Античные мыслители о разделении труда, управлении хозяйством и обществом

Античные мыслители, философы Ксенофонт, Платон, Аристотель отмечали прогрессивную роль разделения труда в отдельных производствах и обществе в целом, благодаря чему люди получают разнообразие видов труда и занятий, систему обмена товарами и услугами.

Так, летописец Ксенофонт подробно изучал разделение труда в ремесленных мастерских («эргастериях»). Он сообщает, например, что сапожники были разделены на «мужских» и «дамских» мастеров. Кроме того, в мастерских была четкая специализация: «В отдельных случаях один только шьет башмаки, другой только кроит для них кожу, или один только кроит платье, другой лишь соединяет вместе куски материи. Неизбежно, что тот, кто выполняет наиболее простую работу, выполняет ее наилучшим образом». 1

Таким образом, люди уже тогда практическим путем установили преимущества технологического разделения и кооперирования труда. Благодаря разделению труда происходит специализация на изготовлении тех или иных видов продукции и повышение их качества. Описание, которое дает Ксенофонт может без натяжек быть применено к характеристике процесса труда в типичной средневековой мастерской. Отсюда можно сделать вывод о достаточно высоком уровне организации труда в античных эргастериях сравнимом со средневековыми мастерскими, либо поставить под сомнение верность исторической датировки сочинений Ксенофонта. Так или иначе, сочинения Ксенофонта представляют собой заметное явление в истории формирования научного знания о труде. У него мы находим и попытку анализа социальных проблем разделения труда в обществе. Ксенофонт указал на негативные стороны этого процесса. Правда весьма своеобразно: «люди, занимающиеся ремеслом, совсем не имеют досуга, не могут заботиться об интересах друзей и государства, таким образом, ремесленники оказываются плохими помощниками друзей и защитниками родины». 1 Принцип, которому следовал Ксенофонт в своем рассуждении, гласил, что только раб не нуждается в свободном времени. Гражданин, который мнит себя свободным, должен иметь свободное время для своего гармоничного развития.

Само слово «труд» (ponos) в древнегреческом языке означает мучение, тяжесть. Аналогичное значение “labor” имел в Древнем Риме, обозначавший физический труд. И в современном английском языке labor (работа) противопоставляется слову work, обозначающему деятельность или занятие. Соответствующие семантические корни слова «труд» имеются и во французском языке. «Travail» первоначально обозначало средство усмирения буйволов и лошадей. В немецком слово “arbeit” образовано от “erebeit”, имеющем то же значение: мучения, тяготы. 2 Также во всех славянских языках слова «труд» и «трудно», «работа» и «раб» имеют общие корни. 3

Платон с пренебрежением относился к занятиям, связанным с физическим трудом, как впрочем, и к коммерческой деятельности, считая их низменными и грубыми. С другой стороны, создавая проект своего совершенного государства, он признавал необходимость услуг и опыта коммерсантов и ремесленников. Предлагал избегать слова «раб» и называть работников «плательщиками» или даже «кормильцами». Но дела это скорее в пропагандистских целях.

Платон выводил необходимость разделения труда в обществе из разносторонности потребностей и односторонности способностей человческих индивидов. Принцип разделения труда обосновывается Платоном с помощью утверждений, характерных для концепций «натурализма», а именно – о естественном неравенстве людей. «Сначала люди рождаются не слишком похожими друг на друга, их природа бывает различна, да и способности к тому или иному делу также… Кто лучше работает - тот, кто владеет многими искусствами или же только одним?.. Можно сделать все в большем количестве, если выполнять одну какую-нибудь работу соответственно своим природным задаткам…».4

