О ЛИНГВИСТИЧЕСКИХ АСПЕКТАХ ПЕРЕВОДА

(Вопросы теории перевода в зарубежной лингвистике. - М., 1978. - С. 16-24)

 

Бертран Рассел как-то заметил: " Невозможно понять, что означает слово " сыр", если не обладать нелингвистическим знакомством с сыром" [1].

Однако если, следуя основному философскому положению того же Рассела, мы будем " в традиционных философских проблемах обращать особое внимание именно на их лингвистический аспект", то нам придется признать, что понять значение слова cheese (сыр) можно, лишь обладая лингвистическим знанием того значения, которое приписывается этому слову в английском лексиконе.

Представитель культуры, кулинария которой не знает сыра, поймет английское слово cheese (сыр) только в том случае, если он знает, что на этом языке слово cheese означает " продукт питания, сделанный из свернувшегося молока", при условии, что он, хотя бы чисто лингвистически, знаком с понятием " свернувшееся молоко".

Мы никогда не пробовали ни амброзии, ни нектара и обладаем только лингвистическим знанием слов " амброзия", " нектар", а также слова " боги" - названия мифических потребителей этих продуктов; однако мы понимаем эти слова и знаем, в каком контексте они обычно употребляются.

Значение слов " сыр", " яблоко", " нектар", " знакомство", " но", " просто" и вообще любого слова и любой фразы является несомненно лингвистическим или, если выражаться более точно и обобщенно, - семиотическим фактом.

Самым простым и верным аргументом против тех, кто приписывает значение (signatum) не знаку, а самому предмету, будет то, что никто никогда не нюхал и не пробовал на вкус значение слов " сыр" или " яблоко". Не существует signatum без signum. Значение слова " сыр" невозможно вывести из нелингвистического знания вкуса чеддера или камамбера без помощи словесного обозначения. Чтобы ввести незнакомое слово, требуется некий набор лингвистических знаков. Если нам просто укажут на предмет, мы не сможем определить, является ли слово " сыр" названием именно этого конкретного предмета или же любой коробки камамбера, камамбера вообще или любого сорта сыра, или любого молочного продукта, любого продукта вообще или вообще названием коробки, независимо от содержимого. И вообще, означает ли это слово название неизвестного нам понятия? А может быть, оно выражает намерение предложить, продать этот предмет, запрет или, может быть, проклятие? (Кстати, указательный жест действительно может выражать проклятие; в некоторых культурах, в частности в Африке, этот жест выражает угрозу.)

Для нас, лингвистов и просто носителей языка, значением любого лингвистического знака является его перевод в другой знак, особенно в такой, в котором, как настойчиво подчеркивал Пирс [2], этот тонкий исследователь природы знаков, " оно более полно развернуто". Так, название " холостяк" можно преобразовать в более явно выраженное объяснение - " неженатый человек", в случае если требуется более высокая степень эксплицитности.

Мы различаем три способа интерпретации вербального знака: он может быть переведен в другие знаки того же языка, на другой язык, или же в другую, невербальную систему символов. Этим трем видам перевода можно дать следующие названия:

1) Внутриязыковой перевод, или переименование - интерпретация вербальных знаков с помощью других знаков того же языка.

2) Межъязыковой перевод, или собственно перевод, - интерпретация вербальных знаков посредством какого-либо другого языка.

3) Межсемиотический перевод, или трансмутация, - интерпретация вербальных знаков посредством невербальных знаковых систем.

При внутриязыковом переводе слова используется либо другое слово, более или менее синонимичное первому, либо парафраза. Однако синонимы, как правило, не обладают полной эквивалентностью, например: Every celibate is a bachelor, but not every bachelor is a celibate (Каждый давший обет безбрачия, - холостяк, но не каждый холостяк - это человек, давший обет безбрачия).

Слово или фразеологический оборот (иначе говоря: единицу кода более высокого уровня) можно полностью интерпретировать только через эквивалентную комбинацию кодовых единиц, то есть через сообщение, относящееся к этой единице. Every bachelor is an unmarried man, and every unmarried man is a bachelor (Каждый холостяк - это неженатый человек, и каждый неженатый - холостяк) или: Every celibate is bound not to marry, and everyone who is bound not to marry is a celibate (Каждый, кто дает обет безбрачия, обязуется не жениться, и каждый, кто обязуется не жениться, есть человек, давший обет безбрачия).

Точно так же на уровне межъязыкового перевода обычно нет полной эквивалентности между единицами кода, но сообщения, в которых они используются, могут служить адекватными интерпретациями иностранных кодовых единиц или целых сообщений. Английское слово cheese не полностью соответствует своему обычному гетерониму " сыр", потому что его разновидность - cottage cheese (творог) на русском языке не обозначает " сыр". По-русски можно сказать: " Принеси сыру и творогу" - Bring cheese and [sic! ] cottage cheese. На литературном русском языке продукт, сделанный из спрессованного, свернувшегося молока называется " сыром" только тогда, когда для его производства используется особый фермент.

