уносят с поля битвы даже тогда, когда исход ее сомнителен. Оставить свой щит - особенно позорный поступок: обесчестившему себя таким образом нельзя присутствовать при бого­служении или участвовать в народном собрании, и многие, вышедшие живыми из битвы, кончают свою позорную жизнь петлей.

Глава VII. Королей они выбирают по знатности, а военачальников - по доблести. [При этом] у королей нет неограниченной или произвольной власти, а вожди главенствуют скорее [тем, что являются] примером, чем на основании права приказывать, тем, что они смелы, выде­ляются [в бою], сражаются впереди строя и этим возбуждают удивление. Однако казнить и за­ключать в оковы и подвергать телесному наказанию не позволяется никому, кроме жрецов, да и то не в виде наказания и по приказу вождя, но как бы по повелению бога, который, как они ве­рят, присутствует среди сражающихся; в битву они приносят взятые из рощ священные изо­бражения и значки. Но что является особенным возбудителем их храбрости, это то, что их турмы[19] и клинья представляют собой не случайные скопления людей, а составляются из семейств и родов, а вблизи находятся милые их сердцу существа, и оттуда они слышат вопль женщин и плач младенцев; для каждого это самые священные свидетели, самые ценные хвалители: свои раны они несут к матерям и женам, а те не боятся считать их и осматривать; они же носят сра­жающимся пищу, а также поощряют их.

Глава VIII. Рассказывают, что иногда колеблющиеся и расстроенные ряды восстанавливались женщинами, благодаря их неумолчным мольбам и тому, что они подставляли свои груди [бегущим] и указывали на неизбежный плен, которого германцы боятся, особенно для своих женщин, до такой степени, что крепче связаны бывают своими обязательствами те германские племена, которые вынуждены в числе своих заложников давать также знатных девушек. Они думают, что в женщинах есть нечто священное и вещее, не отвергают с пренебрежением их со­ветов и не оставляют без внимания их прорицаний <...>

Глава IX. Из богов германцы больше всего почитают Меркурия[20], которому в известные дни разрешается приносить также и человеческие жертвы. Геркулеса и Марса[21] они умилостивляют назначенными для этого животными. Часть свевов приносит жертвы также Изиде[22]. Я недоста­точно осведомлен, откуда и как появился этот чужеземный культ, но то, что символ этой богини изображается в виде барки, показывает, что культ этот привезен из-за моря. Однако герман­цы считают не соответствующим величию божественных существ заключать их в стены хра­мов, а также изображать их в каком-либо человеческом виде; они посвящают им рощи и дубра­вы и именами богов называют то сокровенное, что созерцают только с благоговением.

Глава X. Гадание по птицам и по жеребьевым палочкам они почитают, как никто. Способ га­дания по жеребьевым палочкам простой: отрубивши ветку плодоносящего дерева, они разреза­ют ее на куски, которые отмечают какими-то знаками и разбрасывают, как попало по белому покрывалу. Затем жрец племени, если вопрошают по поводу общественных дел, или же сам отец семейства, если вопрошают о делах частных, помолившись богам и смотря на небо, триж­ды берет по одной палочке и на основании сделанных раньше значков дает толкование. Если получалось запрещение, то в этот день о том же самом деле нельзя было вопрошать никаким образом; если же разрешение, то требовалось удостоверить его гаданием по птицам. И это также им известно – гадать по голосам и полету птиц. Особенностью же этого народа является то, что он ищет предзнаменований и предостережений также и от лошадей. В тех же рощах и дуб­равах [которые посвящены богам] на общественный счет содержатся [такие лошади], белые и не оскверненные никакой работой для смертных. Их, запряженных в священную колесницу, со­провождают жрец вместе с королем или вождем племени и примечают их ржание и фырканье; и ни к какому гаданию германцы не относятся с большей верой, и притом не только простолю­дины, но и знать; жрецы считают себя служителями богов, а коней – посвященными в их тайны. Есть у германцев и другой способ наблюдать за знамениями, при помощи которого они ста­раются узнать исход важных воин. Они сводят взятого каким-нибудь образом в плен воина того народа, с которым ведется война, с избранным из числа своих соплеменников, каждого со сво­им национальным оружием: и победа того или другого принимается как предзнаменование.