Основное его положение состоит в том, что работник должен приспосабливаться к делу, а не дело к работнику. Для эффективного хозяйственного механизма он считал необходимым создание самодостаточной системы специализации труда в государстве, которая к тому же пожизненно закрепляла бы работника за одной специализацией. Каждый должен заниматься только одним видом труда: «В нашем государстве сапожник – сапожник; земледелец – земледелец, но не хлебопашец и судья; воин – воин, а не ремесленник, то же самое и с остальными родами занятий». 5 Платон рисует своего рода административно-хозяйственную систему, закрепляющую необходимое и достаточное количество работников в каждой отрасли хозяйства. Верхние этажи этой общественной пирамиды разделения труда занимали воины, еще выше чиновники и, наконец, правители – «философы», искушенные в мудром правлении. Впрочем, интерес для Платона представляли только представители правящих классов. Работники, торговцы и т.п. Платона как таковые не интересовали, они были для него лишь средством удовлетворения материальных потребностей правящего класса. Во всех представителях производящего класса он усматривал доминирование низменного «вожделеющего» начала. Тот факт, что он подразделяет правящую касту на два класса – вождей и помощников, не делая подобных разделений и различий для класса работников, красноречиво указывает на это обстоятельство. Не случайно он рекомендует правителям не ввязываться в «базарные ссоры» простых людей; не творить суд над людьми из этого класса и не вникать в их мелкие проблемы.

Таким образом, единственным действительно важным для Платона видом разделения труда оказывается общественное разделение между правителями и управляемыми, основанное на «естественном» (как бы биологическом) и моральном неравенстве хозяев и «рабов», мудрых и невежественных.

Платон утверждая о существовании весьма различных степеней человеческого совершенства, тем не менее отмечает, что даже немногие сравнительно совершенные индивиды все же зависимы от других, менее совершенных – по крайней мере в том, что последние выполняют за них тяжелую и грязную работу. Даже натуры «редкие и неординарные», приблизившиеся к совершенству, зависимы от общества и государства. Достичь совершенства они могут только в обществе и благодаря государству. Поэтому государство, по мысли Платона, следует ценить выше индивида, ведь только государство может быть самодостаточным (причастным божественному принципу автаркии). Тем не менее, оба они обязаны друг другу своим существованием. В этом заключается суть их взаимозависимости: общество обязано своим существованием неполноценной природе человека, а индивид обязан своим существованием обществу, так как он неполноценен. Исходя из этого, Платон развивает идею согласия в обществе, соединяя «натурализм» с конвенционалистским объяснением необходимости объединения людей в общество. «Испытывая нужду во многом, многие люди собираются воедино, чтобы обитать сообща и оказывать друг другу помощь: такое совместное поселение и получает у нас название государства, не правда ли?».1 В этих его построениях можно увидеть исходные предпосылки более поздних теорий «общественного договора».

Более весомым представляется его обоснование той роли, которую играют имущественные интересы и классовая борьба в процессе перехода от одной формы государственного устройства к другой. Каждый следующий переход, по убеждению Платона, является вырождением государства в худшую форму по сравнению с предыдущей. Первая форма вырождения совершенного государства – «тимократия», то есть господство честолюбивых воинов, почти во всех отношениях близка совершенному государству. Но указанная форма государства уже содержит опасный порок, угрожающий стабильности – это разъединенность правящего класса, порождаемая честолюбием. Эта разъединенность низводит государство на следующую ступень: тимократия вырождается в олигархию. Однако решающим фактором деградации государства становятся, по мысли Платона, собственнические интересы и имущественная конкуренция. «И слепому ясно, как совершается этот переход, - говорит Платон, - Скопление золота в кладовых у частных лиц губит тимократию; они прежде всего выискивают, на что бы его употребить, и для этого перетолковывают законы, мало считаясь с ними… Затем, наблюдая, кто в чем преуспевает и соревнуясь друг с другом, они уподобляют себе и все население». 1 Переход к олигархии завершается, когда богатые устанавливают законы, согласно которым «к власти не допускаются те, у кого нет установленного имущественного ценза».2 Так возникает первый классовый конфликт, источником которого у Платона выступает противоречие добродетели и денег. Установление олигархии грозит началом гражданской войны между бедняками и олигархами. Гражданская война приводит к установлению демократии. Однако демократия может легко перейти в беззаконную форму и продолжать деградировать дальше. Наихудшая форма государственного правления – тирания – беззаконная власть одного. Платон предостерегает, что переход от демократии к тирании может быть легко осуществлен народным вождем, который знает, как использовать еще более обостряющийся при демократии классовый антагонизм между бедными и богатыми. Люди, которые сначала приветствовали его как борца за свободу, вскоре оказываются порабощенными.