Однако чаще всего при переводе с одного языка на другой происходит не подстановка одних кодовых единиц вместо других, а замена одного целого сообщения другим. Такой перевод представляет собой косвенную речь; переводчик перекодирует и передает сообщение, полученное им из какого-то источника. Таким образом, в переводе участвуют два эквивалентных сообщения, в двух различных кодах.

Эквивалентность при существовании различия - это кардинальная проблема языка и центральная проблема лингвистики. Как и любой получатель вербального сообщения, лингвист является его интерпретатором. Наука о языке не может интерпретировать ни одного лингвистического явления без перевода его знаков в другие знаки той же системы или в знаки другой системы. Любое сравнение двух языков предполагает рассмотрение их взаимной переводимости.

Широко распространенная практика межъязыковой коммуникации, в частности переводческая деятельность, должна постоянно находиться под пристальным наблюдением лингвистической науки. Трудно переоценить, насколько велика насущная необходимость, а также какова теоретическая и практическая ценность двуязычных словарей, которые давали бы тщательно выполненные сравнительные дефиниции всех соответствующих единиц в отношении их значения и сферы употребления.

Точно так же необходимы двуязычные грамматики, в которых указывалось бы, что объединяет и что различает эту пару языков в выборе и разграничении грамматических категорий.

И в практике, и в теории перевода предостаточно запутанных проблем, и время от времени делаются попытки разрубить Гордиев узел, провозглашая догму непереводимости. " Господин обыватель, доморощенный логик", так живо нарисованный Б. Л. Уорфом, по-видимому, должен был прийти к следующему выводу: " Факты по-разному выглядят в глазах носителей разных языков, которые дают им различное языковое выражение" [3].

В России, в первые годы после революции, некоторые фанатичные фантазеры выступали в советской прессе с предложениями в корне пересмотреть традиционный язык, в частности, искоренить такие вводящие в заблуждение слова, как " восход солнца" и " заход солнца". Однако мы до сих пор употребляем эти реликты птолемеевского взгляда на мир, не отрицая при этом учения Коперника, и нам легко перейти от обычных разговоров о восходе и заходе солнца к идее вращения земли, просто потому, что любой знак легко перевести в другой, такой, который мы находим более точным и более развернутым.

Способность говорить на каком-то языке подразумевает способность говорить об этом языке. Такая " металингвистическая" процедура позволяет пересматривать и заново описывать используемую языком лексику. Взаимодополнительность этих уровней - языка-объекта и метаязыка - впервые отметил Нильс Бор: все хорошо описанные экспериментальные факты выражаются посредством обычного языка, " в котором практическое употребление каждого слова находится в комплементарном отношении к попыткам дать ему точную дефиницию" [4].

Весь познавательный опыт и его классификацию можно выразить на любом существующем языке. Там, где отсутствует понятие или слово, можно разнообразить и обогащать терминологию путем слов-заимствований, калек, неологизмов, семантических сдвигов и, наконец, с помощью парафраз. Так, в недавно созданном литературном языке чукчей, живущих в Северо-Восточной Сибири, " винт" передается как " вращающийся гвоздь", " сталь" - " твердое железо", " жесть" - " тонкое железо", " мел" - " пищущее мыло", " часы" - " стучащее сердце".

Даже кажущиеся противоречивыми парафразы типа electrical horse-street car (электрическая конка, первоначальное русское название трамвая) или flying steamship (летающий пароход) - jena paragot (корякское название самолета) означают просто электрический аналог конки, летающий аналог парохода и не мешают коммуникации, точно так же, как не возникает никаких препятствий и неудобств при восприятии двойного оксюморона - cold beef-and-pork hot dog - " бутерброт с холодной сосиской" (букв.: " холодная горячая собака из говядины со свининой").

Отсутствие в языке перевода какого-либо грамматического явления отнюдь не означает невозможности точной передачи всей понятийной информации, содержащейся в оригинале.

Наряду с традиционными союзами and (и) и or (или) сейчас стал еще употребляться новый союз and/or (и/или), применение которого несколько лет назад обсуждалось в остроумной книге " Федеральная проза. - Как пишут в Вашингтоне и/или для него" [5]. В одном из самодийских наречий [6] из этих трех союзов встречается только последний. Несмотря на эти различия в инвентаре союзов, все три вида сообщений (отмеченных в языке государственных чиновников) можно точно воспроизвести как на традиционном английском языке, так и на самодийском наречии.