Глава XI. О менее значительных делах совещаются старейшины, о более важных - все, причем те дела, о которых выносит решение народ, [предварительно] обсуждаются старейши­нами. Сходятся в определенные дни, если только не произойдет чего-нибудь неожиданного и внезапного, а именно в новолуние или полнолуние, так как германцы верят, что эти дни явля­ются самыми счастливыми для начала дела. Они ведут счет времени не по дням, как мы, а по ночам; так они делают при уговорах и уведомлениях; они думают, что ночь ведет за собой день. Из свободы у них вытекает тот недостаток, что они собираются не сразу, как бы по чьему-нибудь приказанию, но у них пропадает два и три дня из-за медлительности собирающихся. Ко­гда толпе вздумается, они усаживаются вооруженные. Молчание водворяется жрецами, которые тогда имеют право наказывать. Затем выслушивается король или кто-либо из старейшин, сооб­разно с его возрастом, знатностью, военной славой, красноречием, не столько потому, что он имеет власть приказывать, сколько в силу убедительности. Если мнение не нравится, его отвер­гают шумным ропотом, а если нравится, то потрясают фрамеями: восхвалять оружием является у них почетнейшим способом одобрения.

Глава XII. Перед народным собранием можно также выступать с обвинением и предлагать на разбирательство дела, влекущие за собой смертную казнь. Наказания бывают различны, смотря по преступлению: предателей и перебежчиков вешают на деревьях; трусов и дезертиров, а так­же осквернивших свое тело топят в грязи и болоте, заваливши сверху хворостом. Эта разница в способах казни зависит от того, что, по их понятиям, преступление надо при наказании вы­ставлять напоказ, позорные же деяния – прятать. Более легкие проступки также наказываются соответствующим образом: уличенные в них штрафуются известным количеством лошадей и скота; часть этой пени уплачивается королю или племени, часть – самому истцу или его роди­чам.

На этих же собраниях производятся также выборы старейшин, которые творят суд по ок­ругам и деревням. При каждом из них находится по 100 человек свиты из народа для совета и придания его решениям авторитета.

Глава XIII. [Германцы] не решают никаких дел ни общественных, ни частных, иначе как вооруженные. Но у них не в обычае, чтобы кто-нибудь начал носить оружие раньше, чем племя признает его достойным этого. Тогда кто-нибудь из старейшин, или отец, или сородич в самом народном собрании вручает юноше щит и фрамею; это у них заменяет тогу[23], это является пер­вой почестью юношей: до этого они были членами семьи, теперь стали членами государства, большая знатность или выдающиеся заслуги отцов, доставляют звание вождя даже юношам; прочие присоединяются к более сильным и уже давно испытанным [в боях], и нет никакого стыда состоять в [чьей-нибудь] дружине. Впрочем, и в самой дружине есть степени по решению того [вождя], за которым она следует. Велико бывает соревнование и среди дружинников, кому из них занять у своего вождя первое место, и среди [самих] вождей, у кого более многочислен­ная и удалая дружина. В ней его почет, в ней его сила: быть всегда окруженным большой тол­пой избранных юношей составляет гордость в мирное время и защиту во время войны. И не только у своего, но и у соседних племен вождь становится знаменитым и славным, если его дружина выдается своей многочисленностью и доблестью: его домогаются посольства, ему шлют дары, и часто одна слава его решает исход войны.

Глава XIV. Во время сражения вождю стыдно быть превзойденным храбростью [своей дру­жиной], дружине же стыдно не сравняться с вождем; вернуться же живым из боя, в котором пал вождь, значит на всю жизнь покрыть себя позором и бесчестьем; защищать его, оберегать, а также славе его приписывать свои подвиги - в этом главная присяга [дружинника]: вожди сражаются за победу, дружинники - за вождя. Если племя, в котором они родились, коснеет в долгом мире и праздности, то многие из знатных юношей отправляются к тем племенам, кото­рые в то время ведут какую-нибудь войну, так как этому народу покой противен, да и легче от­личиться среди опасностей, а прокормить большую дружину можно только грабежом и войной. Дружинники же от щедрот своего вождя ждут себе и боевого коня, и обагренную кровью победоносную фрамею, а вместо жалованья для них устраиваются пиры, правда, не изысканные, но обильные. Средства для такой щедрости и доставляют грабеж и война. [Этих людей] легче убедить вызывать на бой врага и получать раны, чем пахать землю и выжидать урожая: даже больше - они считают леностью и малодушием приобретать потом то, что можно добыть кровью.

Глава XV. Когда они не идут на войну, то все свое время проводят частью на охоте, но больше в праздности, предаваясь сну и еде, так что самые сильные и воинственные ничего не делают, предоставляя заботу и о доме, и о пенатах, и о поле женщинам, старикам и вообще са­мым слабым из своих домочадцев; сами они прозябают [в лени] по удивительному противоре­чию природы, когда одни и те же люди так любят бездействие и так ненавидят покой.