В итоге этих рассуждений он устанавливает своего рода социологический закон, в соответствии с которым движущей силой всех политических революций является внутренняя разобщенность общества, питаемая антагонизмом классовых интересов. Отсюда он делает вывод, который кладет в основание своей модели совершенного государства, а именно, только внутренний разлад правящего класса может ослабить его настолько, чтобы допустить его свержение. «Изменения в государстве обязаны своим происхождением той его части, которая обладает властью, когда внутри нее возникают раздоры» 3, - говорит Платон в «Государстве». Поскольку причиной раздоров и разобщенности, по его наблюдениям, чаще всего оказываются имущественные интересы, то в рамках правящего класса необходимо установление общественной собственности. «Коммунистическая» система, установленная для правящего класса «свободных граждан», должна гарантировать, по мысли Платона, единство, так как противостоит развитию имущественных интересов у отдельных его представителей.

В «Политике» он формулирует требование, согласно которому «свободные люди, добровольно примыкающие к сословию слуг, поставляющие друг другу плоды земледелия и других ремесел и распределяющие их между собой, одни на рынках, другие, переезжая из города в город по суше и по воде, а также обменивающие деньги на товар и на другие товары, - иначе говоря, люди, которых мы называем менялами, купцами, владельцами судов и мелочными торговцами», не могут быть допущены к управлению государством. 1 В то время немалую роль начинал играть торговый и денежный (ростовщический) капитал. Запрет Платона прямо направлен против новой нарастающей экономической и социально-политической силы, которую представляли предприниматели того времени.

В силу неразвитости производства и рыночных институтов легальные возможности для предпринимательства практически исчерпывались сферой торговли. Античные мыслители оценивали торговую деятельность как «необходимое зло», которое невозможно избежать, но следует всячески ограничить его негативное влияние на общество. Платон прямо указывал на то, что торговля относится к числу тех занятий, «которые имеют сильную склонность к тому, чтобы делать людей плохими».2 Подобные занятия он предлагал оставить только метекам – иностранцам, которым разрешалось постоянное проживание на территории государства, но не предоставлялись гражданские права.

Следуя этой логике понятно следующее требование, гласящее, что между представителями разных классов не должно быть никаких отношений: «Вмешательство этих трех сословий в чужие дела, - говорит Платон, - и переход из одного сословия в другое – величайший вред для государства и с полным правом может считаться высшим преступлением».3 Напротив благо для государства – задержать все перемены путем сохранения власти правящего класса и жесткого деления на касты (сословия).

Платон верил в существование общей исторической тенденции упадка, поскольку жил в переломное время войн и кризисов. В основе этой тенденции он усматривал моральное разложение общества. Наряду с этим он полагал возможность остановить развал государства путем задержки всех политических изменений. В этом ключ к пониманию «социологии» Платона.

К. Маркс в «Капитале» раскрывая суть платоновского учения о государстве, основанного на строгом разделении труда между разрядами граждан, метко охарактеризовал его проект совершенного государства как «афинскую идеализацию египетского кастового строя». 4

Отсюда понятна защита Платоном принципа экономической автаркии государства. Государство должно быть самодостаточным: ведь иначе правители или будут зависеть от торговцев, или сами станут торговцами. Первая альтернатива подорвала бы их власть, вторая – их единство и стабильность государства. Одно из действенных экономических средств защиты автаркии, которое пропагандировал Платон, ссылаясь на спартанский подход, состояло в запрете на свободное хождение золотых и серебряных денег (валюты) и обладание гражданами драгоценными металлами. Для этого необходимо установить следующий закон: «Никто из частных лиц не имеет права владеть золотом и серебром. Однако для повседневного обмена должна быть монета, …но она будет ценной лишь внутри страны, для остальных же людей не будет иметь никакого значения… Для оплаты военных походов или путешествий в иные государства – посольств, либо… всевозможных вестников… государству необходимо… обладать действительной по всей Элладе монетой. Если частному лицу понадобится выехать за пределы родины, оно может это сделать лишь с разрешения властей; по возвращении домой оно должно сдать государству имеющиеся у него чужеземные деньги, получив взамен местные деньги, согласно расчету». 1

Несмотря на жесткость, которую демонстрирует Платон в выборе средств осуществления экономической политики государства его подходу нельзя отказать в здравом смысле. Как средство защиты национальной экономики от экономической интервенции более сильных государств подобная политика, если не предавать ей абсолютный смысл, вполне оправдана. Более того, в наши дни она почти повсюду принята большинством демократических правительств в качестве инструмента избирательного применения. Но для Платона это прежде всего средство достижения социально-политических целей. В общем контексте его построений оно имеет иную направленность нежели решение проблем экономических.

