Был ли врагом Тит Бородин?
Внутриклассовая дифференциация деревни рассматривалась специальной комиссией Совнаркома СССР, которая так и называлась – Комиссия по изучению тяжести налогового обложения населения. В ее состав были включены ведущие экономисты, работники Госплана и Наркомфина СССР и ряда других союзных наркоматов. Комиссия подготовила и опубликовала в 1927 и 1929 гг. два доклада. Все сельскохозяйственное население было подразделено в них на пролетариат, полупролетариат, мелких товаропроизводителей и предпринимательские элементы. К предпринимательской (кулацкой) группе относились: 1) хозяйства со средствами производства стоимостью свыше 1600 руб. при условии сдачи их в аренду или при условии использования наемного труда свыше 50 дней в году; 2) хозяйства со средствами производства стоимостью от 801 до 1600 руб., если они пользовались наемным трудом свыше 75 дней в году; 3) хозяйства со средствами производства стоимостью от 401 до 800 руб., нанимавшие рабочую силу свыше 150 дней в году. Вот как, согласно выводам комиссии, выглядел социальный состав советской деревни в 1926 – 1927 гг.:
Итак, число кулацких хозяйств составляло накануне «Великого перелома» менее 4%, т.е. из 25 млн. крестьянских хозяйств примерно около 1 млн. были кулацкими. Нужно заметить, что кулак дореволюционный значительно отличался от кулака «советского». До революции это крупный барышник-перекупщик, который, сделав капитал на финансовых спекуляциях, скупал землю и хлеб, занимался ростовщичеством, эксплуатировал труд безземельных мужиков. Национализация земли в корне подорвала источники его существования. В пользовании кулаков осталось всего лишь 5, 5% земельных угодий. Среди них, правда, был наиболее высокий процент арендаторов (13%), на долю которых приходилась почти треть всего арендного фонда, однако за это они расплачивались с владельцем земли – государством – полной мерой налоговых отчислений. Но, может быть, «кулацкая опасность» исходила из беспощадной эксплуатации наемной рабочей силы? Нет, статистика не подтверждает и этого предположения. Во-первых, число наемных работников в деревне во второй половине 20-х годов неуклонно сокращалось. Если в 1926 – 1927 гг. в индивидуальных крестьянских хозяйствах по найму трудилось 1 млн. 45 тыс. работников, то в 1929 – 1930 гг. их осталось 420, 1 тыс. Причем нанимались они отнюдь не только в кулацкие хозяйства. Более 75% батраков приходилось на хозяйства середняков, а 9% нанимались даже в бедняцкие хозяйства. При этом нечего и говорить, что отношения между батраком и нанимателем были принципиально иными, чем до революции, ибо регулировались рабоче-крестьянским государством и профсоюзом. И, наконец, еще один штрих к экономическому портрету кулака. В конце 20-х годов, незадолго до «великого перелома», на одно кулацкое хозяйство в среднем приходилось 1, 7 коровы, 1, 6 головы рабочего скота. По этим показателям кулаки стояли не намного выше середняков. Например, на одно середняцкое хозяйство приходилось 1, 2 головы рабочего скота и столько же коров. Более существенной была разница между этими категориями крестьянских хозяйств по стоимости средств производства. Это объясняется тем, что к кулакам относили сельских жителей, имеющих и арендующих мельницы, маслобойни, и тому подобные предприятия переработки. Постепенно менялось общественное мнение деревни о зажиточных хозяйствах. Конечно, ведущим настроением бедняков по-прежнему было стремление к уравниловке, и в этом смысле крепкие, богатые хозяйства вызывали у них недоверие и зависть, питаемые к тому же ультрареволюционными лозунгами всеобщего равенства. Тем не менее, НЭП и здесь не прошел бесследно: экономические критерии постепенно завоевывали сознание деревни, особенно середняцких слоев. Весьма любопытно в этом отношении высказывание А.И. Микояна на VII сессии Всесоюзного совета колхозов (1929 г.): «В области политики бедняк всегда с нами, и середняк идет с бедняком против кулака. Но когда стоит вопрос о том, как посеять, как вспахать и т.