Задания. • 2. Укажите жаргонизмы. Определите, в какой социальной группе они появились?
• 1. Прочитайте рассказ В. Аксенова«Сен-Сане» и объясните, почему он принадлежит к художественному стилю. • 2. Укажите жаргонизмы. Определите, в какой социальной группе они появились? О 3. Приведите примеры свободных и несвободных словосочетаний, употребленных писателем. • 4. Найдите примеры имитации речи. Чья речь имитируется автором? • 5. Какие слова или их значения в рассказе являются новыми? • 6. Найдите средства художественной изобразительности и определите их тип (синонимы, метафоры и т.д.). П 7. Прибегает ли автор к игре слов? Если да, то приведите пример. О 8. Найдите реплики, в которых наблюдения и оценки смешаны, и те, в которых наблюдения отделены от оценок. D 9. Что придает некоторым диалогам характер межличностных отношений? Приведите примеры таких диалогов. • 10. Какой стиль общения (поддерживающий или неподдерживающий) демон D 11. Один из студентов выразительно читает сведения из биографии главного действующего лица рассказа (с. 200-202). Остальные студенты по очереди пересказывают их, невольно варьируя. Кто-то точно передает эти сведения, кто-то - наиболее значимые моменты, кто-то драматизирует их, прибегая к жестам и мимике и т.д. Тот, кто читал отрывки из рассказа, каждый раз дает оценку пересказу со стороны его соответствия авторскому замыслу. 1. Виды речи и логика Затем группа обсуждает причины расхождений между тем, что читающий старался донести до слушателей и что присутствующие услышали. О 12. Найдите в тексте диалоги, в которых их участники прибегают к вербаль-но-символическим средствам для демонстрации своего статуса. • 13. Укажите элементы устной разговорной речи. • 14. Определите, к какому типу относятся диалоги. Обратите внимание на • 15. Укажите примеры монологов, а также их типичные признаки. • 16. Приведите примеры повествования и описания. • 17. Найдите элементы разговорной речи. О 18, Объясните употребление в рассказе кавычек. ВасилийАксепов* СЕН-САНС Махровой весной 1992 года капиталистического перелома художник Ор-лович заскочил к себе в Китай-город переодеться перед премьерой в театре Ланком, то есть сменить свой полупиджак с потными полукружиями, растущими из подмышек, на другой вариант с полукружиями, что уже успели подсохнуть, оставив лишь соляные контуры. Под окном, на крышах каменных трущоб, разросся немалый сад, в котором промышляли наглые коты полузаселенного квартала и беззаветно, будто не чуя постоянной опасности, упражнялись на все голоса суперсаги «Занге-зи» кошачья дичь, полусоловьи, полупересмешники. Автор тут спотыкается обо все эти рассыпанные половинки, но потом, сообразив, что на дворе как раз дрожит марево странной эпохи полусоциализма, полукапитализма, следует дальше в своем полудокументальном повествовании. Василий Павлович Аксенов, приезжая нынче в Россию из дистрикта Вашингтон, где уже много лет плодотворно работает и живет, с удивлением замечает, что его, оказывается, на Родине еще помнят. Узнают на улице. Приглашают на всевозможные встречи. Писательское сердце Аксенова радуется, а профессорское - слегка недоумевает: ведь в Америке он просто преподаватель российского авангарда, который четыре раза в неделю аккуратно готовится к лекциям и семинарам. Так что собственно творчество у писателя занимает три дня в неделю. Причем сам он меньше всего хочет, чтобы его нынешние произведения относили к сегодняшнему тотальному постмодернизму. Он считает, что общество должно пережить, как заразу, абсолютный нигилизм и чернуху, а также убежден, что российское искусство переживает сейчас период не «вдохновения» а «выдохновения» - выдоха, освобождения легких от «гнусного совкового силикоза». Жаль, говорит Аксенов, что на этой злой энергии осмеяния прошлого так и не возникло ничего значительного... Рассказ «Сен-Сане», написанный Василием Аксеновым в июне 1993 года, задумывался автором как своего рода киносценарий (или заявка на него). Быть может, мы еще и увидим фильм на этот искрометный «столичный» сюжет, пропитанный добрым аксеновским юмором и трогательной приверженностью московской богеме. Приложение В мастерской Орловича поджидал старый друг, богач Абулфазл Фазал, известный всей Москве под уменьшительным именем Фаза. «Почему ты решил, что я приду?» - удивился Орлович. Только человек с сильно выраженным восточным мистическим чувством мог просто так сидеть под чучелом совы и ждать, что хозяин мастерской вот-вот явится. Абулфазл Фазал маленькими пальчиками извлек крытую драгоценным сафьяном, пухлую, как справочник Авиценны, записную книжку и показал ее Орловичу: «Видишь, здесь тысяча сто моих друзей и тысяча сто моих блядей, и только к тебе я пришел в мой роковой час». «Какой еще роковой час? - спросил Орлович. - Какой еще у тебя может быть «роковой час»? Он, разумеется, никогда не думал, что у богатых людей могут быть какие-то «роковые часы». Абулфазл поднялся во весь свой крошечный рост - пропорционально сложенный и даже красивый восточный человек, только лишь уменьшенный до миниатюры, - и нервно заюлил в пространстве между литографической машиной и макетами театральных декораций... Вдруг гость прорезался в проеме антресольной лестницы. Стоял драматически, положив руку на гриву раскрашенной деревянной лошадки, ни дать ни взять персона мексиканской революции. «Я хочу, чтобы мы сегодня были с тобой вместе, Модик! Помнишь как когда-то?» Еще бы не помнить! В годы «застоя», или, как Модест Великанович иногда выражался, «в годы сухостоя» Фаза был, можно сказать, единственной артерией, связывающей этот пещерного вида чердак со щедрым Западом. Всегда являлся с ящиками баночного пива, с вермутами и джинами, и сам, как джинн, волокущий за собой пару-тройку первоклассных девиц, вместе с мерцающим шлейфом крутого дебоша. «Не покидай меня сегодня, Модя, если есть у тебя еще ко мне чувство дружбы и душа великого художника!» «Фаза, дорогой, да ведь премьера сегодня в Ланкоме! Не могу не пойти, там мой ученик, Юджин Пендергаст, оформлял декорации!» «И я с тобой пойду! - как бы обрадовавшись, воскликнул советский перс. - А потом и дальше двинемся, и кого хочешь возьмем с собой из Лан-кома! Только ты меня не покидай, мой лучший друг!» Отказаться было невозможно. Вопреки гуляющим по Москве сплетням Орлович считал Фазу «отличным парнем»... Они вышли вместе на Никольскую. Немедленно приблизился экипаж Фазу, «Мерседес-600» с мастером-раллистом за рулем в сопровождении большого джипа «Йсузу Труппер», где размещалась охрана, трое бывших сотрудников спецгруппы «Альфа». Самая надежная в городе служба, если судить по результатам прошлогоднего путча ЦК КПСС. Поехали. Бедный народ прижимался к стенам, будто от крика «Пади!» и свиста кнута. Фаза, как мальчик, сидел среди мерседесовской кожи. Лицо свое держал в ладонях. Глаза шевелились. Родители этого могущественного богача принадлежали в старые годы к коммунистической партии ТУДЭ, которая старательно трудилась для осуществления в Иране марксистско-ленинской революции. Увы, реакционные 1. В и д ы речи и логика круги тоже трудились над обратным вариантом и, как выяснилось, трудились более старательно. Во всех этих делах, вместо извечного французского cherchez la femme, ищи другую первооснову - керосин. Как только народная партия Ирана, выражая чаяния простых иранцев, национализировала нефть, реакция зашевелилась, да еще с такой силой, что свергла большого друга СССР господина Моссадыка и принялась потрошить ячейки ТУДЭ. Те же самые простые иранцы, что вчера еще размахивали красными флагами, теперь подкладыва-ли активистов ТУДЭ под катки асфальтоукладчиков. Нет никаких свидетельств того, что именно такая