Аристотель, также как и Платон, считал разделение труда в обществе (прежде всего на умственный и физический труд) «естественным», обосновывая подобное разделение различиями в самой «человеческой природе». Он целиком принял платоновское натуралистическое обоснование рабства и расширил аргументацию собственными рассуждениями. «Природа устроила так, что и физическая организация свободных людей отлична от физической организации рабов: у последних тело мощное, пригодное для выполнения необходимых физических трудов, свободные же люди…не способны для выполнения подобного вида работ». 2 По известному определению Аристотеля «раб – одушевленное орудие, а орудие – неодушевленный раб». Аристотель разъясняет, что не только рабы, но и все члены классов, производящих материальные блага, исключаются из числа граждан. Свободный человек «по природе своей существо властвующее и господствующее». 3 Таким образом, он вслед за Платоном утверждает, что правящий класс не должен ни работать, ни заботиться о деньгах. Члены правящего класса владеют землей, но не должны возделывать ее сами. Однако предполагается, что у его представителей много денег. При этом Аристотель отвергает любые формы зарабатывания денег как недопустимые для правящего класса.

В органичной связи с подобным пониманием находятся его размышления о подходах к воспитанию и подготовке представителей разных классов. Аристотелю принадлежит идея так называемого «свободного образования». Но это образование лишь для благородных, свободнорожденных людей. Воспитание и образование гражданина противопоставляется подготовке раба, слуги или иного работника к труду.

Аристотель также как и Платон был убежден в том, что физический труд ведет к вырождению. Платон использовал термин «механический» («banausic», т.е. «свойственный механику, ремесленнику»), чтобы обозначить плебейское или порочное состояние ума. В «Законах» термин «banausic» применяется им для описания состояния человека, который, по его мнению «опустился» до низкого занятия делать деньги, применяя средства, отличные от наследственного владения землей.1 Аристотель еще более расширяет презрительное использование этого термина и подводит под него все виды деятельности и зарабатывания на жизнь, которые требуют специализированной подготовки. Чрезмерное увлечение свободного человека любым занятием, искусством или предметом обучения превращает его в ограниченного профессионала и, тем самым наносит ущерб его гармоничному развитию.

Наряду с подобными тенденциозными рассуждениями, обосновывающими необходимость классового разделения труда, у этих античных философов находим ряд ценных для социэкономического анализа логических построений и суждений, раскрывающих связь форм труда и социальной организации. Так, видимо Аристотель в определенной мере представлял себе связь между низкой степенью развития производительных сил и институтом рабства: «если бы ткацкие челноки ткали сами, то не потребовалось бы ни мастеру помощников, ни господину рабов». 2

В рассуждениях Платона и Аристотеля о «банаусическом» характере видов работ, требующих специальной подготовки мы видим понимание противоречивости социальной природы человека, раскрывающейся в частности в противоречии его формирования как личности и как работника. Они являются одними из первых, кто поставил проблему гармоничного развития личности, и высказали некоторые соображения по вопросам воспитания и образования полноценного члена общества.

Методологическая ценность воззрений античных философов на разделение труда состоит в том, что ими была обнаружена, хотя и неверно объяснена, связь между разделением труда и социальным неравенством людей в обществе. С учетом этого важно адекватно оценить идейный вклад античных мыслителей, прежде всего, в методологию социального познания, а также признать их определяющее влияние на формирование классической парадигмы научного мышления, на фундаменте которой получил свое начало экономический анализ.

Следуя свидетельству Аристотеля можно заключить, что именно Платон положил начало методологии социального познания, опираясь на философские учения Гераклита, Парменида, Сократа. Исходной установкой Платона было стремление получить не мнение, а истинное знание. Но, если все вещи пребывают в состоянии непрерывной изменчивости, как утверждал Гераклит, то о них невозможно сказать ничего определенного. Мы не можем иметь о них подлинного знания – в лучшем случае, мы способны составить о них смутное мнение. Этот вывод беспокоил многих последователей Гераклита.