Американский вариант:

1. John and Peter (Джон и Питер)

2. John or Peter (Джон или Питер)

3. John and/or Peter will come (Придет либо Джон, либо Питер, либо оба).

На традиционном английском это будет выглядеть так:

3. John and Peter or one of them will come (Придут Джон и Питер, или один из них).

1. John and/or Peter both will come (Джон и Питер (или один из них) придут оба).

2. John and/or Peter, one of them will come (Придут Джон и Питер, один из них).

Если в данном языке отсутствует какая-либо грамматическая категория, ее значение может быть передано на этот язык лексическим путем. Форма двойственного числа, как, например, старорусское " брата" переводится с помощью числительного: two brothers (два брата). Труднее точно следовать оригиналу, когда мы переводим на язык, в котором есть грамматическая категория, отсутствующая в языке оригинала. Когда мы переводим английское предложение she has brothers на язык, в котором различаются формы двойственного и множественного числа, мы вынуждены либо самостоятельно делать выбор между двумя утверждениями " у нее два брата" и " у нее больше двух братьев", или предоставить решение слушателю и сказать: " у нее или два брата, или больше". Точно так же, переводя на английский с языка, в котором отсутствует грамматическая категория числа, необходимо выбрать один из двух возможных вариантов: brother (брат) или brothers (братья), или поставить получателя этого сообщения в ситуацию выбора: She has either one or more than one brother (У нее есть или один брат, или больше чем один).

По точному замечанию Боаса, грамматическая структура (pattern) языка (в противоположность лексическому фонду) определяет те аспекты опыта, которые обязательно выражаются в данном языке: " Мы обязаны сделать выбор, и нам приходится выбирать тот или иной аспект" [7].

Чтобы точно перевести английскую фразу I hired a worker на русский язык, необходима дополнительная информация - завершено или не завершено действие, женского или мужского пола был worker, потому что переводчику необходимо делать выбор между глаголами совершенного и несовершенного вида (" нанял" или " нанимал"), а также между существительными мужского и женского рода (" работника" или " работницу").

Если спросить англичанина, произнесшего эту фразу, какого пола работник был нанят, вопрос может показаться не относящимся к делу, или даже нескромным, тогда как в русском варианте фразы ответ на этот вопрос обязателен. С другой стороны, каков бы ни был при переводе выбор русских грамматических форм, русский перевод этой фразы не дает ответа, нанят ли этот работник до сих пор или нет (перфектное и простое время), был ли этот работник (работница) какой-то определеный или неизвестный (определенный или неопределенный артикль). Поскольку информация, которой требуют английская и русская грамматические структуры, неодинакова, мы имеем два совершенно разных набора ситуаций с возможностью того или иного выбора; поэтому цепочка переводов одного и того же изолированного предложения с английского языка на русский и обратно может привести к полному искажению исходного смысла.

Швейцарский лингвист С. Карцевский как-то сравнил такую постепенную потерю с процессом циркулярного обмена валюты по неблагоприятному курсу. Но очевидно, что чем полнее комплекс сообщения, тем меньше потеря информации.

Языки различаются между собой главным образом в том, что в них не может не быть выражено, а не в том, что в них может быть выражено. С каждым глаголом данного языка обязательно связан целый ряд вопросов, требующих утвердительного или отрицательного ответа, как например: было ли описываемое действие связано с намерением его завершить? Есть ли указание на то, что описываемое действие совершалось до момента речи или нет? Естественно, что внимание носителей языка было постоянно сосредоточено на таких деталях, которые обязательны в их вербальном коде.

В своей когнитивной функции язык минимально зависит от грамматической системы языка, потому что определение нашего опыта находится в комплементарном отношении к металингвистическим операциям; когнитивный уровень языка не только допускает, но и прямо требует перекодирующей интерпретации, то есть перевода. Предполагать, что когнитивный материал невозможно выразить и невозможно перевести - значит впадать в противоречие.

Но в шутках, фантазиях, сказках, то есть в том, что мы называем " вербальной мифологией", и, конечно, прежде всего в поэзии, грамматические категории имеют важное семантическое значение. В таких случаях проблема перевода становится гораздо более запутанной и противоречивой.

Даже такая категория, как грамматический род, которую часто приводят как пример формальной категории, играет большую роль в мифологической стороне деятельности речевого коллектива.

В русском языке принадлежность к женскому роду выражается грамматическим женским родом, принадлежность к мужскому роду - мужским родом. Персонификация и метафоризация неодушевленных предметов определяется их принадлежностью к грамматическому роду. Опыт, проведенный в Московском психологическом институте (1915) показал, что носители русского языка, которых просили провести персонификацию дней недели, представляли понедельник, вторник, четверг как лиц мужского пола, а среду, пятницу, субботу - как лиц женского пола, не отдавая себе отчета в том, что такой выбор был обусловлен принадлежностью первых трех названий к грамматическому мужскому роду, а трех вторых - к женскому.