участь постигла отца Абулфазла, однако сын, особенно в подпитии, видел именно эту картину: папашу-старика расплющивает каток вместе со всеми его железами и потрохами, делает из него просто шкуру наподобие твоего медведя, Модик, на котором сейчас сидим, или даже тоньше, много тоньше. И заливался рыданиями... В семилетнем возрасте Фаза попал в сиротский дом Коминформа в глубинном российском Иванове, где научился в лучшем виде выгребать оловянной ложкой оловянную миску. Там он и повзрослел... то есть и он к взрослой сволочи приобщился. Впрочем, достоверно известно только то, что он окончил в Иванове среднюю школу. Дальнейшие его университеты прикрыты туманами холодной войны. Иногда, по пьяни, выплывало, что он вроде бы получил степень бакалавра в старом Оксфорде, в другой раз смутно упоминалось какое-то училище в Рязани, где овладел наукой выбивать зубы и пользоваться психотропными пилюлями. Одно другому, впрочем, не мешает, а иногда и помогает, и уж во всяком случае ни то, ни другое не препятствует накоплению огромного капитала в твердой валюте. Московские друзья и подруги привыкли к тому, что Фаза иной раз пропадает на несколько месяцев, «линяет с концами», как будто его никогда и не было, а потом снова возникает, сначала в виде слухов из Нью-Йорка, скажем, или с острова Мальты, или из Каира, а то и с кинофестиваля в Каннах, или из кулуаров совещания стран ОПЕК, а потом и сам материализуется на богемных чердаках и в кабаках Москвы, окруженный сомнительными «шестерками» и безупречными девицами. «Вы все меня считаете агентом вашего мудацкого КГБ, старики, - говорил он, - а между тем я просто бизнесмен, сторонник системы свободного предпринимательства. Все дело в том, концы моржовые, что у меня есть иранский паспорт, а он, при всей своей говенности, дает возможность выезда из дикой страны моего детства и открытия в разные страны торгового бизнеса». На чердаках и в кабаках покатывались со смеху. Щеки у присутствующих сводило от подмигивания. «А чем же ты торгуешь, Фаза?» «Съестными припасами, - гордо заявлял иранский подданный и добавлял: - А также фертилизаторами». «Ну, то есть говном, - пояснял тут же какой-нибудь остряк. - Наш Фаза людей кормит, а потом продает фекалии». После таких слов Абулфазл немед- Приложение ленно бросал в остряка через стол бут ы лку и нередко попадал. От дома, впрочем, ему никогда не отказывали... Наконец начинается «горбовизм», открываются головокружительные возможности в мире международной торговли съестными припасами и фер-тилизаторами. Абулфазл, к тому времени оправившийся от воспоминаний то ли о «трясине Манхэттена», то ли о германском узилище, оказывается со своим капиталом - по слухам, не менее 300 зеленых лимонов свободных денег - в центре новых инициатив. День деньской он курсирует между це-ковским кварталом на Старой площади и молодежным филиалом, что наискосок через бульвар, за памятником гренадерам Плевны. По коммерческой энергии молодые ленинцы перекрывали даже опытных товарищей из штаба партии. Даешь КомСоМол - Коммерческий Союз Молодежи! Фаза заседал в советах попечителей новых корпораций, акционерных обществ и фондов, циркулировал по странам, не отказавшим ему в праве въезда, создавал филиалы и.^.чсрнис группы» под «амбреллой» его собственного посреднического финансового узла, название которого вдруг всем стало известно. «Euro-Asian Fellowship». В Москве тем временем он тоже распространялся в новых предприятиях: то валютный бар, то валютный продмаг, то общедоступный спортцентр (наиболее подозрительное заведение из всех), то дискотека, то кинокомбинат вкупе с фабрикой сувениров - повсюду выявлялось присутствие вездесущего Фазы... Вот таков бы маленький Абулфазл Фазал. На его долю в жизни выпало стать оператором денег, и он с этой долей неплохо справлялся. Иные скажут: что еще надо человеку - и