Парменид, один из предшественников Платона утверждал, что чистое знание может иметь своим предметом только неизменный мир, и что этот мир доступен только чистому разумному познанию. Чистое знание он противопоставлял обманчивому эмпирическому мнению. Это знание о неизменной, неделимой действительности, по мнению Парменида, не имеет никакого отношения к миру, в котором мы живем и умираем, и не может его объяснить. Для Платона было важно получить такое знание, которое в то же время можно было бы использовать для исследования изменчивого мира, и в частности изменчивого общества, для познания законов, управляющих «политическими», равно социальными изменениями.

В ситуации этого методологического тупика Платон нашел оригинальный выход. Путь к нему подсказала сократовская «маевтика» - искусство установления подлинного смысла человеческих поступков, их моральных оснований. Так, Сократ исследуя мудрость, проявляющуюся в различных ремеслах и занятиях, старался определить, что имеется общего во всех этих различных и изменчивых проявлениях «мудрого» поведения. Тем самым, полагал он, можно выяснить, что на самом деле является мудростью, или в чем смысл мудрости. Платон превратил сократовский метод поиска смысла, или сущности понятий в метод определения подлинной природы, «формы», или «идеи» вещей. Он полагал, что сущность чувственных вещей может быть обнаружена в других более реальных вещах – в их изначальных и вечных формах.Формы, в его понимании, относятся к чувственным вещам так же, как отец – к своим детям и следовательно являются объяснительным принципом чувственных вещей.

Так называемый «методологический эссенциализм» Платона лег в основу классической парадигмы научного мышления. Как метод познания подобный подход и сегодня не потерял свое важное значение в общественных науках, в отличие от естественных наук. Отличный от указанного подход, который К. Поппер обозначает термином «методологический номинализм», направлен отнюдь не на постижение того, чем вещь является на самом деле, не на определение ее природы, а на описание того, как вещь себя ведет при различных обстоятельствах. Иными словами, последний ограничивается попытками выяснить, имеются ли в этом поведении (функционировании) какие-либо закономерности. Методологический номинализм в качестве цели науки видит описание явлений, представленных в нашем опыте, а также их объяснение при помощи универсальных законов.

Считается общепризнанным, что Аристотель 1 является одним из тех мыслителей, которые заложили основы экономической науки. У него мы находим достаточно определенное понимание того, что есть «экономика». «Экономика» («ойкос» – дом, «номос» – закон или правило) буквально – правила ведения, или управление домашним хозяйством. Понятие «экономики» он не вводил заново, видимо в его время оно уже активно употреблялось. Подобное понимание было известно уже Ксенофонту («Домострой»). Под «экономикой» понимался такой способ ведения хозяйства, который направлен на умножение и приобретение благ необходимых для жизни, или полезных для дома и государства. Экономика, согласно Аристотелю, – это естественная хозяйственная деятельность, связанная с производством продуктов, или потребительных стоимостей, необходимых и достаточных для удовлетворения естественных жизненных потребностей людей. Напротив, для обозначения чистой «экономики», в том смысле, который представляется более близким современному ее пониманию как особой сферы человеческой деятельности, связанной с обращением экономических ценностей, он ввел название «хрематистика» («хрема» - буквально имущество, владение, или богатство). Под хрематистикой Аристотель подразумевал «искусство наживать состояние», то есть деятельность направленную исключительно на извлечение прибыли, накопление богатства, особенно в форме денег и всячески ее порицал. В современной терминологии – это искусство вложения и накопления капитала. Если цель экономики, согласно Аристотелю, естественна и является благой, то «..в искусстве наживать состояние, поскольку оно сказывается в торговой деятельности, никогда не бывает предела в достижении цели, так как целью-то здесь оказывается беспредельное богатство и обладание деньгами. Все, занимающиеся денежными оборотами, стремятся увеличить свои капиталы до бесконечности». 2

В подобном двойственном подходе к рассмотрению экономики Аристотель в большей степени выразил себя как апологет аристократии и выразитель ее духа. Стремление к наживе он полагал более дурным, чем блуд.3 Именно в стремлении к наживе и неумеренным наслаждениям он видел ведущие мотивы деятельности предпринимателей своего времени торговцев, наемников, лекарей, оказывавших платные услуги.4 От этого он пытался предостеречь аристократию, которая по его мнению подвергается разлагающему влиянию. Он учил, что отдых с достоинством философа является более достойным образом жизни, чем активность торговца, которому не достает внутреннего покоя. Отсюда понятно его пренебрежительное отношение к людям, занятым «хрематистикой».