У [германских] племен существует обычай, чтобы все добровольно приносили вождям некоторое количество скота или земных плодов; это принимается как почетный дар, но в то же время служит для удовлетворения потребностей. [Вожди] особенно радуются дарам соседних племен, присылаемым не от отдельных лиц, а от имени всего племени и состоящим из отбор­ных коней, ценного оружия, фалер[24] и ожерелий; мы научили их принимать также и деньги.

Глава XVI. Достаточно известно, что германские народы совсем не живут в городах и даже не выносят, чтобы их жилища соприкасались друг с другом; селятся они в отдалении друг от друга и вразброд, где [кому] приглянулся [какой-нибудь] ручей, или поляна, или лес. Деревни они устраивают не по-нашему – в виде соединенных между собой и примыкающих друг к дру­гу строений, но каждый окружает свой дом [определенным] пространством или для предохра­нения от пожара, или же по неумению строить. У них также нет обыкновения пользоваться [для построек] щебнем и делать черепичные крыши. [Строительный] материал они употребляют не обделанным и не заботятся о красивом и радующем глаз виде [построек]. Впрочем, некоторые места они обмазывают землей, такой чистой и яркой, что получается впечатление цветного узо­ра. У них в обычае для убежища на зиму и хранения продуктов вырывать подземелья, навали­вая сверху много навоза; такие места смягчают суровость холодов, а в случае нашествия непри­ятеля все открытое разграбляется, спрятанное же и зарытое или остается неизвестным, или ус­кользает, потому что его надо искать.

Глава XVII. Одеждой для всех служит короткий плащ, застегнутый пряжкой или, за ее от­сутствием, колючкой. Ничем другим не прикрытые, они проводят целые дни перед огнем у очага. Самые зажиточные отличаются одеждой, но не развевающейся, как у сарматов или парфян, а в обтяжку и обрисовывающей каждый член. Носят и звериные шкуры, ближайшие к берегу[25] - какие попало, более отдаленные - с выбором, так как у них нет нарядов [получаемых] от торговли. Они выбирают зверей и, содравши с них шкуру, разбрасывают по ней пятна из меха чудовищ, которых производит отдаленный Океан и неведомое море. Одежда женщин такая же, как и у мужчин, с той только разницей, что они часто носят покрывала из холста, которые рас­цвечивают пурпуровой краской; верхняя часть их одежды не удлиняется рукавами, так что ос­таются обнаженными руки и ближайшая к ним часть груди.

Глава XVIII. Несмотря на это, браки там строги, и никакая сторона их нравов не является более похвальной, ибо они, почти единственные из варваров, которые довольствуются одной женой, за исключением очень немногих, которые имеют нескольких жен, но не из любострастия, а потому, что их из-за знатности осаждают многими брачными предложениями. Приданое не жена приносит мужу, а муж дает жене. При этом присутствуют родители и сородичи, кото­рые и расценивают подарки: дары эти выбираются не для женской услады и не для того, чтобы в них наряжалась новобрачная, - это волы, взнузданный конь, щит с копьем и мечом.

За эти подарки берется жена, а она в свою очередь приносит мужу какое-нибудь оружие. Это считается у них самыми крепкими узами, заменяет священные таинства и брачных богов. Для того чтобы женщина не считала чуждыми себе мысли о подвигах и случайностях войны, уже первые брачные обряды напоминают ей о том, что она должна явиться товарищем [мужа] в трудах и опасностях, переносить и в мирное время, и на войне то же [что и муж] и на одно с ним отваживаться: такое именно значение имеет упряжка волов, взнузданный конь и данное ей оружие – что она должна так жить и так погибнуть, и принять то, что нерушимо и честно от­даст детям, а от них это получат невестки, которые в свою очередь передадут [это] внукам.

Глава XIX. Так живут женщины, целомудрие которых охраняется, не развращаемые никаки­ми соблазнительными зрелищами, никакими возбуждающими пиршествами. Тайны письмен равно не ведают ни мужчины, ни женщины. Прелюбодеяния у столь многолюдного народа чрезвычайно редки; наказывать их дозволяется незамедлительно и самим мужьям: обрезав изменнице волосы и раздев донага, муж в присутствии родственников выбрасывает ее из своего дома и, настегивая бичом, гонит по всей деревне; и сколь бы красивой, молодой и богатой она ни была, ей больше не найти нового мужа. Ибо пороки там ни для кого не смешны, и развращать и быть развращаемым не называется у них — идти в ногу с веком. Но еще лучше обстоит с этим у тех племен, где берут замуж лишь девственниц и где, дав обет супружеской верности, они окончательно утрачивают надежду на возможность повторного вступления в брак. Так они обретают мужа, одного навеки, как одно у них тело и одна жизнь, дабы впредь они не думали ни о ком, кроме него, дабы вожделели только к нему, дабы любили в нем не столько мужа, сколько супружество. Ограничивать число детей или умерщвлять кого-либо из родившихся после смерти отца считается среди них постыдным, и добрые нравы имеют там большую силу, чем хорошие законы где-либо в другом месте.