д., то середняк пойдет не к бедняку спрашивать об этом, потому что у бедняка хозяйство хуже, чем у него. Он больше смотрит туда, где хозяйство поставлено хорошо, где кони прекрасные, коровы хорошие и хороший урожай». Таков в общих чертах экономический портрет «кулака». Разве соответствует известная всем нам легенда о кулаке-кровопийце реальной действительности? Ну а что представлял собой кулак в политическом отношении? Был ли он тем «бешеным врагом» Советской власти, о котором мы читаем в школьных и вузовских учебниках? Разумеется, наивно думать, что все без исключения крестьяне приняли новый политический режим. Но они видели, что он прогнал помещиков, дал крестьянам землю, поощрял развитие хозяйства, строил экономические отношения на началах социальной справедливости – и все это не могло не рождать доверия крестьян к Советской власти. «Советская власть – наша власть», – говорили они. К тому же многие из них еще совсем недавно отстаивали ее с оружием в руках на фронтах гражданской войны. В этой связи внимательно перечитаем монолог Нагульнова из «Поднятой целины» о кулаке Бородине: «Этот Бородин, по улишному Титок мы его зовем, вместе с нами в восемнадцатом году добровольно ушел в Красную гвардию. Будучи бедняцкого рода, сражался стойко... И ты понимаешь, товарищ рабочий, как он нам сердце полоснул? Зубами, как кобель в падлу, вцепился в хозяйство, возвернувшись домой. И начал богатеть, несмотря на наши предупреждения. Работал день и ночь, оброс весь дикой шерстью, в одних холстинных штанах зиму и лето исхаживал. Нажил три пары быков и грызь от тяжелого подъема разных тяжестев, и все ему было мало! Начал нанимать работников, по два, по три. Нажил мельницу-ветрянку, а потом купил пятисильный паровой двигатель и начал ладить маслобойку, скотиной переторговывать... Мы вызывали его неоднократно на ячейку и в Совет, стыдили страшным стыдом, говорили: «Брось, Тит, не становись нашей дорогой Советской власти поперек путя. Ты же за нее страдалец на фронтах против белых был...» – Нагульнов вздохнул и развел руками. – Что можно сделать, раз человек осатанел? Видим, поедает его собственность! Опять его призовем, вспоминаем бои и наши обчие страдания, уговариваем, грозим, что в землю затопчем его, раз он становится поперек путя, делается буржуем и не хочет дожидаться мировой революции. ... Титок нам отвечает: «Я сполняю приказ Советской власти, увеличиваю посев. А работников имею по закону: у меня баба в женских болезнях. Я был ничем и стал всем, все у меня есть, за это я и воевал. Да и Советская власть не на вас, мол, держится. Я своими руками даю ей что жевать, а вы – портфельщики, я вас в упор не вижу». Итак, Тит Бородин, вцепившись «зубами в хозяйство», работает, выполняет, как сказали бы мы сейчас, продовольственную программу, тогда как коммунист Нагульнов предпочитает «дожидаться мировой революции». Так что же – враг Тит Бородин? Конечно, нет. А если ему, в конце концов, и придется взяться за обрез, то только потому, что такие «портфельщики» и ультрареволюционеры, как Нагульнов, подтолкнут его к этому своим головотяпским администрированием и «революционными» репрессиями. Понятно, что Нагульновы проводили в жизнь те установки, которые спускались сверху и по мере приближения «великого перелома» становились все более непонятными для крестьян. Впрочем, они и до этого были весьма противоречивыми. С одной стороны, принимались меры к подъему индивидуального крестьянского хозяйства, звучали призывы к всестороннему его развитию, а с другой – стоило только крестьянскому хозяйству добиться каких-либо успехов, более или менее прочного экономического достатка, как его тут же зачисляли в разряд кулацких. А отсюда запрет на продажу сельхозмашин, ограничение в кредите, непомерно высокие налоговые ставки, общественное презрение и т.д.
|