Идеальной моделью экономики для него, как и для Платона, было полунатуральное рабовладельческое хозяйство. Это хозяйство должно обеспечивать себя почти всем необходимым, а то немногое, что недостает можно получить путем «справедливого обмена» с соседями. Видимо в силу этого, Аристотель не мог устраниться от выяснения фундаментального для экономики вопроса: чем определяются соотношения обмена, или меновые стоимости. Он искал критерий «справедливости» в соотношениях обмена и нашел его в «равенстве» того, что человек (производитель) отдает и получает. «Действительно, не из двух врачей образуется общество, - рассуждает Аристотель, - но из врача и земледельца, и вообще из людей не одинаковых и неравных. Но таких-то людей и должно приравнять. Поэтому все, что подвергается обмену, должно быть сравнимо…нужно, чтобы все измерялось чем-то одним… Итак, расплата будет иметь место, когда будет найдено уравнение, чтобы продукт сапожника относился к продукту земледельца, как земледелец относится к сапожнику».1

Аристотель различал два вида справедливости: распределяющую и уравнивающую. Распределяющая справедливость – это проявление справедливости при распределении всего того (власти, почести, выплат и т.п.), что может быть разделено между членами общества. Здесь возможно как равное, так и неравное наделение различных лиц соответствующими благами. Неравное распределение, с точки зрения Аристотеля, является справедливым, в силу того, что люди по природе своей неравны, поэтому не могут быть применены ко всем и каждому морально равные критерии оценки заслуг.

Уравнивающая справедливость действует, согласно Аристотелю, прежде всего в сфере обмена и «проявляется в уравнивании того, что составляет предмет обмена»2. Данный вид справедливости применим также в области гражданско-правовых сделок, возмещения вреда и наказания. Но и здесь уравнивание не означает у Аристотеля того, что мы понимаем под «уравниловкой». Уравнивание и в данном случае подразумевает пропорциональность. Несправедливым, по Аристотелю, является как раз «непропорциональное увеличение или уменьшение полезного и вредного» в отношении себя и других.3 Не случайно он определил монопольную позицию продавца как «несправедливую», которая нарушает справедливое равенство при взаимном обмене.1 «Ведь иметь больше своей [доли] - значит " наживаться", а иметь меньше, чем было первоначально, - значит " терпеть убытки", как бывает при купле, продаже и всех других [делах], дозволенных законом. А когда нет ни " больше", ни " меньше", но как раз все то же самое, говорят, что у каждого его [доля] и никто не терпит убытка и не наживается. Итак, правосудие при обмене, противном воле, - это, во-первых, середина между своего рода наживой и убытком и, во-вторых, обладание справедливо равной [долей] до и после [обмена]». 2

В самом общем виде справедливость характеризуется Аристотелем как «середина» между излишком (избытком) и недостатком. Мера справедливости, как середина между избытком и недостатком, выражает норму в сфере политики (т.е. в общественных отношениях между людьми); такая середина, отмечал Аристотель, «в области медицины соответствует здоровью, а в области гимнастики – хорошему телосложению»3.