проявят таким образом поверхностный взгляд на жизнь вообще и на жизнь Абулфазла Фазала в частности. Слов нет, деньги много дают человеку, но когда ими постоянно обладаешь, начинаешь воспринимать их как воздух и вдыхаешь, не задумываясь, то есть не всегда проникаясь счастьем. «Счастье, может быть, в основном, исходит от женщин», - так иной раз думал Фазал и начинал грустить. Грустная проблема женщин, какни странно, была у него связана с изобилием денег. Всех своих красавиц он подозревал, что они ложатся с ним в постель из-за денег, а не из симпатии... Как и подобает падишаху, он был исключительно щедр с женщинами. В ответ и они были щедры и охотно отвечали на все запросы. «Еще бы им не отвечать на мои запросы, когда я им так много даю всего материального», -говорил он друзьям. Он как бы даже не допускал мысли, что какая-нибудь женщина может увлечься таким маленьким мужчиной без материальной щедрости. Друзья его утешали: в постели разница в росте значительно сглаживается. «Да-да, - он кивал, - я и сам нередко замечал этот феномен, тем более что моя штука их вполне устраивает». Свой фаллос он нередко называл «штукой», а если учесть, что в московском денежном жаргоне слово «рубль» все чаще вытеснялось «штукой», иначе говоря, «тысячей», то тут возникала какая-то двусмысленность. В общем, он всегда мрачнел, когда речь заходила о женщинах... В театр Ланком в тот вечер съехалась «вся Москва», вернее, то, что от нее в тот вечер осталось, учитывая «четвертую волну» эмиграции и крушение «железного занавеса». Этот театр еще недавно назывался «Ленком», однако 1. Виды речи и логика
публика в духе времени вроде бы даже не заметила изменения первой гласной, тем более что вместо красной портяночки здесь и впрямь стало попахивать французской парфюмерией. Давали в тот вечер пьесу под сходным названием «Экскьюзе-муа», которое, как и имя театра, давало возможность разных толкований. Действие происходило в морге. Где же еще может происходить действие пьесы 90-х годов? ...Дело не в пьесе, совсем не в ней. Многие театры начинаются с вешалки, то есть с раздевания в гардеробе. Ланком же всегда начинался с перерыва, с прогулки по паркетным фойе. Абулфазл всегда оживлялся в перерывах пьес, вот и сейчас он немедленно задействовал свою перерывную активность и вручил свои визитные карточки двум театралкам, у которых ноги начинались на уровне его подбородка. Девушки сразу поняли, с кем имеют дело, и вспыхнули неподдельным девичьим чувством, ибо не было в Москве ни одной длинноногой девушки, которая не слышала бы о загадочном персидском набобе... Кроме девиц, присутствовали здесь также и многие представители новой администрации, то есть представители старой администрации, поменявшиеся друг с другом местами, то есть слагаемыми суммы. Были и лица, сильно взметнувшиеся к вершинам из худосочия прежней командно-административной системы. Так, например, в толпе солидно прогуливался подполковник Зубцов, знакомый Фазы еще по рязанской школе высших наук. Еще недавно этот Володька Зубцов за 320 «рэ» мудачил в Пятом управлении комитета, а теперь вот заседает в новой рыночной структуре «Рострумтрат», торгует «дизелькой» и тем, что на этой «дизельке» быстро ходит по небу, то есть реактивными перехватчиками... Зубцов, похоже, хотел ограничиться солидным, едва ли не вельможным кивком в адрес Фазала, однако тот сразу напомнил ему о субординации, пригласив приблизиться легким спуском правого века и еле заметным сгибатель-ным движением ладони. Зубцов тут же сообразил, что неправильно себя повел. За годы работы в своем сраном комитете он усек, что в мышечной системе человека недаром имеется в два раза больше сгибателей, чем разгибателей. И немедленно подскочил на цирлах. Такова была постоянная тактика Фазы на подобных московских тусовках. Будучи крошкой и всегда опасаясь, как бы не затерли бокастые и жопастые мужланы полупреступных сфер, он разработал немало способов создания вокруг себя определенного пространства, в котором доминировал. Так и сей-час, на десятой минуте ланкомовского перерыва вокруг него оформился кружок отечественных и иностранных проходимцев, изъяснявшихся на International Commertial English и обращавшихся к нему за уточнениями. Разговор вылеплялся примерно вот в таком стиле: «А ты его на хер пошли выз сач пропозышнз! Уот эбаут Ебург прайм рэйтр, Дэк? Вова, белив ми, там на тебя наедут! Каман, марчелло, уи эр ол хьюман бынге...» Разговаривая в таком стиле, Фазал высматривал, куда пропал друг, «альбатрос богемы» Модест Орлович, и, найдя его наконец в окружении «своих», то есть актеров, писателей и художников, бросил денежную шпану и немедленно к ним устремился, к своим. При всех своих финансовых торговых и ) У Приложение еще неизвестно каких мероприятиях он все-таки считал себя человеком московской богемы. «Олег, Сашка, Ниночка, Ляля, Витюха, эй, после спектакля не разбегаемся, о'кей, дальше двинем, лады?» В этот как раз момент из глубины фойе ухмыльнулось ему толстогубое и неумолимое наваждение, что месяц назад вдруг вынырнуло то ли из подполья, то ли из подсознания, в Долине Бекаа. Уже тогда он понял, что как бы мимолетно оно ни пролетело, от него не уйти, что адресовано оно лично ему, маленькому воспитаннику Ивановского спецдетдома, что никакие дяди теперь уже его не защитят. Гремел третий звонок. Публика, начисто забыв первое отделение пьесы «Экскьюзе-муа», перлась на второе, а Фаза, потеряв эквилибриум - вот именно, эквилибриум! - нелепо разъехался на навощенном паркете. Руками хватался за гладкую поверхность, а руки скользили, как будто и ладони превратились в итальянские полированные подошвы. ...Еще утром, когда его команда заправлялась бензином без очереди на станции «Ажип», толстогубая ухмылка мелькнула перед ним за крышами десятков машин и мгновенно растаяла, оставив его со сбившимся дыханием и затрепетавшим пульсом и с твердым ощущением того, что вот теперь-то на него окончательно «наехали». Весь день, пока ездили по идиотским многомиллионным делам, он рыскал взглядом во всех направлениях, подавлял трепетание порциями коньяку, но ничего больше не замечал. Глава охраны, Кеша Тригубский, человек с железной башкой гонщика и скалолаза, и тот заволновался: «Где-то непорядок, шеф?; > Фазал прикрыл ладошкой маленький шарикоподшипник уха, принадлежащего шварценеггеровидному человеку. «Кеша, на меня наезжают!» «Кто? - выстрелил вопросительно ракетой Тригубский. - Только скажи, сейчас же поедем, разберемся по-хорошему. Башку в пакете привезем, если прикажешь». Эх, Кеша-Кеша, рыцарь охраны, как я могу ответить на твой вопрос? Кто может на него ответить? Москва, которая столько уж лет была у Фазы за пазухой, теперь стала выпирать дикообразными иглами. Да ведь не ехать же к тем, первичным дядечкам за протекцией! Да ведь их, наверное, на прежних-то местах и не осталось, рассосались все по коммерческим структурам. Да и вообще чего от них ждать! ...Художник Орлович, во время антракта в болтовне, конечно забывший отлить, теперь спешил из туалета в зрительный зал и на ходу задергивал главный подъезд своих длинных штанов. Вдруг увидел в углу скорчившегося Фазу, своего лучшего друга, о котором, надо признаться, никогда не думал, пока тот сам не появлялся. При его появлении Орлович, надо сказать, всегда испытывал смутные угрызения совести... «Модик, умоляю, пойдем отсюда! В этом театре что-то такое есть... нети-пичное.. давай сваливать!» Дружба часто измеряется рубахою. «Последнюю рубаху другу отдаст», ну и так далее. Орлович тоже тут прибегнул к рубашечным критериям. Выпростал подол из штанов и вытер оным другу измученное влагой лицо. 1. Виды речи и логика Началась типичная для этого круга людей московская ночь из тех, что иногда весь этот сброд называл «Сдвиг по Фазе». Поехали куда-то на «мерседесе» в сопровождении уже не одного, а двух полувоенных автомобилей. Фаза глотал коньяк из выдвижного бара, да и Модест не отставал. По сафьяновой книге султан звонил своим пэри в разные концы Москвы, в пригороды, в Санкт-Петербург, иногда и за границу, в частности, по лозаннскому телефону некоей Розали, которой говорил: «Дарлин... бэби... заткнись, бляди кусок, я знаю все!» Иногда караван останавливался возле какого-нибудь подъезда и оттуда выпархивала, дыша духами «Мистик», то есть почти впрямую «духами и туманами», нимфа сексуальной Москвы. Приникала к измученной щеке покровителя, шептала: «Милый... Фазочка... что с тобой... ну, ничего-ничего, мы вместе...» Таких заездов Модест насчитал пять или семь. Чтобы не рассусоливать эту сладкую жизнь вдоль бывшей Горькой улицы (мы ведь не раз тут уже рассусоливали, тут и репутацию навек погубили), перечислим лишь кратко те места, по которым прошла наша ночная экспедиция. Ну, разумеется, «Метрополь», где в Морозовском зале устаканивали фонтаны шампанского «Дон Периньон» под блины с кавиарами. Ну джаз-клуб «Таверна Аркадия», где друзья молодости Алекс Козлоу и Герман Луки-ан, похожие на профессоров среднеатлантических колледжей, вместе со своей ритм-группой, похожей на студентов тех же колледжей, приветствовали компанию ностальгической бравурой Moscow. Ну, и наконец, наиболее, так сказать, скандально известный притон Flighis, что можно перевести, хоть и неточно, но близко к сути, как «Московские Атасы». Когда Тригубскому назвали последнее направление, он нахмурился. «Это серьезно, шеф, - предупредил он. - «Атасы» в четыре утра и с нашим контингентом - это очень и очень серьезно, дорогой шеф!» Сваливать надо, с порядочным уже унынием думал художник Орлович. Любовью он был в своей жизни более чем сыт, даже и пить - вот такая чепуха - больше в эту ночь не хотелось... По телефону из машины былиуже заказы столы. Отказать Фазе, конечно, нигде не могли, однако с некоторой истерической надеждой попросили: «Может, перенесем на завтра? У нас тут сейчас неспокойно, друг!» «Вот и хорошо, что неспокойно! - взвизгнул в ответ Фаза. - Мы покоя не ищем!» Он ткнул Тригубского в железную спину: «Скажи ребятам, чтоб были наготове!» Почему-то он был уверен, что в этой дискотеке, в этом почти незамаскированном борделе, где телок снимают по три сотни баксов за штуку, вот именно в этих «Атасах» и произойдет решительное столкновение с глумливой толстогубой улыбкой из Долины Бекаа. Прятаться не буду, думал он, от вас не спрячешься... Возле входа в бардак стояло отделение ОМОНа, десять молодцов в белых касках. Стояли вольно, курили «Мальборо». Похабными взглядами проводили девичью свиту, четырнадцать великолепных ног. Внутри оглушительно ухала колотушка музыки. В пятнах света извивалась ламбада, показывала товар лицом. Жадная толпа мужских хищников медленно приблизилась к вновь прибывшим. Семеро девушек преданно стояли за спиной своего маленького набоба, делали вид, что хищнические инстинкты местной 206 Приложени своры не имеют к ним никакого отношения. Тригубский со своими «альфис-тами» выдвигался на передовую позицию. Дежурный по залу, господин Фадеев, сам человек с богатым прошлым, солидно пожал руку дорогому гостю, после чего сообщил с полублатным наклоном, что атмосфера сгущается... «Может, вам в задней комнате покрыть, господин Фаза, с вашим комсомолом?» «Дорогу!» - коротко, как сами видите, сказал Абулфазл Фазал и пошел прямо на мужскую стену. За ним все четырнадцать туфелек зацокали. «Прошу внимания!» - в отчаянии закричал диск-жокей. - Дамы и господа, отдадим дань ностальгии! Белый вальс! Приглашают девушки!» Началось давление нескольких противостоящих мужских масс, и художника Орловича каким-то чудом вынесло на улицу. Быстро зашагал в сторону. С горечью подумал: мне там нечего делать. Пусть Фаза один наслаждается своей гибелью. Ничем не могу ни отдалить, ни приблизить. Мы все-таки даже не смежники. Я художник красок, а ты художник денег... Сейчас мы далеки. Даже твои девушки мне чужды, слишком хороши. Никакого сравнения с Музой Борисовной, или Птицей-Гамаюн, не говоря уже о чистейшей Кимберлилулочке! Тебя, мой друг, защищает центурион Тригубский, а мне ОМОН первому проломит голову. Все знают, что я противостоял бульдозерам в борьбе за родное искусство. Не из-за страха сейчас ухожу, а из-за непричастности. Хватятся: где Орлович? Попробуйте догадаться. Где же ему быть, если не в суровом своем ателье, не у сурового холста, не над крышами своего перевернутого града?! В девятом часу утра Абулфазл Фазал добрался, наконец, до своего соснового оазиса в поселке Барвиха. Хаотическая разборка в «Московских Атасах» закончилась, как ей и надлежало, установлением его полного господства. Хоть и без Модика, но со всеми своими девушками он пил шампанское и с удовольствием смотрел, как протаскивали по полу и вышвыривали на Тверскую всяких там, то ли настоящих, то ли фальшивых, «афганцев». В целом все получилось недурно. Несколько раз откуда-то куда-то стреляли, однако у Фазы в целом не осталось никакого зловещего осадка. Гибельная рожа так и не выплыла и не повисла перед ним, даже и не промелькнула, как дважды случилось за прошедший день, хотя, если уж и завелась эта пакость в Москве, где же еще ей осесть, как не в «Атасах». К рассвету Фаза развез по домам всех своих пэри и, к удивлению последней, пятнадцатилетней отличницы учебы Анюты, остался один. Везти приказал себя в Барвиху, к розовеющим уже восточными щечками соснам. Дача, словно живая, шестью большими окнами смотрела, как он приближается к ней по асфальтовой дорожке. Он знал, что, когда откроет дверь, жилище заиграет для хозяина какую-нибудь музыку. Однако какую в этот раз? Прокофьева ли, Россини ль, что-нибудь из барокко? Нехитрое это устройство с музыкальным приветом он внедрил повсюду, вде у него были дома: и в Лозанне, и в Париже, и на острове, извините за выражение, Ибица. Поворот ключа, и мгновенно начинается мощный скрипичный концерт, «Интродукция и рондо каприччиозо» Сен-Санса. Вот этого он почему-то не ожидал. Или как раз этого и ждал? Растерянность втянула его внутрь, и он начал ступать как бы в ритме скрипок - не слишком ли поспешный ритм? - 1. В и д ы речи и логика от дверей к лестнице, по ковру, пересекая чуть колеблющийся узор отпечатка рассвета. «Фаза, - тихо позвал сзади Тригубский. Он стоял с пистолетом в вытянутой руке. - Прости, не хотел в спину, - сказал он с симпатией. «Ты не прав, Кеша! Ты не прав! Ты ошибаешься!» - вскричал Абулфазл. Концерт продолжался. Еще два-три такта, и он должен был замереть, уступив место тишине большого дома. У Тригубского больше нечего было сказать, и Абулфазл начал ловить пули. Одна, другая... В этот момент все окна дачи залепила мясистая улыбка Долины Бекаа. Третью пулю он поймал ртом. На панихиде много говорили о вкладе, который Абулфазл Фазал внес в развитие экономики, а также в науку менеджмента, эту новую отрасль знаний в возрождающейся России. Модест Орлович был весьма удивлен: оказалось, что его покойный друг был не только бизнесменом, но и теоретиком бизнеса. Под разными псевдонимами он напечатал в журналах Востока и Запада статьи, повлиявшие на общий поворот мирового рынка восьмидесятых годов. Один из ораторов отметил также, что, чужеземец по рождению, Абдулфазл Фазал был подлинным патриотом России и всегда настаивал на особом пути, которым должна идти к счастью его вторая родина. «Грустно», - сказал стоявший рядом с Орловичем верный оруженосец Фазы, Кеша Тригубский, одетый, как и все присутствующие, в строгий однотонный костюм.
|