Глава XX. В любом доме растут они голые и грязные, а вырастают с таким телосложением и таким станом, которые приводят нас в изумление. Мать сама выкармливает грудью рожденных ею детей, и их не отдают на попечение служанкам и кормилицам. Господа воспитываются в такой же простоте, как рабы, и долгие годы в этом отношении между ними нет никакого различия: они живут среди тех же домашних животных, на той же земле, пока возраст не отделит свободнорожденных, пока их доблесть не получит признания. Юноши поздно познают женщин, и от этого их мужская сила сохраняется нерастраченной: не торопятся они отдать замуж и девушек, и у них та же юная свежесть, похожий рост. И сочетаются они браком столь же крепкие и столь же здоровые, как их мужья, и сила родителей передается детям. Сын сестры в такой же чести у своего дяди, как и у отца, некоторые даже счита­ют этот вид кровной связи более тесным и священным и при взятии заложников предпочти­тельно требуют [именно таких родственников], так как ими крепче удерживается душа и шире охватывается семья. Однако наследниками и преемниками каждого являются его собственные дети; завещания никакого [у германцев не бывает]. Если [у кого-нибудь] нет детей, то во вла­дение [наследством] вступают ближайшие по степени [родства] – братья, [затем] дядья по отцу, дядья по матери. Чем больше сородичей, чем многочисленнее свойственники[26], тем боль­шей любовью окружена старость, бездетность не имеет никакой цены.

Глава XXI. [У германцев] обязательно принимать на себя как вражду [своего] отца или соро­дича, так и дружбу. Впрочем, [вражда] не продолжается [бесконечно и не является] неприми­римой. Даже убийство может быть искуплено известным количеством скота, крупного и мелко­го, [причем] удовлетворение получает вся семья. Это очень полезно в интересах общества, так как при свободе [расправы] вражда [гораздо] опаснее.

Ни один народ не является таким щедрым в гостеприимстве. Счита­ется грехом отказать кому-либо из смертных в приюте. Каждый угощает лучшими кушаньями сообразно своему дос­татку. Когда [угощения] не хва­тает, то тот, кто сейчас был хозяином, делается указателем при­станища и спутником, и они идут в ближайший дом без приглашения, и это ничего не значит: обоих принимают с одинаковой сердечностью. По отношению к праву гостеприимства никто не делает различия между знакомым и незна­комым. Если, уходя, гость чего-нибудь потребует, то обычай велит предос­тавить ему [эту вещь], так же просто можно потребовать [чего-нибудь] в свою очередь [и от него]. Они любят подарки, но ни данный [ими подарок] не ставится себе в заслугу, ни полученный ни к чему не обязывает. Отно­шения между хозяином и гостем опреде­ляются взаимной предупредитель­ностью.

Глава ХХII. Вставши от сна, который часто захватывает у них и день, они тотчас же умываются, чаще всего теплой водой, так как зима у них продолжается большую часть года. Умыв­шись, они принимают пищу, причем каждый сидит отдельно за своим особым столом. Потом идут вооруженные по своим делам, а нередко и на пирушку. У них не считается зазорным пить без перерыва день и ночь. Как это бывает между пьяными, у них часто бывают ссоры, которые редко кончаются [только] перебранкой, чаще же убийством и нанесением ран. Однако во время этих пиров они обыкновенно также совещаются о примирении враждующих, о заключении брачных союзов, о выборах старейшин, наконец, о мире и о войне, так как, по их понятиям, ни в какое другое время душа не бывает так открыта для бесхитростных мыслей и так легко вос­пламеняема на великие дела. Народ этот, не лукавый и не хитрый, среди непринужденных шу­ток открывает то, что раньше было скрыто на душе. Высказанная таким образом и ничем не прикрытая мысль на другой день снова обсуждается. Для выбора того и другого времени есть разумное основание: они обсуждают тогда, когда не способны к лицемерию, а решение прини­мают, когда не могут ошибиться.

Глава XXIII. Напитком им служит жидкость из ячменя или пшеницы, превращенная [по­средством брожения] в некоторое подобие вина. Ближайшие к берегу покупают и вино. Пища простая: дикорастущие плоды, све