Подход, который Аристотель пытался применить к объяснению мира экономических явлений, во многом отвечал духу и общим методологическим установкам, сформированным философией Платона. Он увидел в обмене товаров уравнивание и искал какую-то универсальную основу этого уравнивания. Благодаря перспективному, «глубинному» видению, сформированному Платоном, Аристотелю удалось различить две стороны товара – потребительную и меновую стоимость. «Гений Аристотеля, - замечает по этому поводу К. Маркс, - обнаруживается именно в том, что в выражении стоимости товаров он открывает отношения равенства». 4 Можно предположить, что у Аристотеля в зачаточной форме содержится понимание товарной стоимости как общественного отношения между людьми, производящими продукты разные по своей потребительной стоимости, но уравниваемые через это отношение как товарные стоимости. Многие авторы вслед за Марксом считают, что Аристотель непосредственно приближается к формулированию начал трудовой теории ценности (или стоимости). Так, Й. Шумпетер предлагает понимать данный отрывок следующим образом: «Как труд земледельца сравнивается с трудом сапожника, так и продукт земледельца сравнивается с продуктом сапожника».5 Иными словами, соотнесение товаров как стоимостей тем самым приравнивает друг другу различные виды частного труда, то есть товарный обмен фактически сводится к обмену определенными количествами труда. Казалось бы отсюда остается сделать один шаг, чтобы заключить, о равенстве человеческого труда вообще, то есть «абстрактного труда», заключенного в стоимости товара. Однако такой вывод Аристотель не мог бы сделать, хотя бы потому, что ему в принципе была чужда идея равнозначности всех видов труда. Различение им меновой стоимости является скорее догадкой, нежели скрывает за собой определенную концепцию, вокруг которой могла формироваться целостная система экономических представлений. Свой анализ он основывал непосредственно на потребностях и их удовлетворении, оставаясь на поверхности качественного различия полезностей товаров. Он лишь поставил фундаментальный вопрос о субстанции экономических отношений людей, но удовлетворительного ответа не дал. Смысл ответа, который ему удалось дать примерно таков: люди меняются потому, что испытывают нужду в продуктах друг друга, а сравнимыми эти продукты в качестве товаров делают деньги. «Итак, нужно, чтобы все измерялось чем-то одним… Этим одним является, на самом деле, потребность, которая для всего является связующей основой.. В качестве же замены потребности, по соглашению (между людьми), возникла монета…».1

Несмотря на признание многими исследователями античности огромного вклада «древних греков» в основание многих наук, не следует преувеличивать его значение в отношении собственно экономической науки. «Экономика» у «древнегреческих» мыслителей еще не наука. Она означает лишь практическую мудрость в управлении домашним хозяйством. Авторы «классической древности», указывал К. Маркс, обращают внимание еще исключительно на качественную (т.е. «хозяйственную».) сторону производственных отношений и на потребительную стоимость. Если они и упоминают иногда о росте массы производимых продуктов, то их интересует при этом лишь обилие потребительных стоимостей, а не рост товарной массы как количественной характеристики произведенной стоимости. Иными словами их не интересовало собственно экономическое значение производимого продукта как товара. Производимый продукт рассматривался ими в тесной связи с потребностями хозяйства, исходя из принципа необходимого и достаточного для человека, его семьи и полиса. Как замечает Й. Шумпетер, их экономические рассуждения еще слиты с общими философскими рассуждениями о государстве, или обществе: «они редко рассматривали какой-либо экономический вопрос ради него самого».2

По поводу приписывания античным мыслителям «экономических открытий» Й. Шумпетер заметил следующее: «они (т.е. те, кто приписывает авторитетам – отмечено мною, О.А.) также склонны ошибаться, провозглашая открытием все то, что предполагает дальнейшее развитие, и забывая, что в экономической науке, так же как и всюду, большинство утверждений и фундаментальных фактов приобретают значение только благодаря тому зданию, которое строится на их основе, а без такого здания они не более чем банальность».3 Таково, например, признание за Аристотелем открытия основ трудовой теории стоимости, исходя лишь из того, что он уже различал понятия меновой и потребительной стоимости, позднее ставшие отправными точками в учениях А. Смита и К. Маркса.

Такой догадкой долгое время оставались и платоновские идеи о соответствии разных человеческих качеств различным видам трудовой деятельности, о противоречивости формирования человека как работника и личности.

Как замечает один из современных авторов: «Понадобился гений Адама Смита для того, чтобы соединить столь далекие на первый взгляд категории, каковыми являются меновая и потребительная стоимости, с одной стороны, и общественное разделение труда, с другой стороны, и создать новое теоретическое учение о капиталистическом обществе». 1 Но это удалось сделать уже в другую эпоху, в другом идейном контексте и на основе осмысления той ступени развития производственных отношений, на которой более полно проявилась их экономическая сущность. Это стало возможным лишь при последовательном применении в социоэкономическом анализе принципа двойственности труда. То есть на основе понимания труда как категории экономической. 2 Но, прежде чем труд стал осмысливаться как экономическая категория, он должен был стать ценностью нравственной и социальной. То есть из унижающего занятия он должен был превратиться в деятельность, облагораживающую человека.