Тот факт, что слово " пятница" в некоторых славянских языках - мужского рода, а в других женского, отражен в фольклорных традициях этих народов, у которых с этим днем связаны различные ритуалы.

Известная русская примета о том, что упавший нож предвещает появление мужчины, а упавшая вилка - появление женщины, определяется принадлежностью слова " нож" к мужскому, а слова " вилка" - к женскому роду. В славянских и других языках, где слово " день" мужского рода, а " ночь" женского, поэты описывают день как возлюбленного ночи. Русского художника Репина удивило то, что немецкие художники изображают грех в виде женщины; он не подумал о том, что слово " грех" в немецком языке - женского рода (die Sü nde), тогда как в русском - мужского. Точно так же русскому ребенку, читающему немецкие сказки в переводе, было удивительно, что " смерть" - явная женщина (слово, имеющее в русском языке женский грамматический род), было изображено в виде старика (нем. der Tod - мужского рода). Название книги стихов Бориса Пастернака " Моя сестра жизнь" вполне естественно на русском языке, где слово " жизнь" - женского рода; но это название привело в отчаяние чешского поэта Йозефа Хора, когда он пытался перевести эти стихи, ибо на чешском языке это слово - мужского рода (zivot).

Какова была первая проблема возникшая при самом зарождении славянской литературы? Как ни странно, переводческая проблема передачи символики, связанной с выражением грамматического рода, при когнитивной нерелевантности этой проблемы, оказалась основной темой самого раннего оригинального славянского текста - предисловия к первому переводу Евангелия, сделанному в начале 860-х годов основателем славянской литературы и церковной обрядности Константином-Философом. Недавно текст был восстановлен и прокомментирован А. Вайаном [8]. " Греческий не всегда можно передать при переводе на другой язык идентичными средствами, и на разные языки он передается по-разному, - пишет этот славянский проповедник - греческие существительные мужского рода, такие как potamos (река) и aster (звезда) в каком-нибудь другом языке могут иметь женский род, например, " река", " звезда" - в славянском".

Согласно комментарию Вайана, из-за этого расхождения в славянском переводе Евангелия от Матфея в двух стихах (7: 25 и 2: 9) стирается символика отождествления рек с демонами, а звезд - с ангелами.

Но этому поэтическому препятствию Святой Константин решительно противопоставляет учение Дионисия Ареопагита, который призывал главное внимание уделять когнитивным ценностям (силе разуму), а не словам самим по себе.

В поэзии вербальные уравнения стали конструктивным принципом построения текста. Синтаксические и морфологические категории, корни, аффиксы, фонемы и их компоненты (различительные признаки) - короче, любые элементы вербального кода - противопоставляются, сопоставляются, помещаются рядом по принципу сходства или контраста и имеют свое собственное автономное значение. Фонетическое сходство воспринимается как какая-то семантическая связь. В поэтическом искусстве царит каламбур или, выражаясь более ученым языком и, возможно, более точным, парономазия, и независимо от того, беспредельна эта власть или ограничена, поэзия по определению является непереводимой. Возможна только творческая транспозиция, либо внутриязыковая - из одной поэтической формы в другую, либо межъязыковая - с одного языка на другой, и, наконец, межсемиотическая транспозиция - из одной системы знаков в другую, например, из вербального искусства - в музыку, танец, кино, живопись.

Если бы перевести традиционное итальянское изречение traduttore traditore как " переводчик - предатель", мы лишили бы итальянскую рифмованную эпиграмму всей ее парономастической ценности. Поэтому когнитивный подход к этой фразе заставил бы нас превратить этот афоризм в более развернутое высказывание и ответить на вопросы: " переводчик каких сообщений? ", " предатель каких ценностей"?

 

Примечания

1. Bertrand Rassel. Logical Positivism, " Revue Internationale de Philosophie", IV (1950), 18; cf. p. 3.

2. Ср.: John Dewey. Peirce's Theory of Linguistic Signs, Thought and Meaning. " The Journal of Philosophy", XLIII (1946), 91.

3. Benjamin Lee Whorf. Language, Thought and Reality. (Cambridge, Mass., 1956), p. 235.

4. Niels Bohr. On the Notions of Causality and Complementarity. " Dialection", I (1948), 317 f.

5. James R. Masterson and Wendell Brooks Phillips. Federal Prose. (Chapell Hill, N. C., 1948), p. 40 f.

6. Ср.: Knut Bergsland. Finsk-ugrisk og almen sprakvitenskap. " Norsk tidsskrift for Sprogvidenskap", XV (1949), 374 f.

7. Franz Boas. Language. " General Anthropology". (Boston, 1938), p. 132 f.

8. Andre Vaillant. La Preface de l'Evangeliaire vieux-slave. " Revue des Etudes Slaves", XXIV (1948), 5 f.

 

 

Приложение